Текст книги "Покушение в Варшаве"

Оба собеседника помолчали.

– Я уверен, что в ту ночь Макнил, как обычно, ужинал у шахиншаха с его главной женой, и они втроем советовались обо мне.

Жорж уже и не знал, верит он истории Мальцова или нет.

– И что он, по-вашему, посоветовал?

– Раз я жив, – бывший секретарь вынул трубку изо рта, – значит, не убивать последнего свидетеля. А отправить сюда с оправданиями.

Опять выходило странно: как они могли быть уверены, что Мальцов скажет, что надо? Где гарантии? Подстраховка?

– Они пообещали вам денег?

«Даже если так, то все равно не сознается».

– Я богат, – пожал плечами Иван Сергеевич. – Впрочем, они сами, богаты или бедны, весьма склонны к деньгам. Поэтому могли бы. Но нет. Я убедил их, будто считаю, что наша миссия, генерал Грибоедов, сами виноваты.

– А вы считаете? – Жорж подался вперед.

Мальцов помялся. А потом взглянул собеседнику прямо в глаза.

– Отчасти. Но это не умаляет гадкого поступка шахского двора и не закрывает того факта, что они все знали. Могли бы спасти. Но не стали. Пожертвовали разъяренному городу. А то бы им самим досталось… Я все написал. Ошибки были. Ведь шах за несколько дней перед тем показал послу свое неудовольствие. Грозил поездкой Аббас-Мирзы к нам, жаловаться. Был у нас шанс предвидеть. Но горячность и упрямство…

– А англичане? – Жорж все еще надеялся услышать обвинения в их адрес. – Должен же был кто-то подтолкнуть.

– Я лишь слышал за дверью одного Макнила. Каково его касательство, мне неизвестно. Хотя можно строить догадки. Главное – двор знал. Да и как можно было не знать? Муллы открыто проповедовали против нас в мечетях. Накануне был закрыт базар, а это делается только в ожидании большого бедствия. Стало быть, ждали. – Мальцов пустил в потолок сизое колечко дыма, потом снова затянулся и продолжал: – Мудштехид Тгерана, по-тамошнему, духовный глава, Мессих-Мирза в самое время убийства сидел у шаха. А он главный всему виновник, ибо призывал к погрому, и депутация мулл от него накануне ходила к шахзаде Зилли, чтобы что-то передать. Он пользуется у них таким почетом, как бы у нас архиепископ, и к нему даже принц Зилли-султан вечером того же дня пошел пешком, чтобы спросить, как быть со мной. Я это знаю через верных людей.

– Назовите их имена, – потребовал Жорж.

Мальцов заколебался, наконец выдавил из себя:

– Нет. Это люди маленькие. Один фераш, один переводчик, пара евнухов. Если я скажу их имена, а персы узнают, то им не жить. Послушайте, ведь мне ничего не стоит придумать, – взмолился он, глядя в недоверчивое лицо собеседника. – Проверяй потом, ищи-свищи. Я просто хочу, чтобы вы знали, как там все устроено. Я тратил деньги на подарки, другие – нет. Вот я сижу перед вами. Ибо там умеют отрабатывать благодарность. Только и всего. Но я был бы подлец, назови этих несчастных. Кого-то из них еще в детстве похитили из родной деревни и сделали воином. Другим отрезали, простите… и заставили прислуживать. Счастливых людей во дворце нет, вот что важно. А между несчастными вы всегда найдете лазейку. Кто-то кого-то ненавидит, кто-то кому-то завидует. У того увели невесту, у этого корову.

Жорж поднял руки, показывая, что больше не настаивает.

– И каковы были идеи Мессих-Мирзы насчет вашей участи?

– Зарезать меня надо, – просто отозвался Иван Сергеевич. – Только в дороге. А пока окружить почетом, чтобы я не мог пожаловаться. Хитрые они, как дети. Неужели наши не догадались бы, что меня по их приказу убили? А им кажется: дорога – это как бы и не они вовсе, с них взятки гладки. Нет, англичане похитрее…

– Вы натерпелись, – с искренним сочувствием сказал Жорж. – Я обещаю записать результаты нашей беседы и переслать их генерал-адъютанту Бенкендорфу со своими соображениями.

