Текст книги "Назови меня по имени"

Глава 11

– Тема сегодняшнего урока, – сказала Маша ребятам, когда они наконец угомонились, – «Вечные ценности в произведениях современных писателей». Поговорим о таком жанре, как триллер. Кто из вас читал Стивена Кинга?

Она обвела взглядом удивлённые лица учеников.

– Мы же на сегодня Куприна готовили. – Прудникова полезла в дневник. – Вот, домашнее задание: «Гранатовый браслет», «Поединок». Ранние рассказы.

Маша прошлась между рядами.

– Урок по Куприну мы переносим на следующий раз, – сказала она. – Впрочем, если кто-то из вас не готов беседовать о триллере…

– Мы готовы! – крикнула галёрка. – Куприн – нудятина!

– Итак, – продолжила Маша, когда шум улёгся. – Какие книги или фильмы по сценариям Стивена Кинга вы знаете?

– «Зелёная миля»! – выкрикнул Козырев. – Мощное кино.

Прудникова подняла руку.

– А я ещё читала «Кэрри». И фильм смотрела.

Класс снова загудел.

– Да все его смотрели!..

– Самая умная, типа…

– А есть ещё «Сияние». Кто смотрел?..

Маша повернулась к Алёне.

– Молодец, Алёна. «Кэрри» тоже интересный фильм, – сказала Маша. – Каждый писатель во всех своих книгах прописывает одну и ту же тему, дополняя её и расширяя. Поэтому содержание одних произведений помогает нам выяснить, что же автор хотел сказать в других. В литературоведении этот метод называется принципом параллельных мест.

– Да всё и так понятно, – снова подал голос Козырев. – Автор пишет про ужасы, потому что наша жизнь похожа на ад.

Он скорчил рожу, и по классу прокатился хохот.

– Будешь кричать с места, Козырев, и твоя жизнь превратится в ад раньше, чем у остальных, – пригрозила Маша.

Она внимательно следила за Алёшей. Ученик выглядел не лучшим образом: бледный, вялый, под глазами круги. Явно не готов включиться в дискуссию. Маша перевела взгляд на Красневского. Вот кто являл собой воплощение спокойствия и невозмутимости – позавидовать можно.

Оказывается, «Кэрри» смотрели почти все – может быть, так сказалось влияние молодых родителей, чья юность пришлась на расцвет кабельного телевидения, когда этот триллер крутили по ночам. Словно бы невзначай, Маша спросила ребят, сталкивались ли когда-нибудь они сами с людьми, похожими на главную героиню; в классе повисла неустойчивая тишина. Маша повторила вопрос и попросила поделиться личным опытом или наблюдениями за процессом травли.

– А какая разница? – снова раздался голос Козырева. – Был опыт, не было опыта… У нас сейчас литература, а не психология и не классный час.

– Козырев, как звучала тема урока?

Молодой человек нехотя поднялся из-за парты.

– «Вечные ценности у современных».

– Ты считаешь, что в жизни вечные ценности одни, а в книжках – другие?

– Да ничего я не считаю!

– А я считаю, – сказал Красневский и встал. – Книги и фильмы – это суррогат реальности.

Козырев словно ждал, когда Красневский возьмёт слово: как только его товарищ поднялся из-за парты, он с громким выдохом плюхнулся на место.

Маша повернулась к Даниле.

– Интересно, – сказала она, – ты играешь роль местного идеолога?

Мальчик эффектным жестом поправил галстук и переступил с ноги на ногу.

Маша уже давно заметила, что мальчик носит очень дорогие галстуки. В чём, в чём, а в галстуках она разбиралась – Петькин отец когда-то носил очень похожие.

– Литературных героев нельзя сравнивать с живыми людьми. – Красневский смотрел на учительницу сверху вниз. – Героя нам жалко, а реального человека – нет. Мы просто играем в игру, которую нам предлагает писатель. И о героях знаем только то, что пригодно для игры. Зато о живых людях нам известно почти всё. И это уже никакая не литература. И нам уже никого не жалко, а просто противно.

– Ты уверен, Данила, что о твоих друзьях тебе известно всё? И вот ещё вопрос: ты мог бы своей волей совершить самосуд, как в «Кэрри»?

