Текст книги "Покушение в Варшаве"

«Прозрел!» – фыркнула Долли.

«Да, я тысячу раз говорил, что недоволен нынешней войной, которую ваш двор ведет в Турции с явной целью захватить Константинополь. Я называл Наварин[95]95
  Наваринское сражение 8 октября 1827 г. В Наваринской бухте на юге Греции объединенный Русско-англо-французский флот разгромил турецко-египетскую эскадру, что облегчило положение восставших греков и фактически послужило прологом к Русско-турецкой войне 1828–1829 гг.


[Закрыть] катастрофой не для турок, а для англичан, хотя мы и победили османский флот». Дарья Христофоровна все еще оставалась достаточно русской, чтобы про себя, не вслух, но с явной обидой отметить: «Победили мы!»

«Но если Польша в нынешних обстоятельствах, – заявлял Георг, – выпадет из рук России, – то мое несчастное королевство просто не удержит ответственности за столь огромные территории. От Тегерана до Стамбула и Варшавы все станут взирать на Лондон с надеждой и требовать помощи. Денег. А их нет. Военных корпусов. А их не хватает».

Очень доходчиво. Кажется, король понимал ситуацию яснее его министров.

«Я хочу только одного, – взывал он, – ваша страна должна контролировать земли, за которые взяла ответственность. Иначе все равновесие сил в Европе рухнет как карточный домик. Герцог Веллингтон, человек военный, и видит только военную сторону проблемы. Для него важно любой ценой одержать победу. Не скажу, что мне это не льстит. Однако в нынешних обстоятельствах слишком много проглотить и значит проиграть».

Княгиня не могла не удивиться. Как? Этот беспутный прожигатель жизни, которому всегда и на все было наплевать, который тянул деньги на любовниц с парламента и шел от скандала к скандалу с гордо поднятой головой, как иные идут от победы к победе, вдруг проявил осторожность и благоразумие, столь несвойственные британскому кабинету в последнее время? «Еще раз говорю вам, – просил король, – контролируйте то, что удерживаете. Иначе оно грузом упадет на чужую шею и может перешибить хребет даже самой богатой и могущественной империи мира».

Это он о себе. Во многом справедливо. Но не стоит откровенно бахвалиться в письме к чужой подданной. Что же на выходе? Веллингтон играет против нас давно и решил втолкнуть в общий котел еще и Польшу. Или воспользоваться кризисом, если таковой представится. А представится он на коронации, как Долли и предупреждала брата после разговора с Меттернихом.

* * *

Москва

У кого еще англичанин может просить помощи, если не у соотечественника?

Рассказать все Жоржу, чтобы он потом написал донесение папаше? Так уронить свой кабинет лицом в грязь полковник не мог. Да и способны ли русские с их примитивной вертикальной системой, упирающейся в царскую задницу, понять иную, более изощренную форму правления?

Поэтому Александер визитировал свою старую приятельницу леди Дисборо, вернее дом княгини Урусовой. В ранний час пожилая дама гуляла по саду, а вот англичанка сидела в полукруглой комнате, выходившей на цветущие кусты жасмина, и шила по канве в ожидании чая. Она приняла гостя, обещав, что хозяйка вот-вот придет на веранду.

– Какие красивые тут дома, – сказала она Джеймсу. – И виды совсем сельские. Вон там крестьяне обкашивают лужок. Не странно ли, что Москва зовется «второй столицей»?

– Первой, – машинально поправил полковник. – Они покинули ее, чтобы жить по-европейски, но только здесь чувствуют себя дома.

– О! – вздохнула леди Дисборо. – Им еще так много учиться! Но минутами мне кажется, что я с наслаждением осталась бы сидеть на этой веранде до конца своих дней. Если бы это только была Англия! – спохватилась она.

– Дорогая, – полковник спешил уладить дело, пока никого нет рядом. – Я умоляю вас об услуге. Вы можете написать нашему послу в Петербурге сэру Хейтсбери?

– Да, конечно, – кивнула та, еще не понимая, в чем, собственно, состоит услуга.

Александер встал перед госпожой посланницей на колени.

– И попросить отозвать вашего брата из Москвы. Немедленно.

Собеседница всполошилась.

