Текст книги "Последняя инстанция"

– Зачем? – удивляюсь я, словно на этот вопрос не могу дать ответа и о таком она вообще не должна бы спрашивать. – Кто бы мне объяснил? – Чувствую, на меня снова находит злоба.

– Умысел, – отвечает она. – Невменяемые преступники не планируют с такого рода тщательностью. Выбрать главного судмедэксперта в Париже, а теперь и здесь. Обе женщины. Обе вскрывали его жертв и, следовательно, неким извращенным образом вступили с ним в близость. Может, даже большую, чем у любовников, потому что вы, в некотором смысле, наблюдали. Вы видели, где он бил и кусал. Ваши руки касались того же тела. В каком-то смысле вы знали, как он занимается любовью, поскольку Жан-Батист Шандонне представляет себе любовь с женщиной именно так.

– Омерзительная мысль!.. – Ее психологическая интерпретация лично для меня глубоко противна.

– Схема. План. Никакого допуска на случайность. Нам очень важно понять его схему, Кей. Причем без антипатий и личной неприязни. – Она выжидающе молчит. – Вам придется взглянуть на Жан-Батиста беспристрастно. Ненависть теперь – непозволительная роскошь.

– Знаете, сложно не испытывать отрицательных эмоций к такому, как он.

– Просто когда мы искренне кого-то не приемлем или ненавидим, трудно перевести все внимание на него, как если бы он действительно заслуживал интереса. Сейчас наш долг – рассмотреть Шандонне под лупой. Мне очень нужно, чтобы для вас он на какое-то время стал самым важным человеком в жизни.

Согласиться с ней я не могу. Знаю, она говорит правду, притом очень важную, но внутри что-то противится.

– Я привыкла, что мой исходный пункт – жертва, а не тот мерзавец, который превратил ее в труп, – объясняю собеседнице.

– И ни с чем подобным, кстати говоря, вам еще не приходилось иметь дело, – добавляет она. – А еще на вас никогда не лежало подозрение в убийстве. Я могу решить некоторые ваши проблемы, однако сначала мне требуется ваше содействие кое в чем другом. Помогите проникнуть в ум Шандонне, в его суть. Мне надо, чтобы вы перестали ненавидеть этого человека.

Безмолвствую. Не хочу отдавать негодяю больше, чем он уже забрал. От бессильной злости к глазам подступают слезы.

– Как вы мне поможете? – спрашиваю Бергер. – Ваша юрисдикция не распространяется на Ричмонд, и вы не занимаетесь убийством Дианы Брэй. Мы способны подключить ее к ходатайству Мулинекс, и его будут разбирать в связке с насильственной смертью Сьюзан Плесс, но когда дело дойдет до комиссии по специальным расследованиям, всю кашу мне придется расхлебывать в одиночку. Особенно если учесть, что некоторые жизни не пожалеют, лишь бы обставить все так, будто именно я убила Брэй. Будто у меня не все дома.

Делаю глубокий вдох. Сердце бешено колотится в груди.

– Способ вернуть ваше честное имя и ключ к разгадке моей проблемы заключены в одном, – отвечает она. – Сьюзан Плесс. Вы ни с какой стороны не имеете отношения к ее смерти. Как вы могли подменить улики, фигурировавшие в ее деле?

Бергер ждет ответа, если у меня таковой имеется. Я от одной этой мысли лишаюсь дара речи. Ну разумеется, я никоим образом не связана со смертью телеведущей.

– Меня интересует вот что, – продолжает нью-йоркский спец. – Если ДНК, проходящая по делу Сьюзан, совпадет с тем, что вы имеете здесь, и не исключено, что с парижскими образцами, будет ли это означать, что во всех случаях убийца – один и тот же человек?

– Полагаю, у присяжных не возникнет серьезных оснований в этом сомневаться. Все, что им требуется, – вероятная причина, – отвечаю я, выступая в роли «адвоката дьявола» в своей собственной проблеме. – Молоток с кровью Брэй найден в моем доме – раз. Чек из магазина скобяных товаров, подтверждающий покупку, – два. И к тому же инструмент, который я на самом деле приобрела, бесследно исчез. Вам не кажется, это все равно что держать в руках «дымящийся» пистолет? Как ловко все сходится.