Данила вздохнул.

– У Стивена Кинга самосуд совершают как раз не обычные люди, а все эти «святые изгои», – ответил он. – Один герой там выпускает изо рта чёрных мух и травит ими всех подряд. И эта Кэрри, она вообще устраивает в школе кровавое мочилово. Извините. Я хотел сказать, не мочилово, а… Ну, неважно. Кстати, я видел фильм и поэтому считаю, что книжку читать уже необязательно.

– Очень жаль, Данила, что так считаешь.

– Имею право. – Юноша засмеялся. – Так вот. Изгои – это адские вестники. Они не вызывают у меня никакой жалости.

По рядам прокатилась лёгкая волна, Маша различила восхищённое «молодец!» – это сказала девочка, сидевшая с Данилой за одной партой.

Звонок прозвенел, и ребята, переговариваясь, высыпали в коридор.

Ни в учительскую, ни в столовую бежать уже не хотелось. Она сидела за столом и машинально перекладывала с одной его половины на другую предметы, прежде лежавшие каждый на своём привычном месте: стакан с ручками и карандашами, чистые листы бумаги, стопка тетрадей, журнал, учебник. Что-то неправильное было в этом продуманном, набившем оскомину порядке. Маше вдруг показалось, что именно эти ничем не примечательные вещи – мел, тряпка на подоконнике, длинная линейка – настойчиво мешают какой-то очень важной мысли, которая никак не может пробиться сквозь привычный ход событий. Как лезущие из земли сорняки где-то там, глубоко, опутывают корнями семечко, которое не может проклюнуться наружу.

Глава 12

Дома в дверях её встретил угрюмый Петька.

– Классная ругалась, что ты не пришла на собрание, – сказал сын и протянул Маше дневник.

На нижнем поле она увидела запись красными чернилами:

«Родителям: убедительная просьба связаться со мной. Классная руководитель такая-то».

– Петька, скажи мне честно, – Маша захлопнула дневник и протянула его сыну, – ты что-то натворил?

– Я – нет, – ответил ребёнок. – А ты – да. Ты собрание прогуляла.

Маша закатила глаза и посмотрела на часы. Девять вечера. Она разыскала в записной книжке телефон учительницы.

– Мария Александровна, – сказала Петькина классная, – вы же понимаете, что звоните в нерабочее время.

– Простите! – ответила Маша. – Я сама только что пришла с работы.

– Даже если ваш сын со следующего года будет учиться за рубежом, это не даёт вам права так относиться к своим родительским обязанностям.

Классная говорила ещё долго. Она взяла с Маши обещание внести пожертвование на ремонт школы (хоть бы уж сочинили что-нибудь новенькое, подумала Маша). Объяснила, как в этом месяце следует оплачивать школьное питание. Намекнула, что Петьку пора отвести в парикмахерскую. Маша уже вторую неделю напоминала себе, что сына нужно подстричь, но вовсе не этот упрёк учительницы задел её сильнее всего.

Маша вошла в комнату сына и опустилась на стул.

– Петька, – сказала она, – ты рассказал в школе про Швейцарию?

Петька снял наушники и положил их перед собой на стол.

– А что тут такого?

– Ещё ничего не решено, – нахмурилась Маша.

– Я просто подготовил учителей и ребят. – Петька откинулся в кресле и запрокинул голову. – Они сказали, что я должен участвовать в выставке «Сделай сам». А как я буду участвовать, если уеду?

– Отец что, хотел забрать тебя до конца учебного года?

– Почему «забрать»? – Петька крутанул кресло и снова повернулся к монитору. – Я же не чемодан, чтобы меня забирать. Я сам хочу поехать. Кстати, папа прислал какие-то анкеты. Я распечатал. Будет время – посмотри.

Петька снова нацепил наушники и включил игру. В углу экрана появился серый монстр, похожий на ящерицу. Не успел он ступить и шагу, как Петька разрядил в него обойму патронов.

«Хочу – это значит могу», – сказал Заряднов, стоя на балкончике с белыми балясинами. Когда Маша восемь лет назад забирала Петьку из Петербурга, она тоже «хотела и могла».

