Текст книги "Назови меня по имени"

Глава 13

На уроке у 11-го «А» Маша влепила Красневскому двойку за то, что тот натёр классную доску восковой свечой из храма.

Она сама не ожидала от себя такого резкого, непрофессионального поступка. Тем более что вину Красневского доказать было невозможно. Маша только увидела краем глаза: пока она входила в кабинет, Красневский суетливо прятал в сумку какой-то бумажный свёрток с тёмными масляными пятнами.

В одном сомнений не было: дети хотели сорвать урок литературы. Поверхность доски блестела в проходящем свете и пахла церковным воском.

Маша села за учительский стол и сделала вид, будто ничего не заметила.

– Тема сегодняшнего урока, – сказала она, – «Куприн, “Гранатовый браслет”. Трагическая история любви “маленького человека”».

Со стороны правого, ближнего к окну, ряда раздался тихий смешок.

– Данила, иди к доске и напиши тему урока.

– Не буду. – Красневский откинулся на спинку стула и вытянул в проход длинные ноги. – Пусть Девятов пишет, у него почерк лучше.

Маша открыла электронный журнал. Длинные ноги Красневского, обутые в идеально чистые светло-коричневые ботинки, занимали половину прохода.

– Последний раз спрашиваю. Пойдёшь к доске?

– Не пойду.

Маша щёлкнула мышкой, нашла в электронном журнале нужную графу и нажала на кнопку в левом верхнем ряду клавиатуры. Напротив Данилиной фамилии высветилась оценка: два. Потом открыла бумажный журнал и нарисовала там двойку чернилами.

Данила весь урок просидел молча, скрестив руки на груди.

Алёша тоже в течение всего академического часа ни разу не разомкнул рта. Это был тот редкий случай, когда ученик и учительница в школе не перекинулись даже словом.

Единственным учеником, который хорошо поработал на уроке литературы, был Михайлов, которому Маша вручила строительный шпатель (зачем-то он хранился в классном шкафу на нижней полке) и ведро горячей воды.

Маша рассказывала детям о трагедии двух литературных героев – чиновника Желткова и подпоручика Ромашова – в полной тишине, прерываемой звуками шпателя, царапающего школьную доску.

Вечером Маша снова занималась с Алёшей экзаменационными тестами. Она заметила свежую ссадину на скуле ученика, но на расспросы о том, где и как он её получил, Девятов отвечал одно и то же: упал. Добиться честного ответа было невозможно, и Маша переключилась на урок.

После того как занятие закончилось, Алёша снова собрался провожать учительницу до метро. Пока он обувался в коридоре, Светлана Павловна попросила сына взять деньги и зайти на обратном пути в магазин за хлебом.

Шёл мелкий снег – бабушка Нина Александровна называла такой снег крупой. В жёлтом свете, идущем от окон, его тонкие струйки становились золотыми нитями, которые переплетались в хаотичном порядке.

– Не устал сегодня? – спросила Маша, поворачивая из двора на улицу.

Ученик помотал головой.

Маша очень надеялась, что Алёша наконец-то проговорится о конфликте с одноклассниками. Но он неожиданно завёл речь о другом.

– Можно спросить вас про человека, с которым вы в прошлый раз меня познакомили?

– Конечно, можно, – ответила Маша.

– Я нарисовал его в блокноте, – сказал Алёша. – Мы с вами ехали в одном поезде, но вы меня, кажется, не видели.

Алёша действительно иногда рисовал в метро; он называл эту технику «скетч». Если предоставлялась такая возможность, молодой человек входил в вагон и садился ближе к центру – так было удобнее рассматривать людей. Пассажиры сидят почти неподвижно минимум три минуты. Трёх минут вполне хватает для того, чтобы сделать первый набросок.

– Сначала я обратил внимание на его странные руки.

– Что с ними не так? – спросила Маша.

Алёша пожал плечами.

– Этот ваш… Лакиди? Он всё время был занят своими пальцами. – Алёша задумался. – Словно у него не нашлось дел поважнее. Всё разглядывал что-то. Ногти, что ли?

Маша знала привычку Марка теребить заусенцы, эта манера страшно её раздражала.

– Завтра после занятий не забудь показать портрет, – сказала Маша. – Ужасно любопытно.

Алёша что-то промычал в ответ и замолк. За перекрёстком, не доходя до дверей метро, они повернули налево, в сторону маленького рынка, где в эти часы ещё шла торговля.

Маша остановилась возле продавщицы хурмы.

– Килограмм, пожалуйста, – сказала она смуглой женщине в пуховике. – Она сладкая? Не вяжет?

