Текст книги "Уран"

Телега с комбината

Мать возилась у печки, легким топором колола щепу на растопку. Эльзе раскатывала тесто для ржаных лепешек. На дороге послышался стук лошадиных копыт и скрип колес. Негромко, тревожно переговаривались мужские голоса. «Видно, кто-то везет сено с лесной делянки», – подумала девочка. Но скрип неожиданно затих. Люди остановились возле их дома.

Матушка разогнула спину, замерла, будто перед ней проскочил Ahvatlev – домовой. Эльзе сделалось страшно от ее взгляда.

– Выйди, узнай, что им здесь нужно.

Девочка бросилась в сени, вылетела на дорогу. У калитки стояла телега, накрытая мешковиной, будто бы с картошкой. Смирную лошадь соловой масти держал за уздечку человек с Комбината, мастер цеха. Рядом стоял председатель совхоза Рандель, отец Айно. Он сказал по-эстонски:

– Позови мать.

Эльзе почувствовала, как в груди образовалась пустота, сердце ухнуло в эту бездну, выскочило наверх, куда-то в горло. Стало трудно дышать.

Матушка вышла, вытирая руки передником.

– Здравствуй, Мара, – проговорил Рандель. – Будь стойкой, женщина.

Начальник с комбината сказал по-русски:

– Прости, мать. Горе мы тебе привезли. Такие вот дела…

– Кто? – спросила мать председателя.

– Осе, – ответил он.

Пожилой мастер откинул рогожу на телеге. Там лежал кто-то белый, одутловатый, с синими пятнами на коже, с черным провалом рта.

«Это не он! – хотела крикнуть Эльзе. – Вы ошиблись, это не мой брат Осе!»

Но мать узнала сына. Медленно подошла. Наклонилась, обняла жуткую голову мертвеца и словно окаменела.

По дороге торопливо шли соседи – тетка Линда, жена председателя, старуха-плакальщица Рута, с ними еще две женщины. Линда хотела тронуть матушку за плечо, но та выпрямилась, отстранилась. Поздоровалась с каждой по имени. Обратилась к усатому Ранделю:

– Что чужаки сделали с моим сыном?

Она даже не взглянула на русского мастера, как будто его тут не было.

– Осе выпил серной кислоты, – отвечал председатель. – Верно, по ошибке.

Эти же слова он повторил по-русски. Мастер кивнул сокрушенно.

– Выходит, несчастный случай. Такая судьба.

Женщины, столпившись у телеги, с жадным вниманием рассматривали покойника.

– Отнесите его в комнаты, – проговорила мать и, повернувшись, пошла в дом.

Мужчины поспешили накрыть тело рогожей. На лицо Осе упала тень; Эльзе показалось, что веки братца приоткрылись и белые глаза без зрачков уставились на нее. Девочка всхлипнула от ужаса, но зажала себе рот ладонью. Не кричи, не показывай радости, не лей слезы при посторонних – так учила мать.

Стол, на котором рассыпана была ржаная мука, плакальщицы наскоро вытерли и вынесли на середину комнаты. Шепотом неслись слова: мыло, вода, полотенце.

Матушка села на лавку, кивнула на сундук. Рута по-хозяйски откинула крышку, вынула новое полотенце из приготовленных в приданое Эльзе. Мужчины внесли Осе, накрытого рогожей, положили навзничь на стол.

Эльзе хотелось кинуться к матери, целовать ее руки и молить прощения за обман, за тайные чувства к чужаку, за убийство толстого шофера. Это она впустила смерть в их дом! Но мысль о том, что матушке откроется ее преступная жизнь, была невыносима.

Женщины разжигали печь, лили воду в чайник и в жестяные ведра. Линда подошла к матери.

– Скажи Эльзе, пусть пойдет на двор. Рано ей смотреть, как обмывают мужчину.

Мать равнодушно качнула головой. Но вдруг спохватилась:

– Где мой сын Вайдо?

– Я приведу его, матушка, – вскинулась Эльзе.

Она почему-то знала, что найдет брата в лесу.

