Текст книги "Уран"

Диверсия

Разбуженный ночным звонком, Гаков мгновенно и отчетливо вспомнил причудливый сон – Сталин, коза, диверсия на Комбинате. Нервно кричал в трубку начальник охраны Анохин:

– Арсений Яковлевич, беда у нас! Диверсия, поджог!

Не помнил, как оделся, как сел в машину. Подъехал и узнал – во время ночного обхода сторож, бывший сапер, услышал шорохи возле забора и решил осмотреть участок за лабораторией. Обнаружил брошенную коробку отсыревших спичек и подозрительный шнур, а по шнуру – закладку динамита.

Пока докладывал начальству и звонил в милицию, поднялся дым из второго корпуса. Сторож набрал пожарную часть, а сам побежал в цех, потушил песком два возгорания.

Взрыв произошел на инструментальном складе, но большого огня удалось избежать. К приезду Арсения пожарные заливали водой подвал лаборатории и два очага у отстойников. В цехах горел свет, люди Анохина с собаками прочесывали территорию. Пока работали на Комбинате, были совершены поджоги городской администрации, нового дома на улице Маяковского и сараев у рыболовного причала.

Люди просыпались от пожарной сирены, наскоро одевшись, выбегали на улицу. Не понимая, что происходит, стекались к горящему зданию исполкома. По толпе струился ропот: «Диверсия! Диверсия, поджог».

Таисию разбудила соседка. Ребятишки подбежали к окну. Николка обрадовался зрелищу:

– Мама, смотри, море горит! И еще один костер… И вон там!

Таисия сунула Насте пакет с документами и облигациями, наказала собрать на всякий случай брата, в узел завязать постели и посуду. Если огонь станет приближаться, вещи выкинуть из окна, выходить на улицу. Сама же набросила пальто и побежала на площадь к администрации.

Пожарная машина приехала с Комбината, но тут же развернулась – кончилась вода. Бабы бестолково метались с ведрами, боясь подойти к огню. В толпе Таисия встретила Нютку. От нее узнала, что на Комбинате был взрыв, в город вызвали войска.

Люди всё сбегались, «Победа» Гакова едва не врезалась в толпу. Лицо директора со следами копоти, в отсветах пожара – точно он выбрался из преисподней – было искажено огромным напряжением.

Срывая голос, Арсений хрипло закричал сквозь гомон толпы, покрывая звон лопающихся окон. Сила окрика вдруг направила мечущихся людей, и вот уже пожарный рукав прикрутили к уличной колонке, из окон подавали ведра, выстроилась цепь. Передавали воду, мешки с песком.

Время уплотнялось, преобразовывалось в иное качество, имя которому не находилось, но назначение было понятно – вещество это склеивало в одно целое разрозненные человеческие существа.

Тут был весь город. Вертелись под ногами, скулили перепуганные собаки. Цель важного общего дела в одну минуту подняла людей над обыденными интересами, мелкими заботами, склоками, побеждая на время животную природу и соединяя души в единой победе со-бытия.

Тася работала вместе со всеми, передавая полные ведра, утирая глаза от едкого дыма. Она видела краем глаза, что у колонки воду качал Воронцов, мокрый, с обнаженными руками.

Когда над обгоревшей частью здания клубами поднялся белый дым, движение рук и тел замедлилось. Стало ясно, что огонь залили и здание выстояло. Пожарная машина залила остатки возгораний и снова уехала за пополнением воды. Толпа наконец остановилась и выдохнула:

– Спасли!..

Директор обходил дышащее паром здание с инженерами, указывал на окна. Вот когда понятно стало, почему именно Гаков волною времени был вынесен над прочими. Пример этот наглядно показал, почему побеждает общее дело, а не соперничество пусть ярких, но отдельных индивидуумов. Гаков сомневался, но все же делал то, что должен был делать тот самый советский человек, в праве называться которым он себе отказывал.

Лозовой выставлял вокруг милицейское оцепление. Стихия общего дела, огнем которой три сотни людей были охвачены еще минуту назад, потухла, толпа распалась на отдельные группы. Тихо переговариваясь, начали расходиться по домам. Небо над морем окрасилось золотистым светом – поднималось солнце. Кто-то крикнул в шутку: «Дом культуры горит!» В толпе молодых рабочих раздался смех. Но в следующую минуту Таисия увидела, что над зданием дворца культуры и в самом деле поднимается дым.

