Текст книги "На краю совершенного мира"

Глава 20

– Поднимайся, давай. Слышишь? – Тётка с силой толкнула Густава в бок. Сон, где он гулял вдоль пустынного пляжа, думая о никчёмной, не имеющей смысла жизни, тут же улетучился. Дневной свет неприятно ударил в глаза. Тётка снова пихнула в бок. – Вставай живо! – Мальчишка потёр глаза, давая понять, что проснулся, и приподнялся на локтях. После ночи у него всегда болела спина, потому что спать на жёстких досках было неудобно. Тётка махнула перед его лицом засаленной тряпкой. Вид у неё был суровый и недоброжелательный. Грязные волосы, затянутые верёвкой, уже успели растрепаться, а некоторые пряди прилипли к вспотевшему лбу.

– Вставай, сегодня будешь отдуваться за сестрицу. Гадкая подохла в какой-то канаве, тебе больше не за кем укрыться. Скоро поезд придёт. Пойдёшь на перрон – и без хлеба чтобы не смел возвращаться, понял? Тяни свои грязные ручонки, может, кто-то сжалится. Твою сестрицу жалели, а ты её хилее будешь. Хватит бока отлёживать! Я не обязана тебя содержать, горе и проклятье ты этого мира. Чтоб вашим родителям на том свете плохо жилось, да страдали они, как я страдаю. – Тётка откинула в сторону тряпку и направилась к бочонку с водой. Густав поднялся на ноги, осознав, что теперь он – главный добытчик семьи. «Почему она никогда не отправляет своего сына?» – подумал мальчик, но спросить не решился. Тётка набрала воды в ковш и протянула Густаву. Грязная вода из Лан. Другой здесь быть и не могло. Этим он умывался каждое утро. Крики, побои, проклятья – всё это давно стало традицией. С тех пор, как исчезла Ида, Густав получал нагоняй вдвойне. Он ненавидел свою жизнь, множество раз задавался вопросом о том, зачем вообще появился на свет, иногда перед сном мысленно обращался к матери или отцу, прося, чтобы они забрали его в мир без боли, но каждое утро просыпался под крики тётки и понимал, что кошмар не имеет конца. Мальчик вновь и вновь думал о сестре, которая слишком внезапно перестала существовать в его жизни. На что она решилась? На что обрекла его и себя? В худшем она сейчас месте или лучшем?

Густаву хотелось верить, что Иде так же плохо, как и ему, а может, даже хуже. Сначала он винил сестру в своей боли, в предательстве, а затем к нему пришла мысль: может, она хотела избавить их от страданий? Может, она пыталась убить его, а затем умерла сама, чтобы избавиться от этой пытки? Но почему-то эта идея показалась ему маловероятной. Ида хоть и страдала не меньше, но ей никогда не хотелось умирать. Так почему же? Почему она бросила его?

Густав думал об этом каждый день. Иногда пытался найти оправдание, но чаще приходил к выводу, что Ида его никогда не любила. Он считал себя обузой и полагал, что девочка знала больше, чем говорила. Густав вспомнил перемены в сестре за месяц до страшного случая. Как раз после того, как она вернулась с перрона, что-то пошло не так. Но что именно изменилось в ней?

Сегодня мальчишка пришёл на перрон один. Он бывал здесь несколько лет назад, потому что обычно болел и не имел удовольствия видеть прибывший поезд и людей, выходящих из него, зато часто фантазировал о том, как вёл бы себя на месте сестры. Сегодня сердце трепетало в ожидании чего-то нового. Впервые за долгое время Густав почувствовал что-то кроме боли и отчаяния, и это чувство ему понравилось. Так же, как и он, в этом месте когда-то стояла Ида. «Интересно, что она чувствовала?»

Поезд не заставил себя ждать. Сначала послышался гудок, затем и стук колёс, волнующий сердце. Дети-оборванцы уже толпились, мечтая первыми протиснуться к вагонам и урвать что-нибудь полезное. Мелькали грязные стопы, голые руки, порванная одежда. Густав боялся лезть в оголодавшую толпу, которая вполне могла его затоптать, и вместо того стоял в стороне и наблюдал за прибытием огромной паровой машины. На мгновение ему почудилось, что она живая, выдыхает чёрную копоть и противно ревёт, пытаясь что-то сказать. Но Густав отмахнулся от этих мыслей. «Разве железо может быть живым?»

Вскоре поезд остановился, и из вагонов стали выходить люди, многие из которых пытались прогнать от себя детей. Мужчины кричали что-то и отмахивались руками, освобождая пространство для дам, а кто-то сразу начал раздавать хлеб. Густав огляделся по сторонам. Ему негде было протиснуться. «И как только Иде удавалось что-то здесь заполучить?»

