Текст книги "Уран"

Сватовство майора

В июле пошла черника, ребятишки ходили по ближнему лесу. Однажды вернулись затемно, с корзинками ягод, с грибами, но с безутешным горем. Николка размазывал слезы по лицу; Настя как могла успокаивала брата, хотя у самой глаза были на мокром месте – пропала собака.

Кутенок, чуть не утопленный Игнатом, за полгода превратился в мосластую крупную суку. Назвали ее Леди в память кинокартины про адмирала Нельсона, которую больше не показывали в городке. Собаку дети брали с собой в лес, и вот она убежала на чей-то свист… И не вернулась. Ребята кликали до темноты, искали, но побоялись идти в болото, пришлось возвращаться домой.

Таисия для вида посочувствовала, хотя в душе испытала облегчение. Детям забава, а ей лишние хлопоты с уборкой. Да и накладно – собака всё росла, за раз съедала кастрюлю пшенной каши, полбуханки хлеба, размоченного в молоке. Уже вторую неделю Тася мучилась, куда девать оглоедину, кому бы отдать неподалеку в барак или в частный дом, чтоб не очень расстраивать ребятишек. Не перевозить же на новую квартиру, соседи не пустят. Там чистые комнаты, а от собаки запах псины, миски, линялая шерсть.

А квартира уже была в руках. В первых числах июля Тасю вызвали в местком и выдали смотровой лист. Вечером в тот же день побежала в новую шестиэтажку на улице Маяковского, неподалеку от моря. Светлая кухня, ванная с газовой колонкой, по коридору всего три комнаты. В одной – молодой химик с Комбината, в другой – библиотекарша с мужем. Видно, что люди культурные, доброжелательные.

Не верилось поначалу в такое счастье, и Таисия не спешила делиться новостями даже с Квашней. Но когда уже оформляла ордер на жилье там же, в месткоме, вдруг предложили ей сменить и работу: в новый Дом культуры требовалась буфетчица.

Заведующий клубом, пожилой эстонский музыкант, не так давно приехавший из Таллина, сам встретил ее у входа. Провел по залам, показал рабочее место, заготовительный цех. Колбы для сиропа и газированной воды, холодильники для мороженого и прочих портящихся продуктов, запас фарфоровой посуды. Обещал помощь на первых порах, пожал руку на прощание.

Голова шла кругом от таких перемен. Таисия поначалу заробела ответственности, не хотела связываться с деньгами, мало ли случаев, когда и до тюрьмы людей доводит неаккуратность. Стукнулась пару раз к Воронцову посоветоваться, но дверь его всё была закрыта.

В последнее время она совсем не видела Алексея. Знала, что инженер теперь часто ночует в общежитии – строителей торопили со сдачей жилых домов, со стороны новых кварталов допоздна слышался грохот вбиваемых свай, рев самосвалов, стук молотков.

Тасе приходило на ум, что инженер стал исчезать из дома после той ночи, когда она вскрывала чирьи Игнату. Может, слыхал возню за тонкой стенкой. А может, случилось так по совпадению, просто жизнь развела. Любовь росточком клюнула сквозь землю, да пришибло заморозком, не суждено было распуститься цветку.

Что ж, как вам удобней, Алексей Федорович, мы и без вас не пропадем.

В коридоре администрации, как раз после новости о квартире, встретила Гакова. Видала-то его уж не раз в столовой, и за разговором с инженерами, или проходящего с людьми. Он всегда был чем-то занят, не глядел в ее сторону, да Тася этого и не ждала. Сама старалась отвернуться, скорей уйти от неловкости. Но тут столкнулись вдвоем, лицом к лицу. Директор задержал ее, спросил:

– Что же ты, Тася, не заходишь убрать мой кабинет? Я уж от пыли чихать стал.

Опустив голову, она кивнула:

– Хорошо, Арсений Яковлевич, приду.

Зашла, как и в тот раз, по окончании смены. Он встал из-за стола, бросил бумаги.