Огибая хутора, поселки и пашни, лес тянулся от русской границы до самой Тойлы и дальше вдоль побережья на запад. Вальтер говорил, что лесом можно тайно пройти до самого Вильно, если двигаться по ночам, не разжигая костра. Лес кормил, давал тепло, укрывал и защищал. Эльзе верила – это Лес и Земля тогда, на пороге весны, спасли ее от гибели. И теперь, добежав по тропинке до места, где на нее напал Ищенко, девочка припала к ясеню с развилистым стволом. Обняв дерево, прижалась лбом и носом к шершавой коре, зажмурила глаза и взмолилась:

– Дедушка ясень, помоги мне! Твои корни уходят в плодородную почву. Мать Земля услышит тебя! Пусть она сделает так, чтобы всё повернулось назад! Пусть Осе будет жив…

Ясень обронил пожелтелый лист, девочка подняла голову. Меж узловатыми ветвями блеснул солнечный луч. Эльзе вспомнила: солнце – это бог язычников. Сложив на груди руки, горячо зашептала:

– Помоги моему горю, Ярило! Верни мне братца! Что хочешь возьми, даже мою жизнь…

Ослепнув от света, девочка обернулась. Осе, живой, шел к ней по тропинке. Чудо, в которое так хотелось поверить! Она бросилась навстречу брату и, только подбежав, поняла, что перед ней старший близнец, молчаливый Вайдо.

Они сели на землю у пересохшего ручья. Вайдо смотрел в небо пустыми глазами. Эльзе прилегла на траву, положила голову ему на колени. Брат долго гладил ее по волосам.

Близнецы могли разговаривать между собой молча, как один человек. Балагур, весельчак Осе и задумчивый, молчаливый Вайдо всё делали вместе, у них не было тайн друг от друга. Девочка чувствовала, как душа брата, будто разрубленная пополам, кровоточит от ужаса и горя.

Вайдо нагнулся, поцеловал девочку и шепнул:

– Давай убежим, Эльзе? Далеко-далеко, чтобы нас не нашли. Будем жить вдвоем, без чужих. Я стану работать, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Я так люблю тебя… Никого я так не любил… кроме Осе!

– А как же матушка? Мы не можем бросить ее.

Брат снова поцеловал сестру. Его руки медленно сжимались вокруг ее тела, а лицо застыло, будто каменное, только на виске билась жилка. Эльзе сделалось страшно – как в тот раз, когда Вайдо рассказывал про убийства и она почувствовала присутствие Дьявола.

– Пусти, Вайдо, мне больно!

– Разве ты знаешь, что такое боль! – Голос Вайдо сделался чужим и грубым. – Кислота выжигает внутренности. Съедает воду, остается уголь. Теперь у меня внутри уголь. Меня сжигает Осе… Он хочет утащить меня в ад!

Вайдо отпихнул ее и закричал от боли. Он хватал горстями сырую землю и запихивал в рот, как будто и правда хотел погасить жгучее пламя внутри.

– Осе! – кричал он. – Отпусти меня, Осе! Я не хочу умирать!

Эльзе заплакала от ужаса, и только тогда брат замолчал.

– Это всё Худой, – проговорил он хрипло. – Он заставил нас убивать. Заставил спрятать ящик тротила, которым взрывают руду… Он хочет, чтобы мы взорвали Комбинат.

– Нет, нет, – шептала Эльзе, глядя, как лицо брата постепенно остывает и вновь становится каменным, равнодушным.

– Эйнар говорит, что после диверсии всех нас вывезет в Англию. На лодке в море, а там на торговый корабль. Но я не верю ему. Осе тоже не верил. Он хотел пойти и сознаться во всем. Я думаю, он не случайно умер… Его убил Худой.

Эльзе вдруг заметила странность, на которую прежде не обратила внимания.

– Вайдо, на тебе его любимая рубашка… Голубая, с потерянной пуговицей. Я помню, как он ставил заплатку…

– Сегодня утром он сказал мне, чтобы я ее надел. Я сниму ее, Эльзе. Эта рубашка жжет мне грудь…

Вайдо и в самом деле скинул куртку, расстегнул и сдернул с себя рубашку.

– Неужели Осе похоронят в земле?

– Конечно, его похоронят в земле.

Брат и сестра снова обнялись и заплакали. Нужно было возвращаться домой.

