Текст книги "Социология неравенства. Теория и реальность"

Для сопоставимости данных был проведен расчет индекса человеческого капитала по двум опросам на основании трех индексов: индекса образования, индекса организаторских и предпринимательских способностей и индекса характеристик семьи. Важнейшим для нас является вопрос воспроизводства человеческого капитала, поэтому мы анализируем одни и те же возрастные группы.

Как видно из табл. 11.6, уровень человеческого капитала в расчетах по сопоставимой методике в 1994 г. был выше, чем в 2006 г., практически по всем типам поселений у обоих поколений. Наиболее серьезно индекс человеческого капитала (ИЧК) упал за эти годы в мегаполисах – центрах его накопления в современной России. Иными словами, несмотря на постоянный приток жителей в мегаполисы, качественные характеристики человеческого капитала в них снижаются, но при этом они остаются наиболее продвинутыми с точки зрения уровня человеческого капитала поселениями.

Таблица 11.6

Сравнительный анализ расчетов индекса человеческого капитала (1994–2006 гг.)

В 1994 г. молодое поколение располагало более высоким уровнем человеческого капитала во всех типах поселений, включая поселения городского типа (ПГТ) и села, где в 1994 г. ИЧК был выше, чем в 2006 г., более чем на 30 % – вот где кроются причины бедственного с точки зрения человеческого капитала положения ПГТ и сел в наши дни. Падение уровня человеческого капитала по старшему поколению (в отличие от младшего) за 13 лет было не столь значительным, а в ПГТ и селах уровень человеческого капитала в 2006 г. по старшему поколению и вовсе вырос. Что касается межпоселенческой динамики, то в 1994 г. падение уровня человеческого капитала при снижении размера поселения было более ощутимым, даже для старшего поколения. По данным 1994 г., ключевым фактором дифференциации уровня человеческого капитала была не принадлежность к тому или иному поколению, а тип поселения, в то время как в 2006 г. оба этих фактора оказывали влияния на дифференциацию человеческого капитала.

Аналогичная ситуация для городов – уровень всех компонентов человеческого капитала по обоим поколениям был выше в 1994 г., нежели в 2006 г. Что касается ПГТ и сел, то у младшего поколения за 13 лет произошло существенное снижение уровня человеческого капитала – в 1994 г. значение ИЧК в ПГТ и селах было выше, чем в 2006 г. Уровень образования в 2006 г. повысился по сравнению с 1994 г., по всей видимости, за счет молодых, так же как и характеристики семьи. А индекс организаторских и предпринимательских способностей понизился у старшего поколения сел и ПГТ в 2006 г. по сравнению с 1994 г.

Однако наиболее драматичный результат был получен при расчете индикатора человеческого капитала кластеров (протогрупп), выделенных в пространстве «власть – собственность». В среднем по данному показателю представители массовой группы, объединившей низшие и промежуточные слои (74 % респондентов), более чем в два раза уступают представителям малочисленных (22 % респондентов) средних слоев и более чем в три раза – представителям высших слоев (4 % респондентов). Таким образом, наши результаты свидетельствуют о том, что крайне важным аспектом социально-экономического неравенства в нашей стране становится угрожающий разрыв в качестве человеческих ресурсов между основными социальными группами.

На протяжении всей постсоветской российской истории уровень человеческого капитала падает, и механизмы его воспроизводства явно нарушены. Ключевые компоненты человеческого капитала упали на треть. Кроме того, возникла проблема распределения человеческого капитала по поколениям и типам поселений. По сравнению с началом 1990-х гг. во второй половине 2000-х гг. возникла серьезная проблема – падение уровня человеческого капитала и дифференциация человеческого капитала молодого поколения по типам поселений. Отметим, что в начале 1990-х гг. проблемы дифференциации человеческого капитала по поколениям на сопоставимых данных выявлено не было вовсе. В начале XXI столетия Россия столкнулась с проблемой крайнего дефицита здоровой, образованной молодежи в небольших городах и селах и ростом ее концентрации в крупных городах. Структурно-качественный состав человеческого капитала и его воспроизводство также вызывают опасения: по-прежнему основными составляющими человеческого капитала являются образование (уровень которого падает с начала 1990-х гг.) и здоровье (проблемы которого во многом обусловлены возрастом), остальные же характеристики человеческого капитала в новых условиях явно не получают соответствующего развития. Кроме того, вызывает опасение низкий (относительно общероссийского уровня) уровень человеческого капитала старшего поколения, несмотря на то что его распределение по типам поселений относительно равномерно.