– Сладкая, сочная. – Женщина сверкнула металлическими передним зубами. – Кило триста, хозяйка.

– Килограмм, – настойчиво повторила Маша, и продавщица послушно убрала с весов два оранжевых плода.

– Ну так вот, – продолжал Алёша, когда они покинули рынок. – Это ещё не всё. Я нашёл вашего друга в интернете. Прочитал его колонку на портале «Столица».

– Да? – удивилась Маша. – Надо же! И что скажешь?

Алёша напрягся. Он прошёл несколько шагов молча.

– Вы точно хотите услышать моё мнение? – В голосе ученика послышался вызов.

– Ну конечно, хочу. А что ты читал?

– Кое-что про политику. – Алёша спрятал руки в карманы. – Театральную рецензию читал. И ещё одну статью про детей с генетическими аномалиями.

Он сделал несколько шагов и остановился возле решетки, край которой крепился к стене вестибюля метро. Маша подошла ближе, чтобы не загораживать дорогу людям, идущим к станции.

– Я многое могу понять, у меня очень широкие взгляды. – Ученик топтался на месте. Наконец он посмотрел Маше в глаза. – Но есть кое-что. Это «кое-что» сдувает позолоту с любого объекта и сдёргивает лапшу с моих ушей!

Алёша, видимо, ждал от Маши какой-то реакции, но она просто стояла и внимательно слушала. Она никогда ещё не видела своего ученика таким взъерошенным, возбуждённым и злым.

– Вы сами учили меня работать с текстом, – продолжал он. – Так вот, я ставлю диагноз вашему другу. Это неудовлетворённый материально, недооценённый профессионально, очень неуверенный в себе человек – в общем, типичный звероящер! Понятно вам?

Он с силой пнул решётку моста над железнодорожными путями носком зимнего ботинка. Металл тревожно загудел.

– Обувь испортишь!

– Да при чём тут обувь! – крикнул ученик. – Вы слышали, что я сказал?

– Алёша, ты сильно преувеличиваешь… Марк просто мой друг и старший коллега…

– Друг? – Алёша снова саданул ботинком по решётке, да так сильно, что какие-то прохожие обернулись. – Вы тоже считаете, что детей с отклонениями нужно убивать заранее, пока они не родились? Что женщинам за сорок рожать противопоказано?

– Алёша… – Маша пыталась найти хоть какой-нибудь аргумент и, к своему позору, ничего не находила. – Я не помню этого текста. Давай его в следующий раз распечатаем и обсудим. Предметно. Пройдёмся по каждому абзацу.

– Распечатаем? Обсудим? – Алёша вытаращил глаза. – Да я чуть в душ не полез, сразу, как прочитал. Чтобы очиститься от грязи. А вы мне: распечатаем…

– Это всего лишь публицистика, – слабо возражала Маша. – Лакиди публицист, его главная задача – привлечь внимание. Тем более он сам растит больного ребёнка…

– Марья Александровна, – Алёша счистил с каблука налипший снег, – я сказал вам своё мнение. Ваш… бойфренд, или как там вы его называете – аморальный человек, и вы не можете считать его профессионалом.

– Всё не так, Алёша! – Маша коснулась его рукава. – В жизни вообще всё гораздо сложнее.

Ученик несколько секунд неподвижно смотрел на неё, потом освободил рукав и сделал шаг назад.

– В таком случае я не уверен, – сказал он, – что хочу быть частью такой жизни.

Он снова сгорбился и ещё пару мгновений потоптался рядом с вестибюлем. Потом бросил ей: «До свидания!» – и двинулся обратно, в сторону пешеходного перехода через Сеславинскую улицу. Маша хотела крикнуть, напомнить, чтобы он не забыл купить хлеб, но слова застряли у неё в горле.

Снег оседал на губах и превращался в капли. Холодные прикосновения ветра мало-помалу возвращали её к реальности. Маша заставила себя сдвинуться с места и наконец влилась в толпу. Преодолела турникет, и, когда за её спиной щёлкнул рычаг, ей почудилось, что пройден некий рубеж, точка невозврата.

Потерять дружбу и уважение Алёши оказалось неожиданно горько. Что ж, повторяла она себе, рано или поздно любому лидеру приходит пора спускаться с пьедестала. У того же Сэлинджера Маша когда-то читала рассказ, где главным героем был молодой мужчина – предводитель мальчишечьей бейсбольной команды. Дети его считали чуть ли не богом, а парень сдуру дал слабину перед своими воспитанниками. Наверное, этот парень чувствовал то же самое, что чувствует сейчас Маша, без сил повисшая на поручне вагона метро.

