Текст книги "Назови меня по имени"

Глава 5

Петька снова вырос, скачком, на целых четыре сантиметра. А ещё однажды утром Маше бросилось в глаза, что на сыне слегка подвисает школьный пиджак.

Ребёнок повзрослел не только внешне. Он стал настороженнее, внимательнее. Теперь Петька мог подойти вдруг к матери и ни с того ни с сего спросить, не обиделась ли она. На что, господи, Маша могла обидеться! За последний месяц Петька даже не устроил ни одного пиротехнического опыта.

Он, кажется, чувствовал себя виноватым за то, что не было ещё окончательно решено, но висело над их домом, как бесформенная и тяжёлая туча, из которой рано или поздно должен был повалить дождь или снег.

– Почему бабушка с тобой так грубо разговаривает? – спросил он однажды.

– Потому что я бросила её и уехала в Москву, – сказала Маша.

– А я? – Петька пристально посмотрел на мать. – Ты тоже разозлишься, если я уеду?

– Петька! – Маша обняла его и потрепала по отросшим волосам. – Ты сам-то понял, что спросил?

– Я спросил, потому что знаю, как оно бывает.

– Как?

– Очень просто. Человек говорит тебе, например, что простил тебя, и ты ему веришь. А на самом деле он тебе врёт и ни разу тебя не простил. И ваша дружба кончается, только ты, как лох, ещё ходишь полгода и думаешь, что всё в порядке.

Маша попыталась выпытать у Петьки, что это был за случай, что за человек? Но Петька ответил, что уже не помнит. И оттого, что Маша не знала эту и множество других историй из жизни своего сына, ей стало ещё печальнее.

В середине апреля в их городе уже почти не было снега; столбик термометра неожиданно взлетел до пятнадцати градусов, из земли отовсюду полезла трава. Там и тут желтела мать-и-мачеха, на клумбах возле подъездов из-под бурой листвы виднелись белые и фиолетовые соцветия примул. Прежде чем развернуться под солнцем, первые прозрачные листья высунули из почек лишь острые краешки – словно выясняли, стоит ли доверять изменчивому теплу. Над городом висела дымка нежно-канареечного цвета.

На работу в школу Маша больше не ходила, остались только дети, которых она готовила к ЕГЭ. Она перенесла время занятия с одной из учениц на ранние часы, и, хотя к остальным она должна была ездить в прежнем режиме, освободилась куча свободного времени. Теперь они с Петькой вместе обедали, занимались английским (на всякий случай язык нужно было подтянуть), а потом смотрели кино или гуляли.

Чтобы зажарить сосиски на мангале, Петька предложил дойти до маленького леска – того, что между каналом и Ярославским шоссе. Там кричали птицы и можно было увидеть белку или бурундука, но в первые же тёплые выходные в зелёную зону метнулось слишком много народу. Возле черепашьего пруда наблюдалось такое же столпотворение, да и к тому же до Костино нужно было ехать на машине. Что это за пикник, если половина его участников – за рулём?

Маша предложила пойти в другую сторону, к реке.

Около Клязьмы ещё не везде убрали зимний мусор, но Петька прочесал берег и всё-таки отыскал чистый участок возле старых мостков – здесь несколько лет назад они с Машей жарили шашлыки, а ребёнок ещё и пытался выяснить, водится ли в реке хоть какая-нибудь рыба. Для того, чтобы покрасить поплавок, сделанный из гусиного пера, Петька использовал её лучший лак для ногтей, после чего лак пришлось отдать ему насовсем. Петька тогда не поймал ни одной рыбки, но уверял, что поплавок в воде дёргался, а значит, клёв всё-таки был.

На этот раз они снова притащили сюда старый дешёвый мангал, пыльный, покрытый липким нагаром. Принесённый с собой уголь разожгли с помощью сухой травы, нанизали на шампуры сосиски. Ещё был лаваш, черемша и сыр. Себе Маша взяла бутылочку пива, а Петьке упаковку яблочного сока.

– В Швейцарии не будет шашлыков? – спросил Петька. – Там не жарят сосиски на мангале?

