Текст книги "Назови меня по имени"

– Лена! – Марк подбежал и вырвал деньги из руки жены. – Я, между прочим, неделю пахал, чтоб их заработать.

У Маши звенело в ушах. Она заметила, как в открытом окне второго этажа появилось лицо какого-то любопытного пожилого соседа; мимо прошли двое подростков, они тоже затихли и сбавили темп, с интересом наблюдая за семейной сценой. Маша щёлкнула сигнализацией и дёрнула водительскую дверь, а потом так же спешно захлопнула её. Заблокировала. Повернула ключ зажигания, включила фары.

В зеркало заднего вида она видела, как Марк суетится вокруг Лены и что-то втолковывает ей, машет руками. Лена уводила Хомяка прочь от подъезда. Малыш не шёл, а весело подпрыгивал. Сегодняшняя шутка удалась ему на славу.

Прежде чем вырулить на Садовое, Маша приткнула автомобиль на Покровке – вечером вдоль проезжей части освободилось несколько парковочных мест. Она глубоко дышала и сжимала голову холодными пальцами. Голова горела, а руки и ноги сводило от холода. Пришлось снова включить печку, хотя бензина осталось совсем мало.

Взгляд упал на рукав джинсовой куртки. В меру обтрёпанный манжет, ничего особенного, стиль винтаж – так Маша говорила раньше. Но сейчас он был ещё и грязным. Маша потёрла пятно, оно размазывалось и не стиралось. Это было машинное масло или какая-то другая техническая грязь: она пахла сероводородом, как пахнут окислённые нефтепродукты. Маша понимала, что, скорее всего, отстирать пятно не получится. Останется след. На светлом всегда остаётся след, ничего не поделаешь.

Глава 7

«День самоуправления» был неформальным, но традиционным школьным праздником. Традиция установилась ещё задолго до Машиного появления в педагогическом коллективе, и однажды, года три назад, Маше даже довелось поработать дежурным учителем на этом мероприятии. Идея не была оригинальной: для детей создавалась видимость того, что один день в году они сами руководят учебным процессом в своей школе. В действительности же педсостав во главе с директором в этот день держали руку на пульсе ещё более чутко, чем обычно, – хотя детям было совсем необязательно об этом знать.

Каждый выпускник по своему выбору мог провести один или два урока в младших классах. Из списка лучших учеников школы ребята сами выбирали «заместителей директора» и «завучей», которым в этой ролевой игре почему-то доставались не самые весёлые задания. «Замы» решали заранее спроектированные проблемы местного масштаба: контроль уборки кабинетов, учёт спортивного инвентаря и прочие мелочи.

Но главная часть праздника наступала, когда в обычный учебный день дежурный охранник уже запирал в здании все двери. По традиции ученики одиннадцатых классов проводили в школе последнюю ночь.

Сценарии «Ночи самоуправления» дети тоже продумывали заранее. Когда-то в актовом зале устраивались шумные дискотеки, но мода на танцевальные вечера давно уже отошла в прошлое. Теперь одиннадцатиклассники, иногда с помощью родителей, придумывали весёлые квесты с заданиями. Один выпуск до самого утра играл в «Мафию», а ещё один, самый дружный на Машиной памяти, устроил конкурс воспоминаний о школе – и дети полночи просидели в темноте, рассказывая друг другу истории.

Чтобы дети могли спокойно переночевать, выделялось два помещения: комната отдыха и спортзал. В спортзале ученики расстилали маты, в продлёнке – коврики-пенки; из дома приносили спальники и одеяла. В столовой выпускники сдвигали столы и выставляли на них всё, что им дали с собой родители: пироги, печенье, сыр, хлеб, бутерброды, мясную нарезку… И напитки: чай, лимонад, сок. Естественно, никакого алкоголя.

Попытки пронести на праздник выпивку карались жестоко. Происшествие пятилетней давности стало притчей во языцех: каждый год перед праздником выпускникам напоминали, как мальчика, который пронёс в рюкзаке бутылку вина, не допустили до экзаменов. Ученик вместо аттестата получил справку, а вместо института пошёл в армию. Впрочем, некоторые очевидцы излагали совсем другой вариант развития событий: якобы на самом деле родителям молодого человека удалось определённым образом договориться с Нинелью Валентиновной. Маша не знала, чему верить. Пять лет назад в мае она проходила сертификационные испытания сразу по двум предметам и вынужденно осталась в стороне от школьных дел.