– Каковы же они? – как бы через силу спросил Мальцов.

Жорж собрался с духом.

– Из всего, что вы рассказали, следует крайняя несамостоятельность персов в принятии решений. Наследник Аббас-Мирза на жалованьи англичан. Шах плохо контролирует даже столицу. Чернь обозлена и может кинуться на него. Духовенство агрессивно и продажно одновременно. Надо искать, кто купил.

Мальцов вздохнул: кое-что его собеседник уловил, из молодых да ранний…

– Персидское посольство, как вы, должно быть, знаете, находится нынче здесь, – напоследок сообщил Жорж. – Не желаете встретиться?

Юноша не ожидал реакции, которую вызовет его невинный с виду вопрос. Мальцов побледнел, как простыня. На его лбу выступили крупные капли пота. Он задрожал так явственно, что деревянные ножки кресла застучали по паркету. Только что ноги под себя не поджал.

– Успокойтесь, успокойтесь, – спохватился Жорж. – Я вовсе не хотел…

– Зачем же так пугать? – с укором проронил хозяин дома. – Я здесь действительно ради встреч. Но не ради встреч с персами!

Ему пришлось завернуться в клетчатый плед и потребовать у слуг заменить трубку на кальян с яблочным углем, чтобы успокоиться.

* * *

– Чему же ты удивляешься? – издевался дома Джеймс. – Ты же ему фактически очную ставку предложил.

Спутник поделился с Александером кое-какими наблюдениями. Правда, далеко не всеми, и полковник это понимал.

– А вы чем развлекались?

– Побывал в гостях у графини Потемкиной, прелестнейшая дама. Встретил там княгиню Урусову. Ее дочь год назад при дворе могла бы стать очень близка государю и почти достигла цели, но… его величество повернул оглобли обратно в семейное гнездышко. А девица хороша, поверьте мне. Теперь льет слезы.

– Потому что никто замуж не берет? – простодушно осведомился Жорж.

Александер снова засмеялся.

– Нет, женихов толпы. Но она хочет большего. Ее мать очень привержена Англии. Даже зовется здесь «английской княгиней». Если бы дочь стала императорской фавориткой…

– Английской княгиней называют дочь Дашковой Анастасию Михайловну.

– У нее я тоже побывал, – кивнул Джеймс. – Вы что же, полагали, будто я терял время зря?

* * *

Варшава. Начало мая

Александр Христофорович уделял, пожалуй, чрезмерное внимание почте. Работа успокаивала. Тем более в Круликарне, где под каждым диваном роились польские заговорщики! Чтение донесений с приложением копий перлюстрированных писем действовало умиротворяюще.

Одно особенно позабавило. Ходивший под рукой у Веллингтона министр иностранных дел Джорджа Абердина сообщал британскому послу в Петербурге сэру Хейтсбери[72]72
  Уильям а’Кур, 1-й барон Хейтсбери (1779–1860), посол в России 1828–1832 гг.


[Закрыть]:

«Наши дела в Персии почти окончены. Только там мы и можем всерьез противостоять русским, не то придется встретить их на берегах Инда. Но пока и Евфрат достаточная преграда. Персы оказали нам неоценимую услугу. Трудно представить, чтобы после случившегося гнев царя не обрушился на эту несчастную страну. При характере, каков есть у северного властелина, трудно ожидать иного исхода, кроме карательного похода на Тебриз и Тегеран. Тогда хватка на Балканах ослабеет, ибо не могут же русские сразу быть повсюду.

Вы спросите: неужели мы приносим Персию в жертву ради Турции? Я отвечу: ни то, ни другое. Если русские увязнут на Кавказе, из их рук выскользнет и Турция, и, возможно, Польша. А Греция и вовсе окажется под нашим исключительным влиянием. Огромное тело этой империи следует как бы охватить огнями со всех сторон, чтобы оно чувствовало, будто его держат и не выпускают, не позволяя вредить соседям.

Ваша миссия в сем благородном деле, как никогда, важна. В прошлом году ходили слухи о возможном возвышении княжны Урусовой. Оно не состоялось благодаря противодействию ряда высокопоставленных персон…»

Бенкендорф поздравил себя с тем, что именно он тогда организовал кордон вокруг возможной фаворитки.