Она кладет мне на плечо руку.

– Ответьте на один вопрос, – просит Бергер. – Вы убивали эту женщину?

– Нет, никого я не убивала.

– Хорошо. Просто я не могу себе этого позволить, – произносит прокурор. – Вы мне нужны. Вы им нужны. – Она переводит взгляд на холодный пустой дом перед нашим автомобилем, подразумевая и других жертв Шандонне, тех, кто не выжил. – Ну хорошо. – Бергер возвращается к причине нашего визита – к Диане Брэй. – Вот он входит в ее дверь. Здесь нет следов борьбы, убийца не нападает, пока они не дошли до дальней части дома, где находится спальня. Очевидно, жертва не пыталась бежать или как-то защищаться. Почему она не воспользовалась оружием? Она же работает в полиции. Где ее пистолет?

– Могу только сказать, что, когда он вошел в мой дом, – отвечаю я, – сразу попытался накинуть мне на голову свое пальто. – Я делаю то, чего она от меня ожидает: отстраняюсь, словно речь идет о постороннем человеке.

– Тогда, возможно, он сковал ее движения, набросив на голову что-нибудь из верхней одежды, и силой затащил в комнату?

– Может быть. Пистолета Брэй полицейские так и не нашли. По крайней мере я об этом не слышала.

– М-да, интересно, куда он его дел? – размышляет Бергер. В зеркале заднего обзора моргнули фары, и я оборачиваюсь.

К особняку медленно подъезжает «универсал».

– Кстати, из ее дома исчезли деньги, – добавляю я. – Двадцать пять сотенных – деньги от наркотиков. Их тем вечером завезла Андерсон. Во всяком случае, так она утверждает. – «Универсал» останавливается позади нас. – Вырученные от продажи каких-то пилюль, если свидетельница не лжет.

– Думаете, она правду говорит? – интересуется Бергер.

– Всю правду? Не знаю. Получается, что Шандонне прихватил и деньги, и пистолет. Если только Андерсон сама их не забрала, когда на следующее утро вернулась в дом и обнаружила труп. Только вот после зрелища, которое предстало ее глазам в хозяйской спальне, честно говоря, любой здравомыслящий человек дал бы деру.

– Знаете, судя по тем фотографиям, которые вы мне показывали, я склонна с вами согласиться, – отвечает Бергер.

Мы выходим из машины. Не могу рассмотреть Эрика Брэя – из автомобиля он так и не вышел, – а потому его и не узнаю, хотя складывается впечатление, что перед нами хорошо одетый привлекательный мужчина, приблизительно ровесник своей убиенной сестры. Я бы сказала, ему около сорока. Он протягивает Бергер ключ с биркой из манильской бумаги.

– На нем код сигнализации, – поясняет Брэй. – Я вас подожду здесь.

– Мне очень жаль, что пришлось вас побеспокоить. – Прокурор забирает фотоаппарат и папку-гармошку с заднего сиденья. – Тем более в сочельник.

– Такая у вас работа, что поделаешь, – говорит он тихим бесцветным голосом.

– Вы сами внутрь уже заходили?

Он отвечает не сразу, долго глядит на дом.

– Не смог себя заставить. – От переполняющих его переживаний голос доходит до высокой ноты и обрывается. Беднягу душат слезы. Брэй качает головой. – Не знаю, сможет ли кто-нибудь из нас... сможет ли кто-нибудь из нас войти, чтобы там со всем разобраться. – Его взгляд останавливается на моем лице, и Бергер представляет нас друг другу. У меня нет ни малейших сомнений, что этот человек прекрасно осведомлен, кто я такая.

– У нас в городе есть специальные службы, занимающиеся профессиональной уборкой, – деликатно намекаю я. – Советую вам обратиться к их помощи, и пусть они сами все здесь приберут до вашего появления. Скажем, «Сервис-мастер». – Мне не раз доводилось сталкиваться с подобными ситуациями, когда человека настигала насильственная смерть в семейном доме. Не должны люди сами смывать со стен мозги недавно почивших близких.

