Текст книги "Покушение в Варшаве"

– Я благодарен, дорогая графиня, что вы согласились со мною встретиться. Ваша благосклонная беседа с моей матерью внушила мне смелость предположить, что вы не откажитесь увидеть и меня.

Анна благосклонно кивнула.

– Нам давно следует поговорить, ваша светлость. Ведь, как сказала княгиня Изабелла, мы хотим одного и того же.

Адам важно склонил голову в знак согласия. Анна внимательно разглядывала его. В свои 58 он сохранял холеную красоту породы, не начавшую, вопреки времени, ветшать, а обратившую плоть в старое крепкое дерево. Прежде черные волосы поседели, нежность кожи ушла, но заменилась не желтизной и дряблостью, а отточенностью слоновой кости. Огромный лоб прорезали морщины, но они лишь свидетельствовали о недюжинном уме и тяжелых раздумьях. Брови опустились на глаза, отчего взгляд стал недоверчивым. Длинный, точно выточенный ваятелем нос почти касался губ. Когда-то, в молодости, они были пухлыми лепестками. Теперь, обескровленные, втянулись внутрь прямой щели, которую представлял собой рот.

Адам был все еще полон приятных манер и обходительности. Но сквозь мягкость, которую он старался придать выражению лица, все четче проступала пугающая, беспощадная красота старого короля. Или всех старых королей на свете. Чарторыйский дожил до шестого десятка без короны, но, глядя на него, Анна могла бы с уверенностью сказать: вот повелитель. Даже странно, что над его лбом нет золотого обруча с зубцами, который так пошел бы к темному платью.

– Не велеть ли чаю? – осведомилась она.

– Не беспокойте себя. Время позднее.

Чарторыйский почти улыбнулся, останавливая хлопоты хозяйки. Но это получилось у него и криво, и как-то повелительно.

Раньше Анна не верила, что у человека, столько лет служившего разным господам, может быть собственное лицо. Но теперь думала, что князь Адам всю жизнь служил только себе. Своему эгоизму. А уж то, чем прикрыть это чувство, – дело случая.

– Теперь, ваше сиятельство, – молвил он, – когда вы вволю меня рассмотрели и сделали надлежащие выводы, позвольте мне сказать, зачем я приехал.

Графиня кивнула.

– Моя мать позволила вам познакомиться с заговорщиками. Думаю, вы поняли: это люди пылкие и легкомысленные. Офицеры не старше ваших сыновей. – Тут он почти рассмеялся, показывая, что участие молодых графов Потоцких для него не секрет. – Газетчики же, напротив, привыкли будоражить толпу, но склонны отсидеться в стороне, когда заварится каша. Вряд ли весь этот сброд показался вам серьезным. – Князь нарочно сделал паузу, чтобы Анна могла ответить, но она только кивнула, все еще, как завороженная глядя в лицо, с которого стекла вся любезность. Только жесткость и воля отражались на нем.

– Если все не продумают те из высокородных, кто вступает в дело, – проговорил Адам, – следует забыть об успехе. Рядовые участники разбегутся даже не при первом русском залпе, а при виде гвардейского каре.

– Как вы презираете соотечественников, – протянула Анна, которая, однако, не могла не признать очевидного: ей вчера показали патриотов во всей красе.

– Что делать, мадам, – князь развел руками. – Опыт лишает иллюзий. Тем не менее я считаю, что конечная цель достижима. Именно сейчас, когда русские увязли на Дунае, поругались с персами, и оба союзных двора – Берлин и Вена – готовы действовать в свою пользу за их спиной. Воистину война ставит эту громадную страну в очень уязвимое положение. Если бы все ее враги разом… Но они не могут сговориться, – Адам снова оскалился в усмешке, – совсем, как наши магнаты.

– Согласна, – кивнула Анна. – Момент опасный для москалей, и будет глупо им не воспользоваться. Именно так рвут цепи. Но, – она еще раз кивнула, – вы правы во втором утверждении: магнаты не могут сговориться.