– Ты уж прости мой грех. Бес попутал. Сам не знаю, что нашло.

Тася промолчала. Взялась было мыть кабинет, но Гаков подошел, отставил швабру к стене.

– Что ж, не простишь?

– Бог с вами, я уж и забыла всё.

– А я не забыл.

Сказал так искренне и просто, что Таисия улыбнулась в ответ. Но вдруг осознала, что и новая комната, и освобождение из прачечной, и должность буфетчицы в Доме культуры – всё это не случайный поворот в ее жизни. И шансом этим она должна воспользоваться. Не для себя, для детей, которых ей кормить, учить, ставить на ноги.

Мужчина, стоявший перед ней, казался могучим и всесильным, и не верилось, что ее, уборщицу, прачку с красными от щелока руками, он хочет сделать своей любовницей. Но он поцеловал ее властно, запер дверь и усадил на тот же кожаный диван. И она отдалась ему с той же покорностью, стараясь не слышать, не помнить, что в любовном жару он назвал ее Ниной.

А ведь был еще ленинградский майор. Мужчина еще крепкий, с положением, хоть и однорукий, но не сказать, что инвалид. Ходила с ним на свидания, он приносил цветы и конфеты, которые Тася относила ребятишкам.

Игнат после своих мытарств был уволен со службы, Циммерман пожалел его и взял в госпиталь дворником-истопником. Но теперь бывший муж приезжал каждую субботу на Тринадцатый поселок, орал под окнами, разбивал дверь, оскорблял Таисию последними словами.

Дети забивались в угол, сидели в обнимку.

– Собаку мою отравила! – узнав о пропаже кутенка, Игнат выдумал новую глупость. – Сука течная, Таська, выходи! Жизнь мне испоганила, ведьма!..

Уходил, только когда по всему дому загорались окна и начинался общий возмущенный крик, адресованный, как ни странно, по преимуществу самой Таисии. Думала пожаловаться в милицию или сказать майору Аусу, но всякий раз жалела бывшего мужа – загребут во второй раз, может, и не отпустят.

Аус пригласил ее в субботу в кино, прогуляться по взморью. Она пришла в новых туфлях, с высокой прической из парикмахерской. Гуляли, спустились к воде. Тася скинула туфли, босиком шла по песку.

Через несколько дней встретились снова. Майор держался в рамках, глупостей не позволял, присматривался. Таисия тоже смотрела во все глаза, как всякая женщина, прикидывая мысленно выгоды и тягости, которые может принести ей близость с этим человеком.

Весной в кустах у речки парни наладили скамейки, по вечерам из темной зелени слышался смех, вздохи, а то протяжная песня. Таисия вспомнила про эту скамеечку, проходя мимо с одноруким следователем, с которым они уже перешли на «ты».

Поднырнула под ветки, перешагнула змеистый корень. Ладонью провела по доскам – вроде чисто, платье бы новое не замарать.

Долго сидели молча, глядя на текущую воду, слушая птичью разноголосицу.

Наконец Аус кашлянул, сунул в рот папиросу, зажал коробок в деревянной руке, ловко чиркнул спичкой.

– Поедешь со мной в Ленинград?

Тася молчала, притаптывала лаковой туфлей подсолнечную шелуху.

– Замуж зовешь или так?

– По всей форме. В «Метрополе» свадьбу сыграем.

– Так ведь дорого.

– Ничего. Там директор – должник мой, обслужит как следует.

Смех разобрал Таисию некстати. Вроде как возражала, а сама всё похохатывала.

– Дети у меня, товарищ майор. Подумай, брать ли с прицепом!..

– А у меня, товарищ Таисия, ни детей, ни родни, – майор усмехнулся одной половиной лица. – Твоих приму как собственных.

Пряча лицо, чтоб не выдавать мгновенной радости, Тася прижалась к плечу мужчины, уложила голову в ямку под ключицей.

– Смотри, должность у тебя высокая. Как руку поднимешь на меня или на ребятишек – я сразу в партком.