– А они сумеют разобраться там без нас? – спрашивает Эрик Брэй. – Там не обязательно присутствовать членам семьи?

– Оставьте ключ в почтовом ящике на двери. Специалисты сами зайдут и позаботятся обо всем без вашего участия.

– Хорошо бы. Мы решили отказаться от дома, продать его, – сообщает Эрик моей спутнице. – Если вам он больше не понадобится.

– Я вас сразу оповещу, – отвечает Бергер. – И разумеется, вы имеете полное право поступать с собственностью по своему усмотрению, мистер Брэй.

– Эх, теперь уже и не знаю, согласится ли кто его покупать, когда тут такие дела творятся, – бормочет он про себя.

Мы с Бергер не отпускаем комментариев. Вероятно, этот человек действительно прав. Большинство потенциальных покупателей не позарятся на дом, где кто-то был убит.

– Я уже разговаривал с одним риелтором, – продолжает Брэй сдавленным голосом, выдающим его озлобленность. – Мне ответили отказом: мол, очень жаль, но этой собственностью они заниматься не хотят. Не знаю теперь, как быть. – Устало смотрит на темный, безжизненный дом. – Мы не поддерживали особенно тесных отношений с Дианой, с ней вообще никто из семьи не был близок. Я бы не назвал ее человеком, который сильно нуждается в родных или друзьях. Она в основном собой занималась. Мне, может, не стоит такого говорить, да только что греха таить...

– Вы часто виделись? – спрашивает его Бергер.

Он качает головой, мол, нет.

– Наверное, я знал ее лучше, потому что у нас разница всего в два года. Родные не находили разумного объяснения, откуда у нее деньги. Однажды сестренка подкатила к моему дому на красном «ягуаре» последней модели. – Он скорбно улыбается и снова качает головой. – Я тогда сразу понял, что она ввязалась в какие-то делишки, о которых ни черта не хочу знать. Так что, – рассказчик тихо вздыхает, – неудивительно, что с ней такое произошло.

– Вы знали о том, что она замешана в наркоторговле? – Бергер перекладывает папку с бумагами в другую руку.

Я уже замерзла стоять на улице; мрачный дом так и манит к себе, затягивает как черная дыра.

– Полицейские обмолвились. Диана никогда не рассказывала, чем занимается; да мы, честно говоря, и не спрашивали. Насколько мне известно, она даже завещания не оставила. Так что теперь нам и с этим еще разбираться, – жалуется Эрик Брэй. – И куда теперь девать ее веши?.. – Он поднимает на нас взгляд, и даже в полумраке видно, насколько этот человек подавлен. – Не представляю, что делать.

Насильственная смерть как воронка – вместе с убиенным засасывает в себя и его окружение. В кино не показывают, да и в газетах не пишут обо всем, что выпадает на долю живых, потерявших своих близких, о заботах, ложащихся тяжким бременем на их плечи. Оставляю Эрику Брэю свою визитку и прошу звонить на рабочий номер, если возникнут какие-то вопросы. Придерживаюсь уже наработанной практики: сообщаю, что в институте есть буклет, отличный источник информации под названием «Что делать после отъезда полиции», написанный Биллом Дженкинсом, чей малолетний сын пару лет назад был убит в кафе во время бессмысленного ограбления.

– В книге вы найдете ответы на многие вопросы, которые у вас возникнут, – добавляю я. – Мне очень жаль. Насильственная смерть не довольствуется одной жертвой и долго преследует тех, кто остался в живых. Многие страдают из-за этого косвенно.

– Да уж, мэм, что верно, то верно, – соглашается Брэй. – Я бы с удовольствием почитал вашу книжку. Не знаю, чего теперь ждать, за что браться, – повторяется он. – Я здесь посижу, в машине, вдруг понадоблюсь.

В горле ком. Меня сильно тронуло горе несчастного, но все-таки я не испытываю сожаления из-за его покойной сестры. Что-что, а обрисованная им картина не добавляет ей качеств, достойных уважения. Она даже с собственной плотью и кровью обходилась не по-людски.