– А в чем дело? Чем вам не угодил мой дорогой брат? Нет, безусловно, Хейтсбери исполнит мою просьбу. Я так помогала ему, когда его супруга болела. Все посольские приемы были на мне. Я дружна с императорской четой, меня ценят. Но я хотела бы знать…

Полковник взял ее руку, ту, что с иголкой, и горячо поцеловал.

– Умоляю, не спрашивайте. Просто доверьтесь. Я не могу рассказать, не имею права. Но ваш брат, по неопытности, конечно, а не со зла, делает вещи, которых не следовало бы делать…

На лице леди Дисборо застыло непонимание

– Вам нравится этот сельский пейзаж? – вздохнул Александер. – Настоящая пастораль, не правда ли? Хотите, чтобы он украсился живописно разбросанными трупами?

Бедняжка испугалась.

– Нашими? Англичанам что-то угрожает? Я подозревала, что Москва – слишком дикий для проживания иностранцев город.

– Нет, – покачал головой полковник. – Успокойтесь. Нам ничто не грозит. Но, – он покусал губы, – ваш брат делает нечто такое, после чего всякое пребывание здесь британских подданных встанет под вопрос. Если русское правительство окажется осведомлено… Вплоть до разрыва дипломатических отношений.

Дама прижала пальцы ко лбу.

– Из-за этой глупой фрейлины?

«Да при чем тут фрейлина?» – чуть не сорвался Джеймс. Но взял себя в руки.

– Сделаете? Я буду вашим вечным должником. Рабом до скончания века.

Леди Дисборо глянула в темные глаза полковника и медленно, как бы через силу кивнула.

– Вы не шутите, – проговорила она. – Дела настолько плохи?

Он молчал.

– Тогда надо торопиться, – дама отложила канву. – Но письмо отсюда потащится медленно. Пока-то он подумает, пока ответит…

– Не беспокойтесь. У меня есть курьеры, – отозвался Джеймс. – Вернее, я могу ими воспользоваться. Они покрывают расстояние за полтора дня.

– Но так ездят только…

– Жандармы? – усмехнулся Александер. – Оставьте свои догадки при себе. Просто напишите письмо.

– Что за игру вы затеяли? – Леди Дисборо встала и удалилась к себе. Полковник знал, что через несколько минут она спустится с конвертом в руках.

* * *

Варшава

Княгиня Ливен настолько привыкла чувствовать себя в безопасности, что встала с дивана и, несмотря на собственные предупреждения Апраксиной быть поосторожнее, вышла из покоев, направляясь к Бенкендорфу. Письмо она держала в руке. Несколько комнат по анфиладе до лестницы и там в полубельведер, который занимал Александр Христофорович.

Как вдруг на площадке между двумя пролетами перед ней возникло человек пять крепких с виду парней в красных с золотом лакейских кафтанах. Они держались локоть к локтю и преграждали даме дорогу, точно и не обязаны были отступить-поклониться столь знатной особе. Один из них, самый крайний справа, держал в руках деревянную трость с костяным набалдашником и постукивал ею по ладони.

«Вот будет номер, если меня отдуют палкой!» – подумала Долли. В ней проснулся веселый азарт, который она не чувствовала лет десять.

– Поиграем в догонялки! – княгиня подобрала юбки, сбросила с ног туфли. Слава богу, без лент! И понеслась сломя голову обратно. Лакеи за ней. Тот, с тростью, впереди всех.

«Долли! Долли!» – подбадривала себя женщина. Она свернула в чужую анфиладу, попутно хлопнув преследователям в нос дверью. «Диванчик вам под ноги!»

Перескакивая через пуфы и тяжело дыша, храбрая дама вбежала, сама не разбирая дороги и распугивая камер-фрау, прямо в покои августейшей четы. Дверь, дверь, дверь. Ой, что-то очень не туда!

Гардеробная. Государь стоял у зеркала. Явление запыхавшейся, красной от бега и всклокоченной княгини застало его врасплох. Он был в одной белой рубашке и чулках. Лакей подвязывал ему галстук.

Сначала Никс оказался очень смущен. Потом не менее разгневан.

– Как вы осмелились?

Не в силах произнести ни слова, Дарья Христофоровна сунула ему листок. Здесь бы ей и упасть, как гонцу после Марафонской битвы. Но за княгиней в те же двери вломились преследователи, а уже на их плечах посланные Бенкендорфом жандармы.

