Текст книги "Социология неравенства. Теория и реальность"

Кроме того, в своих наблюдениях датский социолог склоняется к тому, что в будущем с развитием общества его разделение на социальные классы продолжит осуществляться по таким признакам, как гендер, возраст, этническая и расовая принадлежность, тогда как экономические критерии утратят свою значимость. Этот элемент его концептуальной схемы перекликается с критикой классовой теории, которую предлагают сторонники постмодернизма.

Стратификационная схема, предложенная Эспинг-Андерсеном, представлена в табл. 5.3.

Высшие позиции в постфордистской стратификационной иерархии занимает профессиональная элита, которая чем-то напоминает «сервис-класс» в концептуальной схеме Голдторпа. На нижних этажах располагается обслуживающий пролетариат – армия малоквалифицированных работников нефизического труда, занятых во все расширяющемся секторе услуг. Собственные эмпирические исследования Эспинг-Андерсена показывают, что эта категория работников является высокомобильной, однако он предполагает, что со временем представителям данного класса будет все труднее пробиваться «наверх» вследствие растущего неравенства в сфере образования и дальнейшей поляризации общества. В результате обслуживающий пролетариат будет обречен на самовоспроизводство в пределах малоимущих классов.

Таблица 5.3

Система стратификации индустриального и постиндустриального общества в представлении Г. Эспинг-Андерсена

Источник: [Esping-Andersen, 1993, р. 24–25].

Как видно, Эспинг-Андерсен предлагает не выделять менеджеров в отдельную категорию в экономике постиндустриального типа. Связано это с тем, что в отличие от фордистской системы разделения труда с ее жесткой стандартизацией, регулированием и ограничением свободы деятельности рамками конкретной позиции такие характеристики менеджера, как относительная автономия, размеры ответственности и полномочий, перестают быть исключительными функциональными требованиями к осуществлению управления. С усложнением производственных процессов усиливается требование к гибкости специализации и снижению жесткости регулирования, а потому и менеджеры в новой экономике все больше «сливаются» с профессионалами по своим качествам и функциям.

Своей схемой Г. Эспинг-Андерсен также убедительно показывает, что основное социальное разделение в обществе позднего индустриализма проходит между теми, кто приобретает возможности удовлетворять свои потребности через рынок, и теми, кто всецело зависит от государственного дохода и прямой государственной помощи. В связи с этим особого внимания заслуживает обособленный им класс так называемых аутсайдеров (англ, outsider surplus population)[6]6
  У других авторов применительно к этой категории населения также используются термины «неопролетариат» или «унтеркласс» {англ, underclass).


[Закрыть] (см., в частности: [Gorz, 1982, р. 28; Auletta, 1999]). Этот класс объединяет в себе тех, кто по каким-либо причинам остался «за бортом», т. е. не вписался в новую экономику и находится на попечении у государства. Растущая интенсификация промышленных отраслей влечет за собой сокращение рабочих мест и высвобождение огромной массы мало кому нужных работников. Таким образом, в совокупности с высокой динамикой изменений на рынке труда расхолаживающая государственная социальная политика создает предпосылки для формирования и воспроизводства этой социальной группы.

Однако при всей оригинальности своего подхода и попытке «отмежеваться» от традиционных теорий неравенства, основанных на отношении к средствам производства и разделении труда, почти не вызывает сомнений, что схема, предложенная Эспинг-Андерсеном, по сути своей качественно не отличается от построений, предложенных Райтом или Голдторпом. В своих рассуждениях он так или иначе опирается на экономические основания, которые формируют социальную структуру постиндустриального общества, ни много, ни мало являющуюся следствием технологических изменений в обществе и изменений в структуре рынка труда.

Попытку развить новый концептуальный аппарат на основе теории капиталов как рентоприносящих активов для целей стратификационного анализа предпринял в своих работах Эге Соренсен [Sorensen, 2000]. При этом Э. Соренсен не ставит перед собой цель определить границы, по которым пролегают классовые различия, а лишь стремится описать, как неравенство доступа к различным ресурсам трансформируется в социальное неравенство.

В связи с этим он предлагает трактовать «классовую ситуацию» двояко: класс как условия жизни, зависящие от общего уровня индивидуального богатства, и класс как главное действующее лицо в отношениях эксплуатации.

Представление о классе как интегральной характеристике условий жизни является, по признанию самого Соренсена, традицией, идущей от М. Вебера. Однако он, выводя данную концепцию из объема располагаемого богатства индивида, дает классу более строгое определение в терминах ограничений, с которыми сталкивается индивид в выборе моделей своего поведения и потребления. К числу этих ограничений, в частности, можно отнести не только размер бюджета или имеющейся в распоряжении индивида собственности, но и горизонт планирования или способность к рационализации, которые зависят не только от образования, но и врожденных интеллектуальных возможностей индивида.