Поднимаемся по лестнице, Бергер молчит – чувствую, изучает меня, непрерывно изучает. Ей интересно, на что и как я реагирую. Она видит, что я по-прежнему не испытываю к Диане Брэй теплых чувств, как и к ее прижизненным «подвигам». Я даже не пытаюсь ничего скрывать. Да и что толку?

Спутница взглянула на светильник над входной дверью, которую слабо видно в свете фар. Простенькая стеклянная вещица, маленькая, круглая. Вероятно, вкрученная в потолок винтами. Полицейские обнаружили этот стеклянный купол в траве у кустика самшита, куда, по всей видимости, его отшвырнул Шандонне. Плафон он снял, оставалось выкрутить лампочку.

– Лампа скорее всего была горячая, – замечаю вслух, чтобы Бергер слышала. – Значит, он чем-то ее прикрыл, чтобы не обжечься. Может быть, полой пальто.

– Отпечатков не обнаружено, – говорит она. – Во всяком случае, когда мы разговаривали с Марино, речь шла о пальчиках Шандонне. – Для меня это новая информация. – Впрочем, ничего удивительного, раз он накрыл лампочку, чтобы защитить кожу, – добавляет она.

– А на плафоне?

– Никаких отпечатков. Во всяком случае, его. – Прокурор вставляет ключ в замок. – Только ведь убийца мог прикрыть руки и когда плафон откручивал. Интересно, как он до светильника дотянулся. Тут высоковато. – Открывает дверь, срабатывает сигнализация: раздаются мерные гудки. – Думаете, на что-то взобрался? – Она проходит к панели с кнопками и набирает код.

– Может быть, влез на перила, – предполагаю я, неожиданно для себя став экспертом по поведению Жан-Батиста Шандонне и в одночасье невзлюбив эту роль.

– А как в вашем доме?

– Запросто, – отвечаю. – Влез на перила, придерживаясь о стену или крышу веранды.

– На вашем светильнике, как и на лампочке, тоже отпечатков не обнаружено, если вы не в курсе, – говорит она. – Во всяком случае, его.

В гостиной тикают часики. Помню, как я удивилась, впервые попав в дом Дианы Брэй, уже после ее гибели, и обнаружив коллекцию идеально отлаженных часов и внушительного английского антиквариата, пусть и не создающего теплой обстановки.

– Деньги. – Бергер стоит в гостиной, осматривается: раздвижной диван, вращающаяся этажерка с книгами, сервант из черного дерева. – Да уж, деньги, деньги, деньги. Полицейские так не живут.

– Наркотики, – подсказываю я.

– Да. – Она ощупывает взглядом окружающее пространство. – Наркоманка и дилер. Только пахали на нее другие. В том числе и Андерсон. И ваш бывший морговский смотритель, который подворовывал препараты строгого доступа, отправлявшиеся на списание. Чак, как там его... – Она касается штор из золотого дамаста и поднимает взгляд на оборки. – Паутина. Такой слой пыли за пару дней не нарастает. Как мало мы знали о покойной.

– Толкая на улице наркоту, на новый «ягуар» не заработаешь.

– Кстати говоря, у меня к вам один вопрос, который я задаю всем, кто готов пойти на контакт. – Бергер направляется на кухню. – Почему Диана Брэй переехала в Ричмонд?

Я ответа не знаю.

– Во всяком случае, что бы она ни говорила, не из-за работы. – Прокурор открывает дверцу холодильника. Содержимое его скудно: хлопья «Грейп натс», мандарины, горчица, низкокалорийный соус «Миракл уип». Двухпроцентное молоко с истекшим вчера сроком годности.

– Любопытно, – говорит Бергер. – Сдается мне, этой дамочки никогда дома не было. – Она открывает подвесной шкафчик и сканирует взглядом банки с кемпбелловским супом и коробки соленых крекеров. Еще стоят три жестянки с оливками «Гурман». – Мартини? И много она пила?

– Во всяком случае, не в ночь гибели, – напоминаю я.