И те, и другие запоздало опомнились. Император сжал кулаки и надвинулся на них. Его грозная фигура хоть кого заставила бы трепетать.

– Вон! – заорал он так, что у Долли заложило уши. – Как вы посмели?! Охрана!

Охрана набежала откуда-то извне. Сам ведь приказывал: никаких часовых в личных покоях. Цветной водоворот кружился у Долли перед глазами. Всех арестовали и вывели. Сама княгиня сидела на полу и жалко моргала.

Никс потребовал у лакея панталоны и, сердито глядя на нее, облачался. Потом протянул даме руку.

– Княгиня, вам прощается многое… – он сделал нарочито потрясенное лицо, – но не такое!

Дарья Христофоровна уже перевела дух и смогла объяснить смысл принесенного ею письма. Правда, не тот факт, что за нею гоняются лакеи Чарторыйского.

Император позвонил в колокольчик и велел звать Бенкендорфа.

Тот явился почти сразу, готовый отчитать сестру, но государь не дал ему напуститься на Доротею, а с порога потребовал комментариев к прочитанному.

– Все, как мы и предполагали, – спокойно сообщил Александр Христофорович. – У князя Адама связи в Англии. Ему сообщили о тайном письме короля моей сестре. Он постарался перехватить, поскольку служит интересам Веллингтона. А к эксцессам во время коронации мы готовы.

Так просто! Долли чуть не задохнулась от возмущения. Даже у нее родился миллион вопросов. Тем более они должны были появиться у императора. Но мужчины, опросив княгиню, предпочли остаться наедине.

– Друг мой, – сказал государь, когда дверь за Ливен закрылась. – Зачем вы устроили все это представление?

По его знаку Бенкендорф позволил себе сесть на крайне неудобный, жесткий готический стул с высокой, «стрельчатой» спинкой. А император вернулся к зеркалу, заключенному в резную раму с «розой», как у собора, и стал дергать шеей, осаживая чрезмерно тугой воротничок.

– Я должен был показать сестре, кто действительно станет ее защищать, если что-то случится, – проронил Александр Христофорович. Ему казалось важным сохранить Долли такой, какой она до сих пор была: без посторонних, мешающих службе интересов. Для этого он попросил Апраксину разыграть испуг и мнимую попытку похищения письма лорда Грея, которое его же люди перехватили и положили на стол.

– Но вы знали, что в конверте? – уточнил Никс.

Бенкендорф кивнул.

– Откуда?

«Обижаете», – было написано на лице у начальника III отделения. Ему совсем не понравилась беседа Долли с князем Чарторыйским. Вернее, то, что сестра сразу не прибежала рассказывать ему все услышанное. Промедлила. А его информаторша – та самая компаньонка – к несчастью, была отвлечена от разговора жалобами старухи Изабеллы. Он хотел, чтобы Долли при виде лакеев, переодетых в ливреи Чарторыйских, испытала страх и недоверие к князю Адаму. Правда, появление беглянки во внутренних покоях государя было совершенно неожиданным.

– Не делайте так больше, – с укоризной сказал Никс. – Ведь я мог быть не в гардеробной, а… с женой.

Да, очень неловко вышло.

– Долли – большая девочка, – заверил шеф жандармов.

Мужчины засмеялись, но через секунду Александр Христофорович добавил:

– Я приношу свои искренние извинения. Больше такого не повторится.

Глава 21. Мстители

Москва

Пока Джеймс ждал, к нему поднялась княгиня Урусова. Она была в утренней белой шали, уже не новой, судя по истертым краям, и повязанной несколько криво. В ночном чепце, съехавшем на один глаз, в садовых рукавицах из грубого льна и в просмоленном переднике. В руках почтенная Екатерина Павловна держала секатор.

– Этот куст терна давно пора было обкорнать! – заявила храбрая садовница. – Да и выкорчевать. Засох совсем, а иголки на сажень торчат! – Она победно бросила чугунный инструмент на стол, слегка задев пяльцы леди Дисборо, и радостно приветствовала Джеймса. – У вас любят природу. Я думаю, если вон там у забора воткнуть клен, как бы невзначай, получится отличный уголок английского парка, что скажете?