– Ещё как жарят, – сказала Маша. – Баварские колбаски, мюнхенские сардельки, сент-галленские телячьи купаты…

Петька шмякнул кулаком по земле, покрытой сухими стеблями прошлогодней песчаной осоки.

– Хватит-хватит дразнить меня! – Он потянулся за очередным шампуром. – А то сейчас пойдём покупать вторую партию.

Пока Петька бродил по берегу, Маша, облокотившись о торчащую из земли корягу, неподвижным взглядом смотрела на траву, примятую там, где только что сидел её сын.

Дома тоже нашлось множество дел. Например, Маша решила передвинуть мебель в большой комнате.

– Мам, не трогай тут ничего! – взмолился Петька. – Я буду приезжать к тебе в гости и сидеть в этом кресле.

– Мне надоело спать головой в стенку, – настаивала Маша. – Свет из окна в глаза бьёт.

– Так ты шторы задёрни, – предложил Петька. – Или задом наперёд ложись.

– Отстань! Мне луна в тот угол светит, непонятно, что ли.

На это ребёнок ничего возразить не мог. Ему пришлось помогать матери разгружать книжный стеллаж и сдвигать его в «лунный угол».

– Теперь все твои книжки тоже будут лунные, – сказал он. – И ты не сможешь их читать.

Он как в воду глядел. Читать книги Маша почти перестала, хотя оборудовала себе для чтения очень уютный уголок: над диваном повесила настенную лампу, которая долго валялась в кладовке и наконец-то дождалась своего часа. К изголовью придвинула тумбочку и поставила туда пузатую вазу, подарок прошлогодних выпускников. В вазе с начала апреля стоял пучок пушистой вербы, его заячьи хвосты постепенно покрывались жёлтой пыльцой и медленно превращались в мятые комки пружинистых, плотных листьев.

– Ты из кладовки мою технику пока не выбрасывай, – распоряжался Петька. – Я на следующий год приеду и подумаю, что с ней делать.

Во время перестановки пришлось снять полочку, где жила кукла Маруся. Кукла тоже перебралась в подсобку. Теперь она лежала там на боку в большом картонном ящике, завёрнутая в мягкое синтепоновое одеяльце.

Для большой школьной выставки Петька мастерил воздушного змея, но не простого, а с мотором.

– Чтобы не надо было разгоняться, когда его запускаешь, – увлечённо рассказывал он. – Хорошо бы ещё и дистанционное управление ему сделать.

– Тогда это не змей получится, а дрон, – сказала Маша, прикидывая в уме, сколько может стоить подобное удовольствие.

– Нет, это будет именно змей, – успокоил её Петька. – Мотор просто поднимет его в воздух, а дальше всё как обычно, ветер подхватит и понесёт. Нужна только крепкая рама, чтобы держала.

Идея пришла к Петьке, когда он увидел, как местные дядьки – Маша тоже обратила на них внимание – на пустыре за частным сектором запускали в небо радиоуправляемые модели из пенопласта, сделанные кустарным способом. Петька выяснил, что детали для своих моделей самоучки-конструкторы искали на одном китайском почтовом ресурсе. На этом же ресурсе Петька по совету своих новых знакомых заказал лёгкие углеродные трубки для рамы и лёгкий моторчик, работающий на крохотной батарейке. Чтобы купить запчасти, Петька потратил все свои сбережения, но посылка шла очень долго и, судя по всему, застряла где-то по дороге, в промежуточном пункте.

Время поджимало, и неугомонный Петька пустил на экспериментальную модель две рыболовные удочки; их он купил в местном магазине «Охота и рыбалка». Петька собрал раму, натянул на неё тонкую подкладочную ткань. Рама получилась тяжёлой, и конструкция не взлетала даже при сильном порыве ветра. Петька тут же бросился звонить своим знакомым авиаторам, и те, к Машиному удивлению, не послали пацана куда подальше, а подробно разъяснили ему, что нужно заново собирать раму и увеличивать диаметр крыла до полутора метров.

– Я заказал слишком мало трубок! – волновался ребёнок.

