Текст книги "Покушение в Варшаве"

– Я не могу это так оставить. Демидовы поплатятся.

С большим трудом Оленке удалось удержать сестру дома. Проклятия в адрес злополучной Клавдии вырывались у старшей произвольно, во время самого простого разговора или при складывании спальных чепцов. Она порывалась немедленно нестись и растерзать соперницу.

Что было нелишним, если учесть, что мадемуазель Демидова после мнимого отравления «разлучницы» отправилась домой и написала принцу Хозрев-Мирзе длинное, нежное письмо по-итальянски, раз уж он хорошо знает этот язык, которое и передал подкупленный полицейский из охраны.

По совести сказать, юноша прочел только после того, как ему в глаза бросилось слово «amore», сто раз повторенное в тексте. Но переписка завязалась. При третьем размене почты Лейла и Мейджнун договорились бежать. Что ставило под сомнение миссию персидского наследника в России, но молодая кровь уже бурлила в его жилах. При чем тут война? Чей-то посол? Могущественный северный властелин? Когда целых две птички, глядя на луну, сказали ей: «Не всходи!»

На гулянии в Соколиной роще карета наследника должна была остановиться в укромном месте. Туда подъедет экипаж Демидовой, и… счастью нет преград.

Кроме собственной глупости, конечно. Соколиная роща – чудное местечко, но там полно зрителей. Запряженные одной лошадью фаэтоны движутся по кругу нарочито медленно, их верх открыт именно для того, чтобы дама могла продемонстрировать красоту и богатство туалета. Дорожная карета сразу бросилась бы в глаза.

Кроме того, принц не мог ускользнуть ни от своих вельмож, ни от бдительных полицейских. Хорошо хоть жандармы намеревались отлучиться – все ли и куда именно, пока неясно. Хозрев-Мирзе нужны были сообщники, и он открылся хабибу, наиболее остро негодовавшему против русских, а также астрологу Менухиму, который предпочитал держаться шахзаде с тех пор, как понял, что тот не погибнет.

Врач обещал приготовить и подсыпать в гранатовый шербет сонную траву – белену – в нужной пропорции. А также угостить им и полицейских, пристрастившихся к напитку за время «квартирования» персов у генерал-губернатора. Для верности зелье было подмешано и в харасанский табак, которым, переломив себя, кизилбаши снабжали охрану, что развязывало им руки и позволяло выскальзывать из дома наместника столицы в неурочные часы. Принцу бы заподозрить доктора – уж больно тот уверенно действовал, – но все догадки молодость оставляет на потом.

Хабиб поддержал идею побега – с девушками или без – не важно. А Менухим через того же подкупленного полицейского узнал, что родные Кати готовятся к отъезду. Дальше следовало лишь назначить «похищение» Клавдии на день, когда вторая пери покидала столицу. Если бы Демидова только знала!

В роковое утро персы выехали на прогулку. Их вельможи спали, в экипаже был один принц, но слугам хватало и его распоряжений: они не родились для того, чтобы спорить. Тем временем рыдван Лизаветы Андревны, напротив, двинулся из Москвы в сторону Твери, за ней – еще пара закрытых возов с прислугой и самыми нужными вещами, ведь порядочные люди не путешествуют налегке. Все девочки находились возле нее, как цыплята вокруг наседки.

Недалеко от Подсолнечной горы «поезд» Бенкендорфов должны были взять под охрану несколько жандармов. Остальные, убедившись, что все в порядке, возвращались в Москву караулить персов. По просьбе Лизаветы Андревны они не конвоировали экипаж от самого дома, чтобы не привлекать ротозеев и не обращать внимания на отъезд – фактически бегство. Угрозы бабушки Бибиковой казались достойной даме исполнимыми.

Катя продолжала негодовать. Даже безопасность сестер не примирила ее с происходящим:

– Бежим! Как воры!

Жорж намеревался проститься с мачехой и сестрами, препоручая их жандармской команде.

