Текст книги "Покушение в Варшаве"

Графиня Фикельмон, супруга нового австрийского посла, уже успела освоиться с новой ролью. Он ступала уверенно и твердо, сама не зная, откуда у нее столько смелости. Требуется известная дерзость и очень много терпения, чтобы сделать успехи в совершенно новом обществе, где полно желающих посадить тебя в лужу. А нужно, чтобы приняли и полюбили. Это и есть обязанность жены дипломата.

Пока петербургское общество казалось Дарье Федоровне только холодным, чопорным, зажатым. Нужно постараться и снискать его одобрение, которое облегчит службу мужа. Какое счастье, что ее мать русская! Сколько дверей сразу открывает здесь родство, как мгновенно меняются люди, поняв, что они не Тизенгаузены, а Хитрово, Кутузовы, Бибиковы… Свои. С ними можно говорить по-простому. Они поймут.

Графиня стояла рядом с мужем на деревянном помосте возле трона и зорким оком окидывала зал.

– Кто это? – спросила она, указывая Шарлю-Луи на незнакомую даму, державшуюся возле английских дипломатов.

– Леди Эмилия Макдональд, супруга посланника Ост-Индской компании в Персии, – быстро отозвался тот. – На ее попечении оказалась несчастная госпожа Грибоедова после того, как стала вдовой.

Дарья Федоровна еще внимательнее пригляделась к даме. Та была средних лет, сухощавая и ни на что не претендовала. Ни на красоту, ни на положение в свете, но все вокруг оказывали ей глубокое почтение.

– Она вчера удостоилась долгой аудиенции у императора, – сказал Шарль-Луи. – За закрытыми дверями. Потом ее увели к императрице, и та тоже проявила себя с исключительной добротой. На родину в Англию она увезет богатые дары. Ведь Нина Грибоедова оставалась беременной в их доме, когда… Они защитили ее, потом переправили к родным в Тифлис.

Графиня почувствовала себя заинтересованной.

– И что она им сказала? Императорской чете? О персах?

Муж поджал губы.

– Какое ты еще дитя! Важно, что она сказала царю об англичанах. Сейчас посмотрим.

– Как посмотрим? Как? – не терпела недоговоренностей молодая женщина.

Муж уже не знал, как ее и приструнить.

– Если рассказ леди Эмили совпадет с тем, что говорит принц, и с теми сведениями, какие русские собрали сами…

– Посольству ничего не грозит?

– Посольству и так ничего не грозит. Петербург заинтересован в том, чтобы избежать войны. Но если описание всех трех сторон покажет одни и те же детали…

– Царь поверит?

– Царь насторожится. Потому что такое единодушие свидетельствует лишь о сговоре. Давление на персов будет усилено.

Дарья Федоровна замолчала. Вот, оказывается, как все устроено. Леди Эмили выслушали, одарили, разговаривали с дружеской простотой и любезностью, но поверили ли? Большой вопрос. Это многое проясняет в отношении августейшей семьи к ней самой. Николай и Александра вернулись совсем недавно и приняли графиню Фикельмон, как старую знакомую. Едва не по-домашнему. Она чуть не поверила. Но, с другой стороны, если сама посланница намерена пользоваться этими людьми, то почему думает, что они будут абсолютно искренни? Не пользуются ею? Не влияют? Только потому, что держатся естественно и просто? Но для них притворство так естественно!

Тем временем в зал Святого Георгия уже входило персидское посольство. В тот момент, когда император и императрица уже поднялись на последнюю ступень перед троном, ввели Хозрев-Мирзу. Возле родителей стоял 11-летний Александр. Графиня Фикельмон не могла сказать, который из царевичей ее более очаровывает. Писаное, как картинка, лицо русского наследника казалось чересчур бледным на фоне смуглого героя из «Тысяча и одной ночи».

Император не сел. Принц вручил ему письмо шаха и произнес речь на персидском языке, вовсе не понравившемся Дарье Федоровне – как собачий лай. Переводчик тотчас перевел все сказанное на русский. Прежде дипломатическим языком считался французский, но нынешний государь приказал использовать родной.

От имени государя отвечал граф Нессельроде. Ничего непредвиденного в речах не было. Обе заранее разменяли и показали дипломатам. Дарья Федоровна во все глаза смотрела на персов. Бородатые. В высоченных черных шапках и очень узких на руках и в торсе одеяниях, которые от пояса, напротив, расходились подобно юбке. Предплечья осыпаны крупным жемчугом или драгоценными камнями. При входе во дворец стража отобрала у вельмож кинжалы, что послужило для кизилбашей дополнительным подтверждением самых опасных намерений врагов.