– Поэтому я и приехал сюда, – подхватил Чарторыйский. – Вы представляете один могущественный клан. Я – другой. Мой обнимает сотни фамилий, которые тянутся к нам и которые пользуются нашим патронатом. Наши «клиенты» совершенно в римском вкусе. Мы отправили в Берлин одного из них, пана Дзялинского…

Вот теперь уже ближе к делу!

– Что вы тоже, полагаю, знаете. – Князь явно ценил осведомленность собеседницы и хотел это показать. – Дзялинский сметливый человек, но его родство с нами дальнее. Если его схватят, никто не посмеет предъявить нам претензии.

«Умно», – подумала Анна. Ей-то с сыном самой пришлось ездить в Вену. Но она и многого добилась!

– Итак, Берлин и Вена готовы предпринять некие враждебные москалям действия, если у нас здесь что-то, боюсь предположить, что именно, случится. Осталось не отдавать нашим сторонникам разноречивых приказов. Ведь вы думаете о том же самом, сознайтесь?

Графиня медленно кивнула.

– В таком случае объединим усилия, – торжественно сказал князь. – И сделаем это так, чтобы каждый видел и не сомневался: Чарторыйские и Потоцкие на сей раз вместе.

Анна не понимала, чего от нее хотят.

– Вы выйдете за меня замуж, – очень твердо заявил Адам, как будто не просил руки, а приказывал. – Я женат на достойной даме из рода Сапег, но они потеряли прежнее влияние. Ваш род Тышкевичей и по сыновьям Потоцких сейчас важнее. Конечно, этот союз будет только для публики, – поспешил князь. – Не в моем возрасте что-либо требовать от прекрасной, еще молодой женщины. Но внешне мы соединим величайшие семейства нашего королевства.

– Для чего? – Анна должна была бы сказать: «Я замужем», но слишком хорошо представляла ответ: так разведитесь. Тем более что в Польше это так легко, священники нарочно выпускают какой-нибудь фрагмент длинной свадебной церемонии, чтобы потом иметь повод согласиться: да, союз недействителен. Поэтому графиня перешагнула через формальности. Она может расторгнуть второй брак с Вонсовичем и вступить в третий. Но что от этого получит? – Для чего? – повторила дама. – Вы хотите стать диктатором, потом королем. Вернуть Польше кусочек земли, который сейчас у Пруссии…

Адам терпеливо улыбнулся.

– То, что мы сейчас обещаем нашим временным союзникам, не так уж важно. Я бы остановился на первой части вашего утверждения. Диктатором, потом по воле сейма королем.

– Но наши земли в Австрии значительнее, – возразила графиня. – Краков – сердцевина древнего королевства.

– Приданое за герцогом Рейхштадтским? – пожал плечами собеседник. – По моим сведениям, восстание в Венгрии и Богемии вот-вот вспыхнет. Тогда Галиция отложится сама, и мы задаром заберем то, за что вы готовы платить. Австрийцам будет не до нас.

Графиня надолго задумалась.

– А чем заплатите вы? – наконец спросила она. – За мое согласие и полный переход моего клана на вашу сторону?

Адам хищно улыбнулся.

– Я имею детей. Но я откажусь от собственных отпрысков ради объединения усилий. Став королем, я успею лишь слегка укрепить положение Польши среди других держав. Не более. Но я могу провозгласить одного из ваших сыновей моим наследником.

«Что толку в стране, которая приглашает к себе владык?»

– И сделать так, что его изберут и поддержат, – закончил князь. – Как видите, я готов платить за союз. А вы?

Анна сжала губы. Как забыть о прекрасном Франсуа-Наполеоне? Но и предлагаемый куш слишком велик.

– Я должна подумать, – проговорила она. – Ведь невесте дают время на раздумья.

Чарторыйский снова позволил себе кривую ухмылку.

– Только недолго. Время не ждет. Ведь дело в союзе, а не в брачных венцах.

«Да-а-да-да!» – захотелось закричать мадам Вонсович, но она сдержалась.

– Через три дня я дам ответ.

– Завтра, в этот же час, – Адам встал. Он уже чувствовал, что собеседница внутренне согласна, только хочет предусмотреть все детали. А для этого достаточно суток.