– Верно. Уровень алкоголя в крови – ноль целых три десятых... – Бергер открывает другой шкаф и следующий в поисках запасов спиртного. – Бутылка водки, скотч, аргентинское каберне... На бар пропойцы не тянет. Возможно, слишком боялась испортить фигуру, чтобы предаваться возлияниям. От таблеток хотя бы не толстеют. Когда вы выехали на место преступления, то впервые оказались в ее доме? – спрашивает моя спутница.

– Да.

– Но вы сами живете в нескольких кварталах отсюда.

– Проезжала мимо, видела с улицы. Внутри никогда не была. Мы тесно не общались.

– Однако Брэй стремилась с вами сблизиться.

– Мне передали, что она хочет сходить вместе перекусить. Навести контакты, – отвечаю я.

– Марино.

– Да, он, – подтверждаю я, уже привыкнув к ее вопросам.

– Вы не считаете, что Диана испытывала к вам сексуальное притяжение? – Бергер задает вопрос как бы между делом, открывая дверцу шкафа. Внутри бокалы и тарелки. – Имеется масса указаний на то, что она играла, так сказать, по обе стороны сетки.

– Мне уже задавали этот вопрос. Не знаю.

– А если так, вы испытали бы неудовольствие?

– Скажем, мне стало бы не по себе.

– Она частенько куда-нибудь выходила перекусить?

– Надо понимать, так.

Я заметила, что Бергер задает вопросы, на которые, как мне кажется, для себя уже ответила. Теперь ей интересно. Иногда в ее словах слышатся отголоски того, о чем меня спрашивала Анна на наших неформальных исповедях перед камином. Задумываюсь, существует ли хоть отдаленная вероятность того, что прокурор успела переговорить среди прочих и с моей ближайшей подругой.

– Сильно смахивает на лавочку для прикрытия теневого бизнеса, – говорит Бергер, проверяя содержимое шкафчика под раковиной: бутылочки с чистящими средствами и несколько сухих губок. – Не берите в голову. – Она будто мысли мои читает. – Я не собираюсь задавать подобные вопросы в суде. Ну, касательно вашей личной жизни и сексуальных предпочтений. Я прекрасно понимаю, что это не вполне ваша специализация.

– Не вполне? – Странные у нее комментарии.

– Видите ли, в чем сложность. Кое-что из рассказанного вами не просто слухи, а информация, почерпнутая напрямую от самой убиенной. Диана Брэй действительно сказала вам, – Бергер выдвигает ящик, – что часто ходит одна в ресторан, засиживается в «Бакхеде».

– Да, она так сказала.

– Вернемся к тому вечеру, когда вы встретились на парковке у ресторана и у вас вышла ссора.

– Вот именно. Я тогда пыталась доказать, что она вступила в преступный сговор с моим морговским ассистентом, Чаком.

– И не ошиблись.

– К превеликому моему сожалению.

– И вы устроили ей разбирательство.

– Устроила.

– Хорошо хоть старину Чака упекли. Давно по нему каталажка плакала. – Бергер выходит из кухни. – И если это не слухи, – она возвращается к больной теме, – значит, Рокки Каджиано вас обязательно спросит, и возражать я не смогу. То есть смогу, конечно, но это нам ничего не даст. Сами понимаете, в каком невыгодном свете вы тогда предстанете.

– Сейчас меня больше волнует, как я буду выглядеть перед комиссией по специальным расследованиям, – многозначительно отвечаю я.

Она останавливается в коридоре. Кто-то беспечно оставил дверь в главную спальню приоткрытой, отчего окружающее пространство стало казаться еще более заброшенным и безразличным. Жуть. Мы с Бергер встретились взглядами.

– Я не знаю, какой вы человек, – говорит она. – И ни один из присяжных, которые там будут заседать, тоже не знаком с вами лично. Так что все решает ваше слово против убитой женщины-полицейского, и тут не разобраться, кто кому осложнял жизнь – она вам или вы ей. И имеете ли вы отношение к ее смерти. Ведь, по-вашему, мир без такого человека станет только чище.

– А об этом вы узнали от Райтера или от Анны? – с горечью спрашиваю я.

Бергер решительно направляется к приоткрытой двери.

– Скоро, доктор Кей Скарпетта, вы перестанете реагировать на уколы, – говорит она. – Именно этого я и добиваюсь.