Клен она предлагала посадить между двумя кустами крыжовника.

Полковник заверил, что именно так и следует поступить.

– Ну, пойду отмою руки дегтярным мылом, и все за стол, – скомандовала княгиня. – Пирожки с повидлом ждать не будут.

Это она называет утренним чаем: подкрепиться как следует, чтобы до пяти не хотелось есть. А там снова пирожки, шаньги, коврижки или московские калачи – хоть в окошко помечи – по форме висячий замок, обсыпанный сахарной пудрой.

«Что стало бы со всеми этими жизнерадостными обжорами, восхваляющими Англию, если бы они действительно попали на остров и довольствовались морковным пудингом. Или супом из бычьих хвостов?» – думал Джеймс. Он не переносил родной кухни и не стал бы есть овсянку даже с горстью сушеных яблок.

– Остуда для пирогов хуже, чем для влюбленных! – послышался голос удаляющейся княгини Урусовой.

Тут доложили о прибытии князя Голицына. Генерал-губернатор, не церемонясь, прошел прямо на веранду, ожидая найти там хозяйку, и был несказанно удивлен, даже сконфужен, застав Джеймса, как если бы полковник посетил одну из княжон.

– А где же добрейшая Екатерина Павловна? – приветствовал он гостя.

– Будет с минуты на минуту, только помоет руки.

Конфузливость в лице князя усилилась. Только тут гость осознал, что его связывают с княгиней, а не с ее дочерьми, и чуть не расхохотался.

– Вы у нас надолго? – осведомился князь. – Скоро ли в дорогу?

Такое энергичное указание на дверь смутило Джеймса. Ему говорили, что москвичи гостеприимны.

– Я слышал, что вы часто навещаете персов?

– Это мои знакомые по Тебризу, – отозвался полковник. – Здесь они в чужой стране.

«Вы тоже», – прочел он на лице генерал-губернатора.

– Один совет, молодой человек, – Голицын поморщился. – Посольство прибыло, так сказать, в щекотливых обстоятельствах. Нехорошо, если люди свяжут персов с британцами. У нас отдельные сношения с вашей державой, отдельные с Персией.

Яснее не скажешь. Мы подозреваем вас в подстрекательстве к убийству нашего посла и не хотим видеть англичан рядом с теми, кто так провинился. А вы сами лучше бы убирались подобру-поздорову.

Несмотря на весь свой благородный европейский вид и самые изысканные манеры, князь мыслил, как все русские: не верил иностранцам и подозревал их во всех смертных грехах.

Александер, со своей стороны, поклонился.

– Если мои визиты неугодны, вам стоит только сказать. Ведь вы – принимающая сторона. Но позвольте и мне один совет: я не единственный англичанин, который посещает ваших гостей.

Вошла хозяйка и по русской традиции троекратно облобызалась с князем.

– А я к вам с приглашением. От кузины. Марья Алексеевна зовет. Просила непременно быть. Сегодня вечером. Приедут Салтыковы, Бибиковы, Толстые, Волконские, ну, словом, все наши. Надобно, чтобы и вы пожаловали. Без вас как?

Урусова обещала.

– Да где же леди Дисборо. Уже и стол накрыт.

Джеймс вышел в сад. Из открытого окна к его ногам упал моток шерсти. Видимо, ничего тяжелее дама не нашла. Полковник поднял глаза.

– Я не хотела передавать вам письмо при остальных, – приглушенным голосом сообщила приятельница. Ее лицо было хорошо видно в окне второго этажа. Одной рукой она сбросила конверт, другой смахнула лепестки цветущих яблонь, которые надуло ветром. – Вы дали слово, что не втянули меня во что-то ужасное.

* * *

Теперь полковнику предстояло убедить Жоржа отправить курьера в Петербург, а это не получится, если не поделиться с ним частью информации. Кроме того, следовало узнать, о чем эти баре станут шептаться в своем кругу.

Вернувшись в гостиницу, Александер заявил с порога:

– Нам нужен вестовой до Северной столицы. Пишите отцу, что хотите. Но персов тут больше держать нельзя. Даст Бог, ваша знать их не зарежет.

Молодой человек похлопал глазами и потребовал объяснений. Джеймс, конечно, раскрыл не все карты, но сообразительный Жорж понял, зачем ехать именно в британское посольство.

