Текст книги "На краю совершенного мира"

Глава 35

Минуло несколько дней. Вальтер практически не покидал больницу и тщательно следил за состоянием девушки, что пребывала в шоковом состоянии, отказывалась есть, а временами и спать, жаловалась на боль и просила сделать укол морфия, но доктор был вынужден был отклонить эту просьбу.

– Он вызывает страшнейшее привыкание и медленно убивает. Вам придётся терпеть боль, милая. Она не будет длиться вечно.

– Лучше бы я умерла! – воскликнула Лисбет, закрыв лицо ладонями. Она сидела в кровати, прикрывая туловище одеялом, край которого смято загибался у самой груди. Вставать и ходить девушка больше не могла, и смотреть на собственное уродство не желала. В палату через запылённое окно проникал тусклый дневной свет. Небо снова было серым и безжизненным.

– Не говорите так, всё обошлось.

– Вы ужасный человек! Вы заставили меня страдать и не хотите унять боль! Вы хотите, чтобы я страдала!

– Я вовсе этого не хочу.

– Тогда сделайте мне укол! Вы не представляете, как мне больно! Как зудит кожа! Как в принципе может болеть то, чего уже нет? – По щекам девушки катились крупные слёзы.

– Вам нужно терпеть, Лисбет. Как только культя заживёт, я поставлю протез, и вы снова сможете встать. – Вальтер говорил спокойно, надеясь, что тон его голоса придаст девушке некоторой уверенности, хотя и сам был на взводе. Его трясло от лихорадки.

– Но до тех пор я хуже насекомого! Взгляните, какой ужасной я стала! Я некрасива! Я инвалидка! Я словно увядающее растение! Что же мне теперь делать?

– Жить. Вам остаётся жить, мисс Халафер.

– Ах! Вы называете фамилию отца! Да, мой отец граф Арвид Халафер, он жил, он умер от рук неприятеля, проклятых колонизаторов, что вторглись на наши земли! Мой отец в земле зарыт без камня и знамени, а может, и вовсе нет могилы у него! Всему виной ваш проклятый император! Не будь его, не было бы всех этих бед…

– Тише, Лисбет, я вас умоляю. За такие речи расстреливают, если вас кто-то услышит…

– Пусть слышат! Мне уже нечего терять! Я буду вечно носить фамилию Халафер, потому что никто не женится на мне, ведь никому не нужна инвалидка! Посмотрите на меня, Вальтер! Ведь я стара!

– Не говорите глупостей, вы молоды. Вам впору быть студенткой.

– В мои годы имеют мужа, а я одна и без ноги! Я и дяде теперь не нужна. У меня ничего нет…

– Граф Горцкий очень переживает за вас и не собирается выгонять. Не думайте так плохо о своих родных.

– Ах, я не думаю ни о ком плохо! Я смотрю правде в лицо!

– Но ваша правда видна только вам.

– Зачем вы успокаиваете меня? Зачем делаете вид, что всё хорошо? Я желаю уехать домой! В этой грязной больнице… я не хочу страдать здесь всем на радость!

– Как пожелаете, но знайте, вашим страданиям никто не рад. Здесь все страдают…

– Кроме вас!

– Вы хотите моих страданий? – Вальтер удивился, но не подал виду. – Я страдаю, как и многие. Я разделяю вашу боль.

– Вы мою боль не чувствуете, не лгите! Сделайте мне укол или уходите… Я больше не желаю говорить. – Лисбет утёрла слезы и отвела взгляд к окну. Ей казалось, что она попала в ад. Всё, что с ней происходило, напоминало пытку, и девушка уже готова была каяться в любых грехах, лишь бы всё закончилось. Вальтер молчаливо кивнул и поспешил выйти из палаты. Он не стал бы делать укол, знал о последствиях привыкания, но сердце его сжималось от досады. Мужчина ничего не мог сделать, чтобы унять боль или зуд. Ему снова хотелось выпить, чтобы забыться и не чувствовать себя виноватым. Разумеется, в болезни Лисбет не было его вины, но мужчина чувствовал, словно сделал что-то не так. Он не смог уберечь от страданий ещё одного человека. Его жена была мертва, сын-калека заперт в комнате, а теперь и эта молодая девушка стала инвалидкой в стенах его больницы.