«Но император женат уже давно, – продолжал лорд Абердин, – и когда он обретет отдохновение от семьи, дело времени. Найдите и поддержите эту девушку, любыми средствами верните ее ко двору или хотя бы из Москвы в Петербург. Туда, где его величество имел бы шанс заметить кандидатку. Мать княжны предана Англии, она держит в Москве открытый дом, сейчас в старой столице находятся персы, а с ними полковник Ост-Индской компании Александер. Вряд ли он в восторге от того, что случилось в Тегеране. Его покровитель посол Макдональд уже выразил здешнему кабинету свое крайнее удивление, скажем между нами, больше похожее на неудовольствие, позицией секретаря Уиллока и доктора Макнила, назвав ее “самоуправством”, хотя оба джентльмена действовали не без согласования позиций с нами.

Ост-индцы могут быть опасны и вселить в персов беспочвенные упования на мир, на прощение со стороны царя. Чего допустить нельзя. Уже сами сии извинения нам крайне невыгодны и внушены беззубой позицией Макдональда, по-отцовски привязавшегося к несчастной вдове Грибоедова. Согласитесь, бедная девочка! Еще одна жертва агрессивной политики царя. Ваша задача состоит в том, чтобы княжна Урусова заняла причитающееся ей место и как можно скорее приняла содержание от нашей короны. Она должна разжигать в царе природную подозрительность и гнев против персов. Прощение ни при каких условиях не должно состояться…»

Бери вот такое письмо и прямо сразу показывай государю! Александр Христофорович даже руки потер от удовольствия. Одно дурно: наши чиновники до сих пор не научились как следует вскрывать почту, даже посольскую. Если Хейтсбери заподозрит, что требования из Лондона известны русской стороне… Хотя что он станет делать? Бенкендорф представил постное лицо англичанина – без искры, без задоринки. Старый посланник Эдвард Дисборо что-нибудь придумал бы. А этот тип так и будет точно следовать инструкциям из вскрытого письма. Пока не получит новых.

А вот показать Никсу почту – большой соблазн: пусть знает, кем его считают союзники. Чего хотят и как намерены добиваться. Вернее, через кого. Про англофильство семьи Урусовой Бенкендорф читал впервые. Для него, немца, все московские олицетворяли высокомерие старых родов. Но сколько раз бывало: русский князь готов рубашку на себе рвать от ненависти к остзейцам, облепившим трон. Ан, глянь, рубашка-то из английской бумажной материи. И в голове одна бумага, только газетная, пополам с рассуждениями о вреде французских учителей и древних правах забытых родов. Такой была, к слову, покойная княгиня Дашкова, президентша Академии наук. Таков пушкинский приятель князь Вяземский. Таковы же оказались и Урусовы.

Ну, пусть царь посмотрит.

Александр Христофорович встал и направился прямиком в кабинет императора, не давая себе даже додумать до конца мысль: стоит не стоит показывать? Стоит. Больно, но полезно. Для отрезвления. А то вообразил, что его все за так любят!

Глава 11. Придирки

Варшава

Государь был с цесаревичем Константином в диванной. Хозяин Варшавы курил, вольно развалясь на атласных подушках. Бенкендорф застыл у двери с бумагами в руках, понимая, что сейчас не сможет обратить на себя внимание. Великий князь с детства знал о своем превосходстве и неприкасаемости. Потому и хамил, прикрываясь напускной простотой.

В первый же вечер на приеме, увидев Бенкендорфа в голубом мундире, возопил:

– Фуше или Савари?

Александр Христофорович смутился тем, что его в глаза сравнили с главами французской тайной полиции. Спасибо, Видоком не назвал!

– Савари, – процедил он сквозь зубы. – Тот, по крайней мере, честный человек.

А Фуше он знавал по молодости, в Париже, отвратный тип.

Великий князь всплеснул руками – делано, на публику:

– Ах, да какая разница! – точно показывая, что голубой мундир – мундир доносчика и стирает всякую границу между честным и нечестным человеком.

Это еще ничего. Алексею Орлову[73]73
  Орлов Алексей Федорович (1786–1861), граф, герой войны 1812 г., генерал-адъютант, генерал от кавалерии, друг Николая I, командир лейб-гвардии Кирасирского корпуса.


