Текст книги "Покушение в Варшаве"

– К дядьке Василию, это тот, что вас бил, приходили. Ночью. Дали десять рублей серебром.

Больно жирно.

– Кто приходил-то? – Жорж готов был стукнуть ее головой об печку.

– Квартальный. А с ним другой иностранец.

– Почему знаешь?

– Он все слова перевирает. Нас, говорит, бичами засекут, если не сделаем.

– Nice bitch? – переспросил Джеймс. – О тебе говорил? Nice bitch?

Девка закивала.

– Хорошенькая сука. – Жорж и без перевода понял. – Выходит, по-английски ругался.

– Но ведь был и квартальный надзиратель.

– Заплатили.

Почувствовав, что нападавшие отвлеклись, девица вывернулась из рук Жоржа и побежала к двери. Оба кавалера ринулись за ней, выпали из дверей в речной садок, подняли тучу брызг, взбаламутили воду, что возмутило московских красавиц больше, чем их собственное явление.

Беглянка ловко поднырнула под заграждения и поплыла прочь. Только хвостиком вильнула! Гнаться за русалкой не имело смысла.

– Я все-таки думаю, что это ваши люди, – Александер тяжело дышал.

«А я думаю, что ваши», – не остался в долгу Жорж.

* * *

Варшава

Долли несколько раз видела князя Адама в садах Виланува – еще одной роскошной королевской резиденции. Сколько их у поляков? Монархов нет, а замки стоят. Здесь как бы невзначай собиралась вся местная знать подышать воздухом и чинно пройтись по дорожкам вокруг фонтанов.

Чарторыйский на прогулке под руку с матерью, огибая газон, на первом кругу поклонился Дарье Христофоровне. Та приняла это за знак, и уже при втором сближении глубоко присела, разметав кружева платья по гравию дорожки.

В третий раз они осмелились подойти друг к другу и церемонно представили спутников. Князь – великую Изабеллу. Госпожа посольша – какую-то здешнюю графиню, исполнявшую роль ее компаньонки.

– Я полагал, что ваша миссия в Лондоне, – поддел Чарторыйский.

– Миссия да, – ничуть не смутилась Доротея. – А мне любопытно было посмотреть на коронацию.

– Как вам Варшава?

Ничего не значащие любезности. Гости должны говорить приятное, сравнивать здешнюю столицу с маленьким Парижем, хотя и близко нет. Невыгодно отзываться о Вене и Берлине. Помянуть широту жизни здешних аристократов в их роскошных резиденциях… Тут глаза принято закатить к небу, а потом фыркнуть, вскользь бросив, что в немецких замках царит убожество, все ложки посчитаны, все передники изо льна. Узость, скудость, еды в обрез. На свечах метки, сколько воска должно прогореть за каждый час. Бюргерство. Третье сословие. Стертые, но еще крепкие башмаки. А на фронтонах домов призыв, начертанный невидимыми буквами: по одежке протягивай ножки.

Всего этого каскада любезностей, замешанных не столько на похвалах здешних обычаев, сколько на ругани соседей, должно было хватить, чтобы купить сердца собеседников. Но Ливен была немкой и считала, что это в Польше не тянут по одежке ножки. Это здесь за роскошью не добротность и сытость, а нищета. Поэтому княгиня сообщила Адаму о дурных тротуарах с выбоинами – карета проваливается. И об освещении – один фонарь на две улицы. И о дамских туалетах. За чьей печкой ткали то, что здесь зовут лионским шелком? Какая домашняя девка ломала глаза над брабантскими кружевами?

Ее суждения оскорбили старую Изабеллу. Но насмешили Адама. Его мать хотела было отчитать наглую особу. Разве та не знает, что настоящие вельможи сохранились только в Польше? Но сын взял пылавшую негодованием родительницу за руку и крепко сжал: помолчите. Затем он подтолкнул ее к безымянной графине и отпустил в самостоятельное плавание вокруг мраморного бассейна. А сам предложил Ливен руку.

– Нам есть о чем поговорить, вы не находите?

Та кивнула. Сближение произошло быстрее и глаже, чем Долли ожидала, и вскоре она поняла почему.