* * *

Открытое окно. Испытать удачу или нет? Ида задумалась, стоя на дорожке, ведущей к имению, с портфелем в руках. Она вспоминала тот самый случай, когда в первый и единственный раз решила забраться в комнату Уильяма через окно. Тогда она едва не упала, но, может, сегодня всё обойдётся?

«Открытое окно. Что бы это могло значить? Ему жарко, или его нет?» Девочка решила рискнуть. Пока никто не видит, почему бы и нет? Вальтер практически не появлялся в доме, а Аста выходила крайне редко, и чаще всего за продуктами. Ида неспешно подошла к дереву, оставила в тени дома ручную кладь и начала взбираться, хватаясь за ветки худенькими, но крепкими ручонками. Как же это было неудобно делать в платье! Вечно оно цеплялось и задиралось. Ей бы брюки, как у Уильяма, да только вот девушки в таком не ходили. А она очень стремилась походить на статных леди.

Аккуратно пробираясь к подоконнику, Идалия невольно взглянула вниз. Высоковато. Падать будет довольно больно. Серая муха уселась на лоб. Девочка лишь недовольно хмыкнула, и назойливое насекомое улетело. «Я не упаду», – решила она, делая рывок до окна, толкая его и становясь на подоконник. Вниз полетело несколько зелёных листочков. Не страшно. Главное, что не сама Ида.

А Уильяма действительно не оказалось в комнате. Девочка осторожно забралась внутрь, словно воришка. Осмотрелась: как всегда, разбросанные вещи, краски, всюду холсты, заправленная, но смятая кровать. Умиротворённая тишина. «Надо бы его дождаться и расспросить».

Ида уселась у окна и стала внимательно наблюдать. Время, что тянулось в ожидании, казалось вечностью. Девочка не знала, как себя развлечь: она тихонько напевала, повторяла алфавит, пыталась считать листочки на дереве, едва не уснула. Она даже подумывала о том, чтобы взять одну из кистей Уильяма и что-нибудь нарисовать. Смогла бы она? И не ругался бы Уильям?

Идея показалась Идее довольно интересной, хотя сомнительной. Она долго терзалась, но всё же отважилась. Прокралась тихонько к пустому холсту, стянула первый попавшийся тюбик с краской, зачем-то понюхала край кисточки. Странный запах. Девочка выдавила краску, которая оказалась ярко-жёлтой. Что можно нарисовать жёлтым?

– Солнце! – невзначай воскликнула она, и вдруг сжалась и замерла, боясь, что Аста могла услышать. Впрочем, нет, служанка суетилась на первом этаже. Уже в следующее мгновение на белом холсте появилось жёлтое пятно. Идалия нарисовала кривой круг, отошла, склонила голову, словно художник; со всех сторон посмотрела на своё творение. Кривой круг. Не судьба ей стать художником…

Внезапно девочка ощутила неловкость. Она снова трогает чужие вещи без спросу. Вернув краску и кисточку на стол, Идалия вернулась к окну, и очень вовремя. Уильям приближался к дому. Он был один. Хмурый. Двигался резко, будто пытался выразить недовольство окружающей средой или оттолкнуть её. Девочка отстранилась от окна на шаг, чтобы не быть замеченной сразу. Уильям ловко взобрался по дереву, как делал это множество раз, на мгновение замер на ветке, глядя на смущённое лицо девочки, затем ступил на подоконник и спрыгнул на пол.

– Что ты здесь забыла?

– Я… не подумай дурно, я просто ждала тебя.

– Зачем?

– Разве нужна причина? – Ида безмятежно пожала плечами. – Интересно стало, а куда ты ходишь, Уильям? В какое-то тайное место?

– Тебе-то что?

– Секреты… а я, может, тоже хочу. В интернате, где я учусь, у всех есть друзья. Они ходят парами или компаниями.

– Так почему бы тебе не найти себе друзей?

– Потому что со мной не хотят дружить, так же, как и ты. Некоторые говорят, что я страшная, – Ида уставилась в пол, – а кто-то просто боится, потому что я разбивала им носы. Я ведь выросла на отшибе, там было всё иначе. Единственный, кто со мной хотя бы иногда говорит – это ты. Твой отец бывает в доме всё реже, и я знаю, что тебе моё общество тоже не в радость, и всё же… больше у меня никого нет.