Однако в сложившейся ситуации можно выделить и положительные моменты. Во-первых, превышение уровня человеческого капитала молодого поколения над уровнем человеческого капитала старшего поколения, что говорит о функционирующей системе воспроизводства человеческого капитала (конечно, эта система функционирует не очень эффективно – уровень человеческого капитала падает со временем у обоих поколений). Во-вторых, положительным моментом является довольно равномерное распределение человеческого капитала старшего поколения по типам поселений.

Глава 12
Динамика уровня жизни и положение социальных низов

Вводные замечания. Динамика уровня жизни. Стратегии выживания критических групп. Социальные низы и политика неономенклатуры.

В постсоветской России вектор действий политиков, контролировавших принятие решений в социальной сфере в 1990—2000-х гг., в решающей степени складывался под влиянием неоконсервативной волны, шедшей в те годы прежде всего из США и Великобритании. Следует иметь в виду, что концепция реформ изначально исходила из необходимости повышения эффективности хозяйственной системы. При этом социальная сфера рассматривалась как элемент общей экономической стратегии. Критерий эффективности лежал на стороне экономических факторов, а состояние и динамика социальной сферы относились к числу ограничений. Несмотря на многочисленные декларации о «социально ориентированной экономике», «социальном государстве», развитие социальной сферы даже не называлось в качестве явной цели реформ. Достаточно сказать, что и к началу реформ, и многие годы позднее в отличие от других постсоциалистических стран в России даже не ставился вопрос о создании программы по борьбе с бедностью. Фактически учитывался лишь один аспект – возможность упреждения острых социальных кризисов.

Совершенно не принималось во внимание то обстоятельство, что в отличие от многих из реформирующихся национальных экономик в России большинство домохозяйств не располагало материальными и финансовыми ресурсами на период адаптации к новой социально-экономической ситуации. Более того, одним из элементов «шоковой терапии» была конфискация всех сбережений населения и предприятий в первые месяцы 1992 г. в результате отпуска цен без всякой компенсации по вкладам в банках и сберкассах.

Социальная политика начального периода постсоветской России представляла собой комбинацию постепенно слабевшей демократической тенденции и нараставшей неолиберальной (а точнее неоконсервативной) тенденции. К демократическим, в интересах подавляющего большинства населения мерам в области социально-экономической политики можно отнести бесплатную приватизацию жилья, предоставление в собственность участков земли для семейного пользования и ряд других менее значимых решений.

К 1995–1996 гг. устоялся характер социальной политики и с того времени не менялся. Ключевыми звеньями социально-экономической политики являются:

1) снятие контроля государства за сохранностью государственной собственности и концентрация в руках коррумпированных чиновников и созданных самою властью крупнейших собственников государственных доходов от налогов, рентных платежей и особенно от приватизированной (точнее, раздаваемой «ближним») государственной собственности;

2) притворный характер самой приватизации (особенно на этапе залоговых аукционов);

3) снятие контроля над вывозом капитала;

4) снятие контроля над использованием рабочей силы.

На этом фоне все с большей полнотой стала формулироваться и реализовываться социальная политика в той ее части, которая была ориентирована на социальную защиту слабых социальных групп. С середины 1990-х гг. правящая элита неизменно борется за осуществление следующих приоритетных направлений социальных реформ, таких как:

• замена субсидий социальной направленности, адресованных производителям благ и услуг, адресными компенсационными выплатами нуждающимся семьям;

• принятие в области здравоохранения мер, направленных на усиление конкуренции медицинских учреждений в рамках системы обязательного медицинского страхования, это же касается и сферы образования при доминировании платности образовательных и медицинских услуг;

• отказ при проведении политики занятости от предоставления субсидий предприятиям на сохранение и создание рабочих мест;

• прекращение в сфере социального страхования субсидирования санаторно-курортных и иных мероприятий;

• переход к накопительной пенсионной системе.