Глава 26

Кровь ведет себя подобно живому существу.

Когда возникает брешь, прорыв в кровеносной системе, сосуды сжимаются в панике, делаясь меньше в попытке сократить поток проходящей живительной влаги и, соответственно, ее потерю вследствие раны или пореза. Немедленно слетаются тромбоциты, чтобы залатать дыру. Существует тринадцать коагулирующих факторов, и вместе они запускают собственную алхимию, нацеленную на остановку кровопотери. Я всегда считала, что кровь красна не просто так, на то имеются свои причины. Это цвет тревоги, аварии, опасности, бедственного положения. Будь кровь прозрачной жидкостью, подобно поту, мы бы порой даже не замечали травм и не знали бы, когда поранился кто-то ближний. Красная кровь провозглашает свою важность, это охранная сигнализация, которая срабатывает, если произошло тягчайшее из всех нарушений: когда человек покалечился или лишен жизни.

Кровь Дианы Брэй кричит струями и капельками, подтеками и мазками. Она нашептывает о том, кто, что и как сделал и, в некоторых случаях, почему. Жестокость ударов проявляется в скорости и объеме вылетающей в воздух кровяной струи. Отброшенные с орудия убийства капли при повторных замахах говорят о количестве ударов, которых в нашем случае было как минимум пятьдесят шесть. Точность подсчетов затрудняется тем, что временами одна струя накладывалась на другую, и выяснить количество этих наложений – все равно что узнать, сколько раз молоток ударил по гвоздю, пока тот окончательно не вошел в древесину. Карта ударов в этой комнате совпадает с тем, что я прочла на теле Брэй. Множество трещин и разрывов плоти попадали друг на друга, и порой кости были настолько раздроблены, что я сбилась со счета. Ненависть. Неукротимая жажда крови и ярость безумного желания.

Никто и не пытался убрать следы произошедшего в хозяйской спальне, и то, что предстает нашим взорам, кардинальным образом расходится со спокойствием и стерильностью остальной части дома. Для начала тут есть некое подобие массивной ярко-розовой паутины, сплетенной нашими техниками, которые работали на месте преступления. Они применили метод натяжки, наглядно демонстрирующий траектории полета капель, которые здесь повсюду. Делается это, чтобы определить расстояние, скорость и угол, а затем с помощью математической модели вычислить точное положение тела Брэй на момент нанесения каждого из ударов. В результате получился некий образчик модернистского искусства, странный рисунок, похожий на прожилки на листьях фуксии; он уводит взгляд к стенам, на пол и потолок, на антикварную мебель и четыре богато украшенных зеркала, перед которыми Брэй когда-то восхищалась своей яркой чувственной красотой. Лужицы свернувшейся крови на полу высохли и стали жесткими, точно густая черная патока, а огромная королевская постель, где тело хозяйки было столь грубо выставлено на всеобщее обозрение, выглядит так, словно кто-то банками плескал черную краску на голый матрас.

Бергер молча смотрит, не в силах отвести взгляда, и я прекрасно понимаю, что она при этом чувствует. Она безмолвно впитывает в себя то, что на самом деле ужасно и пониманию вообще не подлежит. Этого рассудок объять не в силах. Моя спутница заряжается особой энергией, которую по-настоящему способны оценить лишь люди, чья жизнь – борьба с насилием и жестокостью. Особенно – женщины.

– Где постельное белье? – Бергер открывает папку-гармошку. – Простыни отправили в лабораторию?

– Так и не обнаружены, – отвечаю я, и мне тут же вспоминается обгоревший номер в мотеле рядом с палаточным лагерем. Там тоже не было белья. Кстати, Шандонне утверждал, что из его парижской квартиры исчезало постельное белье.

– Сняли до или после того, как она была убита? – Бергер вынимает из конверта фотографии.