Тем временем похищение в Сокольниках состоялось без особых приключений. Принц сделал мадемуазель Демидовой честь, подобрав ее у искусственного пруда посреди подобия английского парка: кругом шумели березы, островки молодых лиственниц были оттенены кленами и кустами бузины. У кромки воды прохаживалась Клавдия. Как вспугнутая птичка, она вскочила на подножку подъехавшей кареты, и шахзаде втащил ее внутрь. Конечно, зеваки издалека наблюдали эту сцену, но они были безобидными гуляющими, и все прошло, как по маслу.

Собственный экипаж Демидовой с горничной на борту тут же удалился, как только слуги перегрузили два увесистых саквояжа с вещами хозяйки. Дело казалось сделанным. Клавдия могла выдохнуть. Ей и в голову не пришло заподозрить худое, когда карета кружными путями, минуя заставы, выехала из города и устремилась к Подсолнечной горе.

После ухабов и рытвин, ведь кружили они по задам чужих огородов, экипаж выехал на широкое шоссе и вскоре нагнал беззащитную дорожную карету госпожи Бенкендорф. Только тут Клавдия прозрела. Ее возлюбленный, с которым она целовалась, когда не подскакивала от тряски, хотел увезти с собой и вторую «невесту». Более того, раз Демидова бежала сама, ее родные ничего не получили. А Бибиковым принц приготовил баснословные подарки, позаимствовав их из посольских даров русскому императору. Два чепрака, шитых бриллиантами. Шали, в которые можно было с головой завернуть трех девиц. Китайские лаковые коробки, инкрустированные слоновой костью. Резные столики из черного дерева. Индийский муслин.

Все это молчаливые слуги-персы выгрузили на пыльную дорогу, прямо перед остановившейся каретой Лизаветы Андревны.

– Мама, кто это? – с любопытством осведомились младшие дочери, таращась в окно.

– Дикари, – отрезала достойная дама.

– А что они делают?

– Покупают Катьку.

Такого отзыва родной матери Катерина пережить уже не могла. Она вышла из экипажа, сознавая тяжесть каждого своего шага.

Радостный Хозрев-Мирза кинулся ей навстречу, но был остановлен увесистой пощечиной. В окне его кареты Катя заметила Клавдию. Это переполнило чашу. Она рывком открыла дверь и, не обращая внимания на жалобы принца, обеими руками вцепилась мадемуазель Демидовой в волосы.

– Сестер моих травить! Ах ты дрянь! – Наша королевна выволокла несчастную соперницу на улицу и начала возить по утрамбованному грунту.

Минуту назад Клавдия кричала по-итальянски, стараясь заставить принца отказаться от идеи захватить с собой еще и Бибикову. Теперь она верещала на родном наречии. Бросившийся было спасать возлюбленную, юноша получил от Кати локтем в нос и сел на дорогу. Случайно вышло. Но персидские слуги приняли произошедшее за нападение на шахзаде и поспешили на помощь, угрожающе схватившись за кинжалы под поясами-шалями.

Лизавета Андревна закричала и выскочила вон спасать жар-птицу. Оленка, никогда не оставлявшая сестру одну, какие бы «куншты», как выражался отец, та ни выкидывала, тоже ринулась в бой. За ней девятилетняя Аня, наклонив голову, как маленький бычок. Кузина Мари, даром что весь путь полулежала на руках у тетки, не заставила себя ждать. Как же? Аня на два года младше, а кулаками машет! Она точно забыла, что дочь рассудительной и спокойной матери, зато наследие храбрецов – отца и дяди – явилось во всей красе. Маша вступила в бой и укусила первого же попавшегося перса за руку, нимало не заботясь о том, что «воспитанные девочки так не делают». Очень даже делают, когда их сестер бьют!

Не усидели в повозках и горничные. Началась свалка, в которой бабы показали бородачам, как это запирать жен по гаремам. Кулаки мелькали, сатин трещал. Над дорогой летали муслиновые покрывала. Чепраки были втоптаны в пыль.

К счастью, из-за ближайшего холма показались жандармы. Жорж гнал что есть мочи. Еще зеленая рожь в поле расступалась перед ним – картина, достойная кисти баталиста. Мало кто понял, что по дороге, чуть сбоку от жандармов, поспевают вслед на принцем очнувшиеся персидские вельможи во главе с храбрым Махмуд-Мирзой. А уже на хвосте у них московская полиция.