За дисциплину на празднике отвечали три дежурных учителя. Дежурство было делом хлопотным и неблагодарным. Маша помнила, как она три года назад бегала из столовой в комнату продлённого дня и обратно – проверяла, мирно ли дети веселятся. Маша улыбалась, вспоминая, как аккуратно она обходила влюблённые парочки – а те ютились в самых тёмных углах коридоров или на лестницах. Маша деликатно делала вид, будто не замечает их, и чуть ли не на цыпочках проплывала мимо. Дети сдерживали учащённое дыхание, замирали друг у друга в объятиях и настороженными взглядами провожали её удаляющуюся фигуру.

В этом году, со слов Алёши, подобралась очень удачная команда дежурных учителей: биологиня Карина Васильевна, физик Анатолий Игоревич и пожилая завуч по внеклассной работе, та самая, что на утреннике играла Бабу-ягу. Карину дети любили, а Бабу-ягу многие помнили ещё с младших классов, уважали и побаивались: несмотря на живость характера, хватка у завуча была железной, и никому не хотелось испытывать её на прочность. И наконец, физик. Он хоть и считался чудаком, но всё-таки обладал важным преимуществом – физической силой.

– Марья Александровна, – убеждал её Алёша, – Красневский уже сказал, что на праздник не придёт. А остальные… Я поговорил со всеми. Ребята вас очень ждут! Карина Васильевна тоже обрадовалась. Приходите, ну пожалуйста.

На первое Алёшино приглашение Маша ответила уклончиво. Ей не хотелось ни обижать, ни обнадёживать ребят. Но вот наступила суббота, и Маша уже точно знала, что на праздник обязательно явится. Она пошла бы куда угодно, хоть на вечеринку к дьяволу, лишь бы не думать о Марке и разрыве с ним – на этот раз, похоже, окончательном.

Оделась она скромно: джинсы, майка и светлый короткий жакет из небелёного льна с подкладкой; теперь Маша носила его на улице вместо куртки. Она сказала Алёше, что будет к восьми вечера, но на парковку её машина заехала почти в девять: с потерей жёсткого расписания чувство времени тоже деформировалось. На стоянке её никто не встречал. Куда ей деваться дальше, она не знала.

Школа, где Маша не появлялась уже больше месяца, показалась ей на удивление невзрачной, облезлой – бывшая учительница смотрела на здание, словно видела его впервые. Участки, где от поверхности отлетели куски керамической плитки, походили на проплешины – словно стены учебного заведения страдали каким-то кожным заболеванием. Трансформаторная будка была всё так же размалёвана снизу доверху; среди прочих рисунков особенно бросались в глаза огромная чёрная свастика и череп с костями; директриса за полгода так и не изыскала средства, чтобы избавиться от позорных картинок.

Маша подняла взгляд. На торце находилось шесть окон, но только два из них по периметру сияли новеньким пластиком – то были окна помещения, где проводились занятия по ОБЖ, и вёл их бывший преподаватель начальной военной подготовки, который работал в школе ещё с конца восьмидесятых и, после того как его предмет был упразднён, быстро переквалифицировался в специалиста по безопасности жизнедеятельности. Несколько лет подряд Маша писала просьбы на имя директора и завхоза, чтобы ей установили новые рамы в кабинете русского языка. Ничего Маша не добилась, а военрук – надо же, ать-два, и уже с окнами.

– Марья Александровна! – раздался Алёшин голос. – А я боялся, что вы не придёте.

На Алёше была футболка с графическим принтом.

– Ты играешь птицу Додо?

Ученик замотал головой.

– Не, ископаемого дронта играет Павлик. А я надел бракованную, не пропадать же добру.

Он оттянул футболку.

– Видите, лапа не пропечаталась. Это хромой дронт.

Алёша открыл ворота, и учительница вошла на территорию школы.

