Текст книги "Социология неравенства. Теория и реальность"

В течение 20 послеоктябрьских лет идеологи советского режима утверждали, что в СССР создается социалистическое, т. е. бесклассовое, общество. Этот подход, традиционный для марксистов, сохранялся в коммунистической партии вплоть до 1934 г. (XVII съезд партии). Пропагандисты того времени соревновались в доказательствах возрастающей быстроты процессов эгалитаризации и ликвидации всех и всяческих классов. И вдруг в докладе И.В. Сталина «О проекте Конституции СССР» (1936) было заявлено, что с наступившей победой социализма в стране сформировались новые общественные классы – «совершенно новый, освобожденный от эксплуатации рабочий класс, подобного которому не знала еще история человечества» и колхозное крестьянство. Лица умственного труда были причислены к особой социальной прослойке – интеллигенции, вышедшей из народа и связанной с ним тесными узами. В СССР остались три дружественные социальные силы, «грани между которыми стираются, а старая классовая исключительность – исчезает» [Сталин, 1952, с. 549–551].

При этом подчеркивалось сохранение рабочим классом более высокого статуса, чем у колхозного крестьянства и интеллигенции, в силу его особой «исторической миссии». Он был связан с «высшей» формой собственности и играл «ведущую» роль в процессе перехода к коммунизму. Сохранение дифференциации в доходах не связывалось с иерархиями и привилегиями отдельных классов и слоев, а объяснялось различиями вклада конкретных работников в производство, а также в социальном опыте и ответственности. Привилегии и различия в доходах не соотносились с властью, позволяющей присваивать труд других социальных групп.

С этого времени вплоть до конца 1980-х гг. партийно-государственная концепция социальной структуры страны строилась на основе трехчленной формулы И.В. Сталина: рабочий класс – колхозное крестьянство – народная интеллигенция. Было очевидно, что в этой формуле не соблюдено элементарное правило классификации – взаимное исключение элементов. Оно было выдержано по отношению к обоим «классам» и нарушено по отношению к интеллигенции. В первом случае критерием служили различия в формах собственности (государственная и колхозно-кооперативная), во втором – различия в характере труда (умственный и физический). Но это, как и противоречие данной формулы с классическим марксизмом, в соответствии с которым социализм есть общество без классов, не смущало идеологов партии, а, точнее, идеократов из рядов номенклатуры.

Формула «два класса + прослойка» была создана, чтобы замаскировать реальную стратификацию с невиданными различиями верхов и низов. Так, за словом «интеллигенция» скрывались и сельский учитель, кормивший себя с огорода, и крупный номенклатурный бонза. Эту-то пирамиду и прикрывала «трехчленка». Модель «2+1» сознательно игнорировала властное измерение. В этом был заведомый отказ от научного подхода к изучению советского общества, отказ от следования традиции К. Маркса, для которого власть была ключевой категорией, через которую преломлялись классовые отношения.

Первые попытки поставить под сомнение эту сталинскую формулу, как не отражающую реальность социальных отношений, были предприняты советскими социологами в 1960-е гг. Они были связаны с дискуссиями о границах рабочего класса и месте интеллигенции в социальной структуре. Сущность проблемы еще в 1920-е гг. отчетливо сформулировал А. Грамши, выдающийся итальянский философ и политический деятель: «Является ли интеллигенция автономной и независимой социальной группой или же всякая социальная группа имеет свою собственную, особую категорию интеллигенции?» [Грамши, 1960, с. 95].

В 1960-е гг. у интеллектуалов и на Западе, и на Востоке были чрезвычайно сильны технократические иллюзии. Выходили многочисленные книги о проблемах научно-технической революции, вера в возможности научной реорганизации общества, в ликвидацию неонаученного физического труда была огромной. И действительно, доля традиционных отрядов рабочего класса во всех индустриальных странах резко падала. Столь же быстро росла доля занятых в сфере услуг, служащих и работников умственного труда. В связи с этим на Западе конкурентно развивались две концепции: одна о резком расширении и постепенном доминировании среднего класса в обществах зрелого индустриализма и постиндустриализма (информационная экономика), другая (предложенная марксистами с Запада) о смещении границ рабочего класса и вхождении в его состав в качестве автономных слоев служащих и значительной части техников и инженеров.

Эта дискуссия в СССР была опрокинута на плоскость иной социальной действительности. Расширенная трактовка границ рабочего класса была взаимоувязана с фактическим отказом от «трехчленки». Оппоненты «трехчленки» (Ю.В. Арутюнян, Т.И. Заславская, О.И. Шкаратан) доказывали, что конторские, торговые и инженерно-технические работники могут рассматриваться как часть рабочего класса. Аналогичным образом трактовалась социальная позиция технической интеллигенции, работающей в колхозах. Она рассматривалась как социальный слой внутри колхозного крестьянства.