Поняв, что дочерям ничто не грозит, Лизавета Андревна первая подала сигнал к отступлению и, придерживая разорванный рукав, побрела к своей карете.

Куча-мала на дороге начала распадаться. Жандармы теснили и скручивали персидских слуг. Хозрев-Мирза был потрясен. Он никак не ожидал, что его «бегство» случится, так сказать, при полном зале зрителей. Шахзаде окружили персидские вельможи, их самих – столичные полицейские. Кизилбаши не знали, укорять ли им собственного принца за легкомыслие или рычать на русских в форме.

На удачу, Жорж был не без Александера, а тот, энергично употребляя глаголы, заставил своих друзей-персов уняться.

– Кажется, мы избежали большой беды, – сказал Джеймс спутнику.

Тот подошел к двери дорожного рыдвана и приветствовал госпожу Бенкендорф поклоном.

– Вот команда, которая сопроводит вас, – произнес юноша, после чего скосил глаза на растрепанных и поцарапанных сестер Бибиковых, которые спешно садились во вторую карету, где горничные готовы были помочь им переодеться, ведь платья Кати и Оленки пострадали. – После такого поедете ли? Может, лучше остаться?

Лизавета Андревна покачала головой.

– Нет уж, мы лучше домой. Жорж, голубчик, когда тебя ждать в Питере?

– Да. Когда вас ждать? – Оленка вышла из импровизированной кареты-гардеробной, но через другую дверь. Крошечка-Хаврошечка. В одно ухо корове впрыгнула, из другого выпрыгнула, уже пригожая и в новом наряде. – Так когда?

От матери не укрылся взгляд, которым дочь одарила сводного брата.

– Как только эти бандиты тронутся, – он кивнул в сторону персов. – Я ведь к ним привязан.

«Слава богу, что так, – подумала госпожа Бенкендорф. – В Питере жених. Авось как-нибудь…» Однако на Оленку было непохоже бросать слова и взгляды на ветер.

– Надо доставить мадемуазель Демидову домой, – распорядился Жорж полицейскими. – Все молчком. И так скандалище будет.

– Уверен, мы избежали худшего, – повторил полковник Александер, дав персам знак грузить своего принца обратно в карету и ехать за полицейскими к Москве. – Если бы шахзаде сбежал домой, посольство объявили бы неудавшимся, и волей-неволей кизилбашам пришлось бы воевать. Чего они не хотят. – Он сощурился. – Думаю, в этом и была цель. Я бы присмотрелся к хабибу. Он явно докладывается не одному мне. Вероятно, Кеннеди. Большие деньги или большие посулы.

Жорж кивнул. Он и сам смекал примерно то же самое, но вынужден был предупредить полковника:

– Мы еще ничего не избежали.

– Похищение Демидовой может вызвать у черни желание отомстить?

Юноша покачал головой.

– Москвы не знаете. Демидова – не Бибикова. Кому она нужна? Нам преследований госпожи Бенкендорф надо бояться. Старуха ведь грозилась послать холопов. Не хотелось бы еще одной драки. Теперь между жандармами и толпой дворовых.

Полковник выдохнул.

– Поедемте в гостиницу. Там расскажу. Я ведь тоже не в кулак трубил. – Набрался русских выражений! – Не будет ни холопов, ни преследований, ни драки с жандармами. – И чуть помедлив, добавил: – Их уже остановили.

* * *

В отеле «Лион» Жорж и Александер растянулись на кроватях, предварительно заказав у хозяина по шайке горячей воды.

– Ну и денек!

– Рассказывайте, – подтолкнул юноша. – Что вам удалось?

Джеймс сложил руки на груди, как если бы держал что-то тяжелое, и невинным голосом сообщил, что вчера, пока приятель бегал в семью «блудного папаши», он – настоящий джентльмен – отправился к графине Татьяне Борисовне Потемкиной, известной благотворительнице, с которой познакомился у Урусовых, и умолил помочь. Выслать своих холопов удержать слуг Бибиковой, буде бабушка их отправит вслед бывшей невестке и внучкам.