Таким же обновлённым взглядом Маша рассматривала вестибюль первого этажа. Там ребята устроили импровизированную сцену: на полу расстелили спортивные маты, а на стену вместо кулисы повесили салатовую занавеску, которая осталась от прежнего оформления актового зала. По обе стороны от занавески толпились одиннадцатиклассники. Было шумно, гулкое пространство вестибюля усиливало каждый шаг. Охранник в чёрном комбинезоне с жёлтой нашивкой на плече сидел на своём обычном месте, слева от входа. Маша поздоровалась с ним, тот рассеянно кивнул в ответ.

Мимо вахты, громко цокая каблуками-шпильками, куда-то спешила Карина Васильевна. Увидев бывшую коллегу, она всплеснула руками.

– Приехали наконец! – Она обняла Машу, как старую подругу. – Ну вот и хорошо. А то без вас дети начинать не хотят.

Жёсткие кудри коснулись Машиной щеки и оставили на её коже какой-то очень дорогой, сложный аромат.

– Пойду скажу артистам, что пора начинать. – Карина сделала ещё несколько звонких шагов по вестибюлю и снова обернулась к Маше: – Я за сегодняшнее дежурство похудею килограммов на пять! Ношусь как угорелая.

Маша улыбнулась. Странное чувство: она немного завидовала учительнице биологии, но совсем не хотела оказаться на её месте.

– Красневский и компания точно не придут, я узнавал, – сказал Алёша.

– А почему в зрительном зале нет стульев? – Маша огляделась вокруг.

– У нас несколько сцен, – объяснил Алёша. – Здесь отыграем, на второй этаж пойдём.

– Ваша Алиса будет падать в кроличью нору? – спросила Маша и помахала рукой девочке из 11-го «Б». На футболке у выпускницы была изображена гусеница и огромный гриб.

– Нет, режиссёр решил, что наша Алиса не будет никуда падать. Она будет подниматься, всё выше и выше, – сказал Алёша.

– И кто у вас режиссёр?

– Катя.

– Вот это да! – обрадовалась Маша. – Где она? Надо с ней поздороваться!

– Кате сейчас лучше не мешать, – серьёзно сказал Алёша. – Давайте я сам ей всё передам. Скажу, что вы уже здесь.

И Алёша, чуть прихрамывая, направился к сцене.

– Марья Александровна, миленькая! – Девочки из 11-го «Б» подбежали к ней с двух сторон. Одна ученица обвила пальцами Машин локоть и повисла у неё на плече, а другая заботливо поправляла ей воротничок жакета. – Мы вас так ждали!

– Как живёте без нас, Марья Александровна?

И Маша вдруг услышала собственный смех, такой неожиданный и незнакомый для неё самой. Она потянулась к ученицам, две из которых были выше её на целую голову, и обняла их.

– Ужасно я без вас живу, ужасно! – хохотала она.

– Ужаснее, чем с нами?!

– В сто раз!

Зазвенели фанфары: кто-то принёс из дома колонки и музыкальный центр. Белого Кролика изображал мальчик в спортивном костюме из 11-го «Б» класса, очень похожий на местного физрука, который вечно опаздывал. Возле учительской процессию поджидала Белая Королева со свитой, в розовом костюме типа «Шанель», к её лбу была прилеплена объёмная мушка. Белая Королева пригрозила отрубить головы всем присутствующим.

В кабинете физики сидел Шалтай-Болтай в белом хоккейном шлеме. Анатолий Игоревич стоял рядом и посмеивался в кулак. Заметив Машу, он пробрался к ней через толпу зрителей.

– Грустно, – сказал физик. – Почти всех этих талантливых ребят жизнь скоро переломает и искалечит.

Маша ничего не ответила ему, но физик и не ждал никакого ответа.

– А если мы повторим на выпускном вечере? Нормально будет? – спросил Алёша, когда со всех сторон загремели аплодисменты.

Маша очнулась. В её ушах прозвенел вопль Белой Королевы: «Отрубить им всем головы!»

– Нет, Алёша, – вздохнула она. – Даже не пытайтесь это повторить.

После окончания спектакля суета в школе не только не утихла, но возросла ещё больше. Ребятам нужно было убрать костюмы, свернуть декорации, оттащить маты обратно в спортивный зал и приготовиться к чаепитию. В нарастающей сутолоке Маша почувствовала себя не у дел, но, когда она спустилась на первый этаж, чтобы незаметно выскользнуть наружу и уехать, не прощаясь, перед ней словно из-под земли появилась Бояринова.