Петька переделал раму, но моторчик – он пришёл по почте вовремя – к ней не крепился. Когда же мотор встал, привинченный к кресту какими-то особо лёгкими болтами, мощность его оказалась слишком слабой. Тогда Петька решил переделать всю конструкцию с нуля. Он выпросил ещё денег и побежал в магазин «Ткани» докупать нейлон. Окончательный экземпляр он хотел запустить на майских праздниках на даче у Ирки; Маша с Петькой были приглашены на традиционное открытие сезона к ним на дачу, за Яхрому.

У Ирки на участке расцветали вишни, а сливы, к Машиному восторгу, розовели уже вовсю.

– Ты что, не знала, что слива цветёт первая? – удивилась Ирка.

Маша не помнила, росла ли слива на отцовской даче. В те годы, когда она жила в Ленинграде, весна её не слишком-то волновала – слякотное, ветреное время. Но все восемь лет жизни в столице она не уставала удивляться и радоваться ранней московской весне.

Маша достала из багажника овощи, отыскала в Иркином хозяйстве разделочную доску, кастрюлю и огромный шеф-нож. Она рубила окрошку на столе в прозрачной летней беседке. Тонкие проволочные прутья к концу мая уже оплетал высаженный по периметру беседки хмель, но пока ещё его маленькие шейки только-только цеплялись за нижний ярус алюминиевой проволоки, а беседка представляла собой всего лишь проволочный каркас. С Машиного рабочего места открывался обзор на весь Иркин сад, огород и на саму Ирку, одетую в зелёную куртку и старые джинсы со стильной заплатой на коленке. Ирка сгребала с дорожек прошлогоднюю листву. Незабудки отчаянно голубели, а нарциссы, высаженные по бордюру, в считанные часы раскрывали бутоны.

– Нет, ты только погляди! – восклицала Ирка, указывая на цветок. – Когда мы приехали, он ещё закрытый стоял. И вот пожалуйста – цветёт!

Иркины дети, а вместе с ними и Петька, сразу после приезда бросились ловить пятнистых лягушек, ещё нерасторопных после зимней спячки. Потом Петька вернулся к своему змею; запчасти и инструменты он привёз с собой. Он надолго засел в домике, на остеклённой веранде, которая была не такая широкая, как на даче в Репино, зато здесь имелись электрические розетки и пустой стол, который Петька тут же завалил деталями.

После полудня земля начала парить, а зацветающие деревья – жужжать: прилетели пчёлы и осы.

– Пчёлы с пасеки, – объяснила Ирка. – Километрах в трёх отсюда живёт пасечник, мы у него осенью мёд берём. А осиное гнездо ты сама знаешь где.

Она махнула рукой в сторону бани, стоящей на противоположном конце их участка; там много лет под крышей гнездились осы, и, как Витя их оттуда ни выкуривал, всё было бесполезно. Каждое лето неведомая сила возвращала рой на прежнее место, и в тёплые дни чаепитие в Иркиной беседке сопровождалось традиционным танцем с полотенцами.

Витя занялся подготовкой земли для огорода. Ирка высаживала в грунт только самое необходимое: лук, зелень, редис и горох – всё, что можно было тут же сорвать с грядки и пустить в дело. А вот укроп, например, рос на Иркином участке без чьей-либо помощи, и к июлю над грядками возвышались его жёлтые зонтики.

Витя успел вскопать три или четыре квадратных метра земли, а потом к нему подбежал Петька, и они оба, что-то бурно обсуждая, прошли на веранду и закрыли за собой дверь.

– Ну всё, отвлекли моего работника, – сказала Ирка. – Самой теперь придётся грядки рыхлить.

Дорожки наконец были вычищены, окрошка ждала своего часа, квас охлаждался на полке в маленьком допотопном холодильнике «Бирюса». Дашка промочила ноги, и Маша с Иркой вдвоём, с горем пополам, натянули на девочку сухие колготки и обули её в доставшиеся по наследству от старшего брата резиновые сапоги.

– Зовём народ к столу? – Ирка кивнула в сторону веранды. – Или дадим мужикам ещё полчаса?

Маша села на верхнюю ступеньку и повернула лицо к солнцу.

– Полчаса.

Ирка уселась рядом. Слышно было, как неподалёку жужжала вишня – так много насекомых прилетело на её цветы.

– Всё ещё переживаешь из-за работы? – участливо спросила Ирка.