Маша отлично помнила, как всё тогда происходило. На следующий день после разговора с матерью в торговом центре, в том самом, где Ираида Михайловна обронила перчатки, Маша приняла окончательное решение.

Она дождалась очередной командировки мужа – Заряднов катался в них с частотой раз в две недели.

Во время завтрака Маша села напротив Петьки и долго смотрела на сына, подперев щёку.

– Петька, ты взрослый человек?

Пятилетний Петька уверенно кивнул.

– Мама и папа хотят пожить отдельно.

Ребёнок запыхтел, откусил кусочек тоста с джемом. Потом поднял глаза на Машу.

– Да всё и так понятно.

– Что? Что тебе понятно?

– Да всё, – сказал Петька с полным ртом, взял со стола чашку и отпил из неё. – Вы разводитесь. У Тани из английской группы папа с мамой тоже развелись.

Маша не помнила Таню из английской группы, но искренне ей посочувствовала.

– И что?

– И ничего. – Петька уже намазывал джемом новый кусок. – Таня говорит, дома лучше стало. Никто ни с кем больше не ругается.

Спасибо неизвестной Тане, подумала Маша. Отыскался хотя бы один единомышленник.

– Поедешь со мной? – спросила она Петьку. – Прямо сейчас хочу собрать вещи.

У Петьки загорелись глаза. Его круглая физиономия просияла в предвкушении приключения, но бутерброд из рук ребёнок не выпустил.

– Конечно, поеду, – степенно произнёс он. – Только вот это доем.

Их вещи – три чемодана и сумка – еле поместились в Машином «Ниссане-микро». Взяли только самое необходимое. Зимнюю одежду тоже на всякий случай упаковали: весна в северных краях непредсказуема.

До квартиры на Гороховой улице Маша добралась без приключений. Петька развалился на заднем сиденье, пристёгнутый ремнём безопасности. Всю дорогу у него было очень серьёзное лицо. Лёгкость, с которой он принял непростое решение, говорила только о том, что Петька плохо представлял себе, что ждёт их обоих в будущем. Что сказать, Маша и сама плохо это представляла.

Мать и сын доехали до Гороховой, поставили машину во дворе. Выгрузили сумки из багажника. Замок подъезда щёлкнул, дверь открылась. В доме не было лифта, и Маша с Петькой в два захода затащили вещи на второй этаж.

Ираиды Михайловны дома не оказалось. Маша попыталась открыть дверь: у них с Алькой имелись свои собственные комплекты ключей.

Ключ в скважину вошёл, но сделать оборот не удалось.

Маша перевернула ключ другой стороной – не помогло. Пазы не совпадали.

На лбу выступила испарина. Пришлось расстегнуть пальто и стянуть с шеи шарф. Маша дёргала дверь и вертела в руках ключи, не желая верить в то, что в родной дом ей больше нет ходу. За соседней дверью время от времени что-то шуршало; наверняка бдительные жильцы с интересом наблюдали за Машиными попытками.

– А я знаю, – сказал Петька. – Бабушка нарочно сменила замок, чтобы нас с тобой не пустить.

– Петька, это же глупости! Разве такое возможно?

Но сын уже выдвинул ручку у чемодана и потянул его вниз по ступенькам.

Вещи пришлось погрузить обратно в багажник.

– Куда теперь? Домой к папе? – спросил Петька.

Маша достала телефонную трубку. Первой мыслью было – позвонить матери и выяснить всё. Выкричать обиду прямо ей в ухо.

Немного успокоившись, она подумала: может быть, правильный ключ есть у Альки. Но Алька в эти дни лежала в роддоме и вряд ли знала, что происходит с замками квартиры на Гороховой. Старшая сестра выбрала самую, пожалуй, удобную позицию в семейном конфликте. Она просто дистанцировалась.