– Мои друзья в Лондоне утверждают, что вы в самых добрых отношениях с домом Ротшильдов?[94]94
  Ротшильды – банкирский дом, который основал в XVIII в. Меер Амшель Ротшильд, разбогатевший в Гессене. В тот момент обладал отделениями в Англии «Натан Ротшильд и сыновья» и во Франции «Банк Ротшильда».


[Закрыть]

– Скорее с самим Натаном, – улыбнулась собеседница. – А кто ваши друзья?

Она не соглашалась, но и не отрицала: удерживала нить интереса натянутой и в то же время сама требовала сведений.

– Лорд Абердин, например. Лорд Эллингейм.

Круг понятен. Ближайшие присные Веллингтона. Но назвать самого премьер-министра было бы преувеличением.

– Как вы понимаете, это не мой круг друзей, – сообщила Дарья Христофоровна. – Теперь она отступала, как в танце, давая возможность собеседнику наступать и тем самым обнаруживать еще какие-то сведения.

– Не ваш, – согласился Адам. – Но у нас с вами могут быть общие интересы.

– Какие?

Чарторыйский задумался.

– Например, указать дому Ротшильдов новые места для расширения дела. Здесь много их соплеменников. Но лавка средневекового ростовщика не чета банковской конторе.

– Пока царь крайне недружелюбно смотрит на кредиты из этого источника, – отозвалась дама. – А Польша – часть его империи. Для него взять у Ротшильдов – все равно что занять денег у сатаны. – Оба засмеялись. – Во всяком случае, у Англии. Он не понимает разницы или делает вид, будто не понимает. Покойный Ангел слишком увяз в займах у союзников. Отдавать было трудно.

Адам проигнорировал намек. Да, начало английским кредитам положил он сам. Да, платить пришлось кровью. Но он-то тут при чем? Когда войны коалиции закончились, Чарторыйский давно был не у дел.

– А если царя не будет? – спросил князь.

Долли даже поперхнулась.

– Ну, не в прямом смысле слова, – поторопился успокоить ее собеседник. – Не вообще. А над нами, над поляками. Пусть царствует себе в Петербурге. А Варшава примет другие условия игры.

– Это невозможно, – заявила Ливен, раздумывая о том, какой циничный и дерзкий человек стоит перед ней. Ни установления Венского конгресса, ни личная дружба с покойным царем его не останавливали. И он преспокойно говорит о подобных вещах с ней, женой русского посла в Лондоне, сестрой начальника III отделения!

– А что вы можете мне сделать? – ответил Адам на ее невысказанные мысли. – Вы ведь и сами знаете, есть силы влиятельнее монархов. К одной из них я принадлежу по рождению. Я не о семье и не о магнатерии. Об ордене. Другую силу мы с вами сейчас обсуждаем. Деньги. Золото правит миром. Не булат, не благородные порывы. И то, и другое покупается. – Адам помолчал, а потом добил княгиню: – Вы спрашиваете себя сейчас, что я получу?

Верно. Дарья Христофоровна уже несколько минут ломала голову над вопросом: с какой точки зрения ей может быть выгодно продвижение Ротшильдов в Польшу?

– Думаю, ваш друг Натан не останется в долгу. Его благодарность будет ощутимой.

– Благодарность за что? – Ливен все еще не улавливала логики собеседника.

– Вы подтвердите мои добрые намерения, потому что ваши друзья пока не являются моими. – Чарторыйский улыбнулся. – Уверьте, что на меня в польских делах можно положиться. Политика идет за деньгами, не наоборот. Вы сообщите, что скоро Ротшильды могли бы плотно заняться делами в Варшаве, Вильне, Полоцке, Гродно. Условия станут так же благоприятны, как до разделов. Но для этого нам нужно только чуть-чуть помочь. О, мы все сделаем сами, но благожелательное невмешательство, дружеские статьи в прессе, покровительство наших эмигрантов, рассказ о том, что они не «наполеоновские прихвостни», а герои, воевавшие за независимость. Такие же, например, как греки. Ведь английское общество сочувствует грекам?

Долли кивнула. С тех пор как лорд Байрон умер среди восставших, только и слышно, что об усатых храбрецах, расторгающих оковы.