[Закрыть] круче досталось. На коронации в Москве, во время обеда в Грановитой палате, Бенкендорф заметил, что на приятеле буквально лица нет. Стоит, держится за спинку стула и как будто не знает, что делать дальше.

– Ты чего? – а сам схватил под локоть. Грузный медвежатище, вдруг сердце, ведь не дети уже, всякого повидали.

Орлов повернул к нему невидящие глаза.

– Знаешь, что великий князь мне сказал? При всех. Жаль, говорит, что твоего брата не повесили. Это он о Мише.

Повисла пауза. Оба генерала смотрели друг на друга. Мишель Орлов[74]74
  Орлов Михаил Федорович (1788–1842), герой войны 1812 г., командир 16-й дивизии в Кишиневе, генерал-майор, декабрист, член Союза благоденствия.


[Закрыть] загремел в короткую ссылку в имение. За соучастие в заговоре. Мог бы и на виселицу по совокупности вин. Однако брат Алексис вымолил у государя прощение. Встал на колени, обещал, жизнью клялся отслужить за двоих.

Зачем Константину понадобилось его подначивать? И так больно. Не мог простить людям брата, что они в роковой день 14-го не выкрикивали его имени и не требовали отмены присяги? Одно правда: не мог простить. И именно того, что эти люди – не его. Хотя сам же и не брал трон. «Изошел на один каприз», – решил Александр Христофорович и вступил в диванную.

Тут его ожидало зрелище похлеще собственных обид. Обижали государя. Причем в той же широкой манере напускного простодушия.

Никс сидел, вжавшись в диван, его высокая фигура просто сложилась пополам. Длинными руками он обхватил колени, точно старался удержать себя в собранном виде – не дать рассыпаться. Константин между тем раскинулся вольготно и покуривал брату прямо в нос толстую сигару.

Никс табака не переносил. В бытность великим князем регулярно сажал кадет-инженеров на гауптвахту за курение. Но вот старшему брату возразить не мог. Даже жаловался как-то дорогой Бенкендорфу, что в прежние приезды в Польшу вынужден был сам курить под щипки и издевки Константина.

– Еле отплевывался потом. А он: «Ты только дым в рот набираешь!» Куда же его еще набирать?

– В легкие, – бесстрастно сообщил Александр Христофорович, который мог курить, а мог не курить – по обстоятельствам.

– Задохнешься, – уверенно заявил Никс. – Если в легких нет воздуха…

– Еще никто не умирал.

Император тогда остался при своем мнении: курение опасно для жизни. Сам не курю и другим не советую – таково было его кредо. Но почему-то сейчас он позволял теснить себя по всем фронтам.

Прислушавшись, Александр Христофорович понял причину. Никс держал оборону, как мог. Константин завел любимую песню про Литовский корпус: император хотел комплектовать его из внутренних русских губерний, цесаревич настаивал на сугубо польском контингенте.

– Так было учреждено нашим незабвенным покойным братом…

Похоже, этот аргумент больше не действовал. А великий князь рассчитывал на него как на неотразимый.

– Вы полагаете себя вправе все менять! – вспылил он.

– Время идет, – проронил Никс. – Кое-что требует перемен.

Константин его не слушал.

– Покойный брат не хотел войны с Турцией из-за греков. А вы ввязались в драку, не изведав брода! Кто выиграет в конечном счете? Одна Англия. Хитрый британец всегда не внакладе. А мы что получим? Войну на руки. Я писал вам. Но вы настаивали, хотели приключений?

Бенкендорф видел, как император почти вжимает голову в плечи. Он был как мальчик, у которого из карманов вывернули ворованные яблоки. Только что не повторял: «Я больше не буду!»

– Вы шаг за шагом предаете заветы покойного брата, вашего благодетеля. Теперь хотите отнять Литовский корпус и едва ли не гласно объявить полякам, что они не получат своих прежде потерянных провинций.

– Это, по крайней мере, честно. Я никого не обманываю, – хмуро бросил Никс. – Что их, то их. Что наше, то наше.