Альку можно было понять: время разлада в Машиной семье совпало с серьёзными переменами в её собственной жизни. Старшая сестра вышла замуж за однокурсника, простоватого по меркам Ираиды Михайловны, но, как выяснилось, весёлого и надёжного парня по фамилии Павлов. Жил этот Павлов в собственной двухкомнатной квартире недалеко от площади Мужества. После трёхмесячного знакомства молодые сыграли скромную свадьбу, и Алька сразу же, в течение двух с половиной лет – одного за другим, – родила двоих сыновей. Всё это ей удалось успеть, не прекращая работы на кафедре. Почти сразу после того, как старший сын появился на свет, Павлова Алла Александровна – так теперь звали Машину сестру – с блеском защитила кандидатскую диссертацию на тему «Что-то там и что-то там у детей с врождённой патологией аорты». Об этом событии в семье Иртышовых долго ещё будут говорить с особой гордостью. Как Альке удалось добиться таких ошеломительных успехов, Маша примерно понимала: научную работу Альке помог написать один их общий знакомый.

Увы, Алька была последним человеком, которого Маша могла просить об участии.

Она потопталась возле двери парадной и спрятала трубку в карман.

Петька выжидающе глядел на мать.

– Возвращаться уже нельзя, – сказала Маша то ли сыну, то ли самой себе и открыла дверь автомобиля. – Поехали! Я знаю, что делать.

На всей земле существовало только одно место, где Маша с Петькой могли поселиться совершенно бесплатно и чувствовать себя в безопасности. Это была отцовская дача в Репино.

Они приехали туда ранней весной, с тремя чемоданами и сумкой, а в посёлке всё ещё лежал снег. Ворота занесло. Маше пришлось бросить свой крохотный «ниссан» снаружи, войти через калитку и, утопая в снегу, пробраться к сараю, где хранились лопаты. Первым делом следовало расчистить проезд к дому. Работать было неудобно – наст уже затвердел, спрессовался в слоёные куски, схваченные недавним лёгким морозом.

«Ниссан» кое-как закатили на территорию участка. Оба крыльца – западное и восточное – тоже были завалены снегом, а двери вмёрзли в проёмы. Петька поначалу заныл и уселся на ступеньку; труд на свежем воздухе не входил в его планы. Но, с любопытством наблюдая, как мать, одетая в розовое «девочковое пальто», по-женски неуклюже очищает дорожку от снега, Петька поразмыслил о чём-то и нехотя потянулся к лопате. Расправившись с первым крыльцом, он вошёл во вкус и бросился к восточной стороне дома, чтобы освободить второй вход, хотя делать это было совсем необязательно.

Дверь открыли – самое время переодеться. Холодная и колючая дачная одежда стояла колом. Надевать её было неприятно, но Маша никогда не видела, чтобы кто-нибудь рубил дрова в колготках и в двубортном драповом тренче от Луи Виттона. Вместо юбки она надела старые камуфляжные штаны. На средней полке в шкафу Маша нашла старый шерстяной свитер, с репейником, прилипшим к рукаву. Сняла с вешалки возле входа тёмно-синюю куртку с капюшоном, в которой осенью ходила за грибами.

Маша почему-то была уверена, что оба дедушки – Сергей Николаевич и Николай Иванович – приютят её в фамильном убежище, как древние хозяева языческих храмов привечали беглых рабов и изгнанников. Как собор Нотр-Дам давал приют парижским бродягам. Она заглянула в кабинет. Прадед выглядел сурово, но Маше нужно было от него не прощение, а совет и поддержка. Рентгенолог и физиолог Николай Иванович родился в семье сельского врача, а значит, в юности наверняка умел рубить дрова, подумала Маша. Она бросила вопросительный взгляд на обитателя кабинета, и ей показалось, что веки старого академика слегка опустились, придав лицу утвердительное выражение.

Топор стоял, прислонённый обухом к двери кладовки. Раньше Маша боялась не то что брать его в руки – ей было страшно даже смотреть, как им орудуют мужчины.

Она подошла к яблоневой коряге и вспомнила, как отец стоял над чурбаком: широко расставив колени и чуть присев. Он размахивался и с силой опускал топорище. «Покалечусь так покалечусь, – решила Маша. – Теперь уже всё равно». И размахнулась.

Дерево промёрзло насквозь. Топор отскакивал от кривого ствола, словно тот был резиновый.

С горем пополам затопили печь в детской. Петька грыз печенье и пил растворимое какао без молока. Маша включила сыну телевизор – хорошо, что на даче имелось хотя бы такое развлечение.