Зрелище было величественным и страшным, как будто огонь имел разум и волю, доказывая бессмысленность человеческой борьбы. Люди ринулись к портику под белыми колоннами, но по ним ударил жар, с крыши начали отлетать раскаленные заклепки и куски железа.

Толпа отшатнулась. Какой-то рабочий скомкал кепку, прижался к ней лицом и зарыдал в голос, как над покойником. Рыдания послышались со всех сторон. Люди, а с ними Таисия, ужаснулись мысли, что город теперь не спасти. Казалось, что пламенем охвачено не только здание, но каждая жизнь по отдельности, и все они вместе. Люди вдруг увидели себя сиротами на пепелище, бездомными скитальцами.

Тася рыдала вместе с толпой. Никто уже не слушал Гакова, который, поднявшись на каком-то возвышении, уже не кричал, сипел без голоса. По лицу Арсения текли слезы – он тоже понимал, что не залить ведрами высокую крышу, не дотянется пожарный рукав. И оставалось только смотреть, как огонь уничтожает постройку, внутри которой скоро запылает бархат кресел, буфет с дорогим оборудованием, сейф с выручкой в кабинете директора, хрустальная люстра и лепные портреты Пушкина, Гоголя, Чехова. И вместе с народным имуществом сгорит мечта о светлой, справедливой общей жизни, ради которой они вытерпели столько лишений, голодали, мерзли, отказывались от единоличного счастья.

– Червие земное, окаянное, осклизлое! Собаки, грехом в мир рожденные! Молитесь сыну и Богородице!..

Таисия обернулась на грозный окрик и увидала, как со стороны прачечной, раздвигая толпу, идет Квашня. Нагая, старуха шла босиком по головешкам и битому стеклу, подняв над головой черную икону, часть крышки сундука.

Ужас отразился на лицах – седая голая женщина с дряблыми складками кожи, отвислыми грудями и ягодицами, с венозными шишками на толстых ногах шагала размеренно и твердо, сотрясая землю.

– Бог наш Троица, гнев его во спасение! Земли целование! Слезами умовение! На торжище, на каторгу… Покаяние!.. Дождя просите!..

Таисия увидела, что там и тут люди опускаются на колени. Зинаида приближалась. Жутко звучал голос, красные всполохи падали на икону, где архангел и сатана с выскобленными лицами держали весы, и на одной чаше сидел, хвост подняв, рогатый бес. От ужаса перед этой картиной, трепеща всей душой, Тася пошатнулась, упала на четвереньки.

– Поклонитесь Богу нашему, червие содомское! Поклонитесь Царю небесному! Раны его отверсты… Целуй! Землю целуй, блудница!

Тася оперлась руками, приникла к земле лицом, и в этот момент общего крика и плача она вдруг погрузилась в тишину.

Всходило солнце. Внутри, под толщей почвы, кристаллических пород, залежей металлов, планета пульсировала беззвучной музыкой. И ту же музыку женщина услышала внутри себя и безошибочно поняла, что в ее теле совершается вечное таинство, нежное движение атомов, из которых должна составиться новая человеческая жизнь.

Воронцов смотрел на икону в руках старухи. Он видел две фигуры, одну в черном, другую в красном одеянии. Вместо лиц – белые пятна. Крик юродивой проникал в его голову, катился по венам, как будто огонь разгорался внутри грудной клетки и в паху.

– Дождя просите! Поклонись Царю небесному! Целуй землю, червие содомское, – хрипло кричала старуха.

В небе над городом сгущалась туча.

Гаков видел, как обнаженная старуха с иконой обходит горящее здание Дома культуры. Эта картина навечно врезалась в его сознание. Люди падали на колени, всхлипывали, никому не пришло в голову остановить обезумевшую женщину. Выкрикивая бессвязные слова, прачка ринулась к запертым дверям, толкнула плечом, и створка тут же поддалась. Люди молча ждали. Через несколько минут старуха появилась в окне верхнего этажа.

– В огонь идет!

– Господи, помилуй!..

Огонь над крышей вспыхнул сильнее.

Ветер прошел над головами и словно бросил в толпу пригоршню зерен. Алексей почувствовал, как крупная капля ударила по щеке. Дождь? Дождь!

Еще полминуты, и хлынул с неба потоком. Люди начали разбегаться, толкаясь, налетая друг на друга, не разбирая дороги. Накрыв головы одной телогрейкой, три женщины спешили спрятаться под крышу. Скинув ботинки, босиком шлепали по лужам молодые парни, студенты техникума. Многие бежали к дверям Дворца культуры. Откуда-то слышался смех.