– Но то, что сейчас наше, когда-то было их! – взвился Константин, и не потому, что так уж хотел защитить интересы Польши, а потому, что был удивлен непониманием брата. Очевидные ведь вещи! Пока Никс глядел из Петербурга, его невежество можно было простить. Но из Варшавы-то надо понять…

– Ни Литву, ни Белую Россию, ни Малую, ни Волынь – Русь Червонную – никто им не отдаст. – Было видно, какое усилие сделал над собой Николай, чтобы выговорить это брату в лицо. – Никогда. – Они с Константином смотрели друг на друга едва не с отвращением. Один – всклокоченный, ершистый, как ворон, вылезший из-под снега. Другой – набыченный, большой, вроде бы готовый одной лапой перешибить брату хребет, но почему-то медливший.

– А если так, то какая им выгода оставаться в империи? – выплюнул Константин. – Ради чего они станут подчиняться?

Никс выпрямился на диване и наконец позволил себе рукой разогнать дым.

– А они не ради собственной выгоды в империи. Забыли? Так можно напомнить. Хоть и не хочется. Их завоевали. Они проиграли вместе с Наполеоном и свои жизни, и самою жизнь своей родины. Могли умереть мы. Они были бы рады. Но вышло иначе. Они дышат только по нашей милости. И в составе империи не в надежде на приращения, а как побежденные.

– Но пятнадцать лет прошло! – выдохнул Константин.

– И что изменилось? – Никс сел вольнее. – Мы по-прежнему выдаем здешней казне по миллиону в год.

Братья уже сверлили друг друга глазами.

– Я видел дорогой сюда, как они используются. Недурно. Но мне бы они пригодились дома. А Польша пусть живет из своего кармана. Мы не британцы и у побежденных народов последнее не отнимаем.

Константин отклячил губы.

– Да ты бы все на войну потратил! Известна наша добрая традиция.

Против ожидания Бенкендорфа, государь нашелся.

– А так тратишь ты, на игрушечных солдатиков, которых даже не прислал под Варну, хотя обещал. И я воюю вовсе не из любви к этому занятию. Персы сами напали. Турки не пропускают наших купцов и захватывают на Черном море наши корабли с хлебом. Тамошняя торговля остановилась. Ощутимая убыль казне. Наша бабка Екатерина не так про черноморские порты мыслила.

Тут Константин задохнулся от раздражения.

– Наша бабка! – возопил он. – Августейшая шлюха, которая убила деда и предрешила смерть отца… Да ты знаешь, что я однажды… сам своими глазами… видел ее с графом Зубовым…

Никс встал, прошел по комнате и распахнул окно, чтобы выпустить клубы сизого дыма. Больше дышать было нельзя.

– Сознайся, ты ведь его не в кровати видел, – потребовал царь. – Он на доклад приехал. Так? Она же не такая дура, чтобы в залах, куда каждый может войти, целоваться с любовником.

Константин побагровел от гнева. Было заметно, что его схватили за руку, но сознаваться великий князь не намерен.

– Оставим бабушку в покое, – потребовал император. – Когда она слушала сердца, то была умнее всех своих советников и иностранных философов, которые пытались ее учить. Маман много от нее натерпелась. И смерти отца ей не прощу, ведь это из-за нее он потерял рассудок. От страха. Но, – Никс помедлил, – в Польше она делала все правильно. Не кормила обещаниями, которых не может выполнить. Не сулила вернуть «русскую колыбельку», земли от Киева до Смоленска, тем, кто их у нас же и отнял, когда мы были слабы и лежали под татарами.

Константин махнул рукой, показывая, что история давняя, а для брата все, как вчера.

– В Речи Посполитой эти земли получили новое бытие. Ополячились, если хочешь.

– Обратно обрусеют. – Никс хмыкнул, точно говорил: нашел беду!

– Скоро сказка сказывается. Правильно делала не бабушка, а брат.

– Если правильно, то почему ты столько лет сейма не собираешь? – Никс для верности растворил еще и балкон, откуда потянуло свежим дыханием улицы. – Боишься претензий? Нарушаешь конституцию?

Александр Христофорович понял, что ему пора покашлять и пошуршать бумагами, иначе братья никогда не закончат неприятный разговор.

– Ваше величество…

Явление генерала с делами государь встретил почти восторженно. Наконец-то можно покинуть прокуренную комнату! Император поспешно встал и, коротко извинившись, ушел, почти убежал с Бенкендорфом.