«Сын еще более хищный, чем его мамаша, – заключила графиня, позволив гостю поцеловать свою бестрепетную руку. – Теперь нужно, чтобы его обещание было записано при достойных свидетелях и скреплено самыми торжественными клятвами. А без этого, неужели он думает, будто я поверю, что можно отказаться от своих детей?»

Князь, в свою очередь, дивился простоте собеседницы: «Посули матери благополучие сыновей, и ты добьешься всего». В мутной воде будущих событий, всех перипетий которых он даже не пытался угадать, князь весьма мало заботился об обещаниях. Реальность сто раз изменится, и придется играть по обстоятельствам. Так стоит ли придавать значение первоначальным договоренностям? Что есть твердого в воде? Однако в шторм она крушит скалы, а в тихую погоду струится у их подножия. «Будь водой, а не гранитом», – сказала ему мать много лет назад, когда отсылала в Петербург. В граните берега Невы, а Висла течет свободно меж зеленых холмов.

«Возвращайся сильным силой врагов и попробуй обратить эту силу против них же самих». Адам сделал все, как велела княгиня Изабелла. И теперь не понимал, откуда у мадам Вонсович это пристрастие к клятвам? Их можно дать и сто раз нарушить. Неужели он обидит собственных сыновей? Впрочем, ее доверчивость только на руку.

Глава 14. Превентивные меры

Варшава

Самые неприятные новости пришли, как водится, откуда не ждали. Из Берлина. Оказывается, посланный туда польскими заговорщиками Тадеуш Дзялинский добился встречи с министром иностранных дел графом Христианом Бернсдорфом. Наш резидент в посольстве сообщил, что говорили они долго и в этот день, и на следующий, когда граф, заявив, что болен подагрой, остался дома, где и принял поляка.

По сведениям из надежного источника, – есть у нас свой червячок в прусском министерстве – говорили они о Саксонии.

Бенкендорф сжал обеими руками высокий, давно облысевший лоб. Только стороннему человеку неясно: какая связь? Где Польша, где Саксония, где мы?

Для начала: в Пруссии у государя родня по жене, и оттуда удара мы не то чтобы не чаяли… Скажем так, он наиболее неприятен.

Дальше. Саксония – самое лакомое из немецких государств. Самый пышный двор в Дрездене. Самый хороший университет в Лейпциге. Самая старая и совершенно офранцузившаяся культура. Кстати, у Александра Христофоровича оттуда корни.

Берлин давно хочет этого приращения. Но ему вечно отказывают на международных конгрессах. Пруссаки слишком слабы, чтобы взять сами. Надеются на других.

Теперь поляки. Эмиссар, посланный в Берлин, представлял Чарторыйских. Он просил немцев в случае восстания поддержать кандидатуру «диктатора» – князя Адама. У того прочные связи с сеймом, но сейм не позволит ему долго находиться в такой сомнительной должности: сторонники выкрикнут его в короли. Вот тогда и придет время Саксонии. За помощь надо платить.

Бенкендорф выгнул ладони и надавил себе на глаза тыльными сторонами запястий. Он не мог скрывать донесения из Берлина от государя. Но воображение рисовало, как Никс сейчас раскричится, начнет обзывать прусскую родню «предателями». Обрушится на жену. Она-то чем виновата? Скажет, что ее отец и братья… Ну, что скажет император – уже не дело Александра Христофоровича. Царица все стерпит – кроткая душа. А когда муж поуспокоится, начнет объяснять позицию берлинской родни, и выйдет, что во всем виноваты подлецы-министры, которые скрывают от короля свои гнусные делишки. А сам Фридрих-Вильгельм – вернейший союзник России. Знаем мы эту песню!

Назревал молниеносный визит в Пруссию сразу после коронации, чтобы на всех нашикать и всех приструнить. Но выбраться бы еще из Варшавы живыми и с короной на голове!

Бенкендорф достал из ящика стола завернутый в зеленую бархатную тряпицу эмалевый портрет. «Мою походную икону», – как он шутил. Покойная вдовствующая императрица смотрела на него насмешливо и задорно. Она была в шляпке с пером, под скулами ленты стянуты в большой бант, концы опущены на большую же грудь.