Зачем Марк представился Алёше журналистом? Какой он, к чёрту, журналист! Самый обычный блогер. Зачем Маша защищала Марка перед Алёшей? Ведь на самом деле она постоянно спорила со своим любовником о корректности материалов, которые тот выкладывает в Сеть. Эти споры всегда заканчивались просьбами Марка не читать скандальный портал «Столица».

В вагоне на Машу навалилась тягучая слабость. Всё, о чём она теперь мечтала, – тёплое одеяло, диван и тишина. Но её ещё ждал один переход на Кольцевой, дорога до «Бабушкинской», а там – медленное движение в потоке машин сквозь буран, окутавший МКАД.

На следующий день Алёша перед началом уроков зашёл к Маше в кабинет и извинился. Маша с грустью ощутила, как изменилось Алёшино к ней отношение. Он совсем перестал улыбаться и смотреть в глаза. Что ни делается, всё к лучшему, подумала Маша и поймала себя на том, что прямо сейчас повторила одну из Алькиных «коллажных» фраз.

Алёша ушёл и оставил у неё на столе папку с несколькими листами формата А4. Папку удалось открыть только в конце рабочего дня.

Алёша нарисовал Марка в обычной своей манере. Это был комикс, карикатура. Художник верно передал очертания сидящей фигуры: огромный ссутуленный торс, голова, утонувшая в плечах – шеи как будто не было, – и змееподобные космы.

Окончательному варианту предшествовало семь или восемь черновиков. Художник искал подход. У фигуры ползли пропорции, голова всё глубже уходила в плечи, становилась мельче, корпус отодвигался на второй план, а на первый выплывали руки с тщательно прорисованными заусенцами по обе стороны квадратных ногтей. Густые волосы на фалангах выглядели ещё гуще, чем это было в действительности.

Окончательный портрет состоял почти из одних только рук, занимавших всё пространство листа, – нервные, кривые пальцы переплетались и напоминали корни деревьев. Край одного ногтя был подчёркнуто неровным, словно обгрызенным. На фоне хорошо проработанных рук совсем терялась крохотная физиономия с глуповатой, растерянной гримасой.

Картинки Маша привезла домой в Королёв и спрятала между страницами большой подарочной книги с цветными иллюстрациями, а книгу задвинула на полку, подальше. Повторно рассматривать Алёшины работы у Маши не было никакого желания.

Глава 14

– Родители из одиннадцатого «А» написали на вас докладную, – сказала Нинель и медленно, опираясь на подлокотники, опустилась в кожаное кресло – у начальницы сильно болела спина. Директриса смотрела на Машу так же холодно, как на большинство своих подчинённых. Никакого Машиного «особого положения» больше не существовало.

– Могу я посмотреть, что там написано? – спросила Маша.

Она протянула было руку, но Нинель, словно не заметив этого, взяла со стола какой-то листок и зачитала вслух:

– «На уроках литературы в 11-м “А” классе происходит насильственное насаждение атмосферы антигуманности и жестокости посредством изучения материалов, не имеющих отношения к программе, утверждённой Министерством образования».

Какой блестящий канцелярит, горько усмехнулась Маша и попыталась восстановить в памяти начало и конец фразы, а заодно и понять, в чём же конкретном её обвиняют.

– Готовьтесь к обсуждению на совете, – припечатала директриса.

И Маша подумала: была не была!

– У меня есть что рассказать вам, – начала она.

Брови начальницы, прорисованные коричневым карандашом, поползли вверх.

– В одиннадцатом «А» я провела внеплановый урок. – Маша говорила всё увереннее. – Я использовала дополнительные материалы из современной зарубежной литературы, которые помогли бы детям посмотреть на себя со стороны.

Директриса отвлеклась от своих бумаг. Казалось, она внимательно слушает. Полдела сделано, подбадривала себя Маша. Нинель справедливая, она обязательно поймёт! Должна понять.

– В классе идёт настоящая травля! – с жаром продолжала она. – Горячева, может быть, этого не замечает. Но я-то вижу!

Ей и в самом деле было о чём рассказать директрисе. Один раз Маша наблюдала в окно, как одноклассники подкарауливают Алёшу на выходе из школы. Она даже сделала несколько фотографий; к сожалению, память в Машином телефоне оказалась переполнена, и записать видео не получилось. Но даже смазанные кадры могли поведать о многом – стоило только отнестись к ним всерьёз. Вот, например, Алёша спускается по ступеням и проходит несколько шагов вдоль дорожки. Вот от крыльца отделяются четыре или пять человек и следуют за ним. Догоняют, преграждают путь. О чём-то разговаривают, жесты их выглядят агрессивно. Алёша преодолевает заслон и идёт дальше. Компания следует за ним, а потом ученики доходят до поворота и пропадают из поля зрения.