Дир, бер, вер

Огромный светозарный храм – павильон ВДНХ – украшен барельефами, мозаикой с изображением трудовых и ратных подвигов советских людей. Золотые колонны вздымаются ввысь, к сияющему своду, они обвиты колосьями и виноградными листьями. Прорезают воздух солнечные лучи. В алтаре накрыт изобильный стол с гирляндами цветов и фруктами в хрустальных вазах.

Сверкает кровавой искрой вино в бокалах. Двухметровые осетры, кабаны, пирамиды из жареных птиц и колбас на фарфоровых блюдах сочатся румяным жиром. Лагман и рассыпчатый плов, караваи пшеничного хлеба, чанахи, блины и вареники, чебуреки и хачапури – народы великой страны принесли на пиршество свои лучшие блюда.

«Для каких же сказочных богатырей приготовлено это угощение?» – успел подумать Гаков, как в стенах распахнулись бронзовые двери и зал наполнился людьми. Узбечки в пестрых халатах, горные чабаны, украинки с лентами в косах, казахи в войлочных шапках, а рядом – спортсмены в трико, военные в мундирах, сверкающих орденами. По европейской моде одеты инженеры, рабочие, артистки, преподаватели. Толпа бурлила радостно и бодро. Гаков узнавал знакомых партийных работников, директоров заводов, оперных певиц и футболистов. Их было несколько тысяч – делегатов великой страны на этом съезде избранных и званых. И он, Арсений Гаков, беспризорник, уличная голь, был почетным гостем радостного пира.

Он чувствовал себя частицей общей крови, малым звеном единой цепи дел и свершений, звуком молота великого строительства. Одним из голосов человеческого хора, славящего равенство, братство и счастье народов. От радости этого осознания дрожали мышцы ног и слезы выступали на глазах.

По залу прокатился шум аплодисментов. Ворошилов шагал сквозь толпу.

– И вы здесь, товарищ Гаков? Что не здороваетесь с коллегами? Чем они вас обидели?

Гаков оглянулся. У колонны деловито беседовали физики-ядерщики: Капица, Первухин, Флеров, Махнев. Приветливо кивнул профессор Альтгаузен, начальник спецсектора № 6 Всесоюзного института минерального сырья. В этом институте разрабатывались технологии переработки урана, которые Гаков внедрял на своем производстве.

Неподалеку стояли Курчатов, Ванников и Завенягин. Диссонансом в общем выражении радости мелькнул затравленный взгляд Авраамия. Снова Гаков отметил удивительное сходство Завенягина с актером немого кино Чарли Чаплином.

Прищелкнув каблуками, кивнул ему полковник Судоплатов, который, как мог знать Арсений по косвенным упоминаниям, добывал секретные сведения о ядерных разработках за рубежом.

По головам прошел молитвенный гул, и снова – долгие аплодисменты, радостные возгласы. Люди расступались, давая путь седому великану, радушному хозяину чертога. Тот шагал неторопливо, узнавая и приветствуя каждого, награждая улыбкой, теплым словом, пожатием руки. Негромкий, чуть насмешливый голос, южный акцент, лучистый взгляд и вся значительная фигура в сером френче соединялись в образ такой могучей силы и обаяния, что он навечно запечатлевался в памяти.

Ниоткуда, из золотых пылинок, посреди павильона соткалось мировое могучее дерево с огромной раскидистой кроной. Коза в круглых блестящих очках, поднявшись на задние копыта, ощипывала ветки. С шершавым хрустом жевала, обнажая длинные желтые зубы.

Гаков увидел, что листья – это люди, мужчины и женщины. Их лица трепетали среди ветвей, издавая еле слышный шепот, словно шелест осиновой рощи.

Листья-люди перемалывались длинными челюстями козы, превращаясь в травяное месиво. Огромное вымя сочилось молоком, и доярки в сафьяновых сапожках с песней несли к столу наполненные ведра.

– Товарищи, разрешите выразить вам благодарность, – проговорил великан-Сталин, обращаясь к листьям. – Страшные жертвы мы принесли. Страшные жертвы во имя строительства нового мира. Верили мы, что нашим потомкам достанется царство мира и благоденствия…

– Так и будет, Иосиф! – проблеяла коза. – Не сомневайся, Иосиф прекрасный, премудрый и всеблагой!