– До. Здесь на голом матрасе кровавые отпечатки. – Захожу внутрь комнаты, обходя нити, длинными тонкими пальцами изобличающие Шандонне. Показываю спутнице необычные пятна на матрасе, кровавые полосы, оставленные рукоятью обрубочного молотка. Бергер сначала не заметила рисунка. Смотрит, слегка нахмурившись, пока я, исполняя роль гида по ужасающим сексуальным фантазиям маньяка, расшифровываю для нее хаос черных пятен, отпечатков рук, размазанных потеков, где, как мне кажется, находились колени преступника, когда он навис над распластанным телом.

– На матрасе ничего не отпечаталось бы, если бы во время нападения на постели было белье, – поясняю я.

Бергер изучает фотографию: покойница лежит навзничь посреди матраса, на ней черные вельветовые штанишки и поясок, нет ботинок и носков, выше талии одежда отсутствует, а на левом запястье – разбитые вдребезги золотые часы. Золотое кольцо на размозженной правой руке вбито в палец по самую кость.

– Значит, либо на постели не было белья, либо он по какой-то причине белье снял, – добавляю я.

– Я все пытаюсь представить... – Бергер внимательно рассматривает матрас. – Он волочит ее по коридору в дальнюю часть дома. Втаскивает в спальню. Нигде нет следов борьбы, ничто не указывает на то, что он нанес ей какие-то повреждения, пока они не добрались сюда. И тут бац! – начинается мясорубка. Вопрос: он что, затаскивает ее сюда, а потом говорит: «Подожди, я постель разберу»? И неторопливо снимает белье?

– Сильно сомневаюсь, что на тот момент, как Брэй оказалась на постели, она была в состоянии бежать. Судя по тому, что мы видим здесь, здесь и здесь. – Я указываю на отрезки нити, прикрепленной к багровым подсохшим каплям, что налипли у входа в спальню. – Это кровь от замаха орудия, в нашем случае – обрубочного молотка.

Бергер рассматривает формы, образованные ярко-розовой нитью, и пытается сопоставить то, что они показывают, с виденным на фотографиях.

– Скажите мне правду, – говорит она. – Вы действительно верите в эффективность криминалистических методов? Кое-кто из полицейских считает, что это пустая трата времени.

– Только не в том случае, когда действуешь со знанием дела и строго придерживаясь научных выкладок.

– А что нам говорит наука?

Объясняю ей, что кровь на девяносто один процент состоит из воды. Ее физические свойства близки свойствам жидкости, они подчиняются законам гравитации и механики. Стандартная капля крови падает со скоростью 25,1 фута в секунду. Диаметр пятна увеличивается с увеличением дистанции. Там, где капли крови падают друг на друга, образуется корона брызг. Если кровь хлещет струей, то на поверхности она образует длинные узкие выхлесты, расположенные по центробежной вокруг главного пятна, а когда кровь высыхает, она меняет цвет с ярко-красного на красновато-коричневый, потом уже на коричневый и, наконец, становится черной. Я повидала на своем веку специалистов, которые всю трудовую жизнь занимались экспериментами. Брали больничные капельницы, заполненные кровью, устанавливали их на шарнирные опоры и с помощью отвесов всячески выдавливали кровь, капали, лили, распыляли на самые разнообразные поверхности, расположенные под самыми разными углами и на разной высоте, ходили по лужам, топали, шлепали. Кроме того, естественно, существуют математика, линейная геометрия и тригонометрия, с помощью которых вычисляются координаты.

Достаточно бросить взгляд на кровь в комнате Дианы Брэй – и будто просматриваешь видеозапись того, что произошло. Однако зашифрована она в таком формате, что без науки, опыта и дедуктивного метода мышления ее прочесть нельзя. Бергер ждет моих комментариев. Опять же ей надо, чтобы я вышла за рамки своей компетенции. Мы проходим десятки нитей, соединяющих брызги на стене и дверном косяке и сходящихся в некоей точке в воздухе. Поскольку нитку в пустом пространстве не подвесишь, техники, работавшие на месте преступления, притащили из зала антикварную вешалку для верхней одежды и скотчем прилепили нить примерно в пяти футах от ее основания, отмечая таким образом начало координат. Показываю спутнице, где, по всей вероятности, стояла жертва, когда Шандонне нанес первый удар.