– Марья Александровна! Вы что, сбежать от нас хотите?

Из комнаты отдыха раздавались гитарные переборы. Детям не разрешили зажечь живой огонь (в школе работала пожарная сигнализация), но вместо свечей учителя из подсобки принесли сетевые удлинители и несколько настольных ламп. Лампы установили на шкафы и полки, а одну – самую большую, с зелёным абажуром – на пол, в центр круга. Выключили верхний свет, и в помещении группы продлённого дня стало уютно и немножко таинственно.

Пахло недорогими девичьими духами, чьей-то ношеной обувью. Машин чувствительный нос уловил даже лёгкий запах сигаретного дыма, он проплыл и исчез так же быстро, как появился. Там и тут поскрипывали пенки, шуршали спальники и мягкие кресла-мешки с синтетическим наполнителем.

Наряду с какими-то очень наивными композициями, которые дети исполняли речитативом – наверное, это был рэп, – выпускники пели и другие песни, их слова Маша помнила ещё с юности. На лица падал свет – от лампы, стоящей на полу, от ламп в шкафах. Маша смотрела на детей по-новому, как раньше никогда не смотрела на уроках русского и литературы.

Вот, к примеру, одно лицо, за счёт теневой вертикали высвеченное только наполовину. Оно показалось Маше незнакомым. Длинный вздёрнутый нос, большой рот с тонкими губами, смешное оттопыренное ухо, прикрытое длинной прядью. Господи, да это же Прудникова, догадалась Маша. Может быть, девочка хочет быть всегда на виду, потому что чересчур сильно комплексует из-за неудачной внешности? Маше раньше никогда не приходило в голову ничего подобного, а сейчас она почему-то была уверена, что неожиданная мысль наконец-то помогла ей понять то, чего она не понимала раньше.

Павлик, ископаемый дронт и компьютерный гений, прислонился к стене и спал с открытыми глазами. Лицо его было запрокинуто. Шея с острым кадыком, покрытая редкой светлой порослью, обнажилась до самой яремной ямки. Нос с горбинкой, и в самом деле похожий на клюв, смотрел в тёмный потолок.

Катя сидела рядом с Алёшей, то и дело пытаясь поудобнее пристроить голову у него на плече. До Машиного слуха донеслось, как Алёша, мягко отстранившись, тихонько сказал ей: «Катя, твой большой умный мозг промял мне плечевую кость». Сидящий неподалёку мальчик из 11-го «Б» самоуверенно хмыкнул.

– Кать, иди сюда, – сказал он. – У меня плечо неубиваемое.

Бояринова ничего не ответила и отодвинулась в угол, где сидел Павлик. Задумавшись, она несколько минут напряжённо смотрела в сторону окна.

Вдруг её спина резко распрямилась. Катя села на пятки, а потом и вовсе вскочила на ноги. Со всех сторон зашикали, попытались усадить её обратно, но девушка указывала куда-то пальцем:

– Там! Посмотрите, вон там, во дворе! Какие-то люди!

Гитара замолкла на полузвуке. Все подтянулись к окнам.

Снаружи, вдоль липовой аллеи, перемещалось несколько теней. Свет от трёх карманных фонариков скользил по траве и по стволам деревьев. Из комнаты отдыха на втором этаже было отчётливо слышно, как внизу, возле входа в школу, кто-то громко переговаривается и смеётся.

– Ворота же закрыты! – недоумевала Карина Васильевна.

– Они могли через забор, – возразила ей какая-то девочка.

– Через ту самую дырку, – подхватили ребята.

– Если через дырку, значит, наши.

– Наши? – воскликнула завуч. – Я обошла этажи, всех пересчитала. Все тридцать два человека на месте, Анатолий Игоревич в своём кабинете.

– Может, это Анатолий Игоревич открыл ворота?

Баба-яга направилась к двери.

– Карина Васильевна, никого не выпускайте. Под вашу ответственность!

Дети зашевелились. Кто-то включил верхний свет, но со всех сторон послышались возмущённые голоса. Выключатель снова щёлкнул, и в комнате стало темно.