Смотрит Гаков – а это уже не коза, а Берия в фетровой шляпе, в распахнутом пальто, с застывшей на лице улыбкой. Нарком подходит, обращается к нему:

– Признайся, Арсений Яковлевич, ты ведь тоже поначалу не верил в урановый проект? Считал нашу затею фантастикой?

– В этом вопросе, товарищ нарком, я всецело доверял партии и правительству, – от страха Гаков отвечал чужим голосом, напрягая связки.

Берия заколыхался перед ним. За стеклами очков вертелись черные воронки, будто омуты в болоте.

– Вот партия с тебя и спрашивает, – медный голос затрубил на весь зал. – Кто? Убил? Твою любовницу Нину Бутко с нерожденным ребенком?!.

От ужаса тело Гакова налилось ватным бессилием.

– Не знаю, Лаврентий Павлович, – пытался сказать, но звуки изо рта выходили страшно и глухо, будто с замедленной граммофонной пластинки.

– Может, это ты ее убил?!

«Нет, нет! А может быть, он прав, это я убил Нину? – растерялся Гаков про себя. – Сейчас я буду арестован…»

Тем временем герои соцтруда, знатные рабочие, хлопкоробы, ученые, инженеры толпились у стола, рассаживались по местам. Их веселые речи сливались в единый праздничный хор. Молоко разливалось по чашкам и бокалам. Но Арсений уже не испытывал блаженства от созерцания золота и хрусталя, да и сам чертог стал будто ниже и теснее, позолота колонн почернела.

– Еще одно слово, товарищи, – Сталин поднялся над столом. – Я, как и многие здесь присутствующие, верил в победу коммунизма. Я принес большие жертвы. Я надеялся, что с нашей победой в мире наступит новая эра справедливости и труда… Но теперь, глядя на товарища Гакова, я потерял эту веру.

«Я не виновен! Я не хотел ей смерти!» – пытался возразить Арсений, но изо рта вырывались только невнятные звуки.

– Я смотрю на товарища Гакова, которому партия доверила столь ответственные рубежи, – продолжал Сталин с неизбывной тоской. – И я вижу, что Гаков так и не стал советским, новым человеком.

Толпа молчала тысячью застывших лиц, обращенных к вождю.

– Выходит, все наши жертвы напрасны. Мы ничего не добились за годы лишений и чистки рядов. Мы не смогли переделать Гакова. Потому что наш товарищ Гаков – такая же дрянь, раб и мещанская сволочь, как и все поколения его предков…

Голос вернулся.

– Я виноват! Я виноват, товарищи, – крикнул Арсений. – Но вот за мной идет поколение, выросшее все целиком из советской эпохи… Мой племянник, мои дети… Смотрите лучше на них!

И правда, высоко в алтаре возникло сияние. В облаке света явился Павлик, племянник Гакова.

Сталин приставил руку ко лбу, вглядываясь вверх.

– Может быть, это так именно и нужно, чтобы старые товарищи так легко спускались в могилу. К сожалению, не так легко и далеко не так просто подымаются наши молодые товарищи на смену старым…

После этих слов внезапно опустилась мгла. Бронзовые двери содрогнулись от удара. Смерч ворвался в зал, сметая на своем пути богатые яства, дубовый стол, колонны, лепное убранство потолка и стен. Могучее дерево согнулось под порывом ветра, начало ломаться, трещать.

Гаков успел поднять глаза и увидеть, как рушится потолок, и только тогда почувствовал обжигающий свет и грохот могучего взрыва.

Но самым жутким было осознание, что это он, Арсений Гаков, виновен в обрушении чертога. Да, он не стал советским человеком. Как свинцом тянула вниз его звериная природа – страх перед сильным, пустое тщеславие, дурные страсти. В отчаянии он закричал – так ужасен был этот пророческий сон.

Ида прижимала его голову к груди, торопливо гладила.

– Тише, тише, всё хорошо…

– Что?! Что???

– Ты кричал во сне.

В комнате было душно, за прозрачной шторой розовело утро. Пищали птицы в кустах.

Краем одеяла Гаков вытер лицо, мокрое то ли от пота, то ли от слез.