– Что за женщина! – восхищался полковник. – В жизни не встречал такой красоты. Гибкий стан, узкое лицо, южные очи, высокий чистый лоб…

Жорж поднялся на локте. Впервые он видел, чтобы англичанин впал в подобную экзальтацию.

– Я сыграл на неприязни между лагерями знати. Помните, вы мне рассказывали? Природная и аристократия? – продолжал шпион. – Она тут же согласилась. Вошла в положение. И послала своих дворовых разбираться. Так что новая знать посадит старую в лужу.

Полковник торжествовал.

– Она урожденная Трубецкая, – флегматично бросил Жорж. – Ей незачем кому-то что-то доказывать. Тем более путем драки.

Александер сел на кровати.

– Так зачем же она…

Жорж заржал.

– Вся Москва знает, что Татьяна Борисовна добра и никому не может отказать, когда ее просят. Вы попросили. Честно открыли карты. Вот она и помогла. А может, вы ей понравились.

Хорошо бы!

Полковник сам не чаял от себя такого восторга. К моменту встречи он уже насмотрелся на московских дам. Некоторые его очаровывали. Некоторые – совсем татарки. Словом, здесь можно было найти подругу на любой вкус. И даже предмет для поклонения. Такой, как графиня Потемкина, с узким лицом-кинжалом и горящими, как уголь, глазами.

Ей не шли ни корсеты, ни чепцы с рюшами. Ее бы в келью аскета. Она если и рождена воспламенять, то только религиозные страсти. Полковник живо вообразил эту даму среди фанатичек Екатерины Медичи во время Варфоломеевской ночи. Такие не только призывают убивать во имя веры, но и сами могут заколоть в порыве страсти. Религиозной, конечно.

В Персии они становятся бродячими прорицательницами. Не моются, носят лохмотья. Как менады, подпоясываются змеиными шкурами. Жалуются, что их не принимают в клан дервишей и, вопреки всему, исполняют крутящиеся танцы.

Каково же было удивление полковника, когда он узнал, что на всю Первопрестольную не найти женщины более доброй, мягкой и робкой, чем Потемкина. Этот контраст совершенно сбил его с толку. И Джеймс воспылал желанием объяснить красавице, кто она такая на самом деле. Может, не знает? Может, боится? А бояться себя не стоит. Надо пойти навстречу своим тайным страстям и овладеть ими.

Татьяне Борисовне представили его на званом вечере у Урусовых и сразу отвели в сторону. Что указывало на ее высокий статус – долго маячить перед взором таких лиц не положено. Но полковник продолжал пожирать глазами это совершенство. Очень высокая, стройная и вся какая-то соразмерная, она была одета по внезапно нагрянувшим холодам в алую бархатную накидку на белом горностае, имевшую вид не то кардинальской, не то королевской мантии.

Ее беспокоил неотвязный взгляд англичанина, но из чувства приличия Татьяна Борисовна сделала вид, будто не ощущает его. И это оказалось так заметно, что за столом рыжая леди Дисборо даже сказала соседу, что величавая гостья сидит на половине стула, лишь бы не отодвинуться от них.

В этот момент графине Потемкиной надоело шушуканье, и она обернулась к англичанам:

– Алексей Петрович прислал мне несколько ахалцихских жеребцов, чтобы улучшить породу моих лошадей в деревне. Но они нервные и прыгливые, сами боятся кобыл и не входят к ним в стойла, хоть цветами пол усыпай. Я слышала, англичане большие знатоки лошадей. А вы, полковник, к тому же много лет провели на Востоке. Может быть, разъясните мне, убогой, что делать? Ермолов писал, что у него они всех кобыл перепортили. Что же у меня не так?

Она почти смеялась, прекрасно зная, что ее репутация белее горностаевого подбоя мантии, и никто не посмеет подумать дурного.

– Почту за честь. – Александер встал и поклонился. – Ахалцихские лошади потому так хороши, что более тысячи лет не смешивались ни с какой другой породой. Возможно, вам не стоит разбавлять кровь своих коней, а выписать себе ахалцихских же кобыл. Тогда вы окажетесь владелицей небывалой в здешнем краю породы.

Татьяна Борисовна благосклонно кивнула.

– Мне нравится идея. Но что, как и со своими они не пожелают знаться?