Маша помотала головой.

– А что насчёт Петьки? Ты всё молчишь, не делишься.

Тёплой волной принесло запах дыма: соседи жгли сушняк. Где-то в небе пролетел самолёт, Маша посмотрела наверх. От хвоста самолёта наискосок шёл белый облачный след, он расходился длинным треугольником. В детстве Маша думала, что облака образуются из самолётного топлива.

– Что ты решила? – допытывалась Ирка. – Отпустишь его?

Маша не успела ответить: за их спинами послышался шум. На веранде что-то двигали, о чём-то переговаривались. Стукнула дверь, женщины обернулись.

На вытянутой руке Петька держал большое красно-зелёное ромбовидное полотно, за которым по полу тянулся хвост из трёх узких лент, перевязанных крохотными бантами. Витя появился в проёме сразу за Петькиной спиной. Как свита, приставленная к змею, он нёс королевскую мантию, разделённую на три пёстрые части.

– Расступись! – крикнул Петька, и Маша с Иркой послушно расступились.

Младшие дети, завидев разноцветное полотнище, прибежали с другого конца огорода – Серёжа прибыл первым, а хмурая Дашка ковыляла следом, загребая землю резиновыми сапогами.

– Грандиозное событие века! – кричал Петька. – Все сюда!

– Он точно взлетит? – спросила Ирка.

Витя радостно кивнул. Взъерошенный, он выглядел почти как подросток.

– Взлетит, ещё как! – заверил он и скомандовал: – Давайте все на пустырь!

Двери в доме заперли, и по дорожке, идущей между участками, двинулись к полю за железнодорожными путями. Соседи разгибали натруженные спины, вылезали из теплиц – здоровались с Иркой и любовались Петькиным чудовищем.

Маша заметила, как взмокла Петькина жёлтая футболка; мальчишка волновался.

На пустыре было ветрено, сухая трава шелестела. Пройдя несколько метров от края поля, компания остановилась. Большим пальцем Петька тронул рычажок, и мотор зажужжал.

– Не дёргай его сильно, – советовал Витя. – Пальцами подтолкни, ну!

И змей повис над землёй, раскинув хвост по траве. На внутренней поверхности ромба горела маленькая красная лампочка.

– Змей, лети! – крикнула Дашка, выпрыгнула из своих огромных сапог и шлёпнулась на траву.

Петька покосился на девочку и осторожно повёл змея против ветра.

– Лети! Лети, змей! – кричала Дашка, поднимаясь с земли. – Давай!

Мигнув единственным красным зрачком, змей поймал движение воздуха и начал медленно подниматься над полем. Мотор тарахтел уже вхолостую, ветер набирал силу, а Петька, придерживая верёвку одной рукой, другой быстро разматывал катушку. Он ловил минуту славы.

– Дай мне! – кричала Дашка, пытаясь ухватить конец верёвки. – Дай мне, дай!

– Уберите мелкую! – вопил Петька.

Маша забыла дома солнцезащитные очки, и глаза её болели, но от зрелища оторваться было невозможно: по голубой, залитой светом, поверхности, далеко-далеко в небе, кувыркаясь, плыл красно-зелёный ромб с тонким, едва заметным с земли, развевающимся хвостом.

– Если честно, – сказал Витя так тихо, чтобы слышали только Ирка и Маша, – двигатель тут был нужен как собаке пятая нога. Всё и без него полетело бы.

– Но сам процесс! – засмеялась Ирка.

– Мама! – завопил Петька. – Не-ет!

Он бросился в сторону – верёвка поползла за ним по земле. Наконец Петька отшвырнул её и побежал вдоль поля, к железнодорожным путям, а змей улетал всё дальше, переворачиваясь в потоках воздуха.

– Ох ты ж ёлки-палки! – выдохнул Витя. – Кажись, плохо закрепили.

Петька бежал по островкам молодой травы, по мёртвым проплешинам выжженной соломы, по руслу крохотного ручья. Он махал руками и кричал. Маша кинулась вслед, подхватив на бегу брошенную верёвку, – хотя было уже понятно, что вряд ли они смогут спасти плоды полуторамесячного Петькиного труда.