С другой стороны, класс как актор отношений эксплуатации также рассматривается Соренсеном как обладатель определенных типов активов, однако в этом случае активы выступают уже не просто как определенные ограничения, но как источник ренты. Через понятие ренты Соренсен вводит в свою концептуальную модель понятие интересов, которые для индивида заключаются в том, чтобы максимизировать объем ренты, которую он может получить от реализации того или иного вида актива. Рента, считает Соренсен, возникает вследствие возможности владельцев тех или иных активов контролировать их предложение и представляет собой разницу между фактической рыночной ценой актива и его ценой в условиях совершенной конкуренции. Из этого следует, что возможность извлечения ренты одной стороной непременно связана с определенными лишениями другой, что приводит к антагонизму интересов и, по существу, является формой эксплуатации (в чем отчетливо прослеживается линия анализа, берущая свое начало от К. Маркса). Преимущества, которые несет в себе возможность извлечения ренты, стимулируют рентополучателей сохранять свое положение и обеспечивать как можно больший контроль над рентоприносящими активами в ущерб социальным группам, лишенным ренты. При этом в качестве таких активов могут рассматриваться не только экономические ресурсы, но и специфические виды активов, такие как специальные знания, опыт, доступ к определенным социальным сетям, которые также могут быть «монополизированы» индивидами с целью извлечения дополнительной выгоды.

Описанное выше поведение, в частности, весьма точно характеризует политику и интересы советской номенклатуры, которая занимала верхушку стратификационной иерархии в советском обществе и монополизировала главные активы – политическую и экономическую власть. Это позволило значительной части представителей старой номенклатуры сохранить и даже приумножить свои рентоприносящие активы, несмотря на коренную трансформацию социально-экономического уклада страны, произошедшую в 1990-е гг. Выбранный формат приватизации полностью соответствовал интересам работников прежнего хозяйственного и партийно-комсомольского аппарата. В итоге и власть, и собственность остались в руках прежних хозяев России, которые только укрепили свои позиции [Крыштановская, 2002; Шкаратан, 2009, с. 110–122, 270–291] и продолжают извлекать значительную ренту из своего нынешнего положения.

Наконец, вернемся к уже упомянутому выше спору по поводу предложенной американскими социологами Д. Груски и К. Уиденом модели социальных классов на основе профессиональных групп (occupational groupings). Эта традиция, по утверждению ученых, идет от Э. Дюркгейма, который предполагал, что со временем профессиональные ассоциации станут связующим звеном между государством и индивидом. При этом авторы оправдывают переход к такому дезагрегированному уровню анализа тем, что именно на этом уровне исследователи могут схватить «реальные» различия в образе жизни, ресурсном обеспечении и поведении, которые являются функцией локальных профессиональных субкультур.

«Требование реалистичности» (the realist claim) является для авторов принципиальным. В частности, Д. Груски и К. Уиден упрекают своих коллег за то, что они оперируют в своем анализе укрупненными категориями (такими как менеджеры, работники умственного труда, рабочие и т. п.), которые в эмпирических исследованиях имеют мало общего с реальностью и, в сущности, являются номинальными социальными группами. Как мы уже отмечали, аргументируя «реальность» группировок, получаемых на основе близких по характеру и содержанию занятий, они исходят из факта институционализированности профессии.

Тем не менее, отстаивая собственные теоретические конструкты, сторонники традиционного классового анализа уповают на результаты собственных многолетних исследований как в отдельных странах, так и в сравнительных международных исследованиях, которые подтверждают, что существование классов по-прежнему близко к жизненным реалиям современного мира. Идея редукции классов до профессиональных групп была воспринята скептически как неовеберианцами, так и неомарксистами, по мнению которых при таком дезагрегированном подходе теряется взгляд на общество как некую целостность. Последнее является, в сущности, ядром классового анализа и определяет рамку, сквозь которую интерпретируются поведение и реакции общественных масс на происходящие в обществе метаморфозы в процессе его развития.

Однако при всех разночтениях по поводу границ классового анализа практически все участники дискуссии сошлись во мнении, что будущее стратификационного анализа зависит от его способности преодолеть противоречие между подчас идеологизированными теоретическими конструктами и эмпирической реальностью. Реальное социальное неравенство, таким образом, должно быть изучено на основе выявления реальных социальных групп как обладателей определенных реальных ресурсов и благ.