Он побрёл вдоль перрона, дожидаясь более удачного момента. Что сделает с ним тётка, если он вернётся без хлеба? Выпорет? Прогонит? А может и вовсе убьёт? Она ведь не обязана его содержать. Густаву стало жутко. Он подумал о том, что лучше сам бросится под поезд и прекратит своё жалкое существование, чем будет и дальше терпеть унижения и избиения.

Мальчишка остановился, наблюдая за тем, как из последних вагонов пятеро крепких мужчин выгружают продукты. Там наверняка были и хлеб, и тушёнка – месячный запас для жителей этого места. Что если бы он смог урвать что-то, пока никто не видит? Тётка бы наверняка похвалила его за такой улов. Она не стала бы бить его, а увидела, что он хороший мальчик и способен приносить пользу. Эта мысль вселила в Густава уверенность, и мальчишка стал внимательно наблюдать и выжидать. Уже вскоре людям, вытаскивающим ящики с провизией, пришлось отлучиться от вагона, чтобы погрузить всё на распределяющие телеги. Это был его шанс.

Быстро добежав до вагона, мальчишка вскарабкался по железным ступеням. Ему показалось, что сама бездна разинула широкую пасть, чтоб поглотить его. В вагоне царили духота и мрак. Густав прошёл вперёд, ища какие-либо продукты питания. Практически всё уже пустовало, но ещё пара полных ящиков осталась у дальней стены. Мальчишка, не медля, приблизился, схватил несколько консервных банок и плотно прижал их к себе, словно трофей. Думать о хлебе было уже некогда. Нужно было уходить отсюда, бежать, пока никто не застал.

Внезапно послышались голоса и шарканье ног. К вагону приближались люди. Мальчик почувствовал, как вспотела спина и затряслись колени. Паника. Что будет, если его здесь обнаружат? Что эти люди сделают с ним?

Не задумываясь о последствиях, мальчик юркнул между ящиками и присел в дальнем углу, надеясь, что его не заметят. В этот момент кто-то уже поднялся в вагон. Густаву почудилось, будто он слышит чужое дыхание. Мальчик замер, боясь пошевелиться. Незнакомец обвёл взглядом пространство.

Густав испуганно сжался с холодными на ощупь консервными банками в руках. «Он сейчас услышит стук моего сердца. Точно услышит, тогда мне конец».

– Довольно! – крикнул мужчина. Густав вздрогнул и оцепенел: «Ну всё, увидел». – Здесь ещё партия, сольём в Растре! Можно ехать!

Мужчина спустился обратно. Кто-то ответил ему с улицы, но Густав не разобрал слов. Дверь вагона захлопнулась, оставив мальчишку в кромешной темноте. Несколько мгновений Густав вслушивался в тишину. Что произошло? Неужели его заперли здесь? Встать и проверить он боялся. Крепче сжав железные банки худощавыми пальцами, Густав стал выжидать. Может, дверь откроется вновь? Но вскоре послышался знакомый гудок. Вагон шелохнулся, и Густаву показалось, что душа покидает тело. Он был заперт здесь, в железной машине. Она пожрала его, и теперь он навсегда останется в темноте.

Колеса заскрипели, и поезд двинулся с места. С каждым следующим мгновением мальчика охватывал всё больший ужас. Что же он наделал? Что теперь будет с ним? Что скажет тётка, когда он не вернётся домой? Осыплет проклятьями так же, как и сестру? Подумает, что он умер в канаве? Но ведь он жив! Вот он, сидит между ящиками с тушёнкой и смотрит в темноту, которой не видел доныне. Как будто бы лишился зрения. Ему захотелось кричать, чтобы поезд остановили, высадили его, но Густав не выронил ни слова. Он сидел молча и слушал стук колёс. Поезд уносил его всё дальше от отшиба, в то место, о котором мальчик никогда не думал прежде, не рисовал в сознании; в отличие от Иды, никогда бы не пошёл ради него на убийство. Он не представлял, что будет с ним теперь, когда он совершил побег из адского места, даже не планируя этого. А тем временем он всё более удалялся от голодных людей, грязной реки Лан и тёткиных криков. Лишь мысленно радуясь этому, но ещё не до конца осознавая, он покидал место привычного существования.