– Так это не наша знать, а ваш кабинет, – фыркнул он.

– Без разницы. Курьер будет?

Кто бы сомневался.

– Такая мутная каша заваривается, – пожаловался Джеймс, – что никаких концов не найти. Кому выгодно, тот спрячется, а мы останемся с погромом на руках.

Жорж понимал, что они с «ведомым» фактически машут кулаками, зажмурив глаза. Но если их открыть – все равно тьма кромешная.

– Я сам не знаю, где и что. Но кишками чувствую: вот-вот сорвется. Вы понимаете, Жорж, что сейчас за жизнь этих бородатых красавцев отвечаем только мы с вами?

– Давайте конверт.

– Да, вот еще что. – Александер без восторга расстался с письмом. – Сегодня у этой Сивиллы, графини Толстой, съезд. Только очень знатные особы. Что будут обсуждать – неведомо. Как бы узнать?

Юноша почесал длинный, как у отца, нос.

– Нас с вами, конечно, не звали, – съязвил он. – Но есть у меня две хорошенькие особы на примете, которые могут поехать к бабушке Бибиковой, а уже оттуда…

– Великолепно! Только вы их предупредите.

Жорж ушел. Без полковника, конечно. Ему еще требовалось договориться с жандармской командой, охранявшей персов, об отправке курьера. Так что в Пречистенском дворце, у своих, он очутился только после обеда. Если бы его встретила хозяйка, немедленно бы усадила за стол, который не беда и заново сервировать. Но вышла Катя. Оленка после вчерашнего пряталась.

Они протанцевали три танца подряд, что уже о многом говорило. И Жорж имел неосторожность пожимать пальцы партнерши в перчатке, касаться носом ее развившегося светлого локона, вдыхать исходивший от мадемуазель Бибиковой такой теплый домашний запах, будто в кружку молока насыпали малины.

– Вы точно решили выходить замуж?

Она промолчала.

– Скажите прямо «мне мил жених», и я отстану.

Оленка вскинула на него глаза с быстро закипавшими слезами.

– Да пусть бы он лучше Кате достался!

Жорж покусал губу.

– Я поговорю с отцом.

– Ой, не надо! – переполошилась девушка. – Если папа доставит удовольствие, я за медведя в лесу выйду.

Жорж с трудом мог ее понять. Но где уж? Она и сама себя не понимала.

– Может, стоит подумать о своем удовольствии?

Оленка взглянула на него, как на святотатца.

– Если не нравится Белосельский, может, хоть я нравлюсь? – осмелился Жорж.

Это было ошибкой. Партнерша сразу же прервала танец, даже не доводя тур до конца, и, бросив руку кавалера, отошла к матери.

– Для нее такие переходы слишком резки, – пояснила сегодня Катя. – Вы, как в манеже, с места в карьер. Она предпочла бы долгое ухаживание.

«А этот жених ухаживал?» – возмутился Жорж. Только раззявил кошелек, так ему сразу девицу на блюде! Вызову. Только вернусь в Петербург.

– Катя, – сказал юноша вслух. – Я сейчас не за тем пришел. Вы сегодня можете поехать к бабушке?

– К Екатерине Александровне? – удивилась девушка. – А зачем?

– Затем, чтобы набиться с ней к графине Толстой на званый вечер.

– А зачем? – повторила барышня.

– Чтобы слушать, слушать и слушать все, что там будут говорить. А потом рассказать мне.

– Боже, как ты похож на папа! – поразилась Катя. – Это к слову.

Она не стала задавать еще целую гору вопросов. Ее интересовал только один.

– А что я за это получу?

– Жениха, – не задумываясь, ляпнул Жорж. – Эй, я шутил! – крикнул он ей уже в спину, потому что барышня отправилась во внутренние комнаты собираться.

«Где я ей жениха-то искать стану?» – раскаивался юноша.

В дверь осторожно выглянула Оленка.

– Вы вправду тогда спросили?

Он порывисто обернулся. Что за чудо-девушка! Говорит, как будто из души в душу.

– Я не шутил.

Оленка кивнула и неловко заулыбалась:

– Вы мне совсем небезразличны. Совсем, – и побежала вслед за сестрой.