– Давайте сюда! – он размашисто направился к своим покоям. – Я прочту, там прочту, в кабинете, после…

Шеф жандармов знал, после чего. Сейчас швырнет бумаги на стол и потребует переодеваться. Весь провонял табаком! Непереносимо! Но когда камердинер сменит все от рубашки до чулок, император вернется к столу, будет читать, недовольно морщась, поводя шеей и думая о бане, потому что волосы тоже пропахли. Да, ходить в баню после брата Константина – правильное решение.

* * *

Вена

Драгунский полк, куда определили «его высочество сына эрцгерцогини» – имя Наполеона запрещалось произносить, – квартировал под Шенбрунном. Франц старался, как мог. Он прекрасно держался в седле, хорошо фехтовал. Но этого оказалось мало – нужна сила удара пики, которые дают плечо и грудь.

Грудь же у принца была слабой. Он не хотел, чтобы товарищи видели, но после маневров каждый раз за кустами едва не выхаркивал легкие себе под ноги. Его колотил озноб даже в самую теплую погоду. Словом, заставить юношу служить в регулярных частях было равносильно смертному приговору. Но герцог Рейхштадтский еще больше боялся, что дед-император прознает об обострении болезни и снова запрет его одного в четырех стенах.

Были ли у принца друзья, свойственные его возрасту? Пожалуй, нет. Несколько сыновей знатных семейств попытались сблизиться, но Франц посчитал их шпионами Меттерниха и уклонился. Настойчивость некоторых не только выглядела нескромной, но и подтверждала худшие подозрения.

Умом он был старше своих лет. Ах, если бы его интересовали попойки, актрисы или даже просто военные подвиги! Колыхание знамен и славы… Вся эта мишура казалась Францу несерьезной. Он мог стать властелином полумира, а стал разменной картой в чужой игре. Это бесило. И это вызывало острейшее желание отомстить. Его отец колебал устои вселенной. Сам Франц хотел одного – править. Надеть корону, которую у него отобрали, и заставить врагов преклонить колени. В первую очередь, конечно, императоров Австрии и России. Дед успеет умереть, а вот его наследники поплатятся. Русские – виновники поражения отца и всех за тем последовавших несчастий – ответят: у них отберут все, что они успели награбить за прошедший век. Балтийское побережье, Литва, Волынь, Малороссия, Крым, Черноморские земли – все то, чем варвары так крепко держатся за Европу. Пусть попробуют тогда вскарабкаться на континент, когда им отрубят жадные клешни! А сами могут скатиться в татарщину. Тогда равновесие в Европе будет восстановлено.

Кому должны отойти эти земли? Польше, если он будет ее королем. И никакого liberum veto[75]75
  Liberum veto – свободное право (лат.) – право любого депутата сейма наложить запрет на неугодное ему решение. Закон не проходил, даже если один голос поднимался против, что блокировало работу.


[Закрыть], никаких сеймовых вольностей. Он сохранит конституцию, однако монархом будет сильным, как отец.

Если же ему повезет вернуть себе Францию, то о таких приращениях поляки могут и не мечтать. Нужен кордон против дикарей – он пройдет по всем названным землям, которым лучше быть малыми, слабыми и формально независимыми, на деле же подчиняться приказам из Парижа. Польша, в таком случае, станет главным щитом против угрозы с Востока – любимым, но отнюдь не избалованным ребенком Франции. Сын Наполеона не позволит ей подбирать куски, которые станут отваливаться от Московии, ибо, усилившись, сарматы сами начнут давить на Европу.

Этим тонкостям политики юноша не столько выучился в Вене, сколько впитал их с молоком матери. Старая кровь Габсбургов, струившаяся по его жилам, давала направление мыслям, приучала к вдумчивому сложному анализу. Пожалуй, отец оказался для вероломных старых монархий слишком прост. В нем было много энергии, южной корсиканской хитроватости, но не тонкого дипломатического яда, разъедавшего душу и консервировавшего мозг. Его сын носил этот яд в самой крови. Если судьба улыбнется несостоявшемуся римскому королю, с ним будет трудно. Ответить за плен и унижение успеют все.