«Вот мода! – подумал шеф жандармов. – Не важно: идет – не идет. Как будто через год журнал “Паризьен” не опубликует новых картинок, а у вас, мадам, не обнаружатся подчеркнутые шнурком хомячьи щеки и непозволительно низкий лиф».

Александр Христофорович приложил портрет к своему лбу и как будто услышал голос благодетельницы: «Спаси моих детей!» А он что делает? Но после известий из Пруссии положение аховое. Не знаешь, с какого конца взяться.

* * *

Дворец Ветров, где останавливалась в столице престарелая княгиня Изабелла, назывался так из-за мраморных фигур двух Бореев, трубивших в рога и охранявших вход в сквер. В глубине, за деревьями виднелся бело-голубой высокий особняк, строгостью колонн и портика напоминавший учебное заведение. Пожив немного в Отеле д’Адам, княгиня перебралась сюда. Чтобы никого не стеснять, как она говорила. А на деле, чтобы никого не стесняться.

Бенкендорф прошел к дверям и велел доложить о себе. Конечно, его не ждали. Конечно, в ее приеме сквозила наигранная любезность, но холода было больше.

Дома он не насмотрелся на знать! Еще пенял в душе Бибиковым, Кутузовым, Хитрово, не говоря о Вяземском с Пушкиным. Вот, на тебе – сравни. В Польше умеют поставить человека на его, холопье, место.

Княгиня не пригласила сесть. Ну, это он уже видел.

– У вас ко мне дело, генерал?

Александр Христофорович разыгрывал «русского медведя» – взял стул и сел сам, – чем насмерть шокировал старушку.

Тоже дома проходили, на примере госпожи Бибиковой, бабушки его падчериц. Но тогда он не был ни главой III отделения, ни ближайшим поверенным государя. Специально надел голубой мундир, чтобы княгиня сразу вздрогнула и подобралась.

– Ваш посыльный Дзялинский посещал Берлин и имел там беседу с министром иностранных дел, обещая то, что обещать не имеет права.

Конечно, она отрицала. Кто такой Дзялинский? Брат мужа ее внучки. Почем ей знать, что делается в Берлине?

– Я вам рассказываю. Там наши союзники, и они в первую голову сообщили нам.

Тут он соврал, но надо было создать ощущение, что на пруссаков нечего рассчитывать, они полякам не помощники, давно идут в фарватере нашей политики…

Княгиня возразила, что давно не интересуется международными делами, у нее есть сын Адам – «министр вашего императора», адресуйтесь к нему.

– Бывший министр, мадам. – Бенкендорф постарался произнести это как можно тверже. – А адресуюсь я к вам, как к истинному главе рода Чарторыйских, ваше мнение, как вода землю, пропитывает всю толщу семейств, сопричастных вашему роду. От великих, магнатских, до маленьких, шляхетских. И потому я пришел, чтобы показать вам: каждый ваш шаг известен и прозрачен для надзора.

Кажется, ему удалось ее напугать. Во всяком случае, внушить, будто русская сторона все знает. Камень на вершине горы был стронут с места. Теперь пойдет обвал. Они начнут предпринимать некие судорожные действия, которые в спешке будут не столь законспирированы и не столь продуманы. В ажитации наломают дров – старая польская традиция.

Его людям останется только смотреть, что именно они предпримут. А ему – верно угадывать, как этому помешать. Складно сказка сказывается!

Бенкендорф понимал, что раунд большой игры начат не когда Анна ездила в Вену и соблазнила бедного сына Наполеона, и не когда сестра, княгиня Ливен, узнала, что в Варшаве состоится покушение на императора. Эка невидаль! А сейчас. Когда удалось заставить старую княгиню Изабеллу поежиться: правильно ли она сама начала кон?

* * *

Шеф жандармов имел способность везде обрастать людьми. Варшава – не исключение. В ту же ночь, когда Адам Чарторыйский беседовал с Анной, ему донесли о сути предложений князя. Вот такие у магнатов верные слуги! Если бы не ходили в дерюге, может быть, и не польстились бы на лишний грош. А так – зря ее сиятельство приучила себя смотреть сквозь горничных и лакеев. Зря видеть только тех, кто принадлежит к ее кругу. В стенах есть мыши, а у мышей уши.