Вокруг этих, казалось бы, не несущих особой идеологической каверзы идей развернулась многолетняя шумиха в печати, продлившаяся вплоть до конца 1980-х гг. Почему так остро среагировали идеологи партии на расширительную трактовку границ «основных классов»? Да потому, что было задето «святое». «Трехчленка» давала полную возможность продолжать пропагандировать идею о ведущей роли рабочего класса, о ведомых им крестьянстве и интеллигенции. Получалось, что, например, инженеры, руководители производственных подразделений, социально-статусно ниже менее грамотных, менее знающих подчиненных. Но в этом моменте скрывалась ключевая линия номенклатуры, состоявшая в опоре на менее образованные, менее развитые слои населения.

Постановка вопроса о новых границах рабочего класса сопровождалась суждениями об определяющем значении научно-образованной части общества в его развитии. Следовал вывод о перспективах участия интеллигенции во властных структурах. Более того, поскольку «профессиональные организаторы» (по терминологии социологов тех лет, на самом деле – властвующая элита) никак не вписывались в границы основных классов, то их стали выделять в особый социальный слой. Так, высшие слои советского общества, отсутствовавшие в эмпирических стратификационных исследованиях, появляются в теоретических конструктах советских авторов. В этот слой включали лиц, для которых функции управления стали профессией. Они обособляются от остальных групп населения своей главной отличительной особенностью – правом принятия решений, обязательных для других, и правом воплощать эти решения с применением силы, если это оказывается необходимым. Здесь перед нами элементы концепции власти как стратифицирующего фактора, которые, пусть и намеком, появились в советских публикациях. Правда, власть при этом трактовалась как нечто непременно используемое в общественных интересах. Она никогда не выступала – по крайней мере, в макросоциальном контексте – как отношение между правителями и подданными.

Новым, что внесено было в развитие формулы «2+1» во времена брежневизма (нередко именуемого неосталинизмом), была «концепция» социальной однородности зрелого социализма. Перечислять огромную псевдонаучную литературу, написанную на сей счет представителями главной партийной науки – научного коммунизма, попросту невозможно. Из идеи социальной однородности следовало признание совпадения коренных интересов всех групп советского общества. Была вполне понятна и идейно-политическая заданность этих построений: отвлечь широкие массы от размышлений о все возрастающем разрыве в социально-экономическом положении народа и элиты.

Специальные исследования «доказывали», что из года в год увеличивается эгалитаризующая роль высшей школы, всячески пропагандировались сочетание работы с вечерним образованием, привилегии при приеме в вузы рабочим и колхозникам. Все это вело к снижению профессионального потенциала интеллигенции, к неэффективности труда дурно обученных людей, а выдавались же эти явления за пути становления однородного общества. А в это время в СССР крепла теневая экономика, в которой формировались нешуточные состояния, номенклатура исподволь начинала примеряться к приватизации госсобственности, процветал так называемый административный рынок. Но тем ни менее начиная с 1960-х гг. небольшой группой советских социологов был сделан решающий шаг по отказу от модели «2+1», в которой сознательно игнорировалось властное измерение.

Отказ от формулы «2+1» привел ряд советских социологов к логически непротиворечивому выводу о необходимости конструирования стратификационной неклассовой (в Марксовом или веберовском понимании категории «класс») модели советского общества. Такой подход, альтернативный по отношению к концепции государственного капитализма и нового класса, был подкреплен трудами коллег из восточноевропейских стран. Эта менее распространенная концепция рассматривала социальные членения в обществах советского типа как иерархические слоевые, с размытыми границами, обширными зонами трансгрессии между слоями, общество определялось как сословно-слоевое. Становление этого подхода шло преимущественно в академических структурах, и он длительное время оставался вне поля широких политических обсуждений.

Авторы концепции усомнились в доказанности тезиса, что номенклатура – это класс, поскольку она, хотя и использует собственность в своих интересах, но правами распоряжения средствами производства не обладает. Властвующие группы в СССР и других социалистических странах воспроизводили себя не через экономическое отношение к средствам производства, а через обладание монопольным положением в системе власти, через свою «собственность на государство». Возникает проблема применимости традиционного для европейской социальной мысли классового подхода к системам неравенства в обществах советского типа.