Хмурость исчезла с лица Уильяма, а заменила её жалость. Мальчик слегка повёл бровями, как-то нелепо глядя на Иду только одним видящим глазом.

– Видимо, такова участь подобных нам.

– Нет. Мы не одинаковы. Одиноки, может быть, но не одинаковы.

Мальчик прошёлся вперёд, наконец решив отойти от окна. Его взгляд упал на кривой жёлтой круг.

– Что это? Ты испортила холст… Отец и так привозит их довольно редко, нельзя же так безрассудно ляпать что попало.

– Я пыталась нарисовать солнце, но… – Ида взглянула на свою несуразную каракулю, – действительно, уродство. Это всё, что я способна создать. Извини. Если я узнаю, где можно достать подобный, то сделаю это, Уильям. – Девочке показалось, что в любой момент она может заплакать. Стало обидно.

Да, она не умела рисовать, никогда не пробовала, но зачем же её за это осуждать? «Мир отвратителен, как и искусство в нём», – подумала Идалия и решила, что пора уходить. Уильям снова стал холоден и совсем не похож на юношу из того дня, когда они вместе гуляли по городу и были на выставке. Девочка придержала платье и ловко вскочила на подоконник. Сердце Уильяма дрогнуло. Он как будто осознал, что сказал что-то неправильное; впрочем, было уже поздно. Ида вылезла из окна и стала неспешно продвигаться по веткам дерева. «Сказать ей что-то? Попросить остаться?» Нет, Уильям ничего не сказал. Только подошёл к окну и проводил её взглядом, затем сел у дверей и стал прислушиваться. Минут через пять послышались шаги. Ида поднялась по лестнице и зашла в комнату, тихо прикрыв дверь. Между ними снова разверзлась пропасть.

Глава 36

Ужин. Как же он радовался еде изо дня в день. Да, выглядела она плохо, и если бы состоятельные люди оценивали подобное, наверняка сказали бы: «Скот, который я содержу, питается лучше», – но для Густава всё было иначе. Для него серая безвкусная масса была лучшим лакомством на свете. Он мог есть её два раза в день, и теперь не страдал от голода. Жизнь была практически прекрасна. Она могла быть ещё лучше, если бы он знал, как Её зовут. Красивая черноволосая девочка. Как же она приковывала взгляд, а ему так и не удалось узнать имя и подарить ей то, что он украл в магазине во мраке ночи. Тогда Густав ещё не знал, что именно ему досталось, но позже, затаившись, он внимательно разглядел маленькую изящную брошку с тремя красивыми цветами. Она идеально бы подошла черноволосой красавице, засияла бы, как самое дорогое сокровище. «Интересно, понравится ли ей?»

Но Густав никак не мог урвать момент. Несколько дней девочка не попадалась на глаза вовсе, а сейчас выглядела странно. Не доела кашу. Целых полтарелки оставила! Отнесла её к раковинам. Мрачная, бледная, словно подхватила болезнь. Она держалась стеной и предпочитала ни с кем не контактировать, сторонилась тех, кто пытался с ней заговорить, а гордый взгляд был смиренно опущен в пол. Решив, что сейчас самое время, Густав быстро съел свою порцию и поплёлся к раковинам. Она все ещё стояла там, моя чашку в холодной воде. На руках её краснела пара ссадин. Мальчик отставил свою тарелку в сторону и как бы невзначай коснулся девичьего локтя, чтобы привлечь внимание.

Черноволосая вздрогнула. На бледном лице её отразился испуг. Она обернулась, а увидев Густава, слегка расслабилась и как будто разочаровалась.

– Чего тебе надо?

– Я хотел… просто… я думал, не знаю, как тебя зовут… – Густав замямлил, не способный от волнения связать пару слов. Черноволосая молчала, продолжая мыть тарелку. – Ты… скажешь, как тебя зовут?

– Герда. Легче?

– Красивое имя…

Девочка промолчала. Действительно напоминала стену. Такая безразличная и молчаливая. «Как же начать с ней говорить?» Густав порылся в кармане, пальцами нащупав драгоценную брошку. Он осмотрелся из осторожности, но поблизости никто не проходил.

– Я хотел тебе кое-что подарить. – Явно стесняясь собственных нелепых слов, мальчик сжал в кулаке брошку, затем протянул её Герде, которая закончила с мытьём и теперь удивлённо уставилась на него.