Воронцов стоял посреди площади и смотрел, как дождь заливает дым над горящей крышей. Орфей, блуждающий средь сумрачных теней, он вдруг осознал, что присутствует при сотворении чуда, и от этого неожиданно остро ощутил себя живым, спасенным. Он вымок до нитки, но не чувствовал холода.

Над морем показался край солнца.

 
Старуха разбивает яйца в рот.
Два айсберга, над морем голых десен
Торчат клыки. Обвис ее живот,
Как скоротечна смена зим и весен!
 
 
Как ярмарочный пьяный хоровод,
Жизнь промелькнула. Выпит хмель до дна.
В кошелке памяти ее дыра. И вот
Обвешена, обсчитана она.
 
 
Косматую любовницу свою
Уже несет в объятьях Азраил.
Летят по кромке неба к забытью,
И Млечный путь – лишь тень могучих крыл.
 
 
Нет сладости, нет горечи потерь,
Лишь атомы вокруг и пустота.
Скрипит петлей расшатанная дверь.
И птицы вылетают изо рта.
 

Часть 4. Осень

Братья-лебеди

С той минуты, как брат-мертвец заглянул в душу Эльзе, явь сделалась обманной, а жизнь истинная переместилась в сновидение.

Это во сне черные собаки надрывались лаем, чужаки в милицейской форме обыскивали дом. Вот на столе – ключи, документы, молитвенник матери. Для чего-то здесь же офицерские ботинки Осе. Вещи из шкафа и сундука вытряхнуты на пол. Кружевной воротничок, в котором девочка встречала Первомай, затоптан грязными сапогами. За окном льет дождь. Сумерки, безвременье.

Ей чудится, что на весь мир упала мгла, время застыло, события стали обрывочны и непонятны. Так бывает только в сновидении. Окаменев от стыда, Эльзе в одной нижней сорочке сидит на стуле в незнакомой комнате – для чего, каким образом она попала сюда?

Женщина с грубым голосом и перекошенным набок лицом ощупывает швы ее одежды. Посторонние люди входят и выходят, хлопая дверью. Никто из них ей не знаком.

Допрос – тягучий, монотонный, будто засыпаешь и просыпаешься опять во сне. По-русски, по-эстонски ей задавали одни и те же вопросы – где находится бункер? Сколько бандитов в лесу? Какое оружие? Кто руководит отрядом?

Эльзе молчала. Иногда поднимала тяжелую голову и смотрела на чужаков глазами мертвого Осе. Тягостный сон!

Проснувшись, она вдруг оказывалась в лесу, на берегу ручья. Светило солнце, вода играла веселыми искрами. Ее окружали Эйнар, Вайдо, Вальтер и другие партизаны. Эльзе плела рубашки из кладбищенской крапивы. Знала, что, набросив рубашки, братья обратятся в диких лебедей и смогут улететь в дальние страны. Эту сказку девочка читала в школе.

Осе сидел с ней рядом и показывал, как лучше затягивать петли.

– Вяжи быстрее, Эльзе! Если ты не успеешь закончить работу в срок, чужаки найдут нас и убьют.

В тот же миг живая реальность обращалась в жуть сновидения. Ее брали за волосы, обливали водой.

Холеный, мордатый офицер кричал на Эльзе, бил ее резиновым жгутом по плечам, по голове – как будто черная змея жалила кожу. Он рвал ей косы, закручивая вокруг толстой руки. Ставил ее на колени, плевал ей в лицо и снова бил.

Эльзе молчала.

Она не слышала вопросов. Бандиты, бункер, рация, шпионы – слова летели мимо, не задевая сознания. Ей казалось, она уже умерла и бесы терзают ее в наказание за предательство, за отречение от правды и света. Она теряла сознание и снова просыпалась на берегу ручья, окруженная братьями.

– Торопись, сестрица! – умолял ее Осе. – Чужаки уже близко, нам не спастись!

Эльзе хватала крапиву, и всё ее тело обжигала боль.

Сколько длилась эта пытка? Несколько часов, может быть, дней? Эльзе не знала. Она не чувствовала голода, только всё время хотелось пить. Какая-то женщина поила ее из ковша. Вода отдавала железом. Девочка роняла голову на солому и торопилась заснуть – или проснуться?

– Пустите, пустите! Мне нужно вязать рубашки для братьев!..

Спать, спать, так хочется спать…

Наутро дверь открылась, ее позвали. Умыли, дали платье, телогрейку, обувь. Под конвоем по коридору, между железных дверей со смотровыми окошками. Вывели во двор, велели ждать.