В печати и общественных обсуждениях резко контрастируют позиции апологетов реформ и их оппонентов. Первые приводят данные о масштабах продажи автомашин и других предметов длительного пользования, об отдыхе многочисленных групп россиян на зарубежных курортах, о конкурсах на платные места в престижные университеты. В свою очередь их оппоненты сообщают сведения о невиданно низкой доле оплаты за труд в ВВП (порядка 30 % против 60–70 % в развитых индустриальных и постиндустриальных странах), о высоком уровне заболеваемости и смертности, многолетней низкой продолжительности жизни (59–62 года (за 2000-е гг.) у мужчин против 74–77 лет в развитых странах на протяжении многолетнего периода). Особое внимание оппоненты обращают на невиданную степень неравенства между низшими и высшими социальными слоями.

Складывающееся (пожалуй, уже сложившееся) общество характеризуется невиданным в мире индустриальных стран разрывом между бедностью и богатством. В 1990-е гг. резко усилилось имущественное расслоение населения, появились значительные слои так называемых новых бедных, работающих бедных [Радаев, 2000]. По данным академика Д. Львова, реальная среднемесячная заработная плата работника (в ценах 1991 г.) за период 1991–1998 гг. снизилась с 548 руб. до 193 руб., т. е. почти в 3 раза. При этом отношение средней заработной платы к прожиточному минимуму соответственно упало с 3,16 до 1,70, т. е. без малого в 2 раза (Известия. 2000. 2 мая).

С 1999 г. начался рост заработной платы. Только к концу 2005 г. реальная заработная плата достигла уровня дореформенного 1990 г. – 100,3 % (рассчитано по: [Российский статистический ежегодник, 2006, с. 171]). В 2006 г. реальная заработная плата выросла на 13,3 %, в 2007 г. – еще на 17,2 %, в 2008 г. – на 11,5 % (рассчитано по: [Российский статистический ежегодник, 2009, с. 167]). Тем самым дореформенный уровень был ощутимо превышен на уровне средних показателей. Этот рост сменился снижением в ходе экономического кризиса 2008–2009 гг. Но следует принять во внимание отсутствие данных о возросшей дифференциации заработной платы, в частности такого показателя, как медиана месячной заработной платы.

Ускоренные темпы роста заработной платы наблюдались даже не столько в нефтяной промышленности, дававшей стране огромную часть прироста ВВП и сверхдоходов от природных ресурсов, сколько в финансовой сфере, сфере услуг и операциях с недвижимостью. Так, в 2006 г. наибольшие значения коэффициента фондов характерны для оптовой и розничной торговли (33 раза), финансовой деятельности (32 раза). Для сравнения, в отраслях с относительно низким уровнем неравенства в 2006 г. коэффициент фондов составлял: 11,5 раза – в распределении электроэнергии, газа и воды; 14,5 раза – на транспорте; 15 раз – в здравоохранении и 16 раз – в образовании [Иванов, Суворов, 2006, с. 136].

Дифференциация в оплате связана с различиями в количестве и качестве труда и условиях работы только у занятых на предприятиях, относящихся к одному сектору экономики, т. е. различия в уровне заработной платы обусловлены в первую очередь структурной составляющей экономики. Уровень человеческого капитала играет второстепенную роль. В развитых странах, в среднем, чем больше человеческий капитал, тем больше получает его носитель. В российских же условиях равный по величине человеческий капитал может совмещаться как с высоким, так и с низким доходом, т. е. связь между доходом и уровнем человеческого капитала неоднозначна. Уборщица в банке, как и в 1990-е гг., и поныне получает заработную плату больше профессорской. Нищенская оплата труда, несмотря на определенный рост в 1999–2008 гг., сохраняется у школьного учителя, врача, инженера, научного работника. Если принять среднюю заработную плату за 100, то в 2007 г. она составляла в образовании 65 (против 56 в 2000 г.), у работников в сфере финансов – 257, у работников в сельском хозяйстве – 45, у занятых добычей полезных ископаемых – 209, у работников обрабатывающих производств – 97 [Григорьев, Плаксин, Салихов, 2008, с. 31].