– Я знаю, где ты взял это. Плохо. Арлан бы воровства не оценил, во всяком случае, из общего награбленного. Но я ему не скажу. Спрячь. Однажды сможешь продать и обеспечить себя хлебом.

Густава сразили эти слова. Так просто отказаться от драгоценности?

– Нет, – твёрдо сказал он, – это подарок.

– Мне не нужны подарки, тем более от таких, как ты.

– А от каких нужны? От таких, как Святой? Ты уважаешь только сильных?

Герда как будто бы напряглась, недовольно смотря на Густава сверху вниз.

– Возьми подарок или расскажи всё ему, пусть снова изобьёт меня, ведь это вполне заслуженно.

– Почему? Что с тобой не так, малец? Я видела разного рода глупости, но этой мне не понять. Одно из главных правил: стянул что-то, не показывай остальным. Здесь принято делить поровну. Если бы каждый мог брать себе то, что он хочет…

– Я взял не себе, – обидчиво отозвался Густав, – для тебя.

– Зачем? Разве я просила?

– Разве о подарках просят? Тогда в них не было бы смысла. Считай, что говорю тебе спасибо за помощь.

– Помощь?

– Да… тогда Святой бил меня, но появилась ты…

– Откупаешься, значит. – Герда самодовольно хмыкнула и выхватила брошку из рук мальчика. – Я тебя поняла. Но больше так не делай.

Она развернулась с какой-то неестественной грубостью и пошла прочь. Густав остался на месте, смотря девочке вслед. Нет, заслужить уважение от такой, как она, было невозможно. Или возможно? «Мне надо стать таким же, как Арлан», – твёрдо решил он. Герда. Теперь это имя крутилось у него в мыслях. Независимая строгая Герда. Она изменит своё отношение к нему! Он не какой-то жалкий слабак, за которого всю жизнь заступалась сестра и который падал от удара тёткиного кулака. Густав от досады сжал зубы. Именно этим слабаком он и был. «Ида мертва, тётки больше нет. Я теперь от них не зависим. Я теперь справлюсь сам», – и с уверенностью, с какой воины бросаются в бой, он направился в комнату. Она была практически пуста, не считая наличия Святого, вальяжно развалившегося на кровати. Кучерявый усмехнулся, когда скрипнула дверь, и Густав переступил порог.

Он сделал это смело, но потом как будто бы засомневался и занервничал. Подошёл к своей грязной койке, уселся на неё и уставился на Арлана. Кучерявый тоже смотрел в упор, но беззлобно, скорее насмешливо. Лицо Густава же было серьёзным. Они смотрели друг на друга в гнетущем молчании. Наконец Святому это надоело, и он решил заговорить:

– Ну, говори, чего хочешь. Я же вижу, тебе что-то надо, крысёныш, а ты язык проглотил да лапки поджал. Трусливым быть нехорошо…

– Я не трусливый, – буркнул Густав. Арлан расплылся в улыбке. – Я думаю.

– Над чем?

– Над тем, как получить уважение.

– А ты смешной… – Кучерявый приподнялся и тоже уселся на кровати. – Уважение заслуживают делами или силой.

– Ты используешь второе…

– Я использую всё. Не тешь себя мнимой надеждой, будто когда-нибудь станешь мне равным. Крысы редко поднимаются.

– Я не крыса!

– Молчи, – Святой отмахнулся, – я сам решу, как тебя называть. И ты не станешь возражать, если не хочешь ходить со сломанными рёбрами.

Густав намёк понял и решил не лезть на рожон. Всё-таки сил для того, чтобы отбиться от Святого, у него пока не было. Кучерявый довольно кивнул.

– Вот видишь, как легко заставить тебя слушаться. Стоит лишь припугнуть. Сопляк ты малолетний. О каком уважении речь… – Арлан снова улёгся на кровать, решив, что разговор исчерпан, и отвернулся к стене. Густава пробрала досада. Как же он легко уступил! Действительно, его страшили новые побои, и высказываться в открытую часто не стоило. «Однажды всё изменится, – решил он, – я не всегда буду таким слабым. Вызов принят, Святой. С тобой сравняюсь».