Глава 21

Это продолжалось изо дня в день: строгий взгляд Имоджин, унизительное наказание в виде ударов линейкой, мытьё парт и полов после занятий. Некоторые ученики, словно бы издеваясь, таскали в кабинет грязь, посмеивались тихонько, когда Ида оставалась наедине с тряпкой и ведром. Уже через неделю её руки покрылись волдырями и царапинами, жутко зудели и болели. Девочку всерьёз начала беспокоить её дальнейшая судьба. Имоджин всё чаще говорила о том, что Иду исключат из интерната.

Она так ничего и не выучила, хотя неоднократно открывала учебник и листала страницы. Девочка внимательно слушала, когда читал Марк, следила за тем, как он жирным пальцем водит по узеньким строчкам, но ничего не могла запомнить. В какой-то степени Идалия была рада, что Вальтер уехал и не проводит допросов. Не хотелось бы ей рассказывать о собственном ничтожном положении, а потому, молча злясь и кусая губы, она продолжала терпеть наказания и ругань.

– Убогая! Свинуха! – кричали её одноклассники, когда поблизости не оказывалось Имоджин или других взрослых. Они показывали Иде языки, тыкали в неё пальцами и смеялись. Сначала девочка хотела проучить их всех: начала бы махать кулаками, проявляя жестокий нрав, и никто больше не смел бы её задеть. Она представляла себе, как ломает эти гадкие пальцы, вырывает поганые языки, как хрустят носы этих детишек, ударяясь об угол стола. Но что, если за это её исключат? Ида не знала, когда нить терпения здешних руководителей может порваться. Она уже успела понять, что здесь живут по другим правилам: нельзя ударить кого-то и остаться при этом безнаказанным. Поэтому девочка терпела. В конце концов, она решила обратиться к Имоджин. Несмотря на то, что в прошлый раз это обернулось против неё же, Ида надеялась, что теперь удача повернётся к ней лицом. Не могут же взрослые быть настолько несправедливыми всегда? Ида пыталась быть сдержанной, чтобы не гневить учителей. Теперь она рассчитывала увидеть, как наказывают всех тех, кто этого действительно заслужил.

Подойдя к Имоджин в перерыве между занятиями, она всё ей рассказала, думая, что виновников тут же позовут и заставят извиняться, но рыжеволосая только нахмурилась.

– Зачем ты лжёшь? – спросила она строго, выпрямив осанку.

– Я не лгу! – запротестовала Ида, чувствуя, что гнев её вот-вот выльется во что-то масштабное. – Почему вы не верите мне?! Почему верите кому угодно, кроме меня?! Что я вам сделала?!

Дети, находившиеся в классе, невольно замерли, наблюдая за разворачивающейся сценой. Имоджин поднялась на ноги.

– Не смей на меня кричать! Что ты себе позволяешь?

– Тогда прекратите обвинять меня в том, чего я не делала! Почему вы считаете, что наказывать меня – это нормально, но другие этого не заслуживают? Чем они отличаются? Почему они лучше?

– Для меня все дети равны, – на вдохе сказала Имоджин, пытаясь сохранить самообладание, – ты наказана за то, что не хочешь учиться и не осознаёшь ошибок. Мне известен твой буйный нрав. Если бы все те, кого ты перечислила, действительно так выражались, я бы об этом знала. Ты злая невоспитанная девочка. Страдая сама, ты желаешь, чтобы все вокруг тоже были несчастны.

– Это неправда!

– Замолчи. Я знаю, о чём говорю. Думаешь, со стороны не видно?

– Вы слепая!

В глазах Имоджин сверкнул гнев. Дискуссия была прервана болезненным ударом. Левая щека Иды запылала огнём.

– Немедленно в кабинет миссис Маргрит… – процедила рыжеволосая сквозь зубы. Надежда Иды хоть на какую-то справедливость с треском провалилась, пробив собою дно элементарной морали. Девочка подумала, что взрослые в этом месте либо глупцы, либо слепы, либо поощряют откровенную ложь. Она не понимала, почему к ней столь предвзято относятся, почему постоянно не верят. «Может, на моём лице написано, что я лгунья? Я ведь солгала про убийство Густава. Я попала в этот мир незаслуженно, может, поэтому он отвергает меня?»

Получив выговор и дополнительное наказание (теперь Ида в течение месяца должна была мести двор интерната), она вернулась в класс, а после занятий занялась мытьём парт и полов, думая, как бы изменить ситуацию в выгодную для себя сторону. Всё было настроено против неё, ожидания рушились, и замки, которые девочка рисовала в голове, таяли, как табачный дым в воздухе. В дверном проёме появилась тройка её одноклассников: двое мальчишек, закадычные друзья, и светловолосая девчонка в красном сарафане. Они смеялись, ничем не скрывая своё присутствие. Одни из тех, кого не забирали родители.