Одним из первых неклассовый характер обществ советского типа признал выдающийся польский социолог С. Оссовский. Анализируя ситуацию в странах Восточной Европы, он пришел к выводу, что поскольку здесь изменения социальной структуры в большей степени осуществляются по воле политической власти, постольку мы далеки от трактовки социального класса в том смысле, как его понимали Маркс (т. е. как групп, различающихся по их отношению к средствам производства) или Вебер (т. е. как групп, различающихся по их отношению к рынку). В ситуациях, где политическая власть может открыто и эффективно изменить классовую структуру, где наиболее важные для социального статуса привилегии, включая повышенную долю в национальном доходе, даруются этой властью, где значительная часть или даже большинство населения включено в стратификацию по типу бюрократической иерархии, там категория класса становится большим или меньшим анахронизмом, а классовые конфликты уступают место другим формам социального антагонизма [Ossowski, 1957].

Следует заметить, что этот подход устойчиво сохранялся в польской социологии в 1960—1980-е гг. Здесь можно упомянуть работы Стефана Новака, Влодзимержа-Весоловского, Зигмунта Баумана и многих других. С. Новак в 1964 г. недвусмысленно писал: «Эволюция социального положения в послевоенной Польше независимо определяется профессией, экономическим положением и образованием; в то время как эти факторы, которые в свою очередь являются взаимозависимыми, могут либо дополнять, либо уничтожать влияние друг друга» [Nowak, 1964, р. 43]. С. Новак предложил выделить в населении Польши следующие социальные слои: неквалифицированные рабочие, квалифицированные рабочие, работники нефизического труда, творческая интеллигенция и лица свободных профессий. Точно такой же была позиция социолога В. Весоловского, который в своих исследованиях польского общества основывался на социально-профессиональной стратификации, беря в качестве дифференцирующих переменных профессию, образование, доход [Wesolowski, Slomczynski, 1968]. Более того, польский социолог Е. Вятр высказал идею, что именно для СССР, где нет (в отличие от Польши) мелких капиталистов в городе и частнособственнического крестьянства в деревне, правильно намечать слоевую структуру, без классов, что СССР можно считать неэгалитарным бесклассовым обществом [Wiatr, 1965].

Впервые встретились «лицом к лицу» сторонники сталинской формулы «2+1» и профессиональные социологи из Польши, Венгрии и Чехословакии на конференции по проблемам социальной структуры, состоявшейся в Чехословакии в 1964 г. Основным оппонентом ортодоксальной советской доктрины выступил будущий всемирно известный британский социолог, а тогда профессор из Варшавы Зигмунт Бауман. Он утверждал, что при социализме социальная структура не носит классового характера, а основная дифференциация общества связана с профессиональным разделением труда. И для социалистического общества является типичной известная неравномерность в распределении социальных ценностей – квалификации, образования, доходов, власти, перспектив карьеры и т. д. Все это проецируется в субъективной сфере на неравное размещение престижа.

Против такой постановки вопроса выступил представитель СССР М.Н. Руткевич. Он решительно «осудил» антимарксистские (по его мнению) устремления применить стратификационную теорию к объяснению социальных отношений при социализме, поскольку марксистская теория классов, «если она понимается не суженно», полностью включает все вопросы, изучаемые стратификационными концепциями. В ответ 3. Бауман заметил, что действительно научное изучение социальной стратификации не является отрицанием классовой теории, так как каждая из этих теорий занимается «своим» аспектом социальной действительности. Так, марксистская теория классов исследует объективные аспекты социальной структуры, однако не включает, например, вопросы распределения общественного престижа, который не является функцией классовой принадлежности.

В условиях идеологических ограничений поиск истины шел, как правило, путем сочетания обязательных догм с научными, зачастую весьма робкими объяснениями. Таким неколебимым элементом любой концепции было признание интегрирующей роли общенародной собственности. После этого начинались поиски критериев дифференциации.

В это время наибольшую известность получили исследования видного чешского социолога П. Махонина и его сотрудников. Признав интегрирующую роль социалистической собственности, Махонин выдвинул на первый план дифференциацию по характеру труда. Были предложены следующие компоненты социального статуса:

1) сложность работы (наличие творческих элементов в труде, степень самостоятельности труда, требуемая квалификация);

2) образование;

3) участие в управлении (объем власти), основанное:

– на социально-профессиональной позиции по месту работы;

– политической деятельности в свободное время;

4) уровень жизни;

5) образ жизни в свободное время.

Авторы провели блестящий представительный опрос по территории всей страны и уже в труднейших условиях оккупации Чехословакии советскими войсками сумели издать итоговую книгу [Machonin, 1969]. Это была фундаментальная монография, последний отблеск «социализма с человеческим лицом», мечты интеллигентов-шестидесятников о возможности решить социальные проблемы на основе «государственного социализма». Последующие 20 лет надолго авторов достался неквалифицированный физический труд, который они проектировали (совместно со столь же прекраснодушными теоретиками из других стран «реального социализма») преодолеть (ликвидировать) в недалеком будущем.