Попытку описать в общих чертах подход к решению задачи выявления реальных социальных групп Д. Груски и К. Уиден предпринимают сравнительно недавно. В 2006 г. в сборнике «Mobility and Inequality: Frontiers of Research in Sociology and Economics» выходит их очередная работа, в которой находят отражение основные положения занимаемой ими методологической позиции [Grusky, Weeden, 2006, р. 85—108].

По мнению авторов, отправной точкой развития новых, более адекватных социологических моделей классового неравенства станет переосмысление многокритериальности класса как теоретического конструкта. В представлении американских авторов это набор институализированных «решений» в многомерном пространстве, внутри которого индивидуальные различия относительно невелики, т. е. сами классы являются однородными социальными образованиями. Так, современный рабочий класс в Америке, приводят пример Д. Груски и К. Уиден, включает в себя работников со средним образованием, определенным минимумом профессиональной подготовки, средним доходом, относительно небольшим уровнем социального престижа и довольно крепким здоровьем. С другой стороны, для представителей низших слоев общества характерны низкий уровень образования, ограниченные возможности обучения по месту работы, неравномерная занятость, невысокий доход и неудовлетворительное здоровье (т. е. нестабильная занятость, как правило, сопряжена с отсутствием медицинской страховки). Аналогичным образом могут быть охарактеризованы и прочие социальные группы.

С другой стороны, использовать в качестве основы для выделения классов какой-то единый критерий (например, только доход) было бы неверно, так же как было бы неверно использовать для выделения классов некий интегральный показатель, сочетающий в себе информацию о нескольких аспектах классовой ситуации. Последнее, по мнению авторов, безосновательно, поскольку шкалы, отражающие разные аспекты неравного положения, необязательно коррелируют друг с другом.

Таким образом, Д. Груски и К. Уиден предлагают рассматривать социальный класс как некую синтетическую категорию, способную вместить в себя весь спектр социальной и экономической информации о своих типичных представителях. Класс, по их мнению, должен служить комплексным измерителем условий жизни, который достаточно емко описывает такие релевантные характеристики, как характер и содержание труда, стили и объемы потребления, карьерные перспективы, индивидуальные способности и здоровье, уровень образования и т. д. Таким образом, исследователи получат в свои руки инструмент, где вся сложность многомерного пространства выражена в определенных наборах структурных характеристик на основе реальной, т. е. институционализированной, а не гипотетической или номинальной классификации.

В чем же скрытый смысл этапа развития западной социологии неравенства 1980-х – первого десятиления 2000-х гг., подробности которого мы только что достаточно полно изложили? Как известно, событиям этого времени предшествовали победоносные, как казалось современникам, действия левых сил в революционном 1968 г., знаменитая студенческая революция. Однако эта революция на деле обозначила исчерпанность неокейнсианского этапа в закреплении капиталистических отношений. Началось контрнаступление традиционалистского капитализма, в ходе которого обосновывалась справедливость расширенного воспроизводства капитала как основы расширения ресурсной базы общества в целом. В этом контексте работы либеральных социологов (и не только) вне зависимости от их личных интенций служили объяснением наступившего глобального миропорядка как миропорядка неизбежно неолиберального. Такова объективная роль трудов Бурдье, Голдторпа и даже Райта и Кастельса. Это этап крушения надежд на нарастание или хотя бы закрепление сложившейся в прежние годы модели псевдоравенства шансов как символа welfare state.

Последний глобальный кризис конца 2000-х гг. вновь выдвигает, подобно событиям 1968 г., на первый план, казалось бы, поблекшие со временем слова «неравенство», «социальная справедливость», «равенство шансов», «социальные лифты». И так же, как в 1980-е гг. на смену увлеченности политикой welfare state пришла неолиберальная политика, апогей которой пришелся на 1990-е гг. и которая вызвала резкое обострение социального расслоения, так и на смену американскому неоконсерватизму и европейскому неолиберализму ныне приходят в действие силы, ставящие под сомнение стабильность системы. И перед исследователями и аналитиками встает вопрос, как содействовать минимизации социальных конфликтов и увеличить шансы на национальную и глобальную солидарность.

Следует иметь в виду несколько важных обстоятельств, приводящих к выводу о том, что классовое деление во всей истории неравенства – частный случай стратификации. Во-первых, напомним, что в истории помимо классовой существовали другие формы неравенства (кастовая, сословная, властнономенклатурная). Во-вторых, в обществах классового типа всегда значительная (а зачастую и преобладающая) часть населения не входила в состав основных классов, образуя мозаику слоев, сословий и других социальных единиц. В-третьих, в современных обществах все попытки выделения контрастных классов все чаще оказываются безуспешными в силу иерархически слоевого строения социума. В-четвертых, помимо основных социальных групп (классов или слоев) в обществе всегда существует гендерная, этнорасовая, культурно-статусная стратификация.