– Все эти ахи-вздохи покупаются за деньги и прокладывают путь еще большим деньгам, – сказал Адам. – Когда Россия начнет терять нас, Англии следует всей силой продемонстрировать угрозу, чтобы русские поняли: в случае подавления мятежа, дела так не оставят. Для этого на политиков должны влиять те, кто дает им деньги.

Долли молчала, сознавая справедливость слов собеседника.

– Вы слишком умны, чтобы не догадаться, чем закончится такое противостояние и в чем ваша выгода, – продолжал убеждать ее князь. – Вот почему я не боюсь говорить с вами. Напротив, прошу содействия. Мои друзья в Лондоне еще долго станут раздумывать, прежде чем на что-то решиться. Банкиры проворнее, ибо чувствуют, что хорошие барыши можно делать там, где скоро будет жарко. Но не в самый момент пожара, а сразу после него: когда хозяева на пепелище начнут распродавать обугленную мебель, чтобы выжить, и в конце концов продадут само пепелище. Ваше дело – заверить Ротшильдов, что вскоре в Польше начнется пекло.

Долли понимала, что сейчас ей надо сказать: «да». А потом подумать. Крепко подумать над услышанным, прежде чем писать Натану или, напротив, нестись к брату и бить во все колокола. Чего хочет она сама? Князь Адам приглашает к самостоятельной игре. Не вечно же княгиня будет прикована к мужу, с которым их связывают лишь формальности. Не вечно – к царской семье, это путь родителей и брата, но «мадам посол» давно оторвалась от дома. И не вечно – к России, от жизни в которой отвыкла.

Чарторыйский с удовольствием наблюдал за ее размышлениями, хотя Долли не проронила ни слова и сохраняла непроницаемое лицо. Однако Адам слыл опытным дипломатом и умел читать под маской.

– Мы договорились, – констатировал он. – А теперь позвольте мне идти утешать мою матушку, которой вы нанесли слишком чувствительный афронт.

Долли скосила глаза и увидела, как старая княгиня Изабелла до сих пор на чем свет стоит бранит ее ни в чем не повинную компаньонку. А та не смеет перед ней рта раскрыть.

Глава 20. Адское варево

Москва

Бал в Дворянском собрании – это морок лент, батиста и перьев. Это дорогие уборы с россыпью бриллиантов на лбах у дам. Если даже купчихи позволяли себе жемчуг в несколько рядов, то что же благородные люди?

– У вас алмазы дешевы? – осведомился Джеймс.

Жорж пожал плечами. На его жалованье даже перстенька не купить.

– Как везде.

– Тогда почему же их так много?

Снова недоуменный жест.

– Кому дорого, кому нет. Зато вас с вашими эполетами принимают за иностранного генерала.

Действительно, за полковником из зала в зал следовала толпа любопытных. На него глазели и норовили потрогать пальцем. Ну, уж к этому на Востоке он привык.

Из-за тысяч свечей воздух раскалился, как в пустыне. Фиалки и розаны на платьях быстро опустили головки. Навощенный пол сиял, как стекло.

– Частным лицам очень редко позволяют финансировать подобные балы, – сообщил Жорж своему спутнику. – Дворянство второй столицы должно само, из своих средств обеспечивать торжества. А тот факт, что графиня Толстая раскошелилась, о многом говорит.

– Например?

– Дуракам о том, что ее семейство в большой чести при дворе. Это правда. И о том, что род Голицыных, из которого она происходит, как и генерал-губернатор, считает ее частью клана: позволяет использовать для приемов вместо собственного дома государственное здание.

– Но мы-то с вами умные, – Александер наклонился к собеседнику. – Что нам должен сказать этот знак?

– Ей было передано прямое приказание от императора устроить у себя бал, – Жорж чуть понизил голос. – Я знаю от госпожи Бенкендорф. Но графиня предпочла оплатить Дворянское собрание. Такое игнорирование воли монарха говорит о недовольстве москвичей тем, что он уехал в Варшаву. Ему показывают, что от «польского короля» здесь приказы не принимают.

Александер задумался.

– Может, стоит прислушаться?

– Может, – процедил сквозь зубы юноша. – А еще ее поступок демонстрирует, что Москва сильно не в восторге от кизилбашей, порядочные люди не хотят пускать их на порог.