Точка зрения на советское общество как слоевое получила развитие с начала 1960-х гг. и в СССР. Конечно, вынужденные к тому идеологической цензурой, эти отечественные исследователи обычно добавляли обязательные слова о сохраняющихся еще «двух дружественных классах и народной интеллигенции», но опытный советский читатель тут же обнаруживал комментарий о том, что данные классовые различия несущественны, а определяющими в общественных отношениях являются слоевые (социально-профессиональные). Из таблиц и схем, всей системы фактических данных следовало, что этим авторам совершенно чужда не только официальная псевдо-классовая «концепция», но и теория нового класса.

Подход к характеру социальных отношений в СССР как к сословному корпоративному обществу получил развитие прежде всего в работах германских социологов, из которых следует выделить цикл публикаций Вольфганга Теккенберга [Teckenberg, 1977; 1981–1982; 1989]. В основу своего подхода В. Теккенберг кладет веберовскую концепцию, интерпретируемую в американской социологической традиции как концепция статусных групп. По его мнению, на самом деле это концепция сословий. Она строится на следующих основаниях: образ жизни, формальный уровень образования и, наконец, престиж наследуемого положения или профессии. По Теккенбергу, это позволяет глубоко понять природу социального неравенства в СССР, которое основывается на государственно-контролируемом неравенстве в распределении и жизненных шансах. В результате люди получают разные возможности использования ресурсов, правда, эти различия не столь значительны, как при рыночных отношениях в капиталистических обществах, из-за бюрократического и профессионального контроля за доступом к ресурсам.

Для обозначения существующего в СССР типа общества Теккенберг выбирает термин «феодальное». В советском обществе социальное неравенство проявляется преимущественно в жизненном положении и престиже, а не так, как свойственно для западных обществ, – в различном уровне доходов. Этому типу социальной системы лучше всего подошло бы понятие «корпоративный». При смене режима в неизменной целостности пребывают хозяйственные единицы и профессиональные союзы, армия. Они сохраняют значительную автономию при обновлении политического руководства.

На базе неравенства в доступе и распределении материальных благ и различного жизненного положения социальные группы в советском обществе организованы в квазисословные образования. Их деятельность относительно независима от «феодальной» элиты, для которой характерно слияние господства над государственной собственностью и политической властью. Определенные представления относительно жизненного стандарта и культурного уровня приводят к «замыканию» социальных групп, иерархия которых строится не только на основе дохода. Эти профессиональные образования сходны со средневековыми «цеховыми» группами, определяющими культурные аспекты потребления и поведения.

Непосредственно связанные с профессией факторы дистрибутивного неравенства (доход, образование) не являются достаточными, по мнению Теккенберга, для дифференцированного объяснения структурных различий в образе жизни различных групп населения. На ступени более низкого профессионального статуса сословные элементы выступают скорее в форме сильно сегментированных отраслей, что частично связано со структурными особенностями советской промышленности. Сословные группировки образуются по принадлежности не только к определенным отраслям, но и к крупным промышленным предприятиям, которые предоставляют своим работникам определенный набор социальных привилегий (таких как возможность пользоваться домами отдыха, санаториями, особыми магазинами и т. д.). Такого рода сословные образования могли появиться благодаря более тесной связи людей с предприятием, чем это принято на Западе.

Внутри сословий и политических организаций обладатели ролей пытаются укрепить свою власть посредством объединения и монополизации информации в определенной сфере и усилить контроль над распространением ролей, что свойственно не только высшим сословиям – слоям, но и слою промышленных рабочих. Внутри сословий развивается немонетарная система взаимных обязательств (протекция, семейные кланы).

Управление перераспределением и потреблением сильно напоминает сословные общества в определении М. Вебера: «Каждое сословное общество обычно организовано по жизненным правилам, создает из них экономически иррациональные условия потребления и таким образом посредством монополистического присвоения и посредством исключения свободного распоряжения собственной трудовой деятельностью препятствует свободному образованию рынка» (взято из: [Teckenberg, 1977, р. 21]).

Идеи В. Теккенберга получили поддержку известного немецкого социолога Эрвина К. Шойха, который в предисловии к его книге (1977) писал: «СССР действительно во многом демонстрирует черты ленной системы, дополняемой все новыми изъявлениями преданности после смены политического руководства. Но к СССР лучше подошло бы понятие “корпоративного” общества… В лице СССР возник новый вариант индустриального общества, по отношению к которому нельзя выдвинуть претензию, что оно находится в переходной стадии; это самостоятельный тип общественной системы» [Ibid, р. 16].