Петьку удалось догнать, когда тот уже стоял на противоположном краю поля, в нескольких шагах от железнодорожной насыпи. Он запрокинул голову и, заслонившись ладонью от солнца, смотрел туда, где за станцией высился ряд деревьев; там исчезла маленькая красно-зелёная полоска.

Прямо над ухом раздался мощный гудок. По рельсам на бешеной скорости помчался поезд.

– Петька! – Маше не хватало сил перекричать грохот летящего состава. – Петька! Мы сделаем нового, закажем детали…

Она закашлялась и остановилась. Наклонилась, оперлась руками о колени. Подошёл сын; футболка его была уже совсем тёмная, по лицу текли крупные капли. Он постучал Маше ладонью по спине.

– Всё, всё, – хрипло сказала Маша. – Хватит.

Они ещё какое-то время стояли, тяжело дышали и смотрели в пустое небо. Поезд уже почти пропал из виду, но грохот колёс всё ещё стоял в ушах. Наконец Петька разлепил губы и сказал:

– Было круто, правда.

Засопел и добавил:

– Новый не надо, мам.

Она молча кивнула ему в ответ, потому что не знала, как его утешить.

…………………………………………………

В десятых числах мая Петька уехал.

Маша согласилась, чтобы он пожил три месяца в летнем языковом лагере. В середине августа Заряднов обещал устроить ей поездку в Энгельберг, чтобы Маша могла увидеть воочию, как живёт её сын, и принять окончательное решение.

Глава 6

После Петькиного отъезда внезапно испортилась погода. Синоптики обещали несколько тёплых дней в середине и в конце месяца, но сейчас, даже если дожди ненадолго прекращались, всё обволакивал туман, похожий на белую муку, распылённую над микрорайоном. Подмосковная весна, начавшаяся было так ярко, растворялась в сером, мутном безвременье.

Пешеходные тропинки рядом с Машиным домом размыло, они покрылись изрытой подошвами густой грязью. Лужи разлились по тротуарам и проезжей части. Мокрая трава с каждым днём становилась всё выше. Репейник возле подъезда выстрелил в небо мясистым зелёным стволом. Его широкие, развёрнутые под острым углом листья походили на колени человека, сидящего на корточках.

В квартире стоял холод: отопление уже отключили, но кирпичные стены ещё недостаточно прогрелись, и сейчас, в мае, ночные заморозки ощущались жёстче, чем ранней весной.

Что-то произошло с Машей после Петькиного отъезда. Особенно тяжело теперь давались утренние дела, те, которые раньше совершались на бегу, сами собой: подъём, умывание, сборы. Даже воздух в квартире, кажется, стал плотнее – и Маше приходилось преодолевать его, словно через препятствие – так путник в лесу продирается сквозь липкую паутину. Каждое утро начиналось с маленького геройства – спустить ноги с кровати на пол. На простое действие уходило столько энергии, что Маша уставала, ещё не дойдя до ванной.

Главной задачей теперь было – разогнаться за утро. Если Маше это удавалось, в послеобеденное время на несколько часов ей становилось легче, и в пять-шесть вечера она чувствовала себя совсем здоровой, почти как раньше.

Маша не могла понять: неужели дело было в Петьке, и она, словно Антей от земли, брала все свои силы из той нежности, которая полыхнула в ней впервые, когда ребёнок, пухлый и беззащитный, лежал у неё на животе и ворковал, и мурлыкал? Что-то кончилось, оборвалось резко и грубо, и, хотя она уже почти полгода, с самого января, подсознательно готовила себя к расставанию с сыном, его отъезд оказался ударом. Но… Смогла бы она жить спокойно, если бы никуда его не отпустила? Маша не находила ответа на этот вопрос, как и на многие другие.

Ираида Михайловна снова лежала в отделении химиотерапии дневного стационара. Ей начали капать лекарство, которое Маша с Алькой с большим трудом добыли через знакомых из-за границы, контрабандой через Владивосток. Ни Алькины знакомства, ни связи профессора Иртышова уже не играли никакой роли: если оригинальный препарат отсутствует в стране, его невозможно достать официальным путём, а заменитель, который был положен Ираиде Михайловне бесплатно, судя по отзывам, считался препаратом с гораздо более слабым эффектом. Ираида Михайловна очень нервничала из-за вынужденной паузы в лечении и своё негодование вымещала на Маше, полагая, что младшая дочь нарочно затягивала доставку препарата.