Николай протянул принцу руку, которую юноша сердечно пожал, а не поцеловал, как полагалось. Что вызвало неодобрение уже у русской стороны. Кажется, персы тоже этого не ожидали и заворчали, как большие собаки.

Император с императрицей увели Хозрев-Мирзу в соседний зал, где дали ему аудиенцию, на которой присутствовал только переводчик. О чем они говорили, так и осталось тайной, но, выйдя, юноша почему-то очень стыдливо косился на леди Эмили. Та выглядела спокойной, как озеро в летний день.

Когда аудиенция закончилась, Нессельроде поведал залу, что император принял извинения и признал дело «не бывшим». Вокруг послышалось: «Слава богу! Слава богу!»

Персы явно были удивлены. Возможно, они полагали, что их тут же в зале начнут резать ножами. На их лицах появилось презрение. В этот момент за окном раздался залп 12 пушек, и министр иностранных дел заявил, что в минувшую войну русские войска отбили у отряда Аббас-Мирзы 12 старых русских орудий, которые были подарены Надир-шаху еще императрицей Анной Иоанновной. Вместо них, приняв извинительные дары шахиншаха, русский царь шлет ему 12 мортир последнего образца.

Это был и намек, и приглашение к военному сотрудничеству не с англичанами, а с Россией. Графиня Фикельмон видела, как вытянулись лица у британских дипломатов.

– Царь не поверил ни единому слову, – прошептал ей на ухо муж. – Но считает персов не столько виновниками, сколько ведомой стороной. Все его жесты для англичан.

Александр Христофорович, который все это время стоял в толпе, но очень близко к трону, внимательно рассматривал принца. «И этот хлыщ пытался увезти Катю!» Ни тонкие черты лица юноши, ни одухотворенный взгляд, ни поэтичность и мягкость речи не произвели на него впечатления. Он едва сдерживался. Если государь решил пощадить это дитя, то ему, шефу жандармов, и подавно надо смириться. Как бы не так!

Он предоставил всю требующуюся информацию. Он честно поставил в известность об интриге англичан, желавших этому сказочному шахзаде смерти, а России – войны. Но он очень даже понимал москвичей, готовых руками разорвать кизилбашей. Ему и одного кизилбаша хватит. Никогда не отличался ни сдержанностью, ни флегмой. Жаль, прямо сейчас нельзя пойти и хрястнуть принца рожей о паркет.

Подождем.

Ждать пришлось недолго. После аудиенции следовал торжественный обед. Принц, сидевший рядом с императорской семьей во главе стола, услышал нарочно принесенное в этот момент известие о продвижении русской армии к Адрианополю и испытал быстрое возбуждение. Кажется, он был доволен поражением султана. Так ли уж персы хотели совместно с турками напасть на Россию?

– Военные неудачи – единственное, чем можно подействовать на гордеца Махмуда и заставить его хоть немного задуматься над своим истинным положением. – Удивительно было слышать такие мудрые и умеренные речи от 19-летнего юноши. – Туркам нравится погружаться в иллюзии, будто они сильнее и могущественнее европейцев. В подобном заблуждении находились и персы, но мы были за это наказаны.

Все закивали, готовые соглашаться. Но сидевший несколько с угла, настолько близко к августейшей семье, чтобы принимать участие в общем разговоре, Бенкендорф вдруг спросил:

– А при чем тут европейцы? – Обычно он молчал. Его умению терпеть позавидовал бы труп. Из вежливости или политических соображений он проглатывал куда более неприятные вещи. Чтобы намеренно обратить внимание на такую мелкую бестактность, он должен был действовать намеренно.

Император поднял брови. Но Александр Христофорович умело изображал глуховатого дуралея.

– Турки воевали с нами. Персы тоже. И те, и другие наказаны нашим оружием. Это я понял. Но при чем тут Европа?

Принц смутился. А задача была именно смутить. Император сделал страшное лицо. Но Бенкендорф точно и не заметил.

– Я готов согласиться, что для жителей окраинных стран и мы, грешные, европейцы. Но согласятся ли с таким мнением послы держав?

Почти все дипломаты, сидевшие за столами, надулись.

– Между тем наш пример показывает, что и Восток можно сделать сильным, могущественным, просвещенным.