– Лучше в прокуратуру.

– А ты не шути, а то и правда засужу.

Майор помолчал.

– Рука моя в земле лежит, боль человеческую слышит. Обижать вас не стану, ребятишек на ноги подниму. Но и ты мне обещай…

Тася голову подняла, насторожилась. Видела, что прикипел к ней сердцем приезжий особист. Сама хоть и не успела пока, но верила, что сможет полюбить его ради новой хорошей жизни.

– Что же, условия ставишь?

– Да. Вот купол этот на голове – ты его больше не делай. Честное слово, будто вороны гнездо свили.

Тася обиделась было, но смех снова одолел. И правда – гнездо! Вытащила шпильки из волос, распустила, встряхнула.

Аус глядел во все глаза, даже рот приоткрыл. Будто Николка, когда принесешь ему неожиданный подарок. Потянулся рукой нерешительно, погладил.

– Богатая ты женщина, Таисия.

– Ну, может, с тобой и разбогатею.

Зашуршали кусты, кто-то пробирался на секретную скамеечку. Тоже парочка. Девчонка шепнула:

– Смотри, там сидят уже…

Повернулись, ушли.

Аус поцеловал Таисию в губы, и огнем до самого нутра обжег обоих первый поцелуй.

Воин света

Майор Аус сидел в раздумье за столом. Перед ним были разложены фотокарточки убитых на Комбинате людей и личные дела, которые никак не составлялись в единую картину. Слишком уж далеки друг от друга были жертвы, хоть и работали на одном предприятии. Проще было поверить в череду случайных обстоятельств и личных, бытовых мотивов гибели двух мужчин и одной женщины. Однако опытный майор хребтом, загривком чуял, что связь между этими смертями есть.

Аус размышлял: допустим, основной мотив убийства Ищенко – месть. Об этом говорит характер увечий, нанесенных жертве, весь демонстративный ритуал, напоминающий казнь – эффектную, изобретательную, явно рассчитанную на устрашение. Убивали организованной группой, скорее всего бандиты, скрывающиеся в лесах после войны.

Лесные банды в Эстонии, Латвии и Литве практиковали подобного рода расправы. Вырезали семьи местных коммунистов вместе с детьми, вешали на убитых таблички с угрожающими надписями. Но Ищенко не попадал в разряд политических жертв. Возможно, он был казнен за некое предательство или давнее преступление.

По запросу Ауса из Белоруссии пришли бумаги, подтверждающие, что к партизанскому отряду шофер примкнул только в декабре сорок второго года, а раньше, возможно, служил осведомителем у немцев. Аус знал немало случаев, когда через много лет после войны пострадавшие находили своих палачей и совершали над ними расправу, не надеясь на правосудие. Возможно, и шофера настигли тени прошлого, от которого он собирался бежать?

Записи, найденные в чемодане Ищенко, Аус разбирал вместе с капитаном Анохиным, офицером режимной службы Комбината. Копии отправили в отдел «К». Это подразделение в системе Наркомата госбезопасности обеспечивало защиту объектов атомной промышленности, в том числе сохранность государственной тайны.

Из Москвы подтвердили, что доступа к материалам особой важности Ищенко, по-видимому, не получил. Шофер вел полевые наблюдения – записывал количество отгружаемых составов, имена и должности специалистов, прибывающих на Комбинат. Зарисовывал расположения цехов и лабораторий, сделал подробную схему охраны предприятия.

Наблюдения велись весьма подробно, со знанием дела. Анохин предположил, что еще на службе у немцев Ищенко мог быть завербован разведкой. Возможно, поддерживал контакт с западным диверсионным центром и на Комбинат устроился для сбора информации. Нельзя было исключать возможности, что на предприятии действует целая шпионская сеть.

Секретарша Гакова также могла быть полезным звеном в цепочке осведомителей. После убийства Нины Бутко Арсений Яковлевич признался, что имел с ней любовную связь. Дал слово коммуниста, что никаких секретов производства не выдавал и ключ от сейфа, где хранятся министерские распоряжения и прочие бумаги с «красной полосой», всегда держит при себе.