В апреле 2011 г. после публичного выступления известного доктора Л. Рошаля тысячи врачей, медсестер и их коллег по «цеху» обратились к Интернету, поскольку не смогли иным способом довести до общественности информацию о своем труднейшем положении. Вот некоторые цитаты из медицинских интернет-форумов, обобщенные публицистом С. Белковским. «Зарплата хирурга – 5350 р. в месяц, зарплата уборщицы в офисе через дорогу от больницы – 6000 р. Зарплата санитарки – 1600 р. Кто же идет работать на такую зарплату? Сумасшедшие? Святые?». «…Врач, детский невропатолог высшей категории, – сумма к перечислению: 4331,58; анестезиолог-реаниматолог, первая категория, полставки – 3260,42» [Белковский, 2011].

Следует также учесть данные о многократно увеличившихся затратах нижних и средних слоев на оплату услуг ЖКХ, учреждений здравоохранения и образования. Так, по данным Росстата, в 1994 г. расходы населения на медицинские услуги и лекарства составляли 3 млрд руб., расходы государства – 24 млрд; в 2007 г. расходы населения (в тех же рублях 1994 г.) выросли до 16 млрд руб., а расходы государства после многих лет спада – до 16–19 млрд руб. и в 2007 г. наконец превысили расходы 1994 г., года предельного сжатия госбюджета, на несколько процентов и составили 26 млрд.

Суммарный объем заработной платы по-прежнему составляет около 30 % ВВП, тогда как в развитых капиталистических странах он достигает не менее 60 % ВВП [Львов, Овсиенко, 2000, с. 111]. На 1 долл, заработной платы российский работник производит 4,6 долл, продукции, а американский – 1,7 долл. [Львов, 2004, с. 29–31].

Академик Р.И. Нигматулин, пожалуй, может быть оценен как независимый эксперт в обсуждаемом вопросе: «Экономия на оплате труда, в отличие от современного Китая и СССР 1930—1950-х гг., используется в современной России не для инвестиций, а “проматывается на роскошь и вывозится за границу”». Автор призывает: «Пора понять экономическую необходимость цивилизованного “передела” доходов (не собственности, а доходов) в пользу основной части населения с целью сбалансированности экономики, чтобы избыточные траты на роскошь обратить на развитие производства через покупательский спрос». С этой целью он предлагает резко повысить минимальную заработную плату до уровня стоимости 300–400 кг хлеба и перейти к прогрессивному налогообложению доходов [Нигматулин, 2005].

Основным показателем оценки благосостояния населения является уровень реальных средних душевых доходов. К марту 1992 г. по отношению к декабрю 1991 г. они составили 28 %. К ноябрю 1994 г. реальные душевые доходы выросли на 58 % и достигли 44 % к уровню декабря 1991 г. Удивительна последующая динамика. За экономически благополучные последующие три года к ноябрю 1997 г. этот показатель спустился еще ниже: уровень доходов упал по сравнению с ноябрем 1994 г. на 10,8 % и составил всего лишь 40 % от уровня 1991 г. В ноябре 1998 г. уровень реальных доходов опустился до 81,5 % к уровню ноября 1997 г., а в июле 1999 г. – 72,7 % к предыдущему году. В 2000 г. доходы выросли на 9,1 %, что не вернуло их даже к уровню 1997 г. и не довело даже до половины доходов 1991 г. (47,8 %) [Обзор экономики России…, 2000; Суринов, 2003; Кастельс, Киселева, 2001].

В 2000-е гг. доходы непрерывно росли. Уровень доходов за 2005 г. составил 93,4 % от уровня 1990 г. [Российский статистический ежегодник, 2006, с. 170]. Реальные доходы в 2006 г. по отношению к предыдущему году увеличились на 9,9 %; в 2007 г. – на 12,0; в 2008 г. – еще на 9,6 %. Таким образом, в итоге реальные душевые доходы в 2008 г. превзошли, наконец, уровень 1990 г. на 29,9 % (рассчитано по: [Российский статистический ежегодник, 2009, с. 167]), тем не менее и на сентябрь 2007 г. до 20 % россиян имели доходы ниже прожиточного минимума.

Отметим, что и распределение прироста доходов носит несправедливый характер. Например, более /, прибавок к зарплате в 2006 г. досталось 10 % наиболее оплачиваемых работников и только 1,5 % – 10 % низкооплачиваемых [Экономический доклад…, 2007, с. 27].