До императора дошел смысл речей друга, и его лицо прояснилось.

– Пока персы или турки будут полностью зависеть от европейских кабинетов, ими станут беспрестанно жертвовать в играх с нами, – согласился он. – Вы остались в живых. Мы принимаем вас, как друга, – упрекнул Никс гостя. – А вы по привычке все еще хотите сделать приятное не хозяевам, а европейским дипломатам. Скажите прямо: мы, персы, страдаем от заносчивости турок, имеем с ними трения по границе и рады их поражению.

Подобная недипломатичность шокировала. Но графиня Фикельмон сразу ощутила ее наигранность: принца проверяли, ставя в заведомо неловкие ситуации. Какова цель подобных маневров?

– Они устанавливают иерархию, – решил помочь ей муж. – Все, что сейчас сказано принцу, на самом деле адресовано не ему, а послам держав для передачи своим дворам.

После трапезы избранное общество, включая и Хозрев-Мирзу, удалилось во внутренние покои императрицы, где люди постарше сели на диваны и повели неспешную беседу, а молодые и непоседливые увлеклись салонными играми. Кошки-мышки, горелки, прыжки через сетку, колечко. Любо-дорого было посмотреть, как бородатые красавцы бегали по залу и хлопали в ладоши. Оказалось, «ручеек» сближает без переводчика.

«А она умна», – подумала посланница, глядя на заливавшуюся смехом Александру Федоровну, которая подкидывала надувной мяч, норовя вышибить кого-нибудь из персидских вельмож и заставить того водить – швыряться мячиком в дам и кавалеров. В своих якобы врагов? Да полно, какие они после этого противники? Такого при австрийском дворе не потерпели бы. Возможно, зря.

Принц на несколько минут вышел из зала в буфетную – соседнюю комнату, где по столам стояли графины с лимонадами и десятком сортов кваса. «Пора», – решил Александр Христофорович. Он незаметно покинул игру в мяч и выскользнул вслед за шахзаде. Тот по привычке к общему вниманию решил, будто генерал хочет ему помочь. Каково же было удивление Хозрев-Мирзы, когда ближайший спутник царя притиснул его к стене и что-то прорычал. Переводчика рядом не было. Но слова «мадемуазель Бибикова» и выразительный тычок под ребра трудно не понять.

– Я отчим девушки, которую вы пытались увезти, – между тем сообщил генерал по-французски. – Если увижу вас еще раз возле нее, в обратный путь посольство поедет в трауре.

Еще один прощальный тычок. Протестующее верещание принца. Бенкендорф не ожидал, что шахзаде решит оправдываться, махать руками, требовать к себе уважения. Хорошо без перевода. Щенок просто захлебывался гордостью. А сам попрекал турок!

Шурка повел плечом, откинув героя-любовника обратно к стене, и скроил такую зверскую мину, что любой жених бы понял: от ворот поворот. «Гарбуз» получен, причем соленый[103]103
  По казачьей традиции соленый арбуз выносится жениху, чье сватовство неугодно.


[Закрыть]. Пусть скажет спасибо, что не угостили оглоблей!

Бенкендорф знал, что перегнул палку. Но не мог просто так оставить случившегося. Ему было любопытно, пожалуется шахзаде или нет? Тот не посмел. Вернулся в зал и как ни в чем не бывало присоединился к игре. Вот и славно.

* * *

А вот Катя не унялась. На прощание перед Фалем она выкинула еще один «куншт». Чего родители уж совсем не ожидали. Накануне отъезда в Лифляндию из газет стало известно, что на Марсовом поле намерены запустить воздушный шар. Картина ими еще невиданная.

– С вас пожарных не хватило? – осведомилась мать, когда девчонки всей толпой прибежали к ней проситься посмотреть.

– Это же Петербург! Что тут может случиться? – уговаривала Аня.

– Ну, тетя! Ну, пожалуйста!

Разве она могла отказать Мари, которая недавно побывала на грани смерти?

– Я за ними пригляжу.

Ну, положим, Оленке мать очень доверяла.

– Я буду тише воды, ниже травы, – выдавила из себя Катя. – Все едут. Нас одних не будет.

Этот аргумент оказался решающим. Жизнь в свете – большое искусство. Лизавета Андревна хорошо усваивала уроки: если кого-то нет там, где собрались лучшие семейства, начинают гадать: почему? Искать тайные причины? Докапываться до истины, даже если ничего не знают. Рыть землю на пустом месте. А у них место очень даже непустое. Надо ехать. Иначе пойдут толки.