Полковник помрачнел. Он понимал персиян. Но с некоторых пор начал понимать и москвичей. Чья армия кого завоевала? Почему их заставляют сделать вид, будто непростимый грех убийства посла забыт? Полковника охватили подозрения. Москва – очень большой город с кучами чисто русской диковатой черни, которую едва ли не так же легко спровоцировать на погром, как персидскую. Здесь так легко подначить толпу. Ударить в набат на Иване Великом. Тем, кто решит спровоцировать месть руками безымянных погромщиков, – раздолье. Тогда зачем посольство держат в Первопрестольной? Проехали бы уже в Петербург. Он меньше, набит войсками, иностранцами, которые, в сущности, равнодушны, какого такого посла зарезали, где?

А персы тем временем не видят, что на каждом шагу бесят хозяев. Вошедший вместе с генерал-губернатором принц Хозрев-Мирза сразу жадно оглядел зал разгоревшимися миндалевидными глазами. Эти прекрасные очи уже вошли в поговорку у московских барышень и до смерти пугали их матушек.

Бал начался с полонеза, но уже вторым танцем была мазурка. Мужчины сели на стулья по периметру, а дамы отправились по залу отыскивать знакомых, чтобы выбрать их себе в партнеры. Те, кому не посчастливилось быть избранными, могли присоединиться к танцу в середине, когда начинались «горелки»: двое кавалеров преследовали одну партнершу, и здесь уже, кто успел.

К общему удивлению, принц, вместо того чтобы прогуливаться вместе с генерал-губернатором, с удовольствием уселся на стул, показывая, что желает быть выбранным.

Жорж увидел у входа рослую Лизавету Андревну с двумя дочерьми и племянницей Машей и поспешил к ним. Все четверо были очень хороши в парижских туалетах. Головы девиц украшали цветочные венки. Госпожа Бенкендорф недовольно оглядывалась по сторонам и покачивала страусовыми перьями, словно не одобряла происходящего.

Она зорко наблюдала за Катей, которая в последнее время причиняла матери особое беспокойство. Девушка была одета в нежно-голубое муаровое платье с букетиком незабудок у пояса. Когда зазвучала мазурка, Катя с позволения Лизаветы Андревны двинулась по залу. Как вдруг зацепилась глазами за кресло, на котором восседал довольный Хозрев-Мирза, лукаво улыбнулась и устремилась к нему.

Она присела в глубоком реверансе и протянула принцу руку. Зал застыл. Никто не ожидал такой прыти ни от перса в его шальварах, ни тем более от мадемуазель Бибиковой. Вот о чем столичные сплетники будут говорить полгода!

Принц тоже улыбнулся, как-то мягко и доверчиво. Взял девушку за руку и повел в круг танцующих. Кто бы мог подумать! Он брал уроки?

– Кого вы пригласили в учителя? – язвила Катя. – Иогеля?

Юноша смутился. Он лучше говорил по-итальянски, чем по-французски. К счастью, Бенкендорф дал своим падчерицам хорошее образование. «Долбите, девки, языки, – повторял он, когда бывал чуть во хмелю, то есть терял внешнюю холодность и проникался доверием ко всему миру. – Сказать не могу, как мне это пригодилось!» Среди пяти диалектов итальянский не был главным. Но сестры хорошо пели, и Катя, пользуясь фрагментами арий, могла кое-что объяснить.

– Я танцевал по нарисованным на полу фигурам.

– Ладно, – снисходительно бросила девушка. – Буду вас поправлять, если нужно. Кто же был вашей партнершей?

Принц смутился еще больше.

– Мешок с шерстью, – выдавил он.

Катя заливисто расхохоталась.

– То-то я и смотрю, вы так мягко держите руку. Неужели у вас на родине не танцуют?

– Отчего же? – обиделся Хозрев-Мирза. – Но мужчины и женщины – раздельно. Особенно красиво, когда дервиши крутятся. Но на них в этот момент не принято смотреть.

– Почему?

– Невежливо.

Катя снова засмеялась.

– А женщины?

– Женщины танцуют много. Особенно в больших гаремах. Их специально учат этому искусству. Другие играют на инструментах.

Катя задумалась: «Смогла бы я так? Всю жизнь в затворе?»

Принц пожирал ее глазами.

