Текст книги "Любовь самых ярких и эпатажных женщин в истории"

В ночь на 20 января 1730 года из Москвы в Митаву спешно на почтовых выехала делегация верховников во главе с князем Василием Лукичом Долгоруким. Он вез кондиции. Секреты плохо хранились в те роковые дни. Каждый уважающий себя государственный деятель имел шпионов. В ту же ночь, в том же направлении поскакали еще три гонца с сообщением Анне о том, что в России имеются и другие силы, помимо Верховного тайного совета. Гонцов послали Феофан Прокопович, Карл Густав Левенвольде и Павел Ягужинский. Гонца последнего перехватили, Ягужинского арестовали. Зато посланец от Левенвольде оказался самым проворным.

Получив кондиции, Анна уже знала их примерное содержание и успела посоветоваться с Бироном и прибывшим эмиссаром. Она прочитала документ, смиренно поклонилась Василию Лукичу и… подписала условия ограничения монархии. А немногим позже с блеском подтвердила известное на Руси правило, что царское слово имеет обратную силу, да еще какую!

^{«Петр I на смертном одре». Картина Ивана Никитина.}

Уже 1 февраля подписанные кондиции в Москву привез посланный Василием Долгоруким генерал Михаил Леонтьев. Сам верховник вместе с назначенной императрицей двигался следом неспешно, как и полагается двигаться царскому поезду. А в Москве тем временем происходили удивительные дела. В России всегда была деспотия, и время свободы мнений, как правило, совпадало с какой-нибудь смутой. А тут, зимой 1730 года, свобода наступила без всякого кровопролития. Мгновенно ставшая всем известной «затейка верховников» породила живейшую дискуссию в высших кругах. В самых разных московских домах собирались чиновники, сенаторы, высокородные и худородные дворяне и обсуждали устройство страны. В итоге дискуссия сводилась к вопросу: ограничивать самодержавие или не ограничивать? Или, если быть точнее, – какая группировка будет воровать и править на Руси: Долгоруких или какая другая?

Женщины не прочь от того, чтоб их нежно любили, но они хотят, чтоб их забавляли, и кто делает одно без другого, тот ничего не делает; женщины предпочитают даже, чтоб их забавляли не любя, чем любили не забавляя.

Бернар ле Бовье де Фонтенель

10 февраля Анна Иоанновна прибыла в подмосковное село Всесвятское. Василий Лукич Долгорукий не отпускал ее ни на шаг. Но все-таки препятствовать встрече с родными сестрами Екатериной и Прасковьей он не мог. От них Анна узнала, что есть шанс взойти на престол не марионеткой в руках верховников, а полноправной государыней. Испокон веков в России большинство было за деспотию – с ней, мол, как-то спокойнее. И самое главное, что за это активно ратует их близкий родственник – подполковник Преображенского гвардейского полка Семен Салтыков. Через пять дней Анна торжественно въехала в Кремль, поклонилась святыням, поприветствовала строй гвардейцев. Они все и решат.

Пока шла подготовка к присяге и коронации, наиболее консервативная часть дворянства составила челобитную к государыне, прося отказаться от всяких кондиций и править так, как завещал великий дядюшка Петр I, только поспокойнее, без всяких радикальных реформ.

25 февраля в Кремль явилась депутация челобитчиков и подала новой императрице документ, который зачитал Василий Татищев. Пока верховники спорили, стоит ли обсуждать челобитную или не стоит, в зал вошла сестра Анны Екатерина с пером и чернильницей. В жизни все еще растерянной, испуганной неожиданным поворотом судьбы женщины наступил звездный час. Она это хорошо поняла. Только не с кем было посоветоваться, получить указание, к чему она так привыкла. Но прочесть молчаливое «да» в глазах Салтыкова оказалось нетрудно. Анна взяла и подмахнула челобитную: «Учинить по сему».

Пока Анна обедала с верховниками, в соседних помещениях скапливалось все больше вооруженных гвардейцев, и шумели они все сильней. К ним вышел убеленный сединами фельдмаршал Василий Владимирович Долгорукий и предложил не шуметь, а лучше – принести присягу на верность императрице и Верховному тайному совету. Ответ одного из гвардейцев был для высшего командира довольно неожиданным:

– Уйди, господин фельдмаршал, не то кости переломаем.

Новый взрыв криков вызвало появление новой челобитной, зачитанной юным поэтом, князем Антиохом Кантемиром. В ней прямо требовалось уничтожить кондиции и Верховный тайный совет. Анна выслушала это, приказала принести подписанные ею же месяц назад документы и «разодрала» их. Наступила Анненская эпоха.