Однако Аус понимал, что сделать копию ключа не представляло затруднений. Вероятно, Нина Бутко имела отношения и с другими мужчинами. Тщеславную и глупенькую девушку могли использовать втемную, путем обмана или шантажа.

Конечно, причиной убийства Нины могла стать и ее беременность. К примеру, Гаков испугался разбирательства, общественного осуждения – для него, посвятившего всю жизнь руководящей работе, скандал мог привести к потере должности и краху привычного мира. Однако вряд ли директор Комбината стал бы расправляться с любовницей таким жестоким способом. Возможно, повторяя ритуал, совершенный при казни Ищенко, преступник рассчитывал списать убийство на лесных братьев.

Нина поплатилась за свою болтливость – такую версию Аус рассматривал среди прочих. Здесь брезжила и разгадка снимков в наряде богине Иштар. Заставить своенравную девушку участвовать в столь откровенном спектакле мог только человек, имевший на нее огромное влияние. Кто же он? Сумасшедший, опытный диверсант, изощренный шантажист?

Фотограф Николай Кудимов? Аус подробно изучил удивительную биографию этого человека. В 1917 году, подростком, Кудимов бродяжничал в Москве, был пойман, попал в колонию Макаренко. Там учился рисованию, фотографии, чертежному делу.

Воевал связистом в интендантской роте. Окончил войну в латвийском городке Вентспилс. После демобилизации задержался в Прибалтике, работал на рыбном заводе бондарем, техником-смотрителем на маяке, фотографом в газете. Переезжал из Вентспилса в Пярну, оттуда в Таллин. С прежних мест о нем отзывались положительно, но отмечали замкнутый характер и склонность к употреблению спиртного. Женщина, с которой он на время сошелся в Таллине, сообщила, что он много читал, часто ходил на этюды к морю, подыскивая безлюдные места. И проявлял особый интерес к древней истории.

В его квартире нашли несколько старых, дореволюционного издания, книг с пометками на полях. Аус просмотрел их все – история масонов, статьи Гурджиева и Блаватской, посвященные потусторонним мирам. Фотографа, очевидно, давно интересовали мистические практики и поиски скрытых законов развития человечества.

Аусу и прежде попадались подобные чудаки, для которых мысль о тайном избранничестве служила оправданием собственной неустроенной жизни. Не так уж невозможна версия Журавы: полупомешанный Кудимов воспользовался простодушием Нины Бутко, сыграл на ее тщеславии, втянул в «магические» обряды, а затем, опасаясь гнева богов или какой-нибудь еще белиберды, убил ее. Опасаясь наказания и сожалея о содеянном, сам свел счеты с жизнью.

Однако опыт подсказывал майору, что слишком уж очевидная разгадка редко оказывается верной в таких запутанных делах. Из показаний свидетелей выяснилось, что Кудимов как-то починил у соседа приемник. Между делом рассказывал, что в юности участвовал в слетах радиолюбителей, собирал из транзисторов самодельные передатчики, даже пытался оформить патент на свои изобретения. Однако в его комнате не было найдено ни одной детали, свидетельствующей об интересе к радиоделу. Этому было два объяснения: фотограф мог забросить увлечение юности, но мог и хранить самодельный передатчик в тайном месте, используя рацию по назначению.

Кудимов смотрел с фотографии затравленным взглядом. Некрасивое, долгоносое лицо с безвольным подбородком; трудно представить такого человека в роли героя-любовника. Ниночка позировала будто для журнальной обложки, выставив вперед круглое плечо. Игривая улыбка, кудряшки, лукавый взгляд. Ищенко на портрете со служебного пропуска казался серьезным, значительным – хоть сейчас сажай в президиум.