Снова лаяли собаки, солдаты с автоматами садились в брезентовый кузов военной машины. Рядом переминалась сумасшедшая старуха с окровавленным ртом, в рваной телогрейке. Ее бормотанье мучило, досаждало.

О чем она всё шепчет? Эльзе прислушалась. Узнала имена и отшатнулась в страхе.

– Откуда ты знаешь моих братьев?

– Дура, не погань своим языком моих сыновей!

Обломанный круглый гребешок на затылке, отцовские сапоги. Нет, разве это может быть матушка? Что за колдовство обратило красивую гордую женщину в седую сгорбленную ведьму?! Что значат ее слова?

– Мама, это ты? – шепнула девочка.

– Sulgeda, kibuvits! Заткнись, мерзавка! – с клекотом в горле, будто коршун, кружащий над полем, крикнула мать.

Подскочил пожилой сердитый надзиратель с висячими усами.

– Не разговаривать! Разойтись!..

Глядя на мать, первый раз за всё это время Эльзе захотелось плакать. Но слез не было, лишь горький ком собрался в горле, мешая вздохнуть.

Подъехала машина, вышел крупный немолодой военный в фуражке с красным околышем, в накинутом поверх мундира кожаном плаще. С ним другой, лет тридцати, в черной униформе с орденскими планками. Начальник местной милиции Лозовой выбежал им навстречу, отрапортовал, отдал честь.

– Товарищ полковник, докладываю о готовности операции…

Говорили негромко, быстро, Эльзе разбирала лишь отдельные фразы: «вооруженные националистические бандформирования», «служили в немецкой добровольческой дивизии», «замечены в Лондоне», «под контролем иностранных спецслужб»…

С ними был и директор Комбината Гаков. Хмурил густые брови, смотрел в землю.

Павел, о котором Эльзе почему-то совсем не думала в эти дни, вдруг явственно представился ей – открытый ворот белой рубашки, загорелая крепкая шея. Синие, прохладные, как апрельское небо, глаза.

Их разговоры, блуждание по песчаным дюнам, мечты о будущем – теперь всё казалось ужасно далеким, будто рассказ из книжки. Верно, Павлик уже вернулся в Москву, пошел в институт на занятия. Так лучше. Ему не надо видеть, какой она стала сейчас, как безобразно раздулись от побоев и отяжелели ее ноги, как распухло лицо.

Эльзе уже понимала, что ее судьба решена и помочь ей не сможет ни Павел, ни сам Гаков, даже если бы захотел. Главное, чтобы спаслись ее братья – только об этом девочка молилась в тюремном дворе.

Грузовая машина заехала в ворота. Дверь в кузове, как старый сундук, закрывалась на железный засов с висячим замком. Надзиратель загремел ключами. Их с матерью завели в кузов, велели сесть на лавку. Эльзе слышала, как снаружи запирают замок.

Куда везут – в другую тюрьму? На расстрел? Мать не глядела на дочку, только всё раскачивалась, потирая висок кончиками пальцев. Напевала старинную песню:

– Мы вышли в море в большой рыбачьей лодке… В час, когда солнышко поднимается в синее небо…

Эльзе шепнула:

– Матушка, я ничего им не сказала…

– Мне что за дело?.. Я тебя не знаю!

Ком в горле, будто колючая солома набилась в рот. Мать тоже били. Нужно не думать об этом. Нужно молиться, чтоб Эйнар, Вайдо, Арво, Вальтер и Юрген спаслись.

Машина остановилась. Пожилой охранник с висячими усами – тот, что замахнулся на мать прикладом, – велел им выходить.

Военные грузовики стояли у кромки леса. Между деревьями Эльзе видела солдат в брезентовых плащах. Из личного автомобиля выбрался полковник. На его ногах были высокие и блестящие хромовые сапоги.

Пошли через лес. Эльзе уже поняла, что их ведут к бункеру. Откуда узнали место? Неужто матушка, обезумев от горя, невольно выдала тайну? Или, может быть, Вайдо тоже был схвачен, не выдержал пыток?

Эльзе закричала лебединым кличем – условный знак, предупреждающий братьев об опасности. Надзиратель наставил на нее автомат. Мордатый лейтенант подбежал, вытаращился в самое лицо, зашипел:

– Еще закричишь – придушу!

Мать хрипло засмеялась.