И стала новая царица, как говорится, жить-поживать и добра наживать. Раз уж так повезло и судьба сделала ее императрицей крупнейшего государства, необходимо было позаботиться о том, как этим государством править. Точнее, найти людей, которые будут это делать за нее, оставаясь при этом верными и надежными. В первую очередь из Курляндии был вызван Бирон. И его место в государственной иерархии стало непоколебимым. Остальные боролись лишь за следующее место на пьедестале. Бирон, как ни крепко было его положение, понимал: исчезнет Анна, исчезнет и он.

Собственно говоря, никаких государственных должностей он не занимал. Имел придворный чин обер-камергера. В соответствии с петровской «Табелью о рангах», ранг высокий, генеральский, но все-таки к управлению страной отношения не имеющий. К парадному мундиру камергера полагался золотой ключ на голубой ленте. В случае Бирона его золотой ключ был ключом от всей России. Никаких подписей под документами он не ставил, никаких официальных приемов не вел. Все делала Анна. Но едва ли со времени появления Бирона при особе государыни было принято хоть одно серьезное решение без его ведома. Поначалу же и Бирону, превратившемуся из любовника простой герцогини в любовника главы государства, требовалось время, чтобы присмотреться, научиться большой политике. На кого же могла опереться Анна?

У нее не имелось своей партии, сторонников своей персоны. Были лишь сторонники самодержавия. А оно, как Анна Иоанновна быстро убедилась, вещь соблазнительная, но опасная, шаткая. Отсюда простая идея – возвысить новых людей, которые будут на плаву, пока она сама у власти, опереться на близких родственников, как Семен Салтыков, на уже ставших привычными немцев, казавшихся не такими коварными, как русские.

Уже 4 марта 1730 года Верховный тайный совет был ликвидирован. Вместо него восстанавливался в своих полных функциях Правительствующий Сенат – законодательный орган, основанный Петром Великим.

Его возглавил канцлер Гавриил Иванович Голов-кин, а должность генерал-прокурора Сената занял Павел Иванович Ягужинский, оба видные сподвижники Петра I. Там собралась вся российская правящая элита. Причем как активные сторонники самодержавия Анны, вроде родича Семена Салтыкова, князей А. М. Черкасского, И. Ю. Трубецкого, так и активные противники, вроде Д. М. Голицына и В. Л. Долгорукого. Был там и хитрец А. И. Остерман, всегда угадывавший момент, когда проявить активность, а когда дипломатично «заболеть».

Сохранение положения бывших верховников выглядело несколько странным. Всякая драматическая смена власти сопровождается репрессиями по отношению к противникам нового режима. Но поначалу Анна и Бирон не были уверены в своих силах. Немедленной каре были подвергнуты только очевидные противники – Алексей Григорьевич и Иван Алексеевич Долгорукие, а также несостоявшаяся невеста Петра II Екатерина. Они отправились туда же, куда сами сослали Меншикова, в Березов. Удивительно и то, что этим, очевидным, противникам долго сохраняли жизнь. Постепенно, «по-семейному» тихо, подвергались опале и иные сочинители кондиций, участники заговора Долгоруких и Голицыных. Те же из них, кто не умер своей смертью, были казнены лишь в 1739 году.

Гвардия – преображенцы и семеновцы, приведшие Анну к власти, также внушали опасение. Как сегодня привели, так завтра могут и увести. Их надо было чем-то уравновесить. Уже в феврале 1731 года принесли присягу два новых гвардейских полка – Измайловский и Конный. Первый состоял по большей части из иностранцев и остзейских немцев. Командовал им активный сторонник новой императрицы Карл Левенвольде. Не были обижены и другие участники сокрушения верховников. Семен Салтыков стал генерал-губернатором Москвы, Василий Татищев – управляющим уральскими казенными заводами.

Наконец, была решена проблема столицы. В истории обычно к причинам строительства Санкт-Петербурга относят политические, экономические, военно-стратегические, но не заостряются причины психологические. Петр был навеки напуган Москвой. Стрелецкие бунты, опасность для жизни, оплот глухо ропщущей оппозиции его реформам. Он ненавидел свой родной город, боялся его, и новая столица стала для него домом во всех смыслах. Верховники вернули столицу в Москву. Петра II похоронили в старинной царской усыпальнице, Архангельском соборе Кремля. Анна тоже родилась в Москве. В юности ей, привыкшей к московскому уюту, разумеется, не понравился недостроенный, ветреный и болотистый Петербург. Но пришло время, и ее также напугала коварная Москва. После долгих сборов, через два года после прихода Анны к власти, двор, Сенат и правительство окончательно перебрались в северную столицу. В новой монаршьей усыпальнице – недостроенном Петропавловском соборе – к тому времени были захоронены только два правителя России, Петр I и Екатерина I. Анна Иоанновна станет третьей.