– Большого секрета тут нет, – улыбнулся Джеймс. – Как нет на Востоке великих коневодов. Выгоните жеребцов и кобыл в поле, на луг. Они привыкли жить и бегать на воле. Европейский уход их пока только портит.

«В том смысле, что сами разберутся», – этого Александер не сказал вслух.

Татьяна Борисовна снова кивнула.

– А вы, полковник, любите все дикое, – сказала она. – Естественное в своей основе. Как же вы вернетесь на родину?

Джеймс отлично ее понял. Хотя другие гости сочли, что графиня обнаруживает неприязнь к Англии. Дурной тон.

– Там есть парки, мадам, – со всей учтивостью отозвался собеседник. – Ландшафтные парки. В остальной Европе их принято называть «английскими».

– Причесанная природа? – переспросила графиня и перевела взгляд на пышную Софи Урусову. – Да, природу можно причесать и завить. Но от этого она не перестанет быть собой.

«Какая дама! – восхищался Александер. – Все сказала без единого лишнего слова».

– Мы предпочитаем говорить: «воспитанная природа».

– Я слышала, дикарям на новых землях ваши миссионеры вручают Библию. Но как же они смогут понять смысл Благой Вести, если английский учат под кнутом? – Графиня подняла с колен небольшую книжицу Евангелия, с которой не расставалась даже в гостях.

«А вот и Варфоломеевская ночь!» – отметил про себя Александер, разом пожелав быть не то протестантом, растерзанным на ее глазах, не то темнокожим рабом на плантациях, если, конечно, пороть графиня будет лично.

В конце вечера Татьяна Борисовна сделала ему знак подойти и, склонившись со своей необозримой высоты к уху полковника, очень тихо, ровно и спокойно произнесла:

– Я замужем. Это непреодолимое препятствие для ваших взглядов. Но если вам понадобится помощь, самая неожиданная, о которой вы не сможете попросить даже соотечественников, обращайтесь.

Какая ему может понадобиться помощь? В чем?

– Мой муж – предводитель московского дворянства, – сказала она, подтверждая свои слова ласковым кивком головы. – Мы что-нибудь придумаем.

Джеймс не думал, что прибегнет к помощи Потемкиной хоть когда-нибудь. Потому что его в жизни так благосклонно и тихо не отшивали. И вот вчера он стоял на коленях в модном кабинете графини, среди ковров, медных курительниц, кресел красного дерева и турецкого оружия, которым была увешана вся стена. И молил, нет, не о взаимном чувстве, не об уступке ухаживаниям. О помощи! Как она и предсказывала.

– Вы одна можете остановить это безумие. – Полковник поерзал. Во всей Европе преклоняют одно колено. Но в Персии он привык – оба. К тому же Татьяна Борисовна – святая. Перед ней можно стоять только так. – Пошлите своих холопов задержать слуг бабушки Бибиковой. Бедная госпожа Бенкендорф вынуждена была почти бежать из города с дочерьми.

– Если произойдет потасовка между ними и жандармами, дело будет выглядеть так, будто московская знать проявляет неповиновение, – задумчиво сказала Потемкина. – А если между собой, то это никого не касается.

– Если будут задеты еще и персы… Город их и так едва терпит.

– О боже! – Графиня взялась рукой за голову, догадавшись, что народ может закидать посольство кизилбашей камнями. Потом всмотрелась в лицо просителя.

– Откровенность за помощь. Скажите, кто-нибудь из ваших соотечественников, может быть из чинов посольства, пытается возмутить чернь?

Александер низко опустил голову.

– Умоляю, не спрашивайте.

– Значит, да, – кивнула графиня. – Когда встретите этих людей, передайте им, что они безумцы. Ступайте.

– Вы поможете? – Надежда была призрачной. С какой стати ей вмешиваться? Но она обещала. – Пошлете людей?

Татьяна Борисовна мягко поджала губы в подобие улыбки, взяла со стола Евангелие, прижала к солнечному сплетению и кивнула.

– Конечно. Можете задержаться и поехать вместе с ними. Но не пытайтесь командовать. Они не знают ни французского, ни персидского.

– Я начал учить русский, – проронил полковник.