* * *

Костыли. Она поднялась на этаж с таким трудом! Какой позор! Дяде пришлось её держать, чтобы не упала, но теперь жуткое путешествие от больницы позади. Девушка снова в комнате, в своей кровати. Она теперь узница этих стен. По щеке Лисбет скатилась слеза, наверное, уже последняя. Нельзя же плакать вечно! Девушка осмотрела знакомый интерьер. Не так давно она, схватив в охапку вещи, бежала отсюда в Юму, а что теперь? Теперь она уже никуда не побежит.

«Я больше никого не увижу и не услышу. Вот так трагично угасает моя жизнь, не успев начаться», – думала она. Укола так и не сделали. Лисбет мучила боль. Ей казалось, что нога, которой уже нет, всё ещё присутствует и не даёт покоя. Временами её бросало то в жар, то в холод. В полудрёме Лисбет видела галлюцинации. Иной раз просыпалась и не понимала, что происходит, а потом начинала задыхаться от слёз. И так изо дня в день.

Откинувшись на чистые подушки, девушка прикрыла глаза, чтобы в очередной раз предаться сну. Ей не хотелось больше ничего, ведь во снах она не страдала. Во снах не было боли и травм. Увы, поспать долго не удалось. Её разбудил стук в дверь. Видеть Лисбет никого не желала, но устало разлепила заспанные глаза и по привычке ответила:

– Войдите.

Скрип дверных петель. На пороге возникла служанка со смущённым видом. Волосы её выбивались из-под косынки и падали на лоб.

– Мисс Лисбет, к вам гость. Разрешено ли его пригласить?

Девушка не знала смеяться ей или плакать. Что за вздор?

– Откуда гости? Я одинока, как дерево в пустыне…

– Господин Леннарт Артес ждёт вас у дверей, желая видеть и говорить. Пригласить ли его к вам, госпожа?

– Леннарт, – задумчиво произнесла Лисбет, про себя подумав: «Он, стало быть, уже вернулся из Юмы». Девушку захватил интерес. Как всё прошло? Имело ли их дело успех?

– Пускай войдёт, – сказала она без всякого желания, – ведь я к нему спуститься не могу.

Служанка кивнула и скрылась. Леннарт появился в комнате уже через пару минут. Он предварительно постучался, а получив разрешение, вошёл и приветственно поклонился. Слегка оброс щетиной, может, даже толику постарел, хотя виделись они не так давно. Сжимая в руках чёрный цилиндр, мужчина прошёл вперёд и остановился в нескольких шагах от кровати Лисбет, дабы сохранять её личное пространство.

– Я рад вас видеть вновь, голубушка.

– Взаимно, только вот… зачем вы пришли?

– Узнать о вас, разумеется.

– А вы не знаете?

– Я знаю о беде, об операции и том, что она прошла успешно. Но мне неведомо, как вы себя чувствуете. Быть может, вам что-то требуется?

– Что может мне требоваться? Ведь я уже толком и не жива.

– Не говорите так, ведь вы живее всех живых! – воскликнул мужчина, а потом вдруг перешёл на шёпот. – Я лично видел, как копьём проткнули три сердца, в которых горело пламя свободы и справедливости. Я лично видел, как вонзились пули во лбы пяти бедняг, в руках которых развевался флаг революции. Я видел, как затоптали старика… своими грубыми ногами, а он лишь выкрикнул: «Республика!» – и испустил свой дух.

– Вы про демонстрацию в Юме? Вы были там?

– Да, я там был.

– И стоит ли оно того?

– Вы ещё спрашиваете? Ну а как же. Мы ведь добьёмся своего, мы освободим народ. В скором времени планируем отбыть в Танир.

– Что же, удачи вам. Не потеряйте закалки духа, Леннарт. – Лисбет отвела взгляд к окну, пытаясь выразить безразличие, но эмоции всё же себя выдавали. Руки от волнения крепко ухватились за край одеяла.

– Вы сникли, дорогая. Отчего? Вы разве не едете с нами?

– Вы пришли, чтобы издеваться надо мной? Я больше не могу ходить, я бесполезный груз. Не будете же вы тащить меня на своих плечах, да и я того не потерплю.

– Вы будете ходить, Лисбет, даю вам слово. Мы не сдвинемся с места, пока не поставим вас на ноги. Но и вы не отчаивайтесь, доверьтесь Вальтеру, он сделает так, как сказал.