* * *

Вена

С каждым днем Францу становилось все хуже. Камердинер Гастон не отходил от постели хозяина. Эрцгерцогиня Мария-Луиза являлась так часто, как только могла, и просиживала у кровати сына целые часы. Она больше не выясняла с ним отношений. Не упрекала. Только меняла компрессы на лбу и вся обратилась в испуганную заботливую мать.

– Подумать только, – сказал как-то Меттерних, посетивший принцессу в Шенбрунне и не допущенный к ней, потому что у Франца начался новый приступ кашля, а мать держала под его подбородком серебряный таз, куда юноша сплевывал мокроту. – Подумать только, она годами не вспоминала о его существовании, чтобы превратиться в сиделку?

Стоявшие рядом с Клеменсом министры не поняли, что он шутит, и воздали по заслугам самоотверженности принцессы. Им даже в голову не приходило, что в отношении эрцгерцогини возможны цинизм, двусмысленность, неуважение.

– И вокруг этого живого мешка кашля сошлись интересы нескольких монархий! – продолжал канцлер. – Интересы тайной дипломатии, эмиссары, поездки отсюда до Варшавы, Брюсселя, Парижа и Лондона. А уж как боится Петербург – словами не описать. И что же? Бедный герцог умирает не от пули, не от кинжала, не от яда и уж, конечно, не в бою. Чахотка свела его в гроб!

– Он пока жив, – подал голос кто-то из прибывших министров, тоже стоявших у двери в спальню больного.

– Ха! – фыркнул Меттерних. – Кто-то хочет сказать, что его высочество готов сесть верхом и возглавить армию?

Министры переглянулись.

– Покойный царь Александр был прав, – продолжал канцлер. – Чтобы сегодня стоять во главе государства, требуется не только ум и образование, но и железное здоровье. – Он развел руками, будто говоря: сами видите.

Его поведение многим бросилось в глаза, тем более что именно этот человек предлагал использовать герцога Рейхштадтского в целях имперской политики. Не странно ли?

Но Клеменс никогда не прощал измены, а таковой считал негодность материала для тех задач, к которым он этот материал предназначил. Иными словами, бедный принц был виноват, заболев чахоткой, эрцгерцогиня – не попытавшись усовестить сына: обязанность Габсбургов, пока живут, двигаются, ползают, дышат, служить пользе империи. Последнюю Меттерних придирчиво определял сам, не допуская всерьез к делу даже императора, деда Франца. А уж его недалекую дочь или слабогрудого внука – тем более.

Из комнаты вышел лейб-медик, покачал головой.

– Неужели надежды нет? Следует послать за его величеством?

– Не настолько плохо, – заверил врач. – Герцог еще поборется.

– Два дня? – бросил Меттерних.

Негодование лейб-медика не произвело на него никакого впечатления.

– Года два, я думаю, – отрезал тот. – Перед нами обострение хронической чахотки. Пик кризиса пройдет. Если его высочеству позволят отправиться с матерью в Италию, лечиться там… Возможно, срок отодвинется еще больше. Есть случаи, когда болезнь вовсе отступала. Ведь у принца она на нервной почве. Связана с впечатлениями детства. И сейчас, при приезде матери, вспыхнула не случайно.

– Да-да, – закивали вокруг. – Говорят, они сильно повздорили. Герцог кричал. Принцесса плакала. Но теперь, когда она сумела оправдаться перед сыном, между ними царят самые теплые отношения. Если Мария-Луиза заберет его в Италию…

– Минуточку, – снова подал голос канцлер. – Какая Италия? У герцога есть обязательства перед австрийской монархией, которые удерживают его в Вене. Пока.

А завтра могут направить в Варшаву, Брюссель или даже Париж. Этого Клеменс не сказал. Но раз уж кризис минует и его высочеству суждено встать, он снова попадает в число стойких оловянных солдатиков и снова обретает ценность на игровой доске.

– Так он поправится?

– Вы бессердечный человек, – молвил врач.

– Мои жены с вами бы не согласились, – бросил Клеменс.

«Вы уморили двух первых жен, а заодно и мать, – подумал лейб-медик. – И уморите этого мальчика. Замучите, как дети мучают пойманного птенца ненужными ласками и играми».