Директриса перебила Машу, когда та ещё не завершила рассказ.

– Вы явились доложить мне, что Анна Сергеевна не справляется со своими прямыми обязанностями? – Нинель смотрела на Машу чуть ли не с презрением. – Вы сводите с ней личные счёты?

Маша оторопела.

– Вы сводите личные счёты, – сказала Нинель, ничуть не сомневаясь в своей правоте. – Покойная Инна Сигизмундовна тоже любила «стучать» на коллег.

Маша попыталась было что-то возразить, но директриса коротко напомнила Маше, что, согласно Уставу, учительница русского языка должна преподавать русский язык, а не решать психологические задачи.

– За отношения между учениками в одиннадцатом «А» классе отвечаете не вы, а Горячева, – отчеканила Нинель. – Она педагог со стажем и сама разберётся со своими подопечными.

Выдержала паузу и бросила:

– Свободны.

Маша вышла из кабинета директора, и на какое-то мгновение ей показалось, что она попала не в школьный коридор, где ей была знакома каждая плитка на полу, каждая трещина на стене. Её словно бы окружило пространство из Петькиных игр-бродилок: такая же зловещая подсветка, те же тени, мелькающие за поворотом. Вот только оружия, чтобы отстреливаться от монстров, в руках у Маши не оказалось.

Она несколько секунд постояла возле учительской, думая: зайти, не зайти? Потянулась к дверной ручке и нос к носу столкнулась с Горячевой.

На ловца и зверь бежит, подумала Маша, но Горячева оказалась шустрее. Цепкими пальцами она ухватила Машу за локоть:

– Вас-то я и искала.

Женщины поднялись по лестнице и вошли в кабинет, который каждая считала своим.

Дежурные уже перевернули стулья вверх сиденьями и водрузили их на парты. Маше пришлось опустить один и предложить классной 11-го «А» располагаться со всеми удобствами. Сама она предусмотрительно заняла место учителя.

– Я изучила журнал. – Анна Сергеевна с хозяйским видом постучала ручкой по Машиному столу. – В начале полугодия у Данилы Красневского появилась четвёрка по литературе. А потом появилась двойка. А потом ещё одна четвёрка – за что?

– Мальчик перестал стараться, – просто ответила Маша.

– Не может быть! У ребёнка прекрасный уровень подготовки. Он призёр всех гуманитарных олимпиад за последние два года.

– Почему вы так защищаете Красневского? – Машино недоумение всё росло. – Потому что его родители вложились в ремонт школы?

Анна Сергеевна кашлянула и оценивающе глянула на собеседницу, словно раздумывая, продолжать ли разговор. Наконец классная руководительница заговорила.

– Вы не могли не заметить, что у этого ребёнка повышенная потребность во внимании, – начала она осторожно. – Данила тяжело переживает, когда теряет позицию лидера и первого ученика. В девятом классе после одного конфликта он даже уходил из дома на несколько дней.

Маша не смогла скрыть удивления.

– Если у ребёнка был уход из дома, – сказала она, – об этом должна знать детская комната милиции.

Взгляд Анны Сергеевны скользнул из одного угла кабинета в другой.

– С детской комнатой всё давно улажено, – произнесла она. – Я сделаю всё, чтобы не допустить повторения той истории. Одарённый ребёнок в нашей школе должен расцвести и реализоваться. Я не позволю вам сломать ему жизнь.

Маша всплеснула руками.

– А вам не кажется, что ваш Данила пытается сломать жизнь другим детям?

– Какое вам дело до того, что происходит в моём классе? – Классная 11-го «А» звучно стукнула кулаком по столу. – Полкласса уже совершеннолетние люди! Они сами строят свои отношения!

– По-моему, вы сейчас говорите о каком-то подлом бездействии, – сказала Маша, не отводя глаз от сжатого кулака завуча. – А ещё, кажется, угрожаете мне.

– Всё-таки думайте, с кем разговариваете! – Горячева поднялась со своего места. – Впрочем, мне всё понятно. Вы необъективно оцениваете Красневского и на него же пытаетесь свалить свою вину.

Маша тоже встала.

– Нет, – сказала она. – Это вы перехвалили посредственного ученика. Это из-за вас он вообразил о себе невесть что и теперь устраивает самосуд над другими детьми.