– Видишь, какая она стала, малыш, – вздыхала Алька. – Даже на меня теперь голос повышает. Я-то что плохого ей сделала?

Действительно, к Альке Ираида Михайловна раньше относилась гораздо мягче, и старшей сестре теперь приходилось несладко.

Ирка пыталась утешать подругу, и Маша была ей за это благодарна, хотя порой Иркины реплики приводили её в ужас.

– Считай, что с тобой по телефону беседует не мать, а её опухоль, – говорила Ирка.

– Да ну тебя! – пугалась Маша. – Если я начну так думать, я вообще трубку брать не буду. Ещё не хватало, беседовать с опухолью.

– Тогда думай о наследстве и утешайся, – отвечала Ирка. – Мать уйдёт, а ты хоть заживёшь по-человечески.

От таких Иркиных утешений становилось только хуже, но и разговоры с Ираидой Михайловной не придавали Маше сил – наоборот, казалось, мать пытается вытянуть из дочери все возможные ресурсы. Каждый следующий звонок из Петербурга давался Маше всё труднее; за долгие годы молчания она совсем отвыкла от упрёков, на которые Ираида Михайловна никогда не скупилась.

После бесед с матерью, когда имелась такая возможность, Маша ложилась на диван или, если была в дороге, парковала «тойоту» в каком-нибудь дворе, блокировала двери и откидывала сиденье автомобиля. Она закрывала глаза и пыталась заполнить голову пустотой.

Когда Маша чувствовала себя чуть бодрее, она иногда заглядывала на свою страничку ВКонтакте. Ещё зимой в Сети обнаружился Костя Герцик, Машина первая любовь. Жил он в Беэр-Шеве. Костя первым прислал заявку в друзья, и Маша кликнула на значок «добавить». Её бывший танцевальный партнёр стал очень полным и лысым мужчиной – да, да, он отчаянно постарел, хотя был всего лишь на год старше Маши. Костя выкладывал фотографии своей многочисленной семьи и кошерной пекарни, которой невероятно гордился. Каждую Костину фотографию Маша отмечала лайком, но никогда ничего не комментировала и в переписку со старым приятелем не вступала: к чему?

Тем неожиданнее оказалось сообщение от Кости, которое Маша получила в середине мая.

«Прочитал в группе, что Фаина Теодоровна умерла, – писал Костя. – Она жила где-то в Подмосковье. Ты тоже сейчас в Подмосковье? Ты была на похоронах?»

Маша оставила Костин вопрос без ответа.

Маша не имела понятия, где искать могилу любимой учительницы и стоит ли её искать. Она раз за разом прокручивала в голове их последнюю встречу на ступенях Успенского храма в рождественские праздники – восстанавливала в памяти детали, и одновременно её не отпускала мысль о матери. В голове и сердце Маши две эти женщины оказались прочно соединены. Бывшая актриса Фаина Теодоровна имела какое-то отношение к Машиной реальной семье, она была непостижимым образом связана с Ираидой Михайловной – вот только что это за связь? Пытаться найти ответ на этот вопрос было уже поздно, а чувство потери и вины всё росло и росло, и с этим уже ничего нельзя было поделать.

После Петькиного отъезда однажды вечером позвонил Марк и спросил, не сможет ли Маша приехать и посидеть с Хомяком в четверг вечером на следующей неделе. Впрочем, сказал Марк, ничего ещё не решено, и уточнил, что договаривается он предварительно, на всякий случай. Маша, не раздумывая, согласилась. Каждый день она напряжённо ждала контрольного звонка. Прошло четыре дня, а Марк так и не подтвердил свою просьбу.

Маше безумно хотелось перезвонить первой. Она била себя по рукам, чтобы не схватить телефонную трубку и не пытаться открыть список контактов на букву «М». Марк был нужен ей: чтобы говорить с ним, смотреть, как он ходит по кухне, курит, пьёт чай, – пусть даже он сидит в другой комнате, пусть молчит и думает о своём, но пусть будет рядом.