– Не кричи, дура! Мальчиков там нет. Они ушли… На рыбачьей лодке в море. В час, когда солнышко поднимается в синее небо…

В сотне шагов от входа в бункер надсмотрщики остановились. Эльзе видела, как солдаты окружают поляну широким кольцом, ложатся на землю. На их касках покачивались привязанные ветки.

Мордатый офицер Савельев, который бил девочку на допросах, подбежал, приказал:

– Ты, сейчас пойдешь ко входу в землянку. Скажешь, что здесь ваша мать. Скажешь, что они окружены, сопротивление бесполезно. Пускай выходят. По одному, без оружия.

Полковник подошел, чуть пригибаясь возле кустов.

– Кто говорит по-эстонски? Есть переводчики?

Подбежал человек в гимнастерке с красными ромбами. Стал повторять по-эстонски всё то, что говорил мордатый лейтенант. Мать снова засмеялась.

– Вы, глупые солдаты, ступайте домой! Мальчиков там нет! Мои сыновья плывут в лодке, в большой рыбачьей лодке…

Савельев вынул черный пистолет, толкнул Эльзе в спину стволом.

– Давай, шевелись!

Девочка посмотрела вокруг. Далеко, на тропинке, за оцеплением вооруженных людей, стоял директор Гаков, он прикуривал папиросу. Рядом с ним Эльзе увидела Павлика. Прохладные глаза смотрели спокойно и прямо. Не может быть, это не он – показалось. Нет, это он.

Эльзе медленно направилась ко входу в бункер. Остановилась. Оттягивала время. Савельев махнул пистолетом.

Приблизившись, девочка сложила руки возле рта, как учил ее Вальтер, и снова три раза простонала лебедем-кликуном. Упала, приникла ухом к земле. Мысленно обратилась к деревьям, окружавшим поляну: «Дядюшка-ясень, бабушка-ель, спасите моих братьев, спрячьте под своими ветками! Мать-земля, открой свои недра и тайные пещеры. Позволь моим братьям скрыться от врагов!»

Лес молчал. Мать права, они ушли. Сердце Эльзе наполнилось радостью, она засмеялась, запела:

– Братья-лебеди вышли в море! У них большая рыбачья лодка…

Вдруг на расстоянии двух шагов от ее лица приподнялся дерн, покрывавший крышу землянки. Будто черная змея показала голову. Воздух затрещал, как разрываемое полотно.

Девочка прикрыла голову руками.

Пулемет строчил, сбивая ветки и листья. Вскрикнул человек.

– Назад, назад! – кричали ей по-эстонски. Она поползла. Ее подняли.

После грохота пулеметной очереди тишина в лесу казалась особенно нежной. Замолчавшие было кузнечики – сначала один, после другой и третий – начали свой мелодичный стрекот.

Военные что-то обсуждали на тропинке. Раненому солдату перевязывали руку.

Мать сидела у старой лиственницы, раскачиваясь вперед и назад, невнятно тянула мелодию песни.

«Эльзе, где твои рубашки из крапивы? – шепнул беззвучный голос. – Набрось нам на плечи, исполни обещанье!»

«Нет у меня ничего, милый братец! Не стать вам лебедями, не спастись от чужаков!»…

– Я выхожу! – крикнул из-под земли голос Вайдо.

Солдаты замерли. Открылась дощатая крышка. Вскинув руки над головой, Вайдо поднялся из бункера.

– Не стреляйте! Я сдаюсь!

Полковник вскинул руку, солдаты замерли.

И тут пулемет застрочил за спиной младшего братца. Вайдо упал.

– E-e-e-i! – вскрикнула мать и побежала через поляну. Ее не успели остановить. Мелькнули ноги в стоптанных отцовских сапогах, крылом взлетела широкая шерстяная юбка.

Будто наткнувшись на протянутую между деревьев веревку, мать качнулась назад, запрокинулась. Взметнулись седые космы. Треск пулемета оборвался.

Пожилой усатый надзиратель, тот самый, что сердито кричал в тюремном дворе, схватил Эльзе за плечи, широкой ладонью прикрыл ей глаза.

– Не смотри, дочка! Лучше поплачь. Отойди от сердца.

Эльзе оттолкнула его. Она смотрела, как на поляне мать билась в агонии, словно большая сказочная птица, подстреленная охотником.

Наконец движение замерло. Ноги, руки, а вслед за ними всё тело Эльзе сделались ватными, она потеряла сознание.