Ему ответили только смешком.

Жорж зря потешался над товарищем. В эту ночь за полковником пришли, вызвав камешком в окно. Александер вернулся только под утро.

– Не спрашивайте меня, где я был. Не спрашивайте, с кем. Благородный человек не ответит на эти вопросы.

Жорж и не спрашивал. Сам выболтает.

– Мы читали Евангелие, и оно нас увлекло… – По лицу шпиона растеклось мечтательное выражение. Потом полковник стал серьезен и безутешен. – Вряд ли мы когда-нибудь еще свидимся. Какая женщина, друг мой! Какая женщина!

Глава 25. Милый дом

Дорога на Пулавы

Весь обратный путь императора одолевало раздражение. Особенно его возмутил прощальный бал в Варшаве, где все дамы оделись в национальные цвета – белые платья с малиновой отделкой. Походило на вызов. Часть манкировала торжеством.

– По меньшей мере это невежливо. А там… – государь махал рукой: мол, все он понимает, и миссия с коронацией оказалась неудачной, но ничего поделать нельзя.

Император то злился на себя и на брата, чей характер только провоцировал недовольство. То называл либеральное устройство Польши преждевременным, а барбосьи повадки Константина – единственным, что может удержать аристократию в узде. Утешало только царящее благополучие. Кроткое правление Ангела внесло покой в жизнь непоследовательного, бунташного народа…

В одной коляске император, привычно опередив свиту, ехал по исправленным дорогам, доверившись людям, которые сбегались на станции приветствовать его с таким же энтузиазмом, как в России. Ничто не предвещало грядущих страшных событий. Кроме одного происшествия.

К полудню прибыли на последнюю станцию перед границей, в Пулавы. Здесь неподалеку возвышалось великолепное поместье Чарторыйских, где покойный император Александр из дружбы к князю Адаму часто останавливался на пути в Варшаву и обратно. На сей раз ночлег не предусматривался. Никс терпеть не мог все семейство. Знал о тайных королевских амбициях Адама. Как и о том, что его мамаша, старая карга Изабелла, давала в Пулавах прибежище оппозиционерам и интриганам, создав нечто вроде Провинциальной ложи ордена Недовольных.

– Хорош бы я был посреди этого собрания! – пылил государь.

Тем не менее на станцию явился некий господин во фраке и отрекомендовался управляющим княгини, пригласив от ее имени императора отдохнуть в замке.

Это показалось странным.

– Такое чувство, что меня намеренно оскорбляют, – сказал царь, выслав «управляющего» на улицу. – Что за вольный способ приглашения собственного монарха в гости? Или я ей не монарх?

Бенкендорфа терзали другие подозрения. После провалившегося покушения на коронации он оставался на взводе.

– Кто нам подтвердит, что этот человек действительно послан Изабеллой? Где хотя бы письмо от нее? Дорогой нас зарежут, и концов не видать.

– Фрачник, – император выплюнул последнее слово с особенным презрением. Он страдал всеми страхами человека, привыкшего к форме, перед непонятным статским платьем. – Мог бы хоть дворянский мундир надеть. Тогда ясно. А так…

Они с детства учились считывать форму не хуже формулярного списка. В таком-то чине, там-то и там-то сражался, столько раз ранен. А тут – глухо.

Не так глухо, как кажется его величеству.

– Я бы не доверял, – буркнул Александр Христофорович. – Синий фрак. Шерсть недорогая, только воротник бархатный. Такие носят профессора в университетах. Управляющий, вор по определению, давно скопил бы на целый бархатный сюртук. Сапоги по английской моде, короткие. Для города. Тут грязь, и подойдут болотные. Гетры. Хотя и не путешественник. Не запачканные. Ехал за нами в карете? Может, прямо из Варшавы? Шляпа-боливар – любит революции в Латинских Америках? Или просто мода. Волосы длинные. Ну, какой управляющий отпустит такие космы? Перед господами стоять надо опрятным. Опять же шотландский плед через плечо – сейчас жарко, зачем он его носит? Брат-масон?

Никс восхитился умением своего главы безопасности расшифровывать увиденное. Он-то сам дальше круглых очков, олицетворявших либерализм, был несилен.