– Я заслужил вашу похвалу?

– Вы заслужили еще один танец.

Хозрев-Мирза испугался. Ничего, кроме мазурки, он не разучивал. Тем временем настал час «горелок», и по властному кивку Лизаветы Андревны Жорж, исполнявший в данном случае роль старшего брата, вступил в круг, не без труда обогнал резвого, как серна, принца, к которому Катя так и шла в руки, и решительно взял ее за запястье.

– Мадемуазель, вы больше не танцуете.

– Георгий Александрович, – едва не вспылила девушка. – Кто вам позволил?

Но Жорж вовсе не намерен был с ней ссориться. Он поклонился и прошептал:

– Не позволил, а приказал. Ваша матушка. Подчинитесь ей, иначе мы все не избежим грозы.

Катя быстренько перестала на него дуться, поняв, что «сводный братец» скорее спасает ее, чем хочет навредить, и благоволила отдать ему остаток танца.

– Вот вам, от Оленки, – вытащив из-за пояса записку, невинно прикрытую цветами, сообщила она. – Спрячьте. Ну что вы, как остолоп! Готовы здесь же прочитать! Двигайте ногами. Держите подбородок прямо. Что за горе такое!

Жорж еле дождался окончания танца и проводил Катю к матери.

– Довольна? – вопросила Лизавета Андревна. – Позоришь нас и позоришь! Совсем от зависти помешалась. Сестра замуж идет, так ты места себе не находишь. Порола я тебя мало. Отец не давал. Все призывал вас без ремня воспитывать. Оленку можно было. Машу – туда-сюда. Но ты… Вернется, я ему покажу, чем дети без розги становятся!

Тем временем Жорж развернул заветный листочек. «Пригласите меня», – было выведено со всей возможной аккуратностью. Ни имени, ни подписи. От кого угодно, кому угодно. Оленка еще прибегла к печатным буквам. Конспиратор!

Жорж оглянулся и увидел вторую из девиц Бибиковых возле ее бабушки. Та победно рассматривала залу, словно считала по головам всех присутствующих внуков. Пятьдесят штук. Кому неясно, что она – пуповина всего московского родства? Всякому дому кума ли, сватья ли, теща ли, свекровь ли. С ней не шути.

– Ну что, девка? Отхватила жениха из первостатейных и рада? – вопросила старуха. – А что сестру обидела, о том и заботы нет? Не по обычаю. Глядит-ка, как Катька бесится! Хоть за басурманина скакнуть готова. Даром что чужого закона, зато принц!

Оленка слушала вполуха. Князь Белосельский остался в Петербурге. Да и не мил он ей вовсе… Но вот был же другой, о котором девушка и думать не думала, пока Катя не спросила. Что будет, когда отец узнает?

Мадемуазель Бибикова нашла глазами Жоржа и слегка подняла руку в белой перчатке до локтя. Ей страшно тяжело далось движение пальцев, точно она помахала ему или поманила к себе.

Молодой человек тотчас понял, приблизился и пригласил на котильон. В меру быстрый, но есть минутка и слово сказать.

Полковник Александер тем временем решил покинуть зал и освежиться в смежном, где почти не было народу. Стоило ему взять с подноса лакея стакан ледяной воды – где они только ее охлаждают? – как к нему подошел доктор Мирза-баба, с которым Джеймс был хорошо знаком еще в Тебризе.

– Мне нельзя говорить с вами, – быстро прошептал тот. – Вы всегда были добры к нам. Не сердитесь, что мы не отдаем вам визиты вежливости. Приставленный к нам офицер сказал: «Мы принимаем вас, британцам нечего в это мешаться. Если хотите идти, то с вами пойдет полицейский капитан». Мы практически под замком и можем покидать дворец, только когда нас куда-то ведут.

«Ничего удивительного в сложившейся обстановке», – подумал Джеймс. Но вслух выразил негодование.

– Однако я не за этим вас нашел, – продолжал врач. – Вчера нас посещал секретарь вашего посольства в Петербурге сэр Кеннеди. Осведомился о нашем положении, не желаем ли мы чего. Обещал во всем содействие. Но мы не доверяем ему, как вам. Мы его не знаем. Он сказал, что нам лучше не видеться с вами, не принимать от вас советов…

Александер несколько минут молчал, обдумывая сказанное.