– На-аши. – Прудникова уперлась лбом в стекло, вглядываясь в темноту за окном. – Всех вижу. Вон, смотрите. Это Красневский.

Глава 8

Снаружи послышались шаги. Баба-яга и физик, вполголоса переговариваясь, вышли в вестибюль и повернули к лестнице.

– Видать, не задалась Данилина вечеринка, – бросил кто-то из ребят. – Заскучал наш супермен.

– Точно! Иначе не пришёл бы к нам под окна.

– Завидует.

– Может, пустим их? – предложила какая-то девочка. – Они же первые к нам пришли мириться.

– Это ещё неизвестно, мириться они пришли или как, – сказал мальчик из 11-го «Б» класса, худой и коротко стриженный, одетый в серую толстовку с капюшоном. – Вон, гляньте. Козырев ваш. Вечно что-то строит из себя, придурок.

– А что Козырев-то? Что Козырев?

– Да ничего! – буркнул мальчик. – Мудак он, вот и всё.

– Сам ты мудак.

– Савченко, тише! Настя, как тебе не стыдно! – раздался голос Карины Васильевны. – Прекратите выражаться в стенах школы!

– Понятно. В стенах школы мудаком быть можно, а выражаться нельзя, – буркнул Женя Савченко. – Наконец-то всё закончилось. Весь этот ваш балаган.

Он оттащил спальник в противоположный угол комнаты и сел на него, сцепив руки на коленях.

– Юджин, – подошёл к нему Алёша и присел рядом, – оставь Карину в покое. Посмотри на неё, ей и так с нами тяжко.

– Да задолбали вы все! – Савченко натянул на голову капюшон и отвернулся, показывая, что разговор окончен.

Маша стояла у окна и смотрела вниз, пытаясь понять, что происходит возле входа в школу. Козырев и Красневский что-то убеждённо доказывали завучу, а физик и ещё один ученик стояли чуть поодаль.

– Как думаете, зачем они пришли? – спросила Карина Васильевна.

Маша пожала плечами.

– Наверное, внутрь хотят, – ответила она. – Скучно им. Красневский же страдает без зрителей. А может, и правда мириться.

Карина Васильевна вздохнула. Её ладони мягко обхватили Машино предплечье – жест очень доверительный, очень женский.

– Спасибо, Мария Александровна, что задержались, – сказала Карина. – С вами мне как-то спокойнее.

Маша стояла неподвижно, не показывая своего раздражения. Она просто молчала и ждала, когда Карина Васильевна наконец отпустит её руку.

Учителя и ученики, стоящие снаружи, о чём-то договорились. Карманные фонарики погасли. На пришкольной территории снова установилась тишина.

За стенами комнаты продлёнки снова возникло оживление. По коридору шли уже не двое, а несколько человек.

Открылась дверь, в помещении включили свет. Маша поморщилась. На пороге появились завуч, физик и с ними – трое молодых людей: Козырев, Красневский и Михайлов.

– Анатолий Игоревич настоял, и я пошла у него на поводу, – сказала завуч.

Вид у неё был недовольный.

– Дети переночуют в школе, – сказала Баба-яга Маше и Карине, а потом повернулась к детям и повысила голос: – Чтобы потом нас не обвиняли, что вы взяли моду болтаться ночью по микрорайону!

Красневский привычно скривил рот. Михайлов рассматривал носки собственных кроссовок, и было непонятно, что он думает по поводу происходящего и думает ли он вообще. Козырев скорчил победную гримасу. Завуч легонько размахнулась и чуть не залепила Козыреву подзатыльник: тот вовремя успел пригнуться.

– Только покривляйся у меня! – воскликнула она. – А всё вы, Анатолий Игоревич. Теперь сами с ними возитесь.

– А чё сразу бить-то… – начал было Козырев, но завуч ухватила его сзади за ремень и продолжила:

– Гитару – в чехол. Козырев, Михайлов и остальные, кто ночует в спортзале, – шагом марш за мной! Красневский, оставайся здесь, ложись куда хочешь, хоть на подоконник, – места тут сам видишь сколько. В полном составе ваша весёлая компания в одной комнате ночевать не будет. Карина Васильевна, проследите.