Перекладывая фотографии, майор вдруг вспомнил, как бродил в ожидании спектакля в фойе БДТ и разглядывал висящие на стене портреты актеров. Да, была некая театральность в этом деле. Будто невидимый зрителям режиссер управлял совпадениями и сеял ужас среди жителей закрытого городка, по которому уже распространялись самые невероятные слухи.

Подозреваемых Аус выписал отдельно, начертив на листке таблицу. Первым значился сам директор Гаков, вторым – его заместитель инженер Бутко, отец Нины. Как выяснилось, родной брат Тараса Бутко проживал в оккупированном Николаеве и работал на судостроительной верфи под началом немецких генералов.

Главный инженер имел наивысший доступ секретности и мог вовлечь в шпионскую деятельность, а затем устранить и шофера Ищенко, и собственную дочь. Майор знал, что нередко, теряя почву под ногами, преступники шли на убийство даже близких людей.

Фотограф Кудимов – в его деле нужно поискать еще зацепки, возможных свидетелей и участников «магических» обрядов.

Четвертым в списке значился инженер Отдела капитального строительства Алексей Воронцов.

Доступ к секретным документам он мог получать через секретаршу Гакова, с которой, возможно, имел любовную связь. Сразу несколько свидетелей указали на Воронцова как на вероятного отца ребенка Нины.

Замкнутый и нелюдимый человек, в последнее время Воронцов вызывал немало пересудов своей дружбой с расконвоированными. Многим не нравилось, что по улицам секретного города свободно разгуливают уголовники, с ног до головы разукрашенные татуировками. Воронцов приводил одного из «вольняшек» на пляж, где собирались недавние выпускники ремесленных училищ. Вопрос разлагающего влияния матерых зэков на рабочую молодежь уже не раз поднимался в профкоме.

К тому же Алексей одним из последних видел Нину Бутко. Он утверждал, что встретил ее случайно возле моста, говорил с ней минут десять, а затем девушка пошла к реке. По словам Воронцова, он предлагал проводить Нину домой, но она отказалась. Эти показания представлялись весьма подозрительными.

Молодой инженер был вхож в дом Бутко и ухаживал за их дочерью, но после, по мнению местных кумушек, предпочел «удобный» вариант – сожительство с разведенной соседкой Таисией Котёмкиной.

При мысли о Тасе майор отодвинул фотографии убитых, прикрыл глаза. Он вспомнил одно давнее происшествие.

По комсомольскому призыву в тридцать пятом году Юри, сын героя Гражданской войны Раймонда Ауса, был зачислен в Школу переподготовки начсостава военизированной охраны промышленности имени Куйбышева при Высшем совете народного хозяйства.

Общежития, классы, полигон размещались в стенах бывшего монастыря в городке Стрельна, что на дороге в Петергоф. Царское наследие в те годы молодежь считала устарелым пережитком, и в Школе без особых раздумий мостили дорожки каменными плитами с кладбища, скидывали купол собора, чтоб устроить наблюдательную вышку, замазывали краской росписи церковных стен.

Кровати курсантов стояли в приделе бывшего храма, очищенного от убранства и разделенного перегородками. От грохота выстрелов из подвала, где находился стрелковый зал, по стенам шли трещины, и однажды с потолка отвалился кусок штукатурки, открыв часть выцветшей фрески – кудрявую голову с нимбом вокруг.

Курсанты, народ отпетый, частично навербованный из местной же колонии беспризорников, плевали в глаз святого жеваной бумагой и окурками. Молодой старшина Юри Аус, повинуясь неодолимому стремлению к порядку, защитил изображение от надругательства – пригрозил хулиганам нарядами вне очереди.

Через какое-то время обнаружил, что мысленно ведет с неизвестным святым разговоры, рассказывает о текущих своих делах перед сном, здоровается утром, после побудки.

Трое дряхлых монахов в изношенных рясках доживали век в дальнем подвале обители. Однажды, завидев, как долгополый старик тащит по двору мешок щепы на растопку, Аус помог ему и, улучив минуту, попросил зайти в общежитие. Он навсегда запомнил, как монах, взглянув на перестроенную церковь, перекрестился и затряс иссохшей головой, на которой под седыми волосами просвечивала розовая кожа.