– Я кричал?..

– Да, да… Что-то страшное. Дир, бер, вер…

Ида привстала в постели, лямка рубашки спустилась с ее плеча, обнажая бледную грудку, увядшую, будто кожура съеденного плода. Жалкая, исхудавшая, с болезненным и виноватым выражением лица, жена будто нарочно выставила эту грудку, чтобы больнее упрекнуть Арсения.

Откинув одеяло, он начал одеваться.

Ида молча прилегла обратно на подушки, послышался металлический шорох пружин.

«Прости меня за все. Но что же поделать. Была любовь, а теперь нет, и я не виноват, что ты осунулась и постарела, а во мне еще столько упругой силы и страсти. А если виноват, то не один я, это жизнь и ее безжалостное движение», – произнес мысленно Гаков, зная, что жена расслышит, поймет.

Она тихо вздохнула. И он, не глядя в сторону кровати, тоже расслышал ее мысленный ответ:

«Я всё приму и прощу. Только не уходи, не оставляй меня одну».

Было что-то еще неприятное. Да, эта череда смертей. Майор Аус, крепкий мужчина, внезапно скончался от сердечного приступа. Рабочий в цеху выпил серной кислоты…

Что же поделать, нужно умыться, выпить чаю, идти на работу. Подписывать требования, приказы, нормировочные листы. Пройти по цехам, заглянуть в лабораторию.

В кухне Гаков отдернул занавеску. День обещал быть ясным, чайки кружили в вышине.

В эту минуту он вспомнил в подробностях свое видение – Сталина, Берию, листья-лица, изобильный стол.

И слова, которые кричал во сне: «Дир, бер, вер»…

«Диверсия, – подумал Гаков. – Они готовят диверсию на Комбинате».

Агент U-235. Последние приготовления

Из моего окна виден пустырь за школой, и можно наблюдать группы детей, преимущественно мальчиков, разыгрывающих военные сражения. Одни ложатся в траву с деревянными винтовками и пистолетами, другие, пригибаясь, окружают «окопы». Они бросают камни и куски угля с криком: «Граната!», всей силой легких имитируют звук пулемета и выстрелы одиночными – «бах, бах!». Ожесточенно спорят, кто из них уже убит, кто ранен и в какую часть тела. Их явно завораживает физиология войны.

Девочкам предназначена одна роль – медсестры, выносящей раненых из боя. «Фашистом» быть никто не хочет. Причина проста – заранее известно, что фашисты проиграют.

Отвратительный юмор в их голосах, торопливость споров, визгливый смех, нередко – ругань с нецензурными словами. Они так неприятны и глупы, что ради развлечения я размышляю о способах их уничтожения. Например, химическое оружие. Если подкинуть в густые заросли банку с ядовитым хлором, они ее найдут и, разумеется, откроют. Им нравится воображать ранения, так пусть изведают всё то, к чему влечет праздное любопытство. Ожоги глаз, лица, дыхательных путей. Лохмотьями слезающая кожа. Мучительная смерть и инвалидность. Игра тем интересней, чем реальнее условия.

Мне нравится воображать и случайный взрыв мины, установленной в траншее. Маленькие фигурки бегут, стреляя друг в друга из деревянного оружия, бросая игрушечные гранаты, и вдруг земля взлетает из-под ног. Словно тряпичные куклы, они разлетаются в стороны, падают, бьются в агонии, замирают.

Я слышу их стоны, представляю повреждения тел, несовместимые с жизнью. На это было бы приятно взглянуть. Так боги забавляются с людьми.

Разумеется, проще убивать по одному, но это развлечение может мне слишком дорого стоить – в том смысле, что помешает моим планам. Убийство доставляет наслаждение, но слаще наслаждение властью.

Власть над людьми, их чувствами и волей, над жизнью или смертью – мне дана. И в этом есть божественная радость Осириса, познавшего и смерть, и воскрешенье.

Осирис, Гарпократ, Анубис – мне, богу триединому, рабы покорно служат, убивая друг друга по приказу. Впрочем, я и сам готов воткнуть по рукоятку нож в живот любому, кто назначен в жертву.