Драгуны закончили выездку лошадей на вольте и спешились. Франц бросил повод на руки подбежавшего рядового. Считалось неприличным, если принц сам начнет чистить своего коня, хотя остальные офицеры это делали. Если бы он был отцом, он бы непременно пошел в конюшню разделить общую участь и с наслаждением погрузил бы руки в навоз, не жалея мундирных отворотов. Но герцог не лгал самому себе: ему отнюдь не нравилась такая жизнь, он разделял предрассудки благородства и не рвался схватиться за щетку. Эти люди, тем более лошади не стоят пыли на его сапогах!

Принц просто позволил солдату увести кобылу и поспешил за кромку цветника, к стене конюшни. Там, он знал, есть укромный уголок, отделенный шпалерой кустов жимолости. Спрятавшись за ними, он может вволю покашлять. Нездоровый румянец уже разлился по его щекам, а в горле булькало.

Поэтому герцог спешил и без всякого дружелюбия уставился на молодого сержанта в белой форме с дубовыми листьями над козырьком кивера. Запоздалый вопрос: откуда здесь пехотинец? – не сразу возник в голове. А когда возник, незнакомый юноша уже подхватил Франца под локоть и отвел за кусты, где тот согнулся в три погибели, прижал руку к груди и зашелся кашлем.

Ему вовсе не нравилось, что кто-то видит его в такую минуту, поэтому, когда он поднял глаза на незваного помощника, его взгляд был полон упрека и негодования:

– Вы кто?

Юноша смотрел на принца серьезно, без улыбки. Он был немногим старше и, если бы не широкие щеки-яблоки, походил бы… О боже! Франц вспомнил портреты отца. Немного другое, но все же…

– Кто вы? – повторил он уже зачарованно.

Незнакомец извлек из кармана платок и протянул его принцу. Потом глянул на мундир собеседника, украшенный двумя звездами, и поморщился.

– Они разрешают вам носить только свои награды? Святого Стефана и Большой Короны? А где же Почетный легион? Вы их никогда не спрашивали?

Франц сжался.

– Вот тут, – продолжал собеседник, касаясь груди герцога, – должна быть алая, а не белая лента с красными полосами. Кстати, напоминает чехол для тюфяка.

Редкая наглость! Франц хотел было отбрить, но незнакомец отпустил его локоть и поклонился.

– Меня зовут Флориан Жозеф, граф Колонна-Валевский. Я ваш брат.

Франц поперхнулся остатками кашля. Только польских родственников ему не хватало! Опять станут попрошайничать!

– Мне ничего не надо, – предупредил его мысли собеседник. – Только поговорить с вами. Я нарочно переоделся в австрийскую форму, чтобы проникнуть сюда. Должен сказать, что караулы беспечны…

– Они вообще беспечны, – бросил герцог, выпрямившись и сразу оказавшись намного выше Валевского. Тот унаследовал рост отца. А вот Франц уродился в венскую линию – высок и сухощав, никакой склонности к полноте и будущему брюшку, как у родителя.

– Беспечность – часть их военной традиции, – пояснил принц, – чтобы отличаться от пруссаков. Те крайне педантичны. Но нам же легче будет захватывать врасплох Габсбургов.

На лице собеседника мелькнуло довольное выражение.

– Значит, вы не считаете себя Габсбургом?

– Ни Габсбургом, ни австрийцем, – отрезал Франц. – Так о чем вы хотели со мной поговорить? О Польше, как все?

– О Польше? – Валевский скорчил брезгливую мину, точно услышал нечто неприятное. – Конечно, нет. О Франции, о ее надеждах.

Светлые брови принца поползли вверх. До сих пор он не слышал, что у Франции после Венского конгресса и ухода оккупационных войск есть какие-то надежды.

Сквозь кусты герцог заметил, что его разыскивают два адъютанта. Вот тоже невидаль: приставлять к майору адъютантов только потому, что он принц!

– Нам не дадут поговорить. – Франц взял Валевского за руку. – Вы должны пойти со мной. В конюшни. Там в деннике моя лошадь. Пока мы будем с ней управляться, есть шанс переброситься словами.

Гость не стал удивляться, он и так знал, что за бедным принцем следят. Спутники вошли в длинный каменный сарай под черепичной крышей. Его стены были выкрашены в белый цвет. Пол аккуратно засыпан опилками. Но конский дух все равно стоял такой, что, на взгляд Франца, стекла должны были выскочить из рам.