Следующей задачей новой императрицы было найти тех, кто освободит ее от неожиданно свалившегося бремени управления страной. «Быть по сему» она писала сама, зачастую не вчитываясь в смысл собственного указа. Для этого были другие люди.

Кроме Бирона, Россией правили те, благодаря чьим стараниям период с 1730 по 1740 год стал ни на что не похожей Анненской эпохой.

Генерал-фельдмаршал Бурхард Христофор Миних, не слишком удачливый полководец и энергичный интриган. Князь Алексей Михайлович Черкасский, формальный руководитель кабинета министров. Андрей Иванович Остерман, фактический руководитель кабинета министров, ведавший и иностранными делами. Идеолог власти, архиепископ Феофан Прокопович. И глава тайной полиции Андрей Иванович Ушаков. Этим людям была поручена историческая задача, с которой они вполне справились. Россия осталась такой, какой ее сделал Петр. Но только теперь воевала потихоньку, строила, не надрывая жил. Петровские ассамблеи сменили анненские куртаги, и там уже не пили до упаду, а порой вообще обходились без спиртного. Может быть, после петровских насилий к России вернулась ее плавная и задумчивая женская суть? Страна набиралась сил для следующих побед и потрясений, разорений и бунтов, пришедшихся на время правления Екатерины II.

Подчиненная сильным мира сего и обстоятельствам, по природе своей простоватая Анна Иоанновна всегда хотела одного – чтобы ее не трогали, чтобы жила она в покое. Выходит, что добилась своего. Впрочем, поначалу она посещала заседания кабинета министров, пыталась сама вести переговоры с иностранными посланниками – просто из интереса к новому делу. Но быстро убедилась, что ничего не понимает и государственная деятельность скучна. Да и зачем себя напрягать, когда на это есть Бирон и Остерман? Вот посидеть на троне в дорогих нарядах и украшениях во время торжественного приема, произнеся при этом пару односложных фраз, осмотреть новый дворец, потанцевать на балу – при этом всюду быть в центре внимания – это совсем другое дело. Пусть не красавица и не умница, должность царицы искупает все.

Лишь сохранение престижа этой должности и собственного достоинства действительно волновало Анну Иоанновну, самодержицу и во многом самодуршу. Подписывая огромное количество подсовываемых Бироном и секретарями документов, Анна редко вникала в их суть. Точнее говоря, вникала, но избирательно. Вернуть Ирану захваченные Петром I Азербайджан и Гилян? «Быть по сему». Начать войну с Турцией? «Быть по сему». Отпустить дочь ярославского губернатора замуж за итальянского графа? А вот это уже интереснее. Купить за границей двух страусов для зверинца? Это совсем интересно. А это что? Экстракт произведенного графом Андреем Ушаковым допроса крестьянина Григория Карпова, в кабацкой беседе назвавшего государыню и герцога Бирона непечатными словами. А вот это крайне важно!

^{Иван V. Сложно сказать, был ли на самом деле Иван слабоумным или это было наветом Нарышкиных. Картина неизвестного художника. II пол. XVIII в.}

«Оскорбление величества» во всех российских уложениях и кодексах было очень серьезной статьей, зачастую предусматривающей высшую меру наказания. В правление Анны после дела верховников был всего лишь один политический заговор – Артемия Волынского. Заговор свелся к разговорам и составлению проекта об очень незначительных изменениях общественного строя. Сильнее всего повредила Волынскому оброненная фраза: «Государыня у нас дура, и как-де ни докладываешь, резолюции от нее никакой не добьешься». Из всех людей, неосторожно произнесших слово «дура», Волынский оказался самым высокопоставленным. Обидно прослыть в истории не распутницей, не растратчицей, не тираншей, не прожектершей, не изменницей, а просто дурой!

Среди анекдотов, то есть курьезных и нравоучительных историй, XVIII века об Анне был и такой.

«Сидела как-то государыня у себя в летнем дворце в Петергофе и смотрела в окно. А мимо шел простой мужик. Ее императорское величество окликнула того мужика, подозвала к окну и изволила спросить:

– Ты кто таков?