– Нельзя ему доверять, – решили оба, и государь отказал гостю.

Покатили дальше. Недалеко от Пулав следовало пересечь на лодке Вислу. Император сел. Поплыли.

– Что там за скопище на другой стороне?

Если учесть, что охрана, как всегда, не поспевала, вопрос непраздный.

– Куча народа, сир. А вон в стороне и ваша коляска. Лодка застыла посредине реки.

– Вы мне с самой Варшавы чего-то недоговариваете, – император поднял на Бенкендорфа испытующий взгляд. – Чарторыйские замешаны в покушении?

Александр Христофорович кивнул.

«А Потоцкие? А ваш сын?» – этого Никс не спросил, но на его лице ясно изобразилось понимание.

Что было ответить?

– Думаете, эти люди нападут на нас?

Бенкендорф прищурился, разглядывая толпу.

– Это любопытные. Не вижу зачинщиков.

«Как вы их угадываете?»

– Причаливаем, – распорядился император.

Чуть только нос лодки втянули на берег и спутники вышли, подавшаяся к ним толпа расступилась, пропуская княгиню Чарторыйскую. Вся в черном, в кружевной наколке на голове, в перчатках, она произвела на Никса впечатление ведьмы из сказки.

– Ваше величество, – прошамкала Изабелла, – вы окажете мне честь, если с дороги отправитесь в мой дом и, подобно вашему венценосному брату, переночуете у нас по дороге в свои владения.

«В свои владения»? Он не ослышался?

– Мадам, вы, вероятно, обмолвились, – учтивость еще не изменила государю. – Здесь кругом мои владения. Завоеванные кровью моих подданных. – Он все больше распалялся. – Не хотите признать меня своим королем, признавайте царем победивших вас соседей.

Старуха заулыбалась беззубым ртом. Толпа между тем обступала их все плотнее: каждый хотел слышать разговор сильных мира сего. Агрессивных намерений не было. Но скопище людей само по себе раздражало Бенкендорфа.

– Сир, скорее, – прошептал он одними губами.

– К сожалению, мадам, я вынужден спешить.

Эти слова не смутили Чарторыйскую.

– А я вынуждена настаивать, – храбро не согласилась она. – Раз вы называете себя моим королем, окажите самому влиятельному дому в этой земле честь отужинать с нами. Наша любовь к особе монарха так велика, что мы готовы взять его в мирный плен своего преклонения…

Вот тут бы Ангел растаял. Сделал вид, что очень тронут выражением чувств польской знати, позволил бы отвести себя в окружении народа в замок. На заклание – оба спутника это уже понимали. Им грозили едва не в открытую. Еще в форме приглашения, но уже намекая на плен.

– Что за наглость! – все-таки Никс не выдержал. Не желая демонстрировать особую вежливость, он нахлобучил шляпу, которую до сих пор держал в руках, и за оба конца натянул ее на уши. – Что вы позволяете себе? Если ваши роды вольно обходились со своими королями, то я не только ваш король.

Княгиня отступила на шаг и обратилась к толпе:

– Что и следовало доказать. Вы слышали? Наши монархи уважали законы и права знатных родов. – Потом повернулась к императору и заявила: – Вы унизили меня в глазах местной шляхты, моих клиентов и соседей. Я этого не забуду.

Бенкендорф подал знак подкатить коляску поближе, раз толпа мешает им идти. Никс молча поклонился и вскочил в экипаж.

До самого Седлица спутники не могли отделаться от неприятного чувства.

– Я что, убегаю? – Раздражению государя не было предела.

– Мы еще легко отделались, – проворчал Александр Христофорович. – В юности я несколько раз бывал в Польше. Такие, как Чарторыйская, имеют сотни приживалов, влияют на общественное мнение. Говоря о нас дурно, она действительно может и будет вредить.

Оба подавленно молчали.

– Даже если бы нас убили… – проронил Николай, – через пару часов прибыла бы моя охрана. А через день армия…

– Изабелла стара, – протянул Бенкендорф. – Ей и жить-то осталось… Думаю, месть со стороны русских ее уже не волнует. Лишь бы забрать с собой на тот свет врага.