Можно заметить, что рассматриваемая динамика доходов складывалась благоприятно для населения в период борьбы парламента с исполнительной властью (1992–1994 гг.) и приобрела позитивный характер после стабилизации авторитарного президентского режима при Путине.

По данным независимых исследований, соотношение доходов 10 % самых благополучных сограждан к доходам 10 % самых бедных членов общества составляет 1:25, а в Москве (по данным Мосгорстата) и того выше: 1:40, 1:50. Даже по заниженным данным Росстата, эта разница в доходах в 2007 г. составила 16,8 раза против 13–14 раз в предыдущие годы. Счетная палата РФ провела свой собственный расчет соотношения доходов 10 % самых обеспеченных россиян и 10 % самых неблагополучных сограждан и получила следующие данные: по России в целом разрыв в доходах составил в 2007 г. 30 раз и по Москве – 41 раз (Московский комсомолец, 2008, 28 марта). В Европейских странах этот показатель колеблется между 1:4 и 1:8, даже в США – 1:10 (см.: [Кричевский, 2008; Гонтмахер,

2008]; Коммерсантъ, 2007, 20 аир.). Основной измеритель неравенства в распределении доходов в обществе коэффициент Джини, по официальным данным Росстата, в 1990 г. был равен 0,26, уже в 1995 г. поднялся до 0,38, ас 2006 по 2010 г. закрепился на уровне 0,42. Другими словами, даже по этим росстатовским заниженным данным за последние 20 лет в России произошла чрезвычайная концентрация доходов и коэффициент Джини почти удвоился. По мнению компетентных авторов, «такая сильная поляризация за такое короткое время редко встречается в истории. Этот феномен недвусмыслен и известен всем» [Самсон, Красильникова, 2010, с. 72].

Итог таков: согласно данным Росстата, за чертой бедности (т. е. с денежными доходами ниже величины прожиточного минимума) находились: в 1992 г. – 49,7 млн человек (т. е. 33,5 % общей численности россиян); в 1998 г. – 34,0 млн (23,3 %); в 1999 г., как следствие дефолта, в этом положении оказались 41,2 млн человек (28,3 %); затем наступило ежегодное снижение и численности, и доли тех, кто находился за чертой бедности. В 2003 г. их осталось 29,0 млн, т. е. 20,4 % от общего числа жителей страны [Россия в цифрах, 2004, с. 99]. В 2007 г. доля бедных (по официальным данным, с доходом ниже 3,7 тыс. руб.) сократилась до 16,3 % (Коммерсантъ, 2007, 20 аир.).

Выступая на Ярославском международном политическом форуме (8 сентября 2011 г.), президент Д.А. Медведев отметил, что в 2010 г. доход ниже прожиточного минимума получали 12 % россиян. В 2011 г. положение стало несколько хуже: доля самых необеспеченных граждан поднялась до 15 %. При этом первая децильная группа получала примерно треть совокупного дохода всех граждан.

Однако степень сопоставимости и надежности приведенных выше официальных данных заслуживает обсуждения. Согласно методике Госкомстата черта бедности устанавливается на основе величины прожиточного минимума, который измеряется на основе стоимости так называемой минимальной потребительской корзины. Но за исследуемый период (1991–2007 гг.) она неоднократно менялась.

Установленный в 1990 г. еще союзным правительством размер корзины прожиточного минимума, как и в других цивилизованных странах, не только давал семьям возможность выживать, но и включал расходы на культурные нужды. При таком расчете прожиточного минимума в том же 1990 г. за чертой бедности оказалось 28 % населения. После либерализации цен в 1992 г. ниже черты бедности (при сохранении предреформенной минимальной потребительской корзины) оказались 75 % граждан. Появилась идея из этой огромной массы бедных выделить самых обездоленных и на них направить социальную помощь. Правительство Ельцина в ноябре 1992 г. «сжало» эту корзину в 2 раза. На какое-то время бедных стало (по статистике) намного меньше. Но с ростом бедности в ходе шоковых реформ процент живущих ниже порога немыслимого по жалкому размеру прожиточного минимума был значительно превышен.