Итак, обобщающим понятием для научного изучения и понимания отношений между людьми по поводу распределения власти, собственности, престижа, присвоения всех видов ресурсов является социальная стратификация.

Признание универсальности стратификации, ее исторической обусловленности не отрицает возможности оценки ее оптимальности применительно к конкретному обществу. Дифференциация условий жизни, обстоятельства для реализации жизненных шансов являются сферой регулирования, борьбы социальных групп за более разумное распределение ресурсов исходя из критериев оптимизации экономического и социального воспроизводства. При всем этом, видимо, трудно оспаривать тезис о том, что стратификация суть системный элемент определенной социальной организации общества, выполняющий функцию его интеграции и координации. В то же время устаревшая система стратификации мешает оптимальному функционированию общества, разрушает его социальную организацию.

Стратификация обычно выражает ценности групп, стоящих у власти. И до тех пор, пока данная стратификационная иерархия адекватна всей общественной системе на определенном витке ее развития, она (данная стратификация) всем обществом признается как ценность. Изменения стратификационной системы происходили в истории и эволюционным, и революционным путем. Чем сложнее общество, его технологическая и экономическая структура, тем дороже обходится революционный путь развития, тем оправданнее эволюционная трансформация стратификационной системы.

До сих пор мы говорили о неравенстве без учета его формы. Между тем от формы неравенства зависит и интенсивность стратификации. Теоретические возможности здесь колеблются от такой крайности, когда любому статусу приписывается одинаковое количество власти, собственности и престижа, и до другой крайности, когда каждому статусу приписывается разное количество и того, и другого, и третьего. Крайних форм стратификации не было ни в одном историческом обществе, хотя, например, в Индии, где существовало более 5 тыс. подкаст, намечался вариант крайней формы неравенства, а, скажем, сельскохозяйственные кооперативы в Израиле (киббуцы) и ныне исчезнувшие коммуны в Китае приблизились к крайней норме равенства.

Признание социологической наукой функциональности стратификации, ее исторической неизбежности предполагает отказ от раннесоциологического восприятия социального неравенства как зла, нежелательного в обществе феномена, знаменует собой переход к объяснению сути и места этого функционального явления в жизни людей. Тем самым социология переходит от выполнения роли социальной критики, от проявления ценностного чувства справедливости («неравенство – архаизм, пережиток устаревших социальных форм») к научному анализу реальных отношений между людьми, причин и условий их существования, их органичности и полезности для жизни общества, его развития.

Признание функциональности стратификации в то же время совсем не означает бессилия и безразличия по отношению к судьбам людей, отсутствия у социологов какой-либо возможности влиять на пути развития общества. Сопоставим ситуацию, когда в обществе многочисленны социальные слои, социальная дистанция между ними невелика, уровень мобильности высок, низшие слои составляют меньшинство членов общества, быстрый технологический рост постоянно повышает «планку» содержательности труда на нижних ярусах производственных позиций, социальная защищенность слабых, помимо прочего, гарантирует сильным и продвинутым спокойствие и реализацию потенций. Трудно отрицать, что такое общественное устроение, такое межслоевое взаимодействие есть скорее по-своему идеальная модель, чем обыденная реальность. Однако это прагматическая модель, поскольку она исходит из признания естественности группового и индивидуального неравенства и в то же время предполагает возможность получения высокого социального эффекта при сохранении динамизма экономики.

В большинстве своем современные общества далеки от такой модели. Им присуща концентрация власти и ресурсов, связанных со статусом, у численно небольшой элиты, которая имеет неизмеримо более высокое положение, чем остальные группы населения. Чрезмерная концентрация у элиты таких статусных атрибутов, как власть, собственность и престиж, препятствует социальному взаимодействию между элитой и остальными стратами, приводит к чрезмерной социальной дистанции между нею и большинством. Это означает, что средний класс немногочислен и верхи лишены достаточных каналов связи с остальными группами. Очевидно, что такой социальный порядок способствует разрушительным конфликтам. Поэтому социологическое воображение, создающее идеальные модели преобразования общества, служит благой цели его макросоциальной интеграции.

Глава 6
Социальная мобильность в контексте проблемы равенства шансов

Сущность, типы и формы социальной мобильности. Экзогенные факторы социальной мобильности. Динамика равенства шансов в обществе и первый этап развития теории социальной мобильности. Обрушение иллюзий. Классовая принадлежность и социальные притязания.