Собрались. Запиской оповестили Александра Христофоровича, который толокся во дворце. Тот кивнул: правильно. Чиркнул в ответ пару строк: не возражает.

На трибунах, возведенных вокруг поля, уже собиралась публика. Все заметные семейства. Кое-кто из дипломатов. Эта вечная графиня Фикельмон. Только приехала, а уже участвует во всех увеселениях! Хочет занять одно из первых мест. Шурка отчего-то не одобрял австрийцев, и сейчас госпожа Бенкендорф поняла причину: слишком быстро вкручиваются в новое общество. Впрочем, как и подобает дочери Елизаветы Хитрово. Мать рождена играть роль. Дочь тоже. Хотя сдержаннее, приличнее, говорит умнее.

Сейчас обе церемонно раскланялись с Лизаветой Андревной. Та ответила учтивым поклоном, проследив за тем, чтобы все ее девки, включая трехлетнюю Софи, сделали глубокий реверанс. Но подходить не стала – много чести.

К ее крайнему неудовольствию, появилось персидское посольство. Только их не хватало! Кизилбашей поселили в Таврическом дворце, где они гуляли по саду, к крайнему удовольствию публики, любопытной не менее москвичей.

Катя затрепетала, как чистокровный скакун. Ее охватил то ли праведный гнев, то ли лихорадочное возбуждение. Хозрев-Мирза только кинул взгляд на трибуны. Не заметил пери, зато уперся глазами в графиню Завадовскую, урожденную Влодек. Теперь эта роскошная дебелая красавица владела его сердцем. Впрочем, говорили, что он раздобыл русский мундир и ездил в нем по борделям. Курам на смех! Что некто Фогль все-таки продал ему на ночь одну из своих дочерей, и та была щедро вознаграждена…

Катя даже топнула ножкой. Она почувствовала себя в положении Демидовой.

– Прекрати, – строго сказала ей мать. – Обещала же: тише воды, ниже травы.

Но по лицу девушки было видно, что она готова закидать соперницу шелухой от орехов. Не то чтобы принц был ей дорог. Но признать себя хуже Завадовской – выше сил.

Тем временем на поле суетились воздухоплаватели: немецкие и наши. Шар выглядел забавно. Как огромный тряпичный мяч в сетке, точно его поймали неводом и прикрутили к корзине, сплетенной из толстых ивовых веток, наподобие деревянного забора. В сущности, шар уже был в воздухе, только канат удерживал его у земли. Корзина боком скребла по траве.

– Сейчас они будут разматывать канат, – пояснила Оленка, которая все заранее прочла в программке.

– Почтительнейше просим желающих из публики присоединиться в корзине к нашему бесстрашному воздухоплавателю, – провозгласил один из распорядителей по-немецки.

– Внутрь, конечно, загонят русского, – обвиняющим тоном заявила Катя.

– Шар поведет отважный барон Оффенберг, командир уланского лейб-гвардии Павловского полка.

Тут у всех открылся рот. Лизавета Андревна знала Оффенберга еще с тех времен, когда муж командовал штабом гвардии. Тогда Федор Петрович был еще капитаном и не разменял обойму генеральских чинов. Теперь генерал-майор браво вышел на середину Марсова поля. Он был в кавалерийском мундире, но с шеей, сильно замотанной шарфом, как у больного младенца. В фуражке вместо уставной шляпы, под которую пододевалась вязаная шапочка, закрывавшая уши. И в английских очках на ремне.

– Это чтобы пыль не попадала в глаза. И ветер, – пояснила Оленка, снова раскрывшая программку.

– А он молодец, – вдруг сказала Катя. – Я видела его у папа. Он тоже контужен. Но преодолел болезнь, стал подниматься на шаре.

– Просим проявить мужество, – не унимался распорядитель. – Шар совсем безопасен. Мы будем удерживать его на канате. Зато вы увидите панораму города лучше, чем с купола Исаакиевского собора.

– Боже! – всплеснула руками Лизавета Андревна. – Они хотят подняться выше Исаакия!

В этот момент к ней храбро подошла графиня Фикельмон и после обычных приветствий поделилась своими рассуждениями:

– Эти люди очень отважны. Но что будет, если мы возьмемся летать? Господь не зря не дал человеку крыльев, вы не находите?