Второй раз изменения были произведены в апреле 2000 г., когда в новом прожиточном минимуме несколько увеличились расходы на непродовольственные товары и услуги. В результате величина прожиточного минимума по сравнению со стоимостью потребительской корзины 1992 г. возросла на 15–20 % в ценах 2000 г. [Овчарова, Попова, 2001, с. 16–20]. Тем не менее и в этом исчислении величина официально установленного прожиточного минимума была явно занижена. Так, в 2003 г. прожиточный минимум для трудоспособного населения составлял 2304 руб., для пенсионеров – 2605 руб., для детей – 2090 руб. Его размер в натуральном исчислении выглядит следующим образом. Минимальная потребительская корзина, действовавшая вплоть до конца 2005 г., включала в среднем на одного человека в год (по трудоспособному населению): хлебных продуктов – 152,0 кг, картофеля – 123,6 кг, овощей – 89,4 кг, фруктов – 16,4 кг, сахара – 20,3 кг, мяса и мясопродуктов – 31,5 кг, рыбных продуктов – 13,7 кг, молока и молокопродуктов – 210,7 кг, яиц – 166 шт., масла растительного и других жиров – 12,0 кг. Нормативы по пенсионерам выглядели гораздо скромнее: мяса – 22,2 кг, яиц – 90 шт. и т. д. Обескураживающе смотрелись минимальные наборы одежды и обуви, постельного белья, товаров культурно-бытового и хозяйственного назначения и т. д.

В 2005 г. Министерство здравоохранения и социального развития РФ произвело коррекции в сторону некоторого увеличения содержания потребительской корзины. Особое внимание было уделено повышению качества питании. Так, потребление мясопродуктов трудоспособным гражданам было увеличено на 22 % (т. е. 38,5 кг на год), а пенсионерам – на 39 % (т. е. 31,5 кг). Впрочем, и эти нормативы были примерно в 2 раза ниже биологической нормы потребления. Состав же непродовольственных товаров остался неизменным. Да и быть иначе не могло, так как прожиточный минимум был повышен всего лишь на 84 руб. С этого времени и до 2011 г. прожиточный минимум не менялся. Если вернуться к оценке уровня бедности по дореформенному прожиточному уровню 1990 г., то доля бедных подскочит до 30 %. «Примерно столько россиян ограничивает себя в элементарных продуктах питания и буквально считает каждый рубль… Причем почти половина из них работает! Врачи, учителя (далеко не везде им щедро доплачивают губернаторы), и в сельском хозяйстве иногда получают копейки, и на предприятиях малорентабельных – средняя зарплата в текстильной промышленности, например, чуть выше 5 тысяч рублей…» [Гонтмахер, 2008]. Замечу, что и по опросу 2010 г., проведенному по программе профессора Н.И. Лапина (очередная волна Всероссийского мониторинга «Ценности и интересы населения России»), бедных оказалось те же примерно 30 % (Поиск, 2011, № 18–19, май).

Профессор Н. Кричевский напоминает, что в Европе бедным считается тот, кто получает меньше 60 % среднегодового дохода в своей стране. Если же измерять бедность в России таким же образом, то в 2007 г. после восьми лет довольно быстрого роста средних заработных плат и доходов число бедных в стране составило 39,7 % всего населения, или более 56 млн человек. И это вполне естественно. Ведь за эти же годы 60 % общего прироста доходов пришлось на 20 % самых достаточных россиян и лишь только 3 % – на 10 % самых бедных [Кричевский, 2008, с. 4].

Как говорится, со стороны виднее. И вот суждение такого благожелательного наблюдателя, как выдающийся британский историк, член Королевской академии Эрик Хобсбаум: «В отношении краткосрочной перспективы нам не от чего быть пессимистами… Люди стали жить дольше. Они более здоровы и лучше развиты физически. Они богаче. Их жизненные перспективы более разнообразны. Конечно, есть страны и регионы, к которым это не относится, – например, Африка или, к моему сожалению, Россия. На мой взгляд, лишь одна из трагедий, пережитых вашей страной, получила должную оценку в мире; масштаб же посткоммунистической катастрофы не понят за пределами России» (курсив наш. – О.Ш.) [Хобсбаум, 2004, с. 13].