– Эй, убогая! Может, и наши ботинки помоешь? А то запылились.

«Заткнись или сдохни», – думала Ида, стараясь игнорировать обращение к ней.

– Всё равно ты больше ни на что не годишься. Таким, как ты, никогда не стать людьми. Отец говорит, что вам суждено пресмыкаться перед обществом и, если повезёт, ты сможешь прислуживать у кого-то в доме. Может, у меня? – Мальчишка хохотнул. – Будешь мыть мой пол, мои ноги за кусок хлеба.

Последняя фраза вывела Иду из себя. Она крепко сжала мокрую тряпку, а уже в следующее мгновение бросила её в оскорбителя. Мальчишка широко улыбался, не подозревая о возможной реакции, но улыбка быстро сползла с его лица, когда тряпка с силой ударила по носу и зубам. Он пошатнулся, чувствуя отвратительный привкус, и замахал руками. Пока его товарищи осознавали, что случилось, Ида подняла ведро и окатила ледяной водой всю стоящую в дверях троицу. Дети завизжали и запрыгали на месте. Идалия расплылась в злорадной улыбке.

– Да, я согласна тебе прислуживать. Я отмою тебя так, что хватит на оставшуюся жизнь.

– Ненормальная! – закричал мальчишка, а увидев, что Ида приблизилась на несколько шагов, испуганно вылетел в коридор. Девочка нагнулась, подняв тряпку, и угрожающе сжала её.

– Мы всё расскажем миссис Имоджин! – крикнула светловолосая девочка. Её мокрый сарафан теперь облепил тело, а худущие коленки тряслись.

– Рассказывайте! Во всех деталях! – Внезапно осознав, что отстаивание собственного достоинства для неё более важно, чем обучение в этом проклятом месте, Ида бросилась на обидчиков, беспощадно лупя их грязной тряпкой по ногам, рукам, лицам. Они кидались врассыпную, но девочка бегала быстро, а больше всех пыталась достать говорливого наглого мальчугана, который закрывался руками, кричал о том, что она ненормальная и бешеная, а Ида только смеялась и продолжала лупить его. Она вспомнила избиения тётки, её проклятья и ругань. Девочке захотелось вершить правосудие тем же методом, но вдруг – она остановилась. Троица с криками убегала от неё, но Ида больше не пыталась кого-то догнать. «Что я делаю? – подумала она, стоя в пустынном коридоре. – Я превращаюсь в неё? Если я не могу сдержаться, отпустить себя прошлую, продолжаю получать и нести боль, зачем оно всё? Зачем я чем-то жертвовала, зачем пыталась убить брата, если ничего не изменилось? Да в том ли дело, что я не убила Густава и не выполнила условие? Я не потеряла себя, и потому я непригодна для того мира? Поэтому я ему ненавистна?»

Этим днём Ида быстро бежала в имение доктора Вальтера, не разглядывая ни домов, ни улиц, ни людей. Она ничего не хотела замечать. Оказавшись в комнате, она рухнула на кровать и заплакала.

Её дикий нрав что-то сломал сегодня; возможно, уже завтра никуда не придётся идти. «Я всё испортила! Теперь он поймёт, что я солгала, и выгонит меня!» – в ужасе думала девочка. Слёзы скатывались по бледным щекам на губы, затем падали на подушку. «Какая глупая! Глупая проклятая девка! Я всё испортила!» Ида почувствовала, как что-то сжалось в груди. Она не хотела возвращаться на отшиб, не хотела оказаться на улице снова голодной и несчастной. Её пугал возможный исход, но лишь она была в нём виновата.

«А что если нет? Что, если виновата буду не я?» – Внезапное озарение, посетившее девочку, позволило ей успокоиться. Она утёрла слёзы, слезла с кровати, тихо покинула комнату и замерла у противоположной двери в нерешительности. «Он ведь ненавидит меня», – подумала Ида, но всё же постучала.

– Уильям?

Ответом послужила тишина. «Может, он снова сбежал?» Ида постучалась ещё раз.

– Уильям, открой. Я знаю, что ты там. Пожалуйста…

Но ей вновь никто не ответил.

– Я всё ещё помню твой секрет и могу об этом рассказать. Не оставайся равнодушным. Уильям! – Девочка сильнее ударила в дверь и поморщилась. Руки болели. На глазах снова выступили слёзы. В угрозе Иды не было никакой злости, только нотки безнадёжности.