– Это, наверное, как родиться заново. Если вы будете ждать и беспокоиться обо мне, то ничего не добьётесь. Идите и вершите более достойные и важные дела.

– Не поможет народу тот, кто не может помочь другу. Мы вас не оставим, потому что верим в закалку вашего духа. Вы та, кто верит в нашу идею, а значит, мы заодно. Мы вместе восстанем и поднимем флаг свободы, вот увидите.

– Что ж… Вы красиво говорите.

– Всё будет так. Я вас сейчас оставлю, но ещё вернусь. Держитесь, Лисбет. Великим людям достаются самые сложные роли.

Он отвесил прощальный поклон и удалился из комнаты, прикрыв дверь. Сердце Лисбет бешено заколотилось. «Неужели правда? Неужели я ещё хотя бы раз смогу встать и увидеть что-то, кроме пейзажа из окна? Увижу ли я революцию? Увижу ли я её знамя?»

Глава 37

Утро выдалось пасмурным, как и всегда. Ида собралась в интернат. Надела платье, причесалась, посмотрела на себя в зеркало и отчего-то расстроилась. Многие девочки её возраста ходили в красивых пёстрых платьях, меняя их чуть ли не каждый день, а у неё было совсем простенькое. Пусть и выглядело оно опрятно, и шло ей, как ничто другое, оно было только одно, не считая ночной рубашки. Это заставляло Иду чувствовать лёгкий дискомфорт. Временами она вспоминала про шляпку, которую украла в поезде, но та совсем не шла к её платью. «Вот вернётся доктор Вальтер, попрошу у него новый наряд. Этот уже никуда не годится», – решила она, ещё раз покрутившись. К собственному удивлению, Ида заметила, что изменилась: похорошела, поправилась, порозовела. Она покинула комнату в приподнятом настроении духа и замерла у порога, где её ждал тот самый холст, который девочка испортила накануне. Только теперь вместо неровного круга там красовалось яркое солнце, касающееся лучами повисших в небе перистых облаков. Рисунок Уильяма, сомнений не было. Но зачем же оставил его здесь?

У девочки возникла мысль постучаться к нему и спросить, но в последний момент она передумала. Подняла холст, отнесла его к себе в комнату и оставила на столе. «Допустим, извинение принято», – подумала Ида и, непроизвольно улыбнувшись, юркнула в коридор.

Сегодня в интернате был непростой день. Дети впервые читали наизусть стихотворения, которые им были розданы на прошлой неделе. Ида всё откладывала заучивание своего отрывка на потом, а минувшей ночью зубрила его, не смыкая глаз, путая буквы и забывая строчки. Теперь ей было страшно опозориться. Она уже давно перестала халатно относиться к учёбе и даже заработала расположение учителей. Как глупо было бы сейчас всё испортить!

Марк пошёл выступать. Вечно утирал кулаком сопли, мямлил и запинался. «Я следующая», – с напряжением думала Ида. Она должна была выступить лучше, чем толстяк. Под конец выступления Марк совсем растерялся, Имоджин велела ему сесть и вызвала к себе Идалию. Подавляя в себе волнение, девочка встала и прошла вперёд. На неё молчаливо уставился класс. Имоджин велела начать.

– «Почему все люди умирают?», Мишель Гобер, – тихо произнесла она и на вдохе продолжила:

 
«Почему все люди умирают?
Почему под пеплом собственных безудержных мечтаний
Они, прыгнув в пропасть, медленно сгорают?
Почему же люди не летают?
Почему веселье и семья их не спасают, когда мрак приходит и,
Схватив за грудь, под смертный вальс уводит?
Почему же их так провожают?
Бросят алые цветы за гробом, что идёт по колее,
В место, где зароют тело во сырой земле.
Во земле, где ещё век назад цвёл целый сад,
А теперь там стоны мёртвых, что идут то в рай, то в ад.
Почему процессия сия – пейзаж мой вечный?
Почему живу напротив мира цвета желчи?
Почему звучит вопрос о людях, что взлетают,
Но потом летят лишь вниз и погибают?»
 

Ида замолчала, смакуя замершее мгновение тишины и тот осадок горечи, что остался на языке после прозвучавших строчек, сделала вдох и подумала о том, почему же произведения поэтов преисполнены такими тоской и грустью. Она уже хотела вернуться на место, но вопрос Имоджин её остановил.