– Ты, значит, по-нашему Юрий? – Монах пальцами утер повлажневшие глаза и углы бескровного рта. – Вот на стене и есть твой ангел-хранитель, святой великомученик Георгий. Воин света.

Дня через два фреску снова залепили штукатуркой, но в память молодого курсанта врезался образ, и с тех пор в трудные минуты жизни Аус вспоминал округлый лик, немигающий взгляд святого. Нарисованные глаза смотрели прямо, без укора, но и без сожаления, а словно задавая мысленный вопрос.

Отличник боевой подготовки, ворошиловский стрелок Юри Аус в охране так и не послужил, а сразу был рекомендован в райотдел милиции Володарского района. Совмещая работу с заочной учебой на юридическом факультете, занимался поначалу делами о хищениях и растратах, затем перешел в отдел по раскрытию убийств. Оттуда уже попал в городской Уголовный розыск, а затем в следственный комитет прокуратуры Ленинградской области.

В годы войны повидал всякого зверства; были случаи, в какие просто не поверил бы, услышав от других. Как на страшном суде, люди открывались во всей скверне. Но одновременно с тем душа народная произвела на свет таких героев, которые страстными подвигами превосходили устарелых мучеников церкви. Из военных подвигов и составился новый советский иконостас.

Имея дело с убийцами, шпионами, предателями родины, к своим сорока пяти годам майор Аус накопил в сердце немало вопросов, которых не могли разрешить спрятанные под штукатуркой святые и апостолы. Почему нет одной на всех правды, а для каждого она своя? Отчего милосердие слито с жестокостью, как соль и сахар в крови? Какой смысл в борьбе, если добро и зло вечно играют с человеком в прятки, меняясь ролями и личинами?

И вот теперь память возвратила майора в разоренный монастырь, в пору далекой юности. Овал лица Таисии Котёмкиной, прямой и ясный взгляд, темные завитки волос, выбившиеся из-под косынки – весь ее облик чем-то напоминал Георгия Победоносца, который открылся над его кроватью на заштукатуренной стене. Вероятно, Кудимов нашел бы мистическое объяснение этой странности, но Юри предпочел видеть в нем отчасти совпадение, отчасти неверную игру ума.

Эта молодая женщина, о которой по комбинату ходило немало сплетен, как будто стронула лед в его душе. Впервые за долгие годы майор ощутил неправильность и несправедливость своего холостого одиночества.

Давно привыкнув управляться одной рукой в нехитрых бытовых делах – например, приготовлении супа из консервов или мелких постирушках, он так же привык разбираться с неудобными чувствами. Даже сталкиваясь по долгу службы с женщинами исключительной красоты, не примерял всерьез волнения, которое они могли бы сообщить его привычной жизни. Таисия же будто зачеркивала всякую возможность душевной тревоги, тягостной влюбленности, сомнений. Аус с первого взгляда понял, что с Таисией он мог бы прожить остаток своих дней. Сколько ему осталось – об этом лучше знали врачи, которым очень уж полюбилось в последнее время выстукивать и выслушивать сердце майора.

На свидание с Таисией собирался Аус, брил щеки, начищал сапоги, когда в окно стукнул и зашел в комнату капитан Анохин – лысый, полноватый, с бульдожьей складкой рта.

– Юрий Раймондович, разговор есть, без чужих ушей. Я тут послал запрос в архив Министерства. Так вот есть для тебя интересные сведения. Насчет инженера Воронцова.

– Слушаю внимательно, Владимир Иванович.

Анохин развел руками.

– Пишут, чтобы ты сам приезжал. Гриф особой секретности.

– А по какому разделу?

– Архивы немецкой контрразведки с оккупированных территорий.

Аус поскреб пальцами подбородок, нащупал забытый на лице клочок мыльной пены. Вытер полотенцем.

– Что ж, дело важное, будем разбираться. Надо ехать в Москву.