– Знаю, что ты меня ненавидишь, но открой во имя справедливости. Я знаю, что ты чувствуешь, мне тоже больно. Жизнь причиняет боль. Обстоятельства, условия, взрослые люди – всё это существует, чтобы нас сломать, но мы не должны просто принимать это. Мы не должны ненавидеть друг друга, потому что это не наша вина, мы жертвы! Мы должны бороться, слышишь? Уильям?

Из глаз девочки покатились слёзы. Она вслушивалась в тишину. Кажется, всё было напрасно. Этот мир играл по каким-то жестоким правилам. Уже отчаявшись что-либо изменить, Ида решила вернуться в комнату, но тут щёлкнул замок и дверь приоткрылась. Уильям стоял на пороге, хмурый, как и прежде. Он взглянул на девочку, чьи щёки были мокрыми от слёз, веки опухли, и вид её показался мальчику довольно жалким. Несколько мгновений он ждал, что Ида что-то скажет, но она молчала.

– Чего тебе? – наконец поинтересовался он.

– Уильям… – Ида произнесла это имя с трепетом, так, что мальчик вздрогнул, – научи меня читать.

Сначала Уильям замер в удивлении. Эта просьба показалась ему странной. «Почему она меня об этом просит? Разве она не учится в интернате? С чего она решила, что я ей не откажу?»

– Что за глупость? – с презрением поинтересовался мальчик.

– Ты ведь умеешь читать?

– Разумеется.

– Так научи меня.

– У тебя на это есть учителя. – Уильям уже хотел закрыть дверь, но Ида сунула стопу за порог, мешая ему это сделать.

– Они меня ничему не учат. Только наказывают, бьют, ругают. – Она показала ему искалеченные руки. – Надо мной издеваются, особенно эти ужасные дети. Это несправедливо! Я ничего не сделала, но меня всегда выставляют лгуньей и невоспитанной девчонкой! Им всё прощается, а мне никогда не верят! Я не знаю, в чём виновата перед ними. Я наказала их сама, а теперь меня, скорее всего, исключат. Тогда твой отец выгонит меня на улицу, потому что не оправдываю надежд. – Ида говорила, пытаясь сдерживать слёзы, но те сами лились, застилая обзор. Девочка шагнула вперёд, схватив Уильяма за руку. Мальчишка слегка отпрянул, и на лице его отобразилось недоумение. – Я не хочу снова на улицу. Я не хочу голодать, воровать, спать на досках или железе. Мне так страшно снова очутиться там… Ты – моя последняя надежда. Не прогоняй меня, Уильям. Я никому никогда не открою твоего секрета, честно.

– Тише… – В голосе мальчика впервые не слышалось ни презрения, ни злости. Казалось, он впал в оцепенение. – Что ты сделала? Кого ты наказала?

– Этих глупых идеальных учеников! Они смеялись надо мной, пытались унизить. Я побила их мокрой тряпкой, облила из ведра. Я не чувствую себя виноватой. Это Имоджин виновата! Она ничего не сделала, когда я обратилась к ней. Она отправила меня к Маргрит за новым наказанием, но я не хочу это терпеть! В первый учебный день она тоже ничего не сделала, и мне пришлось разбить хряку нос. Ты считаешь, что я поступила ужасно? Тоже считаешь, что я виновата, что глупая и страшная? Считаешь, что я этого заслужила?

Уильям промолчал, не зная, что ответить. Ида всё ещё крепко сжимала его руку.

– Ладно, забудь. Я пришла не за тем, чтобы жаловаться и говорить о справедливости. Я хочу научиться читать, чтобы все поняли, что я не жалкая, и перестали смотреть на меня свысока. Даже если меня исключат, быть может, хотя бы твой отец будет ко мне снисходителен, если увидит, что я не просто глупая жалкая девчонка. Тебе, конечно же, всё равно, что со мной будет, однако знай, если я вновь окажусь на улице, то они победили. Вспомни свой рассказ. Тебе это тоже может грозить.

– Хватит, я понял. – Уильям попытался высвободить руку. – Неси свои учебники.

– Правда? – В заплаканных глазах сверкнула надежда.

– Как же ты туго соображаешь…

– Спасибо! Сейчас, я сейчас! – Ида метнулась в комнату на радостях, что впервые за долгое время ей повезло. Она принесла книги, расположилась с ними на полу, так как стол был беспросветно забит, и слушала мальчика внимательно, как никого другого, повторяла всё, что он говорил. За этот вечер Иде удалось запомнить добрую треть алфавита. Она уснула счастливой, не думая о том, что ждёт её завтра.