Петька уехал, Алёша готовился к экзаменам, Ирка с Витей собирались в какой-то внеочередной отпуск. У Маши остались только Марк и Хомяк. Её уже позвали, поманили, – но вдруг умолкли, и больше от них ни слуху ни духу. Почему?

Утром четверга телефон всё ещё молчал. К полудню дождь прекратился. В четыре часа дня Маша окончательно осмелела, взяла телефон и набрала номер Марка.

Звонок отбили.

Она повторила попытку, и вторая окончилась так же, как первая.

Марк что, не желает её слышать? Встревоженная Маша решила, что должна приехать к Марку в любом случае, даже если контрольного звонка не было. Она не могла найти себе места. Я должна приехать, повторяла она про себя. Должна, потому что мы договаривались четыре дня назад.

Когда усадьба банкира Кнопа осталась позади, навстречу Маше выехал чёрный джип и освободил место для парковки прямо напротив нужного подъезда.

Теперь Маша смотрела на знакомые окна почти с той же точки, что и в новогоднюю ночь, только сейчас было почти уже лето, и часы показывали половину десятого вечера.

К концу дня в центре города неожиданно потеплело. Прежде чем настали сумерки, сквозь дымку на горизонте ненадолго выглянуло солнце, и стены домов стали жёлто-розовыми, воздух наполнился запахами мокрой земли и древесного сока: словно кто-то сорвал с дерева лист, смял его и растёр между пальцев.

Маша вышла из автомобиля и увидела, как над крышами домов пролетели белые птицы: неподалёку, напротив Иванова монастыря, находилась голубятня. Там в кирпичном флигеле сидел дед, разводивший турманов и белых голубок; птицы летали над окрестными крышами, но всегда возвращались обратно. Где этот старик на самом деле жил, не во флигеле же, рядом со своими птицами? Маша не знала.

Она прошла мимо старой пожарной части; дальше переулок изгибался – считалось, что он в точности повторял ход русла маленькой речки, которую давным-давно уже запрятали в трубу. «Пойдём гулять по берегу реки», – говорил Марк, когда хотел побродить ночью по окрестностям.

Она повернула в Хохловский переулок. Добрела до монастыря и его острых конусовидных колоколен, белевших над стенами, затянутыми строительными лесами. Тёмный флорентийский купол в сумерках был уже почти неразличим.

Мимо шли какие-то люди, группками и поодиночке. Гуляют по берегу реки, подумала Маша. Как она могла предложить Марку подмосковную прописку? Она тогда зимой совсем, что ли, рехнулась?

Лепные львы Старосадского переулка равнодушно смотрели на неё сверху вниз. Голубятня была уже закрыта. Темнело быстро, и Маша повернула назад, стараясь убедить себя, что ей и правда интересно, где ночует старик, хозяин голубятни. На самом деле её занимал другой вопрос: где сегодня ночует Марк? Вероятно, он ещё не пришёл домой – иначе обязательно позвонил бы, приметив знакомый автомобиль напротив подъезда.

Маша потопталась возле своей «тойоты», а потом оперлась спиной о водительскую дверь и тут же отпрянула: дверь оказалась грязной. Светлую джинсовую куртку придётся теперь стирать.

Маша выбрала участок почище, прислонилась снова. Носок кроссовки она придвинула к выступающей из асфальта крышке канализационного люка – нашла точку опоры. Прикрыла глаза, и двор вокруг, и весь Китай-город с призраком реки провалились в никуда. Пропал отдалённый шум с Покровки, заглохли мелкие звуковые штрихи – шорох шин, обрывки чьих-то разговоров. Звуки смешались в густую массу, в которой уже ничего нельзя было различить. Время текло, тянулось, загустевало, вечернее тепло сменялось ночной сыростью.

На другом конце двора, со стороны переулка, в сумерках проступило расплывчатое пятно – оно шевелилось, как многоногое чудище.

До Машиного слуха донеслись шлепки лёгких детских шагов. В широкую полосу белого фонарного луча выбежал маленький кудрявый мальчик в синих брючках и джинсовой куртке. Две фигуры позади него были ещё в тени, когда он подбежал ближе и застыл в двух шагах от «тойоты».