Меттерниху не было никакого дела до мнения окружающих. Какое счастье, что он даже не улавливает импульсов, испускаемых их бедными мозгами величиной с грецкий орех! В противном случае невозможно было бы избавиться от головной боли. «О, Долли, Долли, где ты?»

Ночью Клеменсу приснился страшный сон. В зеркале появилась его покойная мать, старая княгиня. Она держала за руку Франца и, медленно отступая в глубину, уводила с собой. Но вдруг запнулась. На мгновение выпустила пальцы жертвы. И юноша рванулся обратно. К раме. Зашелся кашлем, забрызгал стекло. Он протягивал Меттерниху руку, чтобы выбраться. Но канцлер застыл, наблюдая за происходящим и не двигаясь с места.

Клеменс проснулся в поту. Мелания рядом неуютно заворочалась. Какое роскошное, какое никчемное тело!

Итак, герцог выживет. Игра продолжается, и надо успеть выбросить эту козырную карту на стол. Кто-то должен получить неудобство – поляки, бельгийцы, французы, англичане, русские… Кто угодно. Главное, не передержать.

* * *

Москва

Конечно, Лизавета Андревна отпустила дочерей к бабушке.

– И мы поедем, – потребовали младшие Аня, Маша и Соня. – Нам тоже дома скучно. Почему нельзя с сестрами?

Госпожа Бенкендорф покачала головой.

– Они Бибиковы, а вы нет. Екатерина Александровна вам не бабушка.

– А кто бабушка, кто бабушка? – Аня обняла ноги матери. – И разве плохо, что мы Бенкендорф?

– В Петербурге хорошо, – вздохнула Лизавета Андревна. – А в Москве не очень. Вы же видите: я тоже не еду.

Аня в свои десять понимала куда больше, чем можно было предположить.

– Ты же сама рассказывала, как отец спас Кремль от взрыва, когда французы там все заминировали. Ведь он же накормил Москву, когда Наполеон ушел! Почему они теперь так?

Мать похлопала девочку по плечу.

– Он терпит. И нам грешно восставать. Что Бог дает, то и ладно.

– А я терпеть не буду! – Аня топнула ногой. Чем-то она очень напоминала Катю. – Мы немки или русские?

– Вы русские немки, – вздохнула достойная дама. – Отец вернется, у него и спросите. А сейчас отпустите сестер.

– Ну? Что он тебе сказал? – Катя схватила Оленку за руку, чуть только они оказались в карете.

Та отмахнулась.

– Горько все это. Ну, насчет сестер. Мы, значит, годимся, а наши родные нет?

– Что он тебе сказал? – повторила Катя, голосом выделяя каждую букву в словах. – Не увиливай.

– Сказал, что не любит шутить.

Катя взвизгнула от восторга и прижала сжатые кулачки к губам. На ее взгляд, роман развивался по всем канонам.

– Вот бы он твоего жениха вызвал!

– Лучше бы он вызвал твоего Хозрев-Мирзу! – Оленка не любила никого впускать в свою святая святых и предпочитала отмалчиваться.

Бабушка собрала у себя не меньше двух дюжин родственниц. Далеко не всех взяли к Марье Алексеевне. Катя легко набилась. Она умела подольститься к старухе и везде таскала за собой младшую сестру.

Графиня Толстая обитала недалеко от Арбата на Никитской улице. Ее особняк, как и все московские, едва проглядывал сквозь листву из глубины двора. Он был невысок. Карета подкатила к аркаде, отмечавшей вход. Под каждым полукружьем горел фонарь в слюдяных стеклах. Оленка обожала, когда вот так, летом, лампы светятся сквозь ветки – нечто волшебное. Зная ее страсть, Катя дала ей полюбоваться. Не такая уж она бесчувственная, как все говорят.

Марья Алексеевна принимала в Оттоманской гостиной, так в доме именовали большую комнату с мебелью, затянутой желтой шелковой тканью с восточными орнаментами. В горках стояли турецкие чашечки, привезенные мужем графини из походов против Порты. Имелись другие диковины вроде коллекции ятаганов на коврах или низких резных столиков, инкрустированных перламутром, которые теперь служили для закусок.