* * *

Петербург

Дома Шурка устроил скандал. Катю заперли. Впервые в жизни он кричал и стучал кулаком по столу. Назвал падчерицу «персидской княжной» – кстати, так и прилипло. А когда Лизавета Андревна попыталась его по-свойски унять, шикнул на нее так, что она села от удивления.

– Простофиль! – вопил отец на жену, забывая окончания русских слов. – Ждешь, чтобы она в подоле нам кизилбашика принесла! Я государственный человек! Надо мной все будут смеяться!

– Уймись. – Лизавета Андревна взяла себя в руки и встала. – Вот, оказывается, что тебя беспокоит.

Бенкендорфу стало стыдно.

– Я все делаю для твоих родных, – попытался оправдаться он.

Но казачку криком не перешибешь.

– Ничего не случилось, – констатировала она. – И твоя, и ее честь целы. Чего не могу сказать о своей. Опять загулял?

Вали все на его старую голову!

– Так, малость, – признался муж.

Жена махнула на него полотенцем или какой-то тряпкой. Где она, приличная дама, только брала эту дрянь в хозяйских-то покоях?

– Видеть твою рожу не могу.

– Мать, я по мелочи, – попытался примириться он.

– Не о тебе сейчас речь, – отрезала Лизавета Андревна. Все-таки в их паре она была главной. Он так, пристяжной. – Жорж нам очень помог. И принца приструнил, и девок из Москвы вывез. Машу чуть не отравили.

Этой радости Шурка еще не знал.

– Которую?

– Племянницу нашу.

– Кто?

– Демидова. Ревнивая стерва.

Получат они у него теперь новые контракты от казны!

Шурка подошел в жене сбоку, пытаясь приобнять. Лизавета Андревна сразу не далась: так бы и расцарапала наглую усатую физиономию.

– Значит, Жорж был на высоте?

Она помедлила.

– Твой сын… очень постарался. Без него я бы вообще потеряла голову. Не думала, что скажу, но я рада, что он есть. Как будто ты сам дома. – Госпожа Бенкендорф снова опустилась на диван. – Даже Катьку мог унять.

Муж сел рядом с ней.

– Воспитали мы принцессу, – протянул он. – Завистливая к сестре и глупая. Выдам вот за первого встречного.

– Где б теперь такого встречного сыскать? – завздыхала Лизавета Андревна. Ей хотелось тоже поместиться рядом с ним и склониться головой к голове. Но она одергивала себя: и так от рук отбился. По совести, добрая женщина давно не сердилась: такой уж он, разобьется, все для них сделает, но иногда его заносит…

– За первого встречного, – тяжело повторил Шурка. – Молись, чтобы не было чего-нибудь такого, о чем мы с тобой по простоте душевной не знаем. Этому первому встречному тоже ведь что-то придется врать. И врать не тебе. – Тут он был прав: врать предстоит ему, как и искать кандидатуру. Шурка всегда принимал на себя удар. Защищал их. – Вам сейчас надлежит уехать из столицы. Хоть в Фаль. Пока посольство тут. А я разберусь.

* * *

10 августа персы вступили в Зимний дворец. Их ждали с таким нетерпением, точно в Петербург явились не люди, а дикие звери, которым позволили встать на задние лапы, ходить, говорить и дарить подарки[102]102
  Среди даров персидского двора были: большой алмаз Шах (88,7 карата), 20 древних манускриптов, в числе которых важное место занимала рукопись поэмы Абулькасима Фирдоуси «Шахнаме», а кроме того, два кашемировых ковра, жемчужное ожерелье для императрицы, сабля для наследника и украшения для великих княжон.


[Закрыть]. Но стража в любой момент была готова обратить против них оружие, стоит только им зарычать.

Двор показал себя во всем великолепии. Сотни дам в абсолютно «русских» платьях с тренами. Камергеры при шпагах и с ключами на задних карманах. Дипломатический корпус в шитых золотом мундирах. А кроме них, такая туча разодетого народа: в лентах, при орденах, в гладких белых или ажурных чулках Министерства иностранных дел, в туфлях, чьи подошвы были приспособлены для того, чтобы ступать по коврам и мраморным лестницам…