– Она уже сделала несколько шагов в глубь комнаты, – говорю я. – Видите пустую зону? – Указываю на участок стены, не запятнанный кровью: капли обрисовывают размытый силуэт. – Кто-то из них загородил стену, поэтому кровь сюда не попала. Значит, либо Брэй находилась в вертикальном положении, либо убийца. А если он стоял прямо, можно предположить, что и она стояла, поскольку невозможно ударить лежачего, не нагнувшись. – Я распрямляю плечи и демонстрирую замах. – Если, конечно, у вас руки не до колен. Начало координат находится на высоте более чем в пяти футах от пола, а значит, именно здесь орудие вошло в соприкосновение с мишенью. Ее телом. Вероятнее всего, головой. – Делаю несколько шагов по направлению к кровати. – Теперь она лежит.

Указываю на подтеки и капли на полу. Объясняю, что круглые лужицы получаются, когда капля падает под прямым углом. Например, если вы стоите на четвереньках и кровь капает прямо с вашего лица. На полу рассеяно много круглых капель. Кое-где они размазаны. Следовательно, на короткий промежуток времени Брэй опустилась на четвереньки – возможно, пыталась ползти, пока убийца размахивался.

– Он пинал ее в живот или бил ногой в спину? – спрашивает Бергер.

– Сказать не могу. – Интересный вопрос. Избиение ногами привносит новые оттенки в эмоциональную окраску убийства.

– Прикосновения рук – это нечто личное, в отличие от прикосновения ног, – замечает Бергер. – При подобных убийствах редко бьют ногами.

Отхожу в сторону и указываю на очередные брызги от замаха орудия и сопровождающие их пятна, а затем двигаюсь к застывшей луже в нескольких шагах от кровати.

– Здесь она истекала кровью. Возможно, тут преступник сорвал с жертвы блузку и бюстгальтер.

Прокурор перебирает фотографии, отыскивая нужную. Вот она: зеленая сатиновая блузка Брэй и черный бюстгальтер лежат на полу в нескольких футах от кровати.

– Мы довольно далеко от постели, а уже здесь обнаружена мозговая ткань, – расшифровываю кровавые иероглифы.

– Он кладет жертву на кровать, – вставляет свое наблюдение Бергер. – Либо принуждает лечь. Вопрос только в том, в сознании ли она на тот момент?

– Я, честно говоря, думаю, что вряд ли. – В подтверждение своих слов указываю рукой на крохотные кусочки почерневшей ткани, налипшие на изголовье кровати, на стены, торшер, потолок над кроватью. – Мозговая ткань. Она уже не в курсе происходящего. Но это просто мое мнение.

– Все еще жива?

– По-прежнему исходит кровью. – Указываю на пропитанные густо-черным участки матраса. – Это уже не мнение, а факт. На сей момент у пострадавшей все еще присутствует кровяное давление, хотя очень сомневаюсь, что она в сознании.

– И слава Богу. – Бергер достает фотоаппарат и начинает снимать. Похоже, она довольно опытный, хорошо обученный фотограф. Выходит из комнаты и делает снимки, постепенно продвигаясь внутрь, воссоздавая картину, через которую мы только что прошли, и запечатлевая ее на пленку. – Пришлю сюда Эскудеро, пусть запишет на видео.

– Полицейские уже записывали.

– Знаю, – откликается Бергер, без устали щелкая вспышкой. Ей не нужны чужие записи. Она любит все доводить до совершенства. Хочет, чтобы все было как надо, по ее понятиям. – Я бы предпочла, чтобы вы фигурировали на пленке и сами объясняли, но, к сожалению, не могу себе этого позволить.

А не может она по той причине, что тогда придется предоставить кассету на ознакомление адвокату противной стороны. Судя по тому, что и записей она не ведет, прихожу к выводу: Бергер не хочет, чтобы хоть одно слово, сказанное или написанное, дошло до сведения Рокки Каджиано; только то, что указано в моих официальных отчетах. Перестраховывается так, что жуть. На мне лежат подозрения, о которых и подумать-то как следует времени не было. В голове не укладывается, будто кто-то может всерьез подозревать, что разбрызганная повсюду кровь – моих рук дело.