– Пожалуй, – госпожа Бенкендорф не знала, к чему ведет собеседница.

– Мы бежим от своих бед даже на небо только для того, чтобы на земле они упали на нас с новой силой.

– Пожалуй, – повторила Лизавета Андревна. – Вот Оффенберг сбежал на небо от своей контузии.

– Неужели среди стольких собравшихся нет храбрецов? – не унимался распорядитель.

Воспользовавшись тем, что мать отвлеклась на беседу, Катя вызволила свою руку из плена Оленкиных пальцев и скорее побежала, чем, как подобает, пошла, к деревянной лестнице с трибуны. Лизавета Андревна заметила свою азартную дочь, только когда та уже пересекала поле.

– Вы позволяете вашей старшей девочке… – Дарья Федоровна осеклась под тяжелым взглядом госпожи Бенкендорф.

– Мы не запрещаем детям пробовать себя, – отчеканила достойная дама. – Ее дед – казачий полковник. Кровь требует выхода.

– Мой дед – фельдмаршал, – возразила графиня. – А я сама – горячее дитя юга. Но я никогда не разрешила бы моей маленькой Элизалекс подобное развлечение без старших.

– Барон Оффенберг – наш родственник, – соврала Лизавета Андревна, еще не зная, как она близка к истине. – Он присмотрит за Катей. – А что до крови Голенищевых-Кутузовых, – почтенная дама вспомнила о легендарном темпераменте госпожи Хитрово, проистекавшем из легендарного же темперамента ее отца, победителя Наполеона, не пропускавшего ни одной юбки, – то она проявляется в ином.

Госпожа Фикельмон закусила губу.

– В ином ли?

По полю вслед за Катей к шару спешил принц Хозрев-Мирза, на ходу повелевая остальным персам стоять на месте.

– Что ж, барон, – храбро заявила девушка, берясь рукой за один из канатов, удерживавших корзину. – Покатаете влюбленных?

У нее был такой отчаянный вид, что Федор Петрович несколько опешил. А слово «влюбленных» она выплюнула с таким презрением, что не оставалось сомнений: все кончено.

– Только обещайте не целоваться на высоте, – со смешком бросил воздухоплаватель. Он имел в виду, конечно, «с принцем», и тоже, как Лизавета Андревна, не подозревал, как близок к истине. – Кажется, ваша матушка встревожена.

Оффенберг говорил по-немецки. У него был тот южно-германский акцент, который так завораживал Катю с детства у отчима.

– А вы на память стихи знаете? – осведомилась она. – Немецкие?

– Конечно.

– А читаете их в минуты близости?

Федор Петрович так смутился, словно у него в мундире обнаружился непорядок.

– Не суть, – повелительно сообщила Катя и полезла в корзину.

За ней – подошедший принц, на которого девушка глянула хмуро, исподлобья. Хозрев-Мирза хотел ей что-то сказать, но тут шар начали поднимать, помаленьку отпуская канат. Корзину пару раз тряхнуло, и она выровнялась. Катя презрительно скосила глаза на шахзаде. Чуть только оказались выше второго этажа, как юноша перестал смотреть, сполз внутрь, сел на пол, прижался спиной к бортику и начал быстро зеленеть. Никакие уговоры барона, мол, панорама-панорама, не смогли поднять его на ноги.

Сама девушка едва не перегибалась за борт. Оффенберг ее удерживал. Он зажег пламя горелки, которое, как оказалось, подогревает газ в шаре.

– Воздух должен быть горячим, чтобы лететь, – пояснил воздухоплаватель.

– А вы без каната можете?

– Конечно.

– А то, как на привязи.

– Вы сначала поднимитесь выше домов. Храбриться не стоит.

Катя фыркнула, показывая, что высота ее не страшит.

– А с шара можно снаряды кидать?

«Умница», – восхитился барон.

– Управление пока неуверенное, – вслух пожаловался он. – И мишень слишком хорошая. Из пушки ничего не стоит сбить. У нас готовили бригаду, перед самым Бородинским сражением. Но не успели. Да и Бонапарт был артиллерист от Бога. Всех бы потеряли.

– Все равно идея хорошая, – не готова была уступить Катя.

Канат разматывался и разматывался. Вот уже были видны ржавые крыши домов. Город нацелился на них дворами-колодцами.

– Смотрите на реку, – посоветовал Федор Петрович.