Мои служители могли бы жить, когда бы не их собственная глупость. Ищенко, изображавший простодушие, надеялся этим меня обмануть и в самом деле смог украсть и перекопировать часть моих донесений. Он думал шантажировать меня.

Прекрасное воспоминание – как он выл. Как бился, ползал у меня в ногах. Рот заткнут кляпом, связанные руки. Воистину, не человек, но червь. Животный ужас лопнувших белков… Я с наслаждением пил его мученья. Удар, еще удар! Я поглощал ту силу, которая исходит из глазниц, когда в страданье погибает тело. Я пожирал субстанцию души, как топливо для будущих свершений.

Для этого мне нужно убивать – чтобы питать могущество дровами никчемных, непригодных к жизни жертв. Я избран силой тьмы, чтоб в хрупком теле взрастить великий, беспощадный дух…

После была глупая корова Нина Бутко. Я сделал эту женщину богиней. Мне нравилось пробуждать в ней жестокость и распутство. Она могла бы стать моей соратницей в коварстве. Акулой, пожирающей мужчин.

Она была полезна мне, так как имела доступ к сейфам и ко всем секретам производства. За недолгое время я смог сделать фотокопии планов завода, технологических заданий, секретных распоряжений министерства. И снова вмешалась человеческая глупость, ей для чего-то понадобилось забеременеть. Не знаю точно, от кого, хотя она и утверждала, что отец ребенка – я.

Надрывные сцены, слезы, шантаж – верный способ взрастить отвращение там, где зрел росток привязанности. Нину пришлось убрать чужими руками, себе я обеспечил алиби. Это жаль, мне так хотелось присовокупить частицу женского начала к той стихии, которая бурлит в моем сознании.

Но люди мелки, словно детеныши тараканов, рассыпающиеся из вскрытого яйца – оотеки. Лишь редким особям доступно наслаждение величием, силой мысли. Власть над вселенной они выменивают на трещотку да мелкого тщеславия утоление. Есть те, кто думает, что служит мне ради идеи. К таким натурам проще подобрать ключи.

Эйнар Сепп доставил из Великобритании десять взрывных устройств в форме кусков каменного угля, оболочка которых спрессована из угольного порошка. Внутри располагается корпус из медной проволоки и взрывчатая масса, состоящая из гексогена, тротилового масла и пироксилина. К взрывчатке прикреплен капсюль-детонатор и отрезок бикфордова шнура. При загорании оболочки с поверхности взрывчатое вещество не загорается, так как довольно значительный слой оболочки (20–30 мм) представляет собой хорошо теплоизолирующий слой, предохраняющий от воспламенения. При сгорании оболочки до слоя, в котором находится бикфордов шнур, последний загорается и производится взрыв.

Взрывчатка в виде кусков угля уже доставлена на Комбинат и складирована в одном из подсобных помещений. В день акции брикеты будут распределены по территории – в котельных, в лаборатории. Также нам удалось добыть некоторое количество динамита, который используется на Комбинате во время подрывных работ.

В воскресенье я подготовил схрон в лесу на побережье. Резиновая лодка, насос, консервы, крупа – на случай если придется пережидать непогоду. Впрочем, в августе редко бывают штормы, эвакуация должна пройти по плану.

Акция подготовлена, действия участников рассчитаны по минутам. Скоро я выйду из игры и соберу расщепленную личность в единое целое, бесконечно умное и хищное существо, во всем превосходящее человека.

Единственное, что вызывает тревогу – ответы Центра на мои запросы. Их обещания обтекаемы, гарантии неопределенны.

Сегодня я должен получить однозначный ответ. Я не просто ценный агент, мой мозг – контейнер с информацией, способной изменить ход противостояния двух систем. Мои способности и навыки должны быть оценены лучшей спецслужбой мира, каковой является британская разведка. Их агентура работает по всему земному шару, в конце концов они победят.

Семейка Сеппов, кретины и наследственные алкоголики, послужат мне расходным материалом. Эйнар всё еще верит, что Центр готовит операцию по его спасению. Что ж, тем проще заманить его в ловушку. Весь отряд должен быть уничтожен, чтоб не осталось никаких свидетельств моего участия в этом деле.

Затем я выйду на лодке в море.

Миром правят всего девять человек – Девять Неизвестных. Мое место среди них.