Разговор с княгиней Изабеллой дал плоды: они задергались, попытались объединиться. Теперь его ход.

Александр Христофорович вдруг испытал мгновенное возбуждение. Радость от заваривавшейся каши. Раньше такое случалось только в хорошей сшибке. Когда смерть – своя или чужая – дрожит на стальном кончике сабли… А благодетельница предупреждала, что и шахматы способны приносить удовольствие. Он, дурак, не верил. Ан приносят.

Приключения же взахлеб надобно оставить Жоржу. Даже, например, Маврикию. Или приключаться по возрасту. А то вот… Бенкендорф вспомнил о приблудной графине Апраксиной и поморщился. Не стоило, нет не стоило. Лизавета Андревна не одобрит. Да и он сам одобрял ли?

Слава богу, сейчас очень занят, есть о чем подумать, отодвигая случайный, лично ему ненужный роман в сторону. Надо рвать. «Пусть хоть на этого Северина клюнет!» Кстати, кто такой Северин?

Северином оказался как раз муж Яны. Станислав Северин. Приезжим из Петербурга дамам представлялся вторым именем. Тоже, видно, хотел короткого, без обязательств приключения. Встряхнуться, оживить сердце. Александр Христофорович это понимал и не осуждал. Но придется сейчас Северину попрыгать. И все не в ту сторону, куда он нацелился!

– Рад познакомиться с дальней родней. – Бенкендорф нашел Вонсовича в канцелярии великого князя, где тот коптил потолок с самого назначения Константина командующим польскими войсками. Бывший наполеоновский офицер, переводчик Великой армии, таких тут имелось много.

Вонсович недружелюбно уставился на гостя.

– Чем могу служить? – он грузно приподнялся из-за стола, но не протянул Александру Христофоровичу руки. Тот опять был в голубом мундире.

Бенкендорф снова же сел сам, без церемоний.

– Хотел лично засвидетельствовать почтение родне жены, – он делал вид, будто не замечает откровенной неприязни поляка.

– О чем вы говорите? – насторожился тот. Узнают, что генерал в родстве с русскими, с самим шефом жандармов, перестанут и покурить-то вместе звать, не то что отобедать! Вонсович опасливо покосился по сторонам.

– Ну как же! – Александр Христофорович продолжал изображать жизнерадостного недоумка. – Моя супруга Донец-Захоржевская родом из-под Харькова. А вот ее тетка по мужу – Дунина. Вы же Дунин-Вонсович. – Гость помедлил и бросил: – Ветка вашего рода, только на нашей земле.

«Эта земля наша!» – чуть не взвился генерал. Нужны ему такие родственники! Дунины с прошлого века служат москалям, подбирают их объедки. Граница прошла, как ножом отрезало. Еще на Волыни много приличных семейств. Но под Харьковом совсем омоскалились.

– Я чего зашел. – Александр Христофорович понизил голос до доверительного хрипа. – Моему ведомству стало известно, что князь Адам Чарторыйский настолько потерял голову от вашей жены Анны, что готов расторгнуть брак и от нее требует того же. Дай, думаю, предупрежу родню. Ведь Вонсовичи Чарторыйским неровня. Здесь выбор очевиден.

По лицу бедного Северина было видно, что и для него выбор Анны очевиден. Не век же Тышкевич-Потоцкой ходить в Вонсовичах! Стать Чарторыйской для нее дело чести. Но он-то в таком случае на что будет жить? На генеральское жалованье? Из княжеской постели на соломенный тюфяк?

Бенкендорф оставил собеседника в гневе и смятении. Он был чрезвычайно доволен собой, воображая, как под гулкими потолками Мокотува раскатится обиженное: «А-а-анна!»

* * *

Имелся еще один фигурант дела, осложнить жизнь которому шеф жандармов считал своим долгом. Князь Адам Чарторыйский. Но, чтобы добраться до него, требовалось согласие государя: уж больно фигура заметная – покровитель всех недовольных, светило подзабытого сейма. Однако даже не эти ипостаси делали князя фигурой почти неприкасаемой, а сама щекотливость ситуации, в которую он попал много лет назад в связи с женитьбой на очаровательной Анне-Софии Сапеге.