Красневский, случайно встретившись глазами с Машей, вздрогнул, словно его толкнули в спину. Его красивые брови поползли вверх.

– Марья Александровна?

Завуч вывела учеников в коридор, и снаружи через несколько секунд снова раздался её командный голос:

– Анатолий Игоревич, а вам что, особое приглашение нужно? Опять хотите удрать к себе в кабинет? Только через мой труп!

Комната пришла в движение, одни ребята вставали, брали вещи и уходили, другие раскатывали спальники и расправляли одеяла. Почти все сделали вид, что ничего не произошло, лишь кто-то из девочек сказал громко и ехидно:

– А мы тебя, Данила, ждали-ждали, все глаза проглядели…

С другого конца девичьей половины тут же донеслось:

– Данила у нас как Золушка на бал…

– …приходит с опозданием.

В сторону, откуда прикатились насмешки, Красневский даже не повернул головы. Невозмутимо прошёл он на половину мальчиков, в тот самый угол, где устраивался Женя Савченко из 11-го «Б». Спальника у Красневского не было, и он сел у стены, потеснив кого-то. Спиной он опёрся о мягкое кресло-мешок, а ноги вытянул во всю длину.

– Куда копыта кладёшь, эй! – возмутился Савченко. – Ты глухой, что ли?

Красневский что-то вяло возразил соседу, и Карина в одно мгновение подскочила к ним.

– Опять болтовня? Данила, Женя, ну-ка оба легли и заснули!

– Заснёшь тут, – проворчал Савченко и перевернулся на другой бок.

Алёша сидел на спальнике неподалёку от входа. Маша заметила его нахмуренные брови и жестом показала ученику, что всё в порядке.

Карина ещё несколько секунд постояла на мужской половине, дабы убедиться, что все дети улеглись. Потом пересекла комнату, выключила свет и исчезла в смежном с продлёнкой методическом кабинете, – но через секунду дверь приоткрылась и учительница сделала Маше знак. Та подошла.

– Мне бы уйти, – попросила Маша. – Думаю, дальше вы сами справитесь.

– Да-да, конечно. – Карина неуверенно кивнула. – Вот только…

Выражение её лица напомнило Маше старшую сестру; Алькины уловки кое-чему её научили. Сейчас Карина о чём-нибудь меня попросит, подумала Маша и усмехнулась про себя. Точно, попросит – или я совсем ничего не понимаю в людях.

– Вы не могли бы посидеть с ними ещё минут пятнадцать? Просто проследите, чтоб тишина была, а потом тихонечко уходите. – Учительница попыталась снова коснуться Машиных пальцев, но та предусмотрительно убрала руки за спину. – Мне нужно срочно позвонить кое-кому. Вот прямо сейчас. Закончу говорить, сразу выйду. Поможете мне?

Маша вздохнула. Она не могла отказать, когда её просили о помощи. Карина сказала «спасибо» и закрыла за собой дверь.

Дети возились, устраивались поудобнее, толкались, перешёптывались. Кто-то хихикал. Одна девочка вспомнила, что забыла почистить зубы, и попросилась выйти.

Маша устроилась поудобнее, сидя в кресле-мешке возле выхода из комнаты отдыха. Она ждала, когда истекут обещанные пятнадцать минут и можно будет наконец-то выбраться на свободу. Если она не сделала этого до сих пор, говорила она себе, то это только из-за Карины.

Алёша улёгся на живот поверх спальника и застыл, положив подбородок на тыльную поверхность ладоней.

Из коридора вернулась девочка, которая отпросилась выйти несколько минут назад.

Наполнитель кресла при любом Машином движении смещался и шуршал, и она постаралась замереть, затаиться, словно охотник в засаде.

Наконец всё стихло, ну, или почти стихло – потому что никаким способом нельзя было унять перешёптывания на девичьей половине. Кое-где в темноте слабо светились экраны телефонов, но с этим Маша ничего уже поделать не могла.

Наконец ей показалось, что можно уже уходить, – но не успела Маша подняться, как что-то коротко щёлкнуло, и по потолку комнаты скользнул яркий луч. Луч пробежал и тут же погас, спрятался.