– У тебя возникли какие-нибудь ассоциации при чтении? Какие-то мысли?

– Мысли о том, что мы все непременно умрём, как бы ни старались жить. Автор об этом и говорит.

– Данное произведение как раз учит нас ценить скоротечную жизнь, относиться к ней с вниманием, а не пускать на самотёк, не тратить попусту и не рисковать зря.

Идалия пожала плечами.

– Вам просто нравится искать хорошее там, где его нет, – сказала она, после чего вернулась на место. Девочка осталась довольна собой.

Возвращаясь домой, она думала о строчках из стихотворения. «Действительно? Почему же люди умирают? Почему одним приходится умирать, чтобы жили другие, и наоборот? Жив ли ещё мой брат, тот, кто едва не умер из-за меня? Я получила то, чего хотела, лучшую жизнь, а он нет. Наверное, его унесли болезнь или голод. Что-то должно было его убить».

Приближаясь к имению, девочка заметила, как у стены мелькнул силуэт, а затем скрылся. «Уильям, – сразу же поняла она, – опять сбежал куда-то». Интерес и чувство азарта охватили тело. Из головы сразу же вылетели мысли о смерти и Густаве. Теперь представился шанс узнать ответы на вопросы, давно терзавшие её, и, забыв обо всём на свете, Ида бросилась вслед за мальчиком, стараясь не упустить его из виду и притом не попасться на глаза. Уильям миновал задний двор, перебрался через забор, что стал неудобной преградой для Иды, затем юркнул в переулок между домами. Девочка мысленно ругалась на собственный неудобный наряд и медлительность, но продолжала следовать за мальчишкой, что петлял из одного переулка в другой, постоянно держался в тени домов и не выходил к широким проспектам, как будто боялся раствориться в свете дня. Наконец шаг его стал замедляться. Вскоре в переулке возникла фигура, так что Иде пришлось остановиться и укрыться за баками для отходов. Она прислушалась, хотя и не была уверена, что сможет разобрать слова.

– Пришёл-таки, – послышался девичий голос. Уильям кивнул.

– Ты снова одна.

– Я от Старшего Брата. Он просил передать о сходке вечером на четвёртом доме.

– И ради этого я шёл сюда? – В голосе юноши отразились нотки разочарования.

– А ты ждал чего-то ещё? Может, хочешь увидеть Святого в качестве посыльного?

– Как ты? – внезапно поинтересовался юноша. – Он охладел к вашему конфликту?

Девочка выдержала небольшую паузу, затем с прищуром взглянула на Уильяма.

– Да, теперь конфликт исчерпан. Спасибо… Уильям, что позволил ему исчерпаться.

– Он что-то сделал с тобой?

– Со мной? – черноволосая усмехнулась, – нет… нет, конечно, ничего не сделал. Лишь попросил не совершать глупостей.

– Стало быть, ты зря боялась?

– Стало быть, да. – Девочка развернулась, чтобы уйти, но Уильям как-то резко и болезненно схватил её за локоть, так, что та на мгновение опешила.

– Зачем ты врёшь? Скажи, Герда, что он сделал? Только я ведь знаю, больше никто…

– Отпусти…

– Почему? Он тебя запугал?

– Да чтоб тебе провалиться! – Черноволосая вырвалась из хватки, взглянув на юношу неожиданно покрасневшими глазами, в которых навернулись слёзы. – Он сделал со мной всё, что захотел! Ясно тебе? И если ты посмеешь кому-то трепаться об этом, я клянусь… я… – Она отвернулась, закрыв лицо ладонями. Зачем? Зачем опять унижаться? Зачем плакать? Но слёзы катились сами по себе. Эта жуткая обида от унижения, от того, что её так просто прогнали, кинули…

– Мне жаль.

– Можешь засунуть свою жалость куда подальше, – отозвалась девочка, утирая намокшие глаза. – Думаешь, мне она мне поможет? Думаешь, мне хоть что-то поможет? Станет легче от твоего наигранного сочувствия?