– В таком случае примите последний.

Доктор сделал внимательное лицо.

– Обсуждайте каждый шаг между собой. И только между собой. Вы не дети, положитесь на собственный разум. Не верьте ни деньгам… да-да, ни деньгам… ни посулам от чужих. Вам никто не хочет добра. А цель у вас – не бросить свою страну в огонь, – полковник помедлил. – И держитесь как можно ближе к генерал-губернатору, не покидайте его дом без надобности… и как можно дальше от толпы черни.

До перса не сразу дошел смысл последней фразы.

– Но разве…

Джеймс остановил его знаком.

– Я могу много плохого сказать о здешних властях. Но они никогда не опустятся до того, что случилось в Тегеране. Верьте мне, они этого не хотят. И будут защищать вас полицией, пожарными, если надо – войсками столичного гарнизона.

Мирза-баба чуть побледнел. Видимо, уверения сэра Кеннеди были иными.

– Вы все сказали о наших властях.

«Боюсь, что и о своих», – вздохнул Джеймс.

– Удачи.

Ему было крайне неприятно признать, что единственная сторона, которая выиграет от неизбежного открытия второго фронта на Кавказе, – его кабинет. Что смерть персидского принца здесь, в Москве, от несчастного случая, яда или праведного гнева черни, закроет двери для любых переговоров и разожжет пламя, которое его непосредственный начальник посол Макдональд так старался потушить.

«Так вот зачем Кеннеди прибыл в Москву, – догадался полковник. – Помимо дурочки-фрейлины у него еще дела. Но Москва – не Тегеран. Ни духовенство, ни чернь не получают от нас денег. Высшие чины не на нашем пансионе…» Солдатская склонность нынешнего кабинета к авантюрам способна была взбесить и не такого опытного резидента, как Александер. Еще большей авантюрой, чем убийство в Тегеране, представлялась вспышка в Москве. Нападение на него вовсе не случайно. И, как ни горько признать, исходит вовсе не от Голицына. «Не уеду!» – решил Джеймс. Премьеры приходят и уходят, а интересы остаются. Полжизни проведя на Востоке, он понимал, что негибкость политиков компенсируется усилиями профессионалов.

* * *

Варшава

Дарья Христофоровна никогда не страдала отсутствием самомнения. Помнится, брат вынужден был придерживать рукой челюсть еще в 1822 году, когда на конгрессе в Вероне она без тени смущения внушала Меттерниху:

– В своей стране, сударь, я очень знатная дама. Я стою выше всех по положению при дворе. А главное, я по-настоящему близка августейшим особам, поскольку принадлежу к императорской семье.

– Долли, ты в своем уме? – тогда спросил у нее Шурка. – Воспитанники – не дети.

И в ответ получил только неопределенное движение рукой.

– Подумаешь, кто разбирается в наших связях?

Но Меттерних разбирался. Он просто позволил любимой женщине насладиться этим маленьким лукавством, потому что был восхищен и очарован ею. Ведь она и сама – царица!

К своему двору княгиня Ливен писала то об интимной дружбе с королем Георгом IV, фаворитку которого маркизу Каннингем сопровождала к распутному двору короля-гуляки в Брайтоне. То о нежных признаниях монарха ей самой: «Небеса создали нас друг для друга, ваши вкусы станут моими, ваших врагов запишите на мой счет…» Далее король распахивал перед ней дверь в свою спальню, где над кроватью висел ее портрет кисти Лоуренса.

Дипломаты всегда набивают себе цену. Почитать их, так монархи стран аккредитации только и советуются что с ними, забыв своих дураков-министров. Так у Долли и выходило: «В Виндзоре в этом сезоне царили роскошь и элегантность. По утрам король заходил в мои покои, чтобы украсить их моими любимыми цветами, – белые туберозы распускались прямо на моем столе, пока мы пили чай. Прислуга по его приказу шептала мне так, чтобы не слышал муж, от кого они присланы. В королевскую гостиную вела прелестная галерея окнами в сад, там его величество всегда поджидал меня, чтобы поздороваться по-домашнему, прежде чем наступит час официальных приветствий. Не знаю, что рассказывают о неотесанной грубости этого монарха на континенте, со мною он всегда любезен и стремится меня позабавить».