Сама хозяйка дома, как царица, восседала в кресле, утвердив ноги на пунцовом пуфе. Гости разместились вокруг на диванах. По правую руку от нее генерал-губернатор, кузен князь Голицын. Рядом с ним супруга Татьяна Васильевна, урожденная Васильчикова, дама с лицом умным и настороженным. Она держала за руку красавицу Зинаиду Волконскую. От них полукругом сидели Апраксины, Вяземские, Стрешневы, Гагарины, Салтыковы, штук пять Голицыных обоего пола, Долгоруковы, Рюмины, Оболенские. Второе крыло составляли Зиновьевы, Измайловы, Солнцевы-Засекины, Лопухины. Остальных Катя не знала, но тоже люди почтенные, при лентах и в летах. Одной из последних прибыла Урусова с девицами. За ней тащились тетки Татищевы.

Молодое поколение, не в пример балам и гуляньям, жалось за спинками диванов, нарочно отодвинутых от стен, чтобы дать всем уместиться.

– Мы редко бываем в своем кругу, – властно прогремела хозяйка. – Еще реже обсуждаем что-то. Но тут беда так беда.

Все разом заговорили, и Катя поняла, что имя бедного посла Грибоедова поминают чересчур часто.

– Терпением нас Бог не обидел. Однако всему есть предел, – провозгласила графиня Марья. – Не можем мы красной ковровой дорожкой выстилаться под ноги убийцам.

– Мадам, мадам, – генерал-губернатор поднял руку в предостерегающем жесте, – но государь ясно приказал…

– Государь теперь в Варшаве, – оборвала его бабушка Бибикова. И Катя даже подивилась, какой у той зычный, не терпящий возражений голос. – Полонезы танцует.

Снова взрыв возмущенных голосов. Для чего ему ляхи? Своих нет?

– Даст Бог, и у него глаза откроются, – заявила еще одна влиятельная старуха, Архарова.

Да кто из них не влиятелен – в своем семействе и вокруг него?

– Чего раскричались? – цыкнула она на собравшихся. – Из-за кого шум подняли? Из-за поганца, щелкопера Грибоедова? Кто ему родня? Дурново да Корсаковы.

– Не скажите, – зашумели другие. – Через Римских-Корсаковых он нас всех касается. – И Татищевых, и Толстых, и Урусовых. И Румянцевых, ну то мелочь.

– И вы за него горой? – насмешливо бросила Архарова. – Особенно после того, как он на всю Москву пасквиль в стихах сочинил. «Горе от большого ума» называется. Вот ему горе через гордость и строптивость приключилось. Да он вас же, Марья Алексеевна, первую припечатал…

Толстая легонько ударила ладонью по колену. Она была отменно нехороша собой, но верховодила другими с уверенной легкостью семейного маршала. Одного движения хватило, чтобы гости замолчали.

– Не то важно, что он был щелкопер и мальчишка отвратного поведения, – провозгласила она. – А то, что один из нас. Можем ли мы случившееся так просто оставить?

Опять галдеж. Но только до звучного окрика генерал-губернатора:

– На службе всегда голову клали. И знатные в первом ряду. Сколько московские дома в минувшую войну схоронили? – Дмитрий Васильевич взял за руку жену, ибо именно они не встретили 16-летнего сына Ванечку. – Какая разница, военная служба или дипломатическая в чужом краю? Грибоедов был генерал и ко всему готов.

– Тут дело не в его гибели, – вмешалась Зинаида Волконская, – а в том, что эта гибель принимается за пустяк. Как если бы ничего и не было. Мы должны улыбаться убийцам, видеть их на балах, в театре и даже не вправе закрыть перед ними дверь. На что сие похоже? От нас требуют невозможного самоотречения.

– Но государь просил, – начал было Голицын.

Его перекричали.

– Государь далече. Не до нас ему! Не до Москвы! Польская корона и шапка Мономаха на одной голове не держатся.

– Господа, господа, – взывал генерал-губернатор. – Что я слышу?

– Напрасно мы тогда Романовых выбрали!

– Да какие теперь Романовы? Готторпы. Взгромоздился на шею Карл Иванович. Не знаем, как и крутиться, чтобы слез!

– Если после Смуты на соборе выбрали монархию, то теперь знатнейшие могут иначе решить. В пользу келейного правления, без царя. Своим кругом.