Выйдя из дома в розовом тренче и камуфляжных штанах, Маша крикнула сыну: «Я в магазин!» – и направилась к воротам. Продуктовый супермаркет в Репино находился возле Зеленогорского шоссе. Прежде чем сесть за руль, Маша достала из кармана телефон и набрала рабочий номер профессора Иртышова.

– Пап, подскажи, пожалуйста, где в марте можно купить машину дров?

Отец, по счастью, всё ещё был на работе. Что Маша всегда ценила в нём – так это привычку не задавать лишних вопросов.

– Вроде бы не сезон… Как срочно нужно?

Маша сказала, что срочно. Разрубленная на крупные куски яблоневая коряга догорала удивительно быстро и к тому же коптила.

– Пап, купи себе мобильник. Пожалуйста!

– Подумаю. Через час перезвоню.

Через час он действительно перезвонил, а через три – приехал сам, на пыхтящем солярой грузовике. Размахивая руками, отец руководил разгрузкой прекрасных сухих берёзовых дров, наколотых плашками разного размера.

Профессор Иртышов вышел из дачного дома уже переодетый в походные штаны и куртку Алькиного мужа. Одежда была ему велика, но собственных отцовских вещей на даче давно уже не осталось.

Дрова вывалили во дворе; получилась огромная куча. Профессор расплатился с шофёром и освободил проезд грузовику. Старый ГАЗ-53 выбрался с иртышовской территории и заглох за воротами. Он ещё долго там стоял и заводился, рыча и завывая. Петька, завидев такую движуху, выскочил из комнаты, нацепил пуховик и с интересом наблюдал за происходящим. Потом влез в ботинки и побежал к деду.

– Надо сгрузить это всё под навес, – сказал профессор, кивая на пирамиду дров, наваленных кое-как. – А можно и в доме устроить дровницу. Чтоб не выбегать во двор за каждым поленом.

Маша затопила печь в гостиной и подбросила поленьев в остывающую печку детской. На всякий случай она протопила и дедушкин кабинет – в старые добрые времена папа оставался там ночевать. Потом Маша с Петькой бросились помогать отцу делать новую дровницу. Наступила темнота. Втроём они собрали совет и решили идти отдыхать – чтобы утром со свежими силами окончить начатое дело.

Вечером они все вместе сидели в гостиной и ели рисовую кашу с маслом и молоком. В супермаркете возле шоссе Маша купила чай, ветчину и белый батон. Петька мастерил большие корявые бутерброды и заставлял взрослых съедать их целиком.

– Тебе нужно искать работу – сказал отец, когда Петька наелся и убежал смотреть телевизор. – Чем думаешь заниматься?

Маша вздохнула. Она действительно мало что умела – только читать книги да вести хозяйство. Не идти же профессорской дочке работать в клининг-сервис?

– Может, репетиторство? – неуверенно сказала она. – Буду готовить детей к экзаменам.

Отец кивнул.

– Образование собираешься завершать?

Маша посмотрела на отца – тот говорил совершенно серьёзно.

– Не хочу возвращаться в наш универ.

– Переводись куда-нибудь в другое место, – отец кашлянул, – только, если можно… Не поступай, как в прошлый раз, ладно? Сделай так, чтоб я узнал о твоём решении не в самый последний момент.

Маша вспомнила растерянное лицо отца, когда сообщила ему о Педагогическом институте. И решила – была не была.

Может быть, в первый раз за свою жизнь она сказала вслух о том, чего хочет на самом деле.

– Мне нужно уехать из Петербурга. Чтобы начать всё сначала. В другом месте, там, где меня никто не знает.

Во взгляде отца были и тревога, и сомнение, и грусть.

– Нужно попробовать устроить жизнь заново, – повторила Маша. – Здесь, дома, куда ни глянь – всё напоминает о плохом. Всё тянет ко дну. Возвращает на старые рельсы.

Отец помолчал. Развёл руками.

– Жаль, конечно, что ты уезжаешь… – Он вздохнул, потом потёр ладонью затылок. – Хочешь перевестись в какой-то московский вуз?

– Думаешь, у меня получится?

– У тебя нет выбора. Ты моя дочь и дедушкина внучка.