И далее в том же духе. Александр Христофорович давно привык к тому, что нужно делить надвое. Но тут сколько нужно поставить в знаменатель? Мудрено ли, купаясь в комплиментах себе самой, проворонить сведения о Тегеране? Он говорил, он предупреждал! Но в ответ: «Во время малых приемов в гостиных я всегда занимаю самое привилегированное место, храбро восседаю на ступеньках тронного кресла, откуда иду прямо в кабинет его величества, где мне предлагается завтрак. А когда я возвращаюсь, оставшиеся дамы примечают, нет ли на моем лице следов усталости, не сломано ли перо в моей прическе, не забыла ли я в покоях короля перчатку».

Откровеннее некуда. Лучше бы она думала не о перчатках. Тем не менее брат знал, что Георг IV относится к Долли с явной благосклонностью, она составляет избранное общество в Виндзоре и Брайтоне, бывает на всех праздниках и королевских прогулках. Какой простор для работы! Делай дело. Не плошай!

Нет. Собственный салон. Пребывание на острие момента. На скрещении политических шпаг, в качестве своего рода секунданта – хозяйки и лучшей собеседницы было важнее. Но мог ли Шурка осуждать ее за то, чего она добилась сама, своими руками, одна из длинной череды блеклых посольских жен? Почти без опоры на мужа или на свой двор – так ей, во всяком случае, казалось.

Долли жила на третьем этаже Круликарни, в линии покоев, отведенных для статс-дам и фрейлин. Это была особая милость, выхлопотанная ей братом. Для чего одна из менее знатных «девушек» вылетела из списка и ее пристроили этажом выше, опять же потеснив слуг. Несчастная смертельно обиделась, о чем княгиня Ливен ничего не знала, а знай – не задумалась бы.

Зато ее покои оказались стена о стену с обиталищем графини Апраксиной. Последняя так тщательно скрывала роман с братом, что не заметить его было просто невозможно – через край уловок и ужимок. Если принять во внимание тот факт, что все залы располагались анфиладой, то не сталкиваться дамы просто не могли. Опущенные долу глаза Софи и какая-то девичья манера проскальзывать побыстрее смешили Доротею.

Однажды она нарочно поднялась с кресел, где завтракала перед низким столиком, и преградила бедняжке путь.

– Мадам, – сказала княгиня, беря Апраксину за руку. – Раз уж вы решились переступить через запреты, то носите свое бесчестье гордо, с высоко поднятой головой, как знак боевого отличия. – Софи хлопала пушистыми ресницами. – Мой брат – такая дичь, которая попадает в зубы далеко не каждой охотнице и только когда сама этого хочет.

Но по испуганному, оленьему выражению лица графини собеседница поняла, что та считает дичью себя – очень опрометчивой, лично отправившейся к волку в логово.

– Я знаю, – примирительно сказала Долли, – вы любили моего брата много лет назад. Но он того стоит. Не стыдитесь хотя бы меня.

Она увела Апраксину к себе на кресла и стала угощать яблочным конфитюром, который намазывала на поджаренный хлеб, поданный к чаю.

– Очень сожалею, что более не могу позволить себе ни масла, ни сливок, – вздохнула княгиня. – Возраст.

Софи осмелела.

– То есть вы никого не осуждаете?

– Жизнь коротка, – пожала плечами Долли. – Вам хорошо с ним?

Апраксина сделала такое выражение лица, словно наклонилась к розовому кусту.

– Это единственное, о чем стоит думать, – уверила ее Ливен.

– Но он думает, – вздохнула гофмейстерина. – И казнит себя, что не удержался.

– Напрасно.

– На самом деле его отношение к семье другое, – попыталась объяснить Софья Петровна. – И я для него ничего не значу.

Какая прелесть! Даже поправ общественную мораль, эти люди продолжали терзаться и отстаивать свои мнимые ценности. Из пекла подтягивали Херувимскую песнь!

Долли похлопала собеседницу по безвольно упавшей руке.

– Во всяком случае, я ваш друг. Помните об этом.

На сей раз, возвращаясь в свои покои, она застала Апраксину, сидевшую на тех же креслах и крепко прижимавшую к животу какой-то пакет. При виде Долли графиня вскочила и подалась к ней.