Анна Сергеевна одёрнула жакет и быстрым шагом направилась к двери.

– С вами беседовать бесполезно. На следующем вашем уроке в моём классе я буду присутствовать лично, – сказала она и вышла из кабинета.

Так Анна Сергеевна попала на занятие, на котором дети писали сочинение по произведениям Джерома Дэвида Сэлинджера. Ещё одного автора, не входящего в программу, утверждённую Министерством образования.

Горячева вошла в аудиторию через десять минут после звонка и позволила ученикам не вставать. Одета Анна Сергеевна была в элегантный брючный костюм тёмно-вишнёвого цвета.

Она остановилась возле доски и долго читала темы сочинения. Наконец обернулась к Маше.

– Вы точно уверены, что этого писателя проходят в школе?

– Именно эту книжку мальчики получили в подарок на Двадцать третье февраля, – парировала Маша. – Я попросила ребят прочитать её к сегодняшнему дню.

И сделала приглашающий жест:

– Милости прошу! Ваше место на задней парте.

Со стороны галёрки послышалась возня и тихие разговоры.

– Прекратить обсуждения! – сказала Маша громче и жёстче, чем обычно. – За подсказку минус балл!

Анна Сергеевна только хмыкнула в ответ.

За перепалкой исподтишка следило двадцать пять пар заинтересованных глаз. Анна Сергеевна медленно прошла между рядами. Одиннадцатиклассники работали – или делали вид, что работают. Кто-то изогнулся, перекосив одно плечо, кто-то, наоборот, напряжённо выпрямил спину, а Прудникова – та вообще сидела, подперев щёку кулаком, и глазела в окно.

Когда приближалась классная, дети внутренне собирались и отрывали глаза от тетрадей. Взгляды детей скользили по одному и тому же отрезку: наверх, к лицу Анны Сергеевны, потом в сторону учительского стола, где сидела Маша.

Тёмно-вишнёвое облако качнулось за спиной Красневского. Оно висело там дольше, чем над остальными учениками. Наконец Анна Сергеевна величественно протянула руку с новым маникюром к Данилиной тетради.

– Перед «что» запятая, – сказала она. – У «ё» поставь точечки. А вот здесь не мягкий знак, а твёрдый. Да? Ты это и имел в виду? Тогда сделай ему хвостик почётче.

И как ни в чём не бывало повернулась к следующему ученику. Следующей оказалась Катя Бояринова.

Почувствовав приближение Анны Сергеевны, Катя положила ладони поверх строчек и полностью заслонила от учительницы исписанный круглым почерком тетрадный разворот.

– Бояринова, в чём дело? – Анна Сергеевна нетерпеливо ткнула ученицу в плечо.

Ответа не последовало. Слышно было только, как шуршала бумага, как покашливал Козырев.

– Бояринова, я к тебе обращаюсь. Убери руки!

Горячева, привыкшая всегда добиваться своего, нетерпеливо стучала костяшками пальцев о Катину парту. Теперь уже все ученики в классе повернулись в сторону Кати. Пауза длилась секунд десять.

– Анна Сергеевна, – сказала Катя бесцветным голосом, – простите. Я не могу писать, когда кто-то стоит за спиной.

– Что-о? – Горячева была вне себя от возмущения. – Я тебе не «кто-то»! Я – твой классный руководитель!

Но Катя так и сидела, закутавшись в волосы, с руками, лежащими поверх тетради. Пауза длилась и длилась, и Горячевой ничего не оставалось, кроме как перейти к следующей парте.

– Бояринова, это моё последнее предупреждение! – громко сказала Анна Сергеевна. – Чтоб завтра же пришла в школу причёсанная как следует.

Зажав под мышкой Катин дневник, Горячева решительным шагом двинулась вдоль рядов. Алёшу Девятова она обошла стороной.

Движения Анны Сергеевны какое-то время были резкими, дыхание – учащённым. Чувствовалось, что местная тихоня вывела её из себя. Но мало-помалу опытная учительница успокаивалась. Каждый раз, переходя от парты к парте, Анна Сергеевна молча поглядывала в Машину сторону – и на лицо классной возвращались привычная уверенность и спокойствие.

За весь урок она так ни разу и не присела. Всё ходила вдоль рядов и смотрела детям в тетради. Перед самым звонком Горячева снова подошла к Даниле, попросила его пролистнуть один лист назад и, убедившись, что в работе нет ошибок, удовлетворённо кивнула и подняла на Машу взгляд, полный тихого торжества.