Гаков стоял в стороне, но слышал, о чем совещались Лозовой, капитан стрелковой роты и командир операции, начальник особого отдела при управлении Прибалтийским военным округом. Возможно, в землянке засели еще пять или шесть бандитов. Вооруженные пулеметом, они могли держать оборону до темноты, а там попытаться совершить прорыв.

– Терять им нечего, товарищ полковник. Могут пострадать наши люди.

– Что предлагаете? – Полковник направил бинокль в сторону бункера.

Капитан понизил голос, что-то объясняя. Арсений Яковлевич мельком посмотрел на Павла.

С того момента, когда вскрылось участие племенника в этом деле, Гаков чувствовал беспомощную досаду. Всех подозревал, приглядывался к инженерам, к заезжим химикам и бухгалтеру из комиссии райисполкома, а у себя под носом, в соседней комнате, не замечал ничего необычного. Не придавал значения встречам Павла с эстонской девчонкой, не заглянул ни разу в его блокнот. Теперь Арсений чувствовал неловкость рядом с этим вдруг ставшим чужим, незнакомым юношей. Не знал, как себя вести с ним, отводил глаза.

Молодой солдат в оцеплении обстругивал длинный березовый прут, кивал, слушая указания капитана. Что они там задумали?

Лозовой приблизился с папиросой, Гаков зажег спичку.

– Придумали штуку. Говорят, надо подальше отойти.

– А что решили?

– Поглядим.

Молодой солдат с березовым прутом в руке, согнувшись, пробежал за кустами, прилег и пополз с тыльной стороны от входа в бункер. Подобрался довольно близко, залег. Полковник, капитан, сам Гаков и остальные следили за рядовым с напряженным вниманием.

Пошевелив руками, солдат что-то прицепил к пруту и выставил вперед, будто закидывал удочку. Дальше, дальше вытягивал прут и – раз, встряхнул над черной щелью входа в бункер. «Граната», – догадался Гаков, когда уже грохнул взрыв и под ногами будто сдвинулась земля – прошла ударная волна.

Боец выждал пару минут, подполз ближе к бункеру и кинул уже без всяких приспособлений вторую гранату.

Со стороны поляны потянуло едким дымом, запахом горелой плоти. Капитан побежал обнимать улыбающегося исполнителя операции.

– Отставить нежности! – прикрикнул полковник. – Малость переждем.

Гаков обернулся к Павлу. Тот наблюдал за происходящим с серьезным и внимательным видом, как обычно смотрел на шахматную доску. В эту минуту Арсений вспомнил документ, который вчера прочел своими собственными глазами.

Начальнику отдела милиции Лозовому А. В.

от комсомольца Павла Агеева

ЗАЯВЛЕНИЕ

Начиная с мая текущего года по заданию секретаря местной комсомольской ячейки Ремчукова я вел наблюдение за некоторыми сотрудниками Комбината № 7 и связанными с ними лицами. Ремчуков В. Н. пояснил мне, что проводит операцию особой важности под руководством органов государственной безопасности и лично товарищей Никольского и Мешика, которые докладывают обо всем товарищу Берии.

Под нашим наблюдением находились фотограф Кудимов (который повесился), главный инженер Бутко, доктор Циммерман Лев Аронович, инженер Воронцов, рабочие Комбината Осе и Вайдо Сепп, их сестра Эльзе, а также некоторые представители органов милиции.

Все полученные наблюдения я передавал непосредственно Ремчукову в устном и письменном виде. Я также делал фотографические снимки людей и объектов на свой личный фотоаппарат марки «Зоркий», который мне подарила мама по окончании школы.

При наблюдении мной была установлена причастность эстонской семьи Сепп к бандитской организации «лесных братьев». Я выследил их тайное убежище в лесу и неоднократно хотел сообщить эти сведения в милицию. Но Ремчуков убеждал меня в необходимости секретности, так как в милиции может находиться информатор врага. Он сообщил о прибытии английского диверсанта и что нужно установить все его связи, чтобы выявить шпионов и предателей на местах.

Наблюдение за Эльзе Сепп, ученицей школы № 3 поселка Ору, подтвердило, что она является пособницей бандитов и носила им в укрытие еду. Вероятно, она тоже принимала участие в акциях устрашения, таких как убийство шофера Ищенко и почтальонши.

Ремчуков сообщил, что ликвидация банды назначена на 31 августа. Он обещал выдать мне личное оружие для участия в захвате и сообщить в институт, что я пропущу начало занятий по уважительной причине. О готовящейся диверсии на Комбинате я не знал.

Павел Андреевич Агеев, 17 лет