Но спрятался он ненадолго. Через несколько секунд свет метнулся из одного конца помещения в другой и замер над чьим-то лицом. Девочка, на щеке у которой задержалось световое пятно, поморщилась и укрыла голову подушкой. Луч дрогнул и переместился на следующего.

– Да блин! – воскликнул кто-то из девочек.

– Уберите иллюминацию!

– Красневский! – послышался раздражённый голос Прудниковой. – Выруби свой прожектор!

Кто-то сердито отозвался с мужской половины.

– А вот не вырублю, – раздался голос Данилы. – Это прожектор правды!

Молодой человек пробирался на ковровую дорожку, разделявшую комнату отдыха на две части. В руках он держал включённый фонарик. Наконец Данила встал напротив Маши и направил свет ей в лицо. Маша заслонилась ладонью.

– Вы, Марья Александровна, как к правде относитесь? Уважаете? Или не очень?

Алёша медленно поднялся из темноты.

– Фонарь опусти! – Алёша говорил тихо, но внятно. – Убери фонарь, говорю.

Он встал между Машей и Красневским. Луч переместился с Машиного лица на Алёшино.

– А вот не уберу, – насмешливо произнёс Данила. – Это свет истины.

Зашевелились Савченко и остальные, и в течение нескольких секунд половина мужского состава была на ногах. Девочки подняли головы, некоторые сели. Все внимательно следили за происходящим. Дверь в методический кабинет, за которой исчезла Карина Васильевна, оставалась закрытой. «Неужели до сих пор болтает по телефону? – подумала Маша. – Может, и без неё удастся разрулить…»

– Чего застыли-то? – усмехнулся Данила. – Семеро на одного, да, мужики?

Парни топтались на месте.

– Он же с самого начала только скандала и хотел, – сказал кто-то из девочек.

Маша вышла из-за Алёшиной спины:

– Фонарь отдай!

Красневский картинно схватился за сердце и направил свет на своё собственное лицо, подсвечивая его снизу.

– Марь-Санна! – Красневский уже паясничал. – Вас же уволили с позором. Что же вы забыли на месте преступления?

Алёша дёрнулся вперёд.

– Алёша, стой! – Маша попыталась ухватить его за рукав.

– Сейчас я вас обрадую, – сказал Красневский, всё ещё обращаясь к Маше. – До окончания выпускных экзаменов мои родители решили не подавать на вас в суд. Но вы всё-таки не расслабляйтесь. Как только я поступлю в институт, мать сделает всё, что обещала.

Алёша часто и шумно дышал. Я их не удержу, подумала Маша. Ни того ни другого.

– Алёша, это провокация. – Маша хотела сказать это твёрдо, но получилось тоненько, по-девчоночьи.

– Да вы просто огонь, Марь-Санна, – продолжал Красневский. – Получается, вы проделывали все эти забавные штуки не только со мной, но ещё и с ним? И сейчас пришли нас обоих проведать? Как это трогательно! Но вот незадача – только вы за порог, у вашего любимчика появилась девочка Катя!

Красневский направил луч на половину девочек, пытаясь выцепить из темноты Катино лицо.

– Офигели, что ли? – Савченко растолкал ребят, стоящих рядом, и шагнул на ковровую дорожку. – Вы все чего замерли? Девятов, а ну вмажь ему наконец!

– Кто мне тут вмажет? Кто? Вот этот рафаэль хренов? Защитник уволенных училок? Да он просто дорожку себе прокладывает в семью академика! Мамочку себе нашёл, чтобы она и обед ему варила, и сопли утирала. Да, Девятов? Скажи, не так?! А когда старуха твоя будет по клиникам ходить и пластику себе делать, ты бегать будешь по молодым девкам – вот и запасной аэродром себе подготовил…

– Эй, да он обдолбанный в доску! – воскликнул Савченко. – Вы на зрачки его гляньте… А ну дай сюда фонарик…

Он приблизился к Даниле ещё ближе, а Красневский, не ожидавший такого напора, внезапно отпрянул к стене.

– Ты под феном, что ли? – крикнул Савченко, пытаясь дотянуться до Данилиного воротника. – Или под спайсом?

И получил удар локтем под дых.

Фонарик покатился по ковру, Красневский бросился к двери.

Маша и охнуть не успела, как Алёша заступил дорогу и схватил Данилу за рукав куртки. Оба упали на пол.