Огромное серебристо-серое тело Невы ползло мимо города. Вдалеке виднелся залив, корабли.

– Скоро Кронштадт будет видно, – похвастался Оффенберг.

Справа, из глубины материка, шла туча. Серо-синяя. Барон приложил руку ко лбу. Это движение не укрылось от Кати, она слишком хорошо знала по отчиму, чем для контуженных кончаются такие тучи.

– Начинайте читать стихи, – потребовала девушка.

– Что? – не понял воздухоплаватель. Внезапный порыв ветра уносил слова. Он высунулся из корзины, чтобы показать своим: мол, сматывайте. Те уже и так поняли. Шар начало болтать.

Федор Петрович выпрямился, чувствуя, как мозг в голове встал на место чуть медленнее, отставая от движений тела. Перед глазами на секунду появилась чернота.

– Читайте стихи, – снова потребовала Катя по-немецки.

– «Был у меня товарищ, по милости Небес», – подчинился барон, не осознавая, что делает.

Катя узнала строчки Уланда.

– «Вдруг свистнула картеча…» – передразнила она спутника, и в следующую секунду, держась за веревочные тросы, шатнулась к нему. Ее губы вжались в его рот – никакой нежности. Удар ветра. Но, чтобы он не сомневался, что это не случайность, девушка пошевелила языком. Фу, курит, что ли?

– Вы женаты? – спросила она.

– Нет, – ошалело отозвался барон.

– Я подойду? – и, не дожидаясь ответа, констатировала: – Подойду.

Оффенберг был потрясен. Его рыбья, хоть и очень храбрая, немецкая кровь была не в силах противостоять такому напору.

– Я старше вас лет на двенадцать, – выдавил он. – Меня ваш батюшка живьем съест.

– Не съест.

Барон еще секунду подумал.

– А вы разве не потому это сделали, чтобы досадить принцу?

Барышня фыркнула.

– Какому принцу? Этому, который сейчас вам всю корзину заблюет? – Ее презрению не было границ. – Лучше скажите: голове легче?

Очень даже.

Канат сматывали быстро, опасаясь откровенного шторма, поднимавшегося над домами. Женщины достали зонтики. Первые тяжелые капли ударили о землю, взрыв песок на Марсовом поле.

– При дожде хуже? Лучше?

– Лучше, – выдавил из себя Оффенберг.

– Тогда проводите меня до матери, – голос Кати дрогнул, и Федор Петрович понял, что его бедовая спутница, не испугавшаяся ни высоты, ни качки, опасается трепки от родни.

По полю бежали персы. Они начали вытаскивать своего зеленого, как знамя пророка, принца и дружно причитать.

– А если б я его выронил! – в священном ужасе произнес генерал.

– Ну и выронили бы, – беспечно бросила Катя. – Что было бы?

– Для меня? – Барон быстро глянул на крепость через реку. Желтая на фоне сизого неба Петропавловка выглядела особенно угрожающе.

Они поднялись на трибуну и приблизились к Лизавете Андревне, которая, хоть и стояла прямо, уже издалека напоминала вопросительный знак.

– Маман, – сказала Катя, присев в глубоком реверансе. – Барон Оффенберг делает мне честь, прося моей руки.

Достойная дама перевела глаза на генерала. Тот развел руками.

– Ты хоть об имени у Федора Петровича спросила? – укорила дочь госпожа Бенкендорф.

– Теодор Петер…

– Ульрих Вильгельм, – подсказал ей жених.

– Правда хорошо, что не Христофор? – голос Кати звучал язвительно.

– Обещаю беречь вашу дочь, – быстро сказал барон, вспоминая, что обычно говорят в таких случаях. – Не подвергать ее опасности и всячески защищать.

– Это как получится, – задумчиво молвила Лизавета Андревна, глядя на бредущих по полю персов. – Вам надо переговорить с моим мужем. – Она понимала, что «кизилбашика» не будет, но всего через год ее ждут другие внуки. А она к этому совсем не готова. Давно ли сама бросила рожать? Что нужно думать о свадьбе. Выколачивать из бабушки обещанное приданое. Словом, всякий раз, когда одна беда минует, ступенька окажется преодоленной, открывается новый вид на новые задачи.

«А Фикельмон права, – подумала госпожа Бенкендорф. – Мы бежим на небо, чтобы по возвращении земные тревоги рухнули на нас с новой силой». Сейчас на бедную Лизавету Андревну очередные тревоги упали в прямом смысле с небес.