– Здесь у вас был неизвестный человек. Я заметила его, когда шла через комнаты. Отворила дверь, и вдруг прямо у стола… Он перекладывал бумаги, шарил. Я его спугнула.

– Что? – не поверила своим ушам княгиня. Гнев залил ее лицо мертвенной белизной.

– Это был какой-то поляк, лакей. Ливрея у него нездешняя, непривычная. Тут все в белом с золотыми кистями. А тот красный с золотом. Но, как принято, в парике. Поэтому я и подумала, что служитель…

Долли еще больше поразилась: цвета дома Чарторыйских. Неужели трудно хотя бы переодеть челядь, приказав исполнить тайное поручение? Все топорно, шито белыми нитками. Они бы еще боевых холопов прислали! Польша!

– Интересно, что искали? – протянула Ливен, как бы рассуждая сама с собой.

Апраксина протянула ей конверт.

– Я подбежала к вашему столу. Схватила, уж простите, первое, что лежало сверху. И вот тут сижу.

Княгиня смерила ее благодарно-насмешливым взглядом и отобрала конверт. Так и есть, очередное письмо лорда Грея. Только что-то очень плотное. И, спрашивается, кто его принес? Не ее обычный курьер. Кроме того, Ливен в голову бы не пришло хранить важную корреспонденцию не в секретере, не за тайным замочком, а вот так бросово – на столе.

Она взяла нож для разрезания бумаги и вскрыла конверт. Внутри пары страничек с почерком постоянного корреспондента лежало другое послание – вдвое сложенный гербовый лист с золотым обрезом. У Долли застучало в висках. Она развернула второе письмо, и ее ноги сами собой подкосились, просясь сделать реверанс.

– Это от короля, – сказала она вслух. – Простите меня, но с текстом я должна ознакомиться в совершенном одиночестве.

Софи понимающе кивнула.

– Ступайте к моему брату как можно быстрее, – Долли словно вышла из забытья. – Расскажите, что здесь случилось. Пусть немедленно пошлет мне охрану. С этим, – она глянула на бумагу, – опасно просто так разгуливать. Мало ли что? В этой Круликарне можно полк солдат спрятать, а мы и не заметим.

Апраксина прониклась серьезностью происходящего и удалилась. А Дарья Христофоровна села, чтобы успокоиться и унять дрожь в руках. Письмо от короля – не простая вещь, и, должно быть, оно очень важное, раз о нем узнали и хотели найти. Чарторыйский! Вечно озабоченный только своей выгодой. Предатель! И этот человек только вчера предлагал ей союз!

Уняв быстрое, прерывающееся дыхание, княгиня развернула лист:

«Дорогая госпожа Ливен, – очень простое и даже свойское начало, манера Георга, который вообще не привык церемониться. – Только вы могли бы оказать мне необходимую услугу, поскольку находитесь сейчас в Варшаве и имеете редкую привилегию беседовать с вашим императором без посредников. Ни мой посол, ни другие дипломаты неспособны даже понять тех требований, с которыми я к ним обращаюсь. Более того, они должны будут воспринять такое обращение как нарушение закона. Ведь их прямым руководителем является премьер-министр, контакта же с ним по данному вопросу я хочу избежать, ибо наши мнения противоположны, и он имеет возможность проигнорировать мое предупреждение: даже обратиться в парламент за поддержкой, чего я опасаюсь всем сердцем».

Пугающая прелюдия. «Он что, в плену?» – Долли почесала нос.

«Вы знаете здешнюю политическую систему, – продолжал король, – и ничуть не удивитесь моим словам. Итак, я обращаюсь к вам, как к доброму другу британской короны. Окажите мне услугу. Герцог Веллингтон, видимо, принял решение противостоять вашей державе не только в Азии, но и в Европе. Поскольку в Персии дела не складываются удобным ему образом – смерть посла не повела к разрыву, – то на континенте есть еще одна страна, способная отвлечь внимание Петербурга от Турции. Это Польша. Я не знаю, что сейчас должно произойти, но все нити натянуты. Если в Варшаве что-то случится с вашим монархом при коронации, я ожидаю катастрофы».