Маша молчала и разглядывала дно чашки. Это был костяной фарфор, которому не нашлось места в обновлённой городской квартире на Гороховой. В каждом предмете старого японского сервиза – а этих предметов осталось уже раз, два да обчёлся – хранилась маленькая тайна: например, если рассмотреть чашку на просвет, на её донышке можно было обнаружить тонко выписанное изображение изящной гейши.

– Профессию нужно выбирать на всю жизнь. Особенно женщине.

– Угу.

Прозрачная гейша со дна чашечки улыбалась Маше хитрыми узкими глазками.

– Ты должна найти такую работу, которая бы не только забирала силы, но и радовала бы тебя хоть чуть-чуть, – продолжал отец.

– Тебя радуют твои трупы?

Отец засмеялся.

– По крайней мере, никто из них мне ни разу не нахамил.

Маше нравилось, что папа шутит. Когда папа шутит, жизнь впереди кажется не такой уж и страшной. Отец понял её, это главное. Отец дал ей своё благословление.

Маша то вертела в руках невесомую чашечку, то качала её на ладони, словно лодку. Лодочка плыла по большой воздушной реке, у которой не было ни конца ни края.

– Дело упирается в деньги, пап. Не уверена, что Андрей хоть чем-то со мной поделится.

– Он что, такой жмот?

Маша опустила чашку, лодочка села на мель. Проболталась, подумала Маша. Теперь придётся рассказывать отцу всё как есть. А ведь можно было и обойти неприятную тему, перевести разговор…

Маша взглянула на отца. Тот ждал ответа.

– Мне придётся вернуть Андрею даже свой «Ниссан-микро», – призналась она. – Когда мы ссорились три дня назад, мне несколько раз напомнили, что и квартира, где я живу, и машина, на которой я езжу, мне не принадлежат.

Отец поджал губы и покачал головой. Маше вдруг сделалось стыдно – и за себя саму, и за бывшего мужа.

– Вот тебе и пулемётчик… – Голос отца звучал резче, чем обычно. – А зачем Андрею твой «ниссан»? В нём же только две двери! Это же… Божья коровка, а не машина!

Пока Маша вкратце рассказывала, как они с мужем жили несколько последних месяцев, на какую-то секунду ей даже показалось, что папа всерьёз разозлился. Он пытался убедить дочь в необходимости бороться за свои права.

И вдруг, наклонив голову, сделал неожиданно громкий и глубокий вдох, а потом замер, сморщился от боли и задержал дыхание.

Звякнул фарфор – Маша опрокинула чашку.

Она испугалась и растерялась. Дочь профессора анатомии понятия не имела, как оказывать первую помощь. Рука отца нащупывала внутренний карман пиджака, но кармана не было: переодеваясь для дачных дел, отец оставил пиджак в кабинете. Маша, трясясь от страха, метнулась туда.

Она принесла пиджак в гостиную, и через несколько минут всё уже было в порядке. Отец сидел, откинувшись на спинку дивана, и, хотя лицо его было бледнее, чем обычно, гримаса боли пропала.

– Папа? – позвала Маша.

Отец открыл глаза.

– Пап? Что сейчас было?

Отец сделал в воздухе движение, словно стряхнул с пальцев невидимые капли.

– Врачи ставят мне стенокардию, представляешь, – сказал он своим обычным голосом. – Дела сердечные – это, оказывается, не только про любовь. До сих пор привыкнуть не могу.

Маша села на краешек дивана, протянула руку и попыталась нащупать пульс на отцовском запястье. Папина рука была тёплая – это успокоило Машу, но определить пульс почему-то ей не удавалось. Отец улыбнулся.

– Кто же так ищет лучевую артерию? – с лёгким укором сказал он дочери. – Сразу видно, никакой ты не врач.

Маша положила пиджак отцу на колени. Сдвинув брови, наблюдала, как папа достаёт из кармана блистер, выдавливает ещё одну белую облатку и кладёт её под язык.

– Пап!

Взгляд отца был теперь совсем обычным – печальным, задумчивым. Взгляд старого спаниеля.

– Пап, научи меня определять пульс. – Маша прикоснулась тремя пальцами к собственному запястью. – Лучевая… Она на самом деле – где?