Адам жил себе, в ус не дуя. А зря. Кто знал, мог играть.

Александр Христофорович вступил в гостиную – одну из сотен в Круликарне. Казалось, весь дворец состоит из одних залов и гостиных! Темное дерево по стенам. Потолочные балки с неизменной позолотой. Бархатная обивка мебели собирает пыль. Короче, безвкусица.

Его величество отдыхал после очередной схватки с братом. Лежал на видавшем виды диване, тихо стонал, ибо мигрени от разговоров с цесаревичем только усиливались и теперь посещали Никса каждый день. Государыня держала его голову на коленях, прижав длинные пальцы ко лбу мужа и время от времени встряхивая кистями рук, точно сбрасывая на пол боль императора.

Едва Бенкендорф появился на пороге, как она немедленно сделала губами беззвучное: «Тс-с-с-с». Николай приподнял тяжелые веки, понял, что свои, и только поерзал, показывая: мол, готов встать, если надо.

Не надо. Можно выслушать лежа.

– Его высочество опять кричал, – пожаловалась Александра Федоровна. – Неужели нельзя решить все дела мирно? Откуда у мужчин такая воинственность?

Бенкендорф заверил ее, что по-настоящему опасные собаки никогда не лают. Самое большое: угрожающе рычат. Если его высочество визжит, точно его режут, – такова его манера с детства, и указывает она не на воинственность, а на страх потерять то, чем привык распоряжаться.

– Распоряжаться не по праву, – вставил государь, пытаясь приподнять торс и снова падая на колени дорогой Шарлотты. – Мы с вами тысячу раз говорили о Литовском корпусе. Его существование в настоящем виде противоестественно. – Император все-таки сел. – Зачем им польский мундир и малиновые выпушки?

Дело было не так просто, как выглядело со стороны. «Литовцы» носили форму по польскому, а не по русскому образцу. Комплектовались из жителей Польши и белорусской шляхты, само их пребывание на землях, безвозвратно отошедших к империи, подчеркивало желание поляков вернуть Литву в границы королевства.

– Корпус будет иметь номер, как все в нашей армии, комплектоваться жителями центральных губерний и носить нашу форму. – Сообщил император то, что Бенкендорф и так сто раз слышал.

Было глупо спрашивать: «Вы сказали это Константину?» Только безвольного монарха подталкивают к решительному разговору. Никс сам знал, что делать. Поэтому Александр Христофорович спросил:

– И как он отреагировал?

– Кричал, – хором сказали государь с государыней, точно отвечали урок.

– Нет, правда. Благим матом, – Никс подавил смущенную улыбку. – Как будто я его живьем резал. Я чувствовал себя разбойником на большой дороге.

– Я прибежала с другого конца крыла, – подтвердила Шарлотта. – Он даже не соизволил поздороваться и так стукнул дверью, что лепнина посыпалась. Хорошо плечом не толкнул.

Бенкендорф знал, что Константин недолюбливал супругу государя с тех давних пор, как она была только великой княгиней и полностью завладела сердцем мужа. Возможно, цесаревич думал, что невестка украла у него брата. Возможно, винил в чрезмерной плодовитости – ведь именно благодаря рождению у нее сына покойный государь изменил решение и завещал трон этой счастливой семье, а не прежнему наследнику.

На взгляд Бенкендорфа, винить императрицу было ровным счетом не в чем. Константин говорил с ней любезно, но очень насмешливо, будто не принимал всерьез, и называл «мадам Николя» – по принадлежности, точно у нее нет собственного имени. Александр Христофорович понимал, что так цесаревич скрывает свою враждебность. К несчастью, Шарлотта понимала то же. Но что еще хуже – понимал ее муж. Император. Это не разряжало обстановки между братьями.

– Тогда я вас развлеку, – сказал Бенкендорф. – Презабавный случай. Касается Чарторыйского. Что-то надо делать, а никто не знает, что именно.

Супруги оживились. Они рады были на время оставить мысли о великом князе и послушать невинную сплетню.

– Итак, князь Адам долго оставался холостым. По причинам, вам хорошо известным.