– Нет…

– Вот именно! А больше ты ни на что и не способен! Вы все одинаковые мрази, которые, боясь за собственный авторитет и безопасность, позволят задохнуться в крови всем поблизости! – Она побежала вдоль переулка, оставив Уильяма одного среди стен. Мальчику стало не по себе от того, что их мог кто-то услышать. Уж слишком громко кричала Герда, а потому он побежал обратно, в сторону собственного дома, стараясь оттолкнуть от себя стену агрессии, которая была столь яро направлена на него девочкой. Он пробежал мимо баков, не заметив за ними сжавшуюся Иду, которая слушала, но ничего не понимала. Она надеялась получить ответы, но получила лишь ещё больше вопросов. Кто такая была эта Герда? Кто такие Старший Брат и Святой? Что за сходка? И что вообще происходит? «Добраться до сути, кажется, сложнее, – подумала Ида, нахмурив брови. – А Уильям не так прост».

Она вернулась домой той же дорогой, вошла через дверь, как ни в чём не бывало, похвасталась Асте хорошей отметкой, оставила портфель в комнате и только потом постучалась в вечно запертую дверь. Послышались шаги, раздался щелчок, на пороге возник юноша с угрюмым видом. Идалия толкнула его и зашла в комнату без всяких стеснения и страха. На лице Уильяма отобразилось удивление.

– Ты мне всё расскажешь. Ты слишком сложен, Уильям, но я хочу всё знать. Кто такая эта Герда и все остальные. Я хочу знать, а иначе буду ходить за тобой по пятам.

Юноша впал в замешательство, не понимая, откуда могла произойти утечка информации, но уже в следующее мгновение догадался, как обстоят дела, и закрыл за девочкой дверь.

– Ты следила за мной?

– Так вышло случайно.

– И подслушивала?

– А это уже намеренно.

Уильям раздражённо цокнул языком.

– Ты до ужаса навязчива. Что если я не желаю с тобой говорить?

– Тогда я расскажу всё, что видела и слышала, твоему отцу.

– Он не поверит тебе.

– Ещё как поверит.

– Его даже в доме нет.

– Думаешь, он ушёл навсегда?

В комнате воцарилось неловкое молчание, затем Уильям вздохнул и с видом крайнего раздражения согласился. Согласился не потому, что его испугала угроза, ему просто хотелось с кем-то этим поделиться, рассказать то, что ему так долго приходилось удерживать в тайне. И он рассказал всё с самого начала, про отца, свою жизнь, то, как впервые столкнулся с Младами и попал в их ряды. Рассказал о том, чем они занимались, как устроили пожар, многочисленные нападения, грабёж. Говорил о том, как из-за них казнили невинных, как приходилось страдать людям, даже тем, кто входил в их группировку.

– Я совсем не такой, каким ты меня представляешь. Я – человек, заслуживающий смерти. Я увяз в том, из чего уже не могу выбраться, и самое жуткое то, что я ни дня не жалел о содеянном. Меня никогда не пугала кровь на руках, потому что однажды я поверил в их идею: выживает сильнейший, и нет никаких правил. Однажды я решил: если мир отверг меня, то я отвергну его, его законы и мораль, богатых свиней, которые губят жизни ради развлечения. Я решил, что смерть может всё искупить, что мы можем сотворить несуществующую справедливость. И до сих пор в это верю. Я пойду с ними куда угодно, и если жандармы схватят нас и казнят, ладно, пусть так. Хотя бы я буду знать, что боролся и пытался жить, сделал хоть что-то для разрушения проклятого строя…

Ида заворожённо слушала. «Он убивал во имя справедливости, а я чуть не убила ради своего желания. Какая низкая и жалкая на его фоне», – думала она.

– Здорово, что ты веришь во что-то. Это что-то даёт тебе цель.

– Мы хотим присоединиться к революции и склонить её на свою сторону, свергнуть власть и создать место без правил и постоянного контроля, чтобы люди жили так, как они хотят.

– Это не всегда хорошо. – Ида вспомнила отшиб, где запросто могли убить за кусок хлеба.

– Порядок содержится в хаосе. Это неоспоримая истина. Хаос есть истинный порядок.

– И тебе… никогда не бывало страшно? Ты ведь не ходил на казнь, верно? Не видел этих людей. – В памяти девочки всплыла жуткая картина площади, толпы, расправы, где на землю капала кровь рабов, несчастных, живущих во имя грязной работы в угоду господам. Уильям лишь беззаботно пожал плечами.