– Ма-ша.

– Хомяк!

Она подняла голову. На белой дорожке стояли Марк и Лена.

На Марке была надета чёрная кожаная куртка, из-под которой виднелась водолазка бордового цвета. Бордовую водолазку Маша помнила очень хорошо. Знала, какая она на ощупь – тонкая, в мелких катышках под мышками. Если провести по ней рукой, можно нащупать висящую на шее Марка плотную нитку и закреплённый на ней серебряный трезубец, символ удачи.

Лицо Марка, бледное и напряжённое, ничего не выражало, он смотрел мимо, в сторону подъезда. Пальцы рук его переплелись; Марк, словно пианист перед выступлением, разминал суставы. Приталенный карминово-красный плащ его жены Лены буквально бил по глазам. Туфли на каблуках подчёркивали её и без того высокий рост. Тёмные волосы, стильно прибранные наверх, прямой нос, невозмутимая, слегка презрительная улыбка – что-то есть от семейки Красневских, подумала Маша – всё было слегка чрезмерно, но в этой чрезмерности была смелость и шарм.

– Ну вот, – Лена повернулась к мужу, – теперь «ма» – это машина, да?

Марк промычал что-то невразумительное и поднял глаза.

– Ма-ша, – повторил Хомяк и топнул ножкой по выступающей из земли крышке канализационного люка.

– Марк, – громко сказала Маша, – я приехала в четверг вечером, как обещала.

Марк молчал.

Лена всплеснула руками.

– Вот это да! – воскликнула она. – Можно я угадаю? Вы – любовница моего мужа?

Марк переменился в лице. Он расцепил и с силой опустил руки, словно что-то с них стряхивал.

– Мария Александровна, – неуверенный голос выдал его с головой, – я сказал вам привезти свою диссертацию завтра днём… а не сегодня вечером.

– Ма-ша. Ма-ша. Ма-ша, – пропел Хомяк.

Но ребёнку и этого показалось мало. Он сложил большой и указательный пальцы так, чтобы получился «клювик», и вытянул руку вперёд. В игру, которая называлась «уточки», Маша играла с ним год назад.

– Ой, нет! – Лена всплеснула руками. – Вы не любовница моего мужа. Вы больше похожи на подружку моего сына.

– Не говори глупостей, – поморщился Марк. – Идём домой.

Но Лена, по всей видимости, хотела доиграть сцену до конца. Она подошла к канализационному люку и, поддерживая малыша под мышки, поставила его обеими ножками на асфальт. Потом коротко осмотрела и Машу, и её автомобиль.

– Так вы приезжая! Номера-то питерские.

– Лена! – крикнул Марк. – Это аспирантка из института!

Он взял жену за плечи и попытался отвести её к подъезду, но женщина резко высвободилась.

– Танец маленьких утят… – Её пронзительный голос отдавался в Машином затылке. – Пальчиковая гимнастика… Ваша работа?

Никто ей ничего не ответил. Марк сделал шаг за пределы световой полосы и теперь стоял в темноте.

– Конечно, ваша! – воскликнула Лена и кивнула в сторону Марка. – Я знала, что этот… Зароется в свои книги и ребёнком заниматься не будет. Но у меня вопрос. Он хоть заплатил вам за услуги няни? Вы потратили столько времени на нашего сына. Хоть копейку мой муж вам заплатил?

– Как вам не стыдно! – сказала Маша.

Лена рассмеялась красивым, хорошо поставленным смехом.

– Мы с моим сыном здесь единственные, кому не стыдно. – Лена отпустила ручку ребёнка и начала рыться в сумочке. – Подождите-ка.

Хомяк почувствовал свободу и тут же отбежал от компании. Происходящее между взрослыми больше его не интересовало. Он присел на корточки возле поребрика, край которого находился в полосе света. Ребёнок подобрал с земли палочку и начал ковыряться в трещине, где между асфальтом и бетоном пробивался стебель одуванчика.

– Вот, возьмите. – Лена протягивала Маше какие-то бумажки. – Любовь любовью, а труд педагога должен оплачиваться. Да берите же, новую куртку себе купите. Та, что на вас, уже никуда не годится.