Александра Федоровна укоризненно взглянула на шефа жандармов. Стоит ли ворошить прошлое? Да, Чарторыйский долгие годы был трагически влюблен в супругу покойного Ангела – Елизавету Алексеевну. Но даже намека на бесчестье в императорской семье не допускали. К тому же Бог наказал Елизавету очень сурово, сначала отняв дочерей, потом красоту, душевное и физическое здоровье. Наконец, самою жизнь. В свои последние дни она воистину была мученицей, кротко перенося путешествие за останками мужа в столицу.

– Короче. – Бенкендорф откашлялся. – В семнадцатом году он таки решил жениться. Превыгодно. На Анне-Софии Сапеге, дочери Антона Сапеги, одного из адъютантов Бонапарта. Хорошенькая, кареглазая белочка. Совсем ребенок…

– Да вы садитесь, – обеспокоилась царица.

Вот дом, где его охотно усаживали! Бенкендорф примостился на кресло рядом с диваном.

– Но в нее, вот незадача, был влюблен другой адъютант, Людвиг-Михал Пац, за которого девицу и хотели отдать, пока не нашелся такой солидный жених. Адаму было уже сорок семь. Пац лет на пятнадцать моложе, и, конечно, с невестой у них все было слажено. Она предпочитала пана Михала. Жених озлился и вызвал Чарторыйского на дуэль. Сдуру бабахнул первым – молодой, кровь горячая. Слегка ранил противника в руку. Того увезли срочно бинтовать, и он не разменял выстрел. Бедняга Пац вторично вызвал его уже после свадьбы, но цесаревич Константин запретил дуэль. Так и живет пан Михал с неоконченным делом. А князь Адам породил пятерых детей, точно все в порядке.

– И что? – император насупил брови. – Вы же знаете мое отношение к дуэлям. Это варварство. В них нет ничего рыцарского. Мой брат поступил правильно, запретив…

До него не сразу дошел смысл сказанного.

– Он что же, одиннадцать лет держит бывшего жениха своей супруги под угрозой выстрела?

– Причем необязательно своего, – уточнил Александр Христофорович, лучше Никса разбиравшийся в тонкостях дуэльных традиций. – С того момента, как Пац выстрелил, а Чарторыйский – нет, последний как бы имеет право на жизнь своего противника. Вот почему опытные дуэлянты предпочитают оставить первый залп врагу, выдержать пальбу по себе, а потом подозвать его к барьеру и хладнокровно метить почти в упор. Фактически расстрелять, сир.

Шарлотта тоже нечто сообразила.

– То есть он живет одиннадцать лет с женщиной под угрозой убийства ее жениха? И она рожает ему детей?

– Каков подлец! – выдохнул император.

– Ну, мы всегда знали князя Адама за подлеца, – примирительно сказал Бенкендорф. – Но пришла пора положить конец истории. Пац все-таки кое-как нашел себе пару. Нельзя его винить, прошло много лет. Но он не может создать семью, пока старое дело не улажено. Не станут же близкие люди жить в вечном страхе, что их мужа и отца в любой момент могут…

– Но что же делать? – в ужасе воскликнула Александра Федоровна, уже проникшаяся сочувствием к несчастной паре и нарисовавшая в голове романтическую картину в духе новейших готических ужасов.

– Разрешить и даже потребовать дуэль, – заявил Александр Христофорович со всей доступной ему строгостью в голосе.

– Я на это никогда не пойду, – возмутился Никс. – Наши законы запрещают…

Бенкендорф придвинул кресло.

– Тут вот в чем выгода, – начал рассуждать он. – Польское общество любит, когда закон отступает перед правилами чести. Закрыв глаза, вы вызовете к себе большую симпатию. В то время как цесаревич, столько лет запрещавший Пацу смыть с себя грязь нанесенного оскорбления и фактически покрывавший насильный брак, еще больше потеряет во мнении подданных.

Никс задумался.

– Все-таки не могу, – наконец сказал он. – Это неправильно, должен быть какой-то другой выход.

«Да какой выход?!» – чуть в один голос не взвыли императрица и шеф жандармов.

– Нет выхода. Человек не может жениться. Он ваш подданный.

– Я могу гласно ему разрешить.