Загудели лампы дневного освещения, воздух в комнате сделался голубоватым и дрожащим. Из методкабинета выбежала Карина Васильевна. Когда она появилась на ковровой дорожке, Алёшу и Красневского уже растащили.

Все щурились от яркого света. У Данилы распухла губа. Алёша лежал в мягком кресле и скрипел зубами, обхватив руками левое колено – падая, он неудачно подвернул больную ногу.

Савченко медленно вставал, опираясь о стену. Он тяжело дышал.

Маша не знала, куда ей деваться от стыда.

– Вы не меня подвели! – выговаривала Карина детям, но Маша чувствовала, что эти слова относятся и к ней тоже. – Вы! Вы себя подвели!

Но входная дверь уже распахнулась. На пороге снова появились физик и завуч.

За минувшие полчаса Баба-яга уже успела переодеться. На ней были синее трико с лампасами и розовая длинная футболка. Лицо пожилой женщины выглядело бледным: она смыла макияж и, вероятно, рассчитывала хотя бы немного выспаться. Физик, казалось, не ложился вовсе.

– Та-ак… – Завуч прошлась по комнате.

Масштаб бедствия выглядел вроде бы невеликим, но разбитая губа Красневского, громкое и хриплое дыхание Жени Савченко, а также растерянный вид Карины Васильевны говорили о многом.

– У вас тут что, драка? – Завуч глянула на Карину, и взгляд молодой женщины метнулся по комнате.

Карина испугалась напрасно. Пожилая начальница не собиралась отчитывать учительницу в присутствии детей, зато она умела действовать не раздумывая. Завуч зашла Красневскому за спину и резким движением подтолкнула его к двери.

– Шагай давай! – Не подчиниться было невозможно. – Ночевать будешь в спортзале. А ты, Савченко… Ещё одно замечание, и я сделаю всё, чтобы тебя отстранили от экзаменов.

Досталось и Маше:

– Вам давно пора домой, Мария Александровна.

Алёшу с его коленом начальство попросту не заметило.

Маша вышла из комнаты продлённого дня вместе с завучем, физиком и Красневским. Данила снова напустил на себя безразличный вид: задуманное он осуществил и был, кажется, вполне доволен собой.

– Вы только подумайте, – выговаривала завуч физику, – во что вы меня втянули. Эти трое как волк, коза и капуста. Я-то думала, что нужно развести по разным комнатам Козырева и Савченко… Уж Данила-то буянить не будет! Но вы поглядите на него – и он туда же!.. А по Савченко вообще милиция плачет. Непонятно, как мы его до одиннадцатого класса доучили!..

Маша потопталась возле окна на площадке между этажами, оперлась руками о широкий, отделанный плиткой, подоконник. В школьных коридорах стояла тёмно-зелёная духота; откуда-то донёсся запах краски. Глубоко вдохнуть не получалось. Нужно выйти наружу, на воздух, подумала Маша. До запасного выхода требовалось преодолеть три лестничных пролёта и коридор цокольного этажа.

Маша корила себя за то, что не смогла дать отпор Красневскому. Он же подлец, то и дело повторяла она, медленно спускаясь по лестнице на первый этаж. Но он – ребёнок, возражала она самой себе. Никто не знает, какая жизнь его ждёт впереди. Вряд ли счастливая.

Когда Маша уже спустилась на цокольный этаж и прошла несколько шагов, она услышала какое-то движение наверху, на лестнице. Случайная встреча с завучем Бабой-ягой была бы сейчас совсем уж некстати. Маша побежала по коридору.

В подвале горел дежурный жёлтый свет. Запах стоял сырой, мышиный. Бетонный пол, кажется, давно никто не подметал. По стенам, словно прибитые гвоздями змеиные тела, тянулась изолированная проводка с толстым слоем пыли по верхнему краю. Ряд запертых дверей, оцинкованных, крашеных, – господи, что там, за этими дверьми? Вспомнилась старая детская страшилка про трупы злых учителей, которые из года в год копятся в школьных подвалах, и в полнолуние перед выпускными экзаменами… они… что? Выбираются наружу и пляшут под окнами? Ловят глупых чужаков, которые пытаются спастись через запасный выход?..