Здесь, в одном из стойл, герцог не сразу нашел свою кобылу Фрау Шаль, прогнал уже было начавшего ее чистить конюха и взглядом указал Валевскому на скребок.

Оказалось, что граф Колонна не так уж изнежен, не чурается грязной работы или даже не считает ее грязной. «Сармат», – решил Франц.

– Что именно вы хотели сказать о «надеждах Франции»? – вслух спросил он. – Думаю, немногие помнят моего отца.

– Ошибаетесь. – Валевский лихо орудовал щеткой с коротким ворсом. Фрау Шаль тихо ржала от удовольствия: массаж и почесывание одновременно: блаженство! – Дома вас ждут. Вашего отца вспоминают все. Одни – со страхом. Другие – с благоговением. Последних больше. Народ хочет видеть его кровь на престоле. И не выносит Бурбонов. Разве у нас теперь король? В седле не удержится!

Принц вспомнил рассказы Гастона. Когда союзники вступили в Париж, три монарха ходили по госпиталям, навещая раненых французских солдат и желая доказать им, что армии, взявшие столицу, не враги. А, напротив, враг своей страны – Бонапарт, за которого те сражались. Хорошо, что он отрекся!

Один старый ветеран без руки с поклоном сказал троице: «Плохо вы поступили, ваши величества, дав нам вместо нашего маленького капрала Наполеона толстого короля Луи. Он же на лошадь влезть не может! Зачем вы нас оскорбили? Мы этого не забудем».

– Так Бурбонов не любят? – уточнил Франц.

– Все. И роялисты. И бонапартисты. Одним нужна сильная власть. Другим власть с законами империи, с кодексом вашего отца. Ключевое слово власть. И оно замыкает выбор на вас. Потому что вы одной ногой Бонапарт, а другой принц старой династии. Скоро во Франции будет жарко. Только потерпите.

Потерпеть? Франц задумался.

– То есть вы советуете мне не надевать польскую корону в надежде на большее?

– Польскую корону? – Похоже, это было полной новостью для Валевского. – Почему нет? Вы будете далеко не первым польским королем, который переедет из Варшавы в Париж. Вспомните, Генрих Валуа. Говорят, он даже прихватил казну.

Принц насупился.

– Я не собираюсь грабить своих подданных. Даже поляков.

Валевский засмеялся.

– Это потому, что вы их еще не знаете. Я здесь, чтобы сказать вам: приуготовляйтесь[76]76
  Один из масонских призывов: «Приуготовляйтесь» и ответ на него были официально введены в качестве пароля детской организации скаутов в Англии в 1907 г. В советское время в России он был повторен, как девиз, произносимый во время пионерского салюта: «Будь готов!» – «Всегда готов!»


[Закрыть].

Франц ответил старинным масонским отзывом:

– Всегда приуготовлен, – и засмеялся.

– Меня послали друзья из Брюсселя, где много сторонников вашего отца. Если начнется новый мятеж в Париже, Бельгия немедленно отложится и попросит вас в короли. Уже оттуда вам будет легко предположить свою кандидатуру на французский трон. Многие валлоны тянут свою страну к Франции и хотели бы объединиться на правах швейцарских кантонов.

Франц потер лоб. От множества мыслей сразу у него начинался нервный кашель. Еще вчера он был никому не нужен, а сегодня ему чуть не на блюде предлагали аж три короны! Однако не на выбор, это герцог понимал. Сначала следовало получить польскую, а начнись что, бежать в Бельгию и короноваться там в ожидании развития парижских событий. Это была шахматная партия или игра в бильярд, когда бьешь по дальнему, вроде бы бесперспективному шару, а тот, в свою очередь, толкает другой, помогая третьему закатиться в лузу.

– Вы давно покинули Польшу? – спросил принц.

Валевский ласково похлопал Фрау Шаль по влажному боку.

– Я учился в Женеве. В двадцать четвертом приехал в Варшаву. Великий князь Константин предложил мне стать его адъютантом. Мне, сыну Бонапарта! Носить русскую форму! Я отказался. За мной стали следить. Пришлось перебраться в Париж. Там я встретил истинных друзей нашей династии.