– Это изменит ситуацию только в вашем воображении, – очень жестко сказал Александр Христофорович. – Пац может хоть три раза венчаться, но по законам чести останется должен князю Чарторыйскому. Сам виноват. Нечего было торопиться.

– А вы, – подавила страх государыня, – участвовали в подобного рода делах? Вы их одобряете?

Как не участвовать, в его-то годы? Прошлое царствование – Шуркина молодость – того требовало.

– Нет, мадам, – сказал он. – Одобрять тут нечего. Свет требует у людей защитить то, что у самого этого света отсутствует. Дуэль – не выяснение отношений между противниками. А каждого из них с окружающим обществом. Не более. Поскольку тут, в Польше, общество безголовое и требовательное одновременно, беднягу Паца сомнут. Он и так уже более десяти лет ни в один порядочный дом не принят…

– Это ужасно, – заключила императрица. – Надо ему пособить. Но один человек у нас уперся, – она обернулась к мужу.

– Я не могу разрешить то, что противно моему естеству, – бросил Никс.

– Можно не разрешать, – молвил Александр Христофорович. – Пусть выедут из Варшавы. Стреляются. Полиция Паца как бы не поймает. А вот Чарторыйский, вероятно, понесет наказание. Что опять же нам весьма выгодно.

– Как бы, как бы, – передразнил государь и посмотрел на обоих собеседников тяжелым взглядом. – Вы понимаете, на что меня подталкиваете?

– На спасение ни в чем не повинного человека, – торжественно заявила жена. – Ты не можешь отказаться.

* * *

Александр Христофорович оставил августейшую чету очень довольный собой. Конечно, ему предстоит серьезная выволочка от государя: зачем пришел да такое рассказал при супруге? Если бы не она… Но дело того стоило.

Теперь предстояло объяснить пану Пацу, что его единственный выход из скользкой ситуации – новый вызов. Красивая комбинация в три хода уже рисовалась в голове у шефа жандармов. Но сам ездить он устал, да и не по чину. К пану Михалу отправился его дальний родственник Яворский, давно обретавшийся на русской службе и нарочно принятый в III отделение для польских дел.

Он объяснил ошалевшему «жениху» уже непонятно какой панны, что ему следует раздуть пламя старой вражды. Ибо отобравший когда-то его невесту злодей Чарторыйский намерен с ней развестись и отрешить ее детей от наследства под тем предлогом, тут эмиссар понизил голос, что они на самом деле не его дети, особенно старший Витольд, а прижиты от прежнего жениха.

– От меня? – ужаснулся Людвиг-Михал. – Но я много лет просил его высочество разрешить мне дуэль. Я влеплю этой старой сволочи свинец между глаз. Совсем из ума выжил. Сколько можно измываться над бедной Анной-Софией?

Ему дали почувствовать, что новый государь все понимает и что самому Пацу за его многолетние страдания будет прощено – его не станут ни ловить, ни хватать. Если он, конечно, не убьет Чарторыйского, а лишь ранит.

– Вам следует скрыться с места поединка и удалиться в свое имение. За вами не пошлют. После коронации, когда император уедет, можете вернуться и жениться, на ком пожелаете.

– А Чарторыйский? – не без опаски молвил Пац, привыкший за последние годы оглядываться даже на собственную тень.

– О! С ним многое может произойти. Ведь именно он – виновник всего, что случилось. Такого государь прощать не намерен. Возможно, он будет в крепости. Возможно, выслан в свою резиденцию Пулавы. Как знать.

Итак, следующий шаг в игре был сделан. «Еще два хода, – подбадривал себя Бенкендорф. – Два хода».

* * *

Князь Адам напрасно подозревал графиню Вонсович в доверчивости. Лучшее, что она могла сделать в сложившейся ситуации, – это посоветоваться со своим первым мужем Станиславом Потоцким. Ведь дело касалось их общих детей. Нельзя было оставлять его в стороне. Хотя уже шестой год тот пребывал в «умственном расслаблении», как это называла жена. С тех пор, как все польские ложи были закрыты покойным государем Александром I, так много обещавшим, в том числе и братьям-масонам, но в конце концов обманувшим их даже горше, чем всех остальных.