– Я Евсей Петров, Ваше императорское величество. Посадский человек.

– Что у тебя шляпа худая, а кафтан хороший? Вот, возьми два рубли и купи себе шляпу получше».

Такие комплиментарные анекдоты записывались или сочинялись о каждом государе. Это даже считалось обязательным для поддержания реноме власти: когда-нибудь кого-нибудь облагодетельствовать ни за что. Удивительно тут другое. Представить себе, допустим, Екатерину II или даже довольно ленивую в отношении государственных дел Елизавету праздно глазеющей в окно невозможно. А вот Анну – запросто.

Круг забот Анны Иоанновны напоминал круг забот какой-нибудь обеспеченной, живущей в налаженном мирке своего поместья барыни. Она действительно пеклась о своем поместье, России, но в основном по мелочам. В остальном она полагалась на Бирона, Миниха, Ушакова и прочих приказчиков. Известно более чем двести ее писем к московскому генерал-губернатору Салтыкову с важнейшими распоряжениями: прислать высокорослых турок из числа пленных для службы гайдуками на каретах, прислать малорослых тунгусских девок для забав, прислать имеющегося у одного московского мещанина говорящего скворца, купить для Бироновского сына Карла Эрнста несколько игрушечных карет «и чтоб оне и двери отворялись».

Кроме сердечного друга Бирона, Анна Иоанновна уделяла много времени приближенным фрейлинам – Аграфене Щербатовой, Анне Юшковой и Авдотье Чернышовой. Последняя особенно ценилась как мастерица по сбору городских и всероссийских сплетен.

Следующими в списке любимцев императрицы были придворные шуты. Должность шута при монархе в течение средневековья неофициально вошла в иерархию, занимая в ней разное по значению, но всегда особое место. Шут мог быть просто клоуном, а мог – другом и советником, а мог – и критиком режима, остававшимся, по обычаю, безнаказанным. Знаменитый шут Петра I Иван Балакирев прославился не меньше своего патрона. Он продолжал свою озорную службу и при Анне Иоанновне в плеяде других выдающихся шутов. Они были всякие, высокородные и безродные, иностранцы и русские, уродцы и здоровые. За хорошую шутку можно было получить награду. Шуты имели свои дома в городе и поместья. А самыми хорошими репризами и проделками считались те, что поскабрезнее – в соответствии со вкусами государыни. Она сочетала в себе придворную чинность и грубые развлечения, христианское благочестие и открытое греховное сожительство с Бироном. В общем, в духе своего «галантного века».

В наследство от Петра Анне достался и португальский еврей Жоан Д’Акоста. При дворе его звали Лакостов или Самоедский король. Но самым известным шутом оказался итальянец Педрилло (Пьетро Мира). Он заслужил должность постоянного банкомета, когда императрица играла в «фараон», его нередко посылали за границу с разными деликатными, в том числе и дипломатическими поручениями. «Дурак» Педрилло выслужился до очень уважаемого человека.

А вот для двух других шутовство стало особым наказанием. Князь Никита Волконский был женат на дочери первого любовника Анны Иоанновны Петра Бестужева-Рюмина, тоже Анне. Еще когда супруги бывали в Митаве, курляндская герцогиня обратила внимание на чудаковатость знатного, состоявшего в родстве с Рюриковичами, Волконского. В 1726 году Меншиков приказал арестовать Анну Волконскую и кружок ее друзей за какие-то непозволительные о его персоне разговоры. Женщину сгноили в монастыре, и Никита Волконский, живший один в своей деревне, совсем рехнулся. Однако императрица Анна Иоанновна вспомнила о нем и сделала шутом.

Внук фаворита царевны Софьи, выдающегося политика Василия Васильевича Голицына, Михаил также стал жертвой произвола. Во время пребывания в Италии он женился на простолюдинке и даже тайком принял католичество. Когда он вернулся в Россию, это «преступление» раскрылось. Анна развела Михаила Голицына с женой и нашла человеком довольно глупым, благодаря чему он стал шутом по прозвищу Квасник. Его обязанностью было подавать императрице квас. Однажды Анна Иоанновна сама изволила пошутить и как бы «по ошибке» сочетала браком Никиту Волконского с Михаилом Голицыным. Разыгрывание этой дурацкой «пиесы» длилось при дворе годами, пока ее не затмила грандиозная шутка с Ледяным домом.

Еще одно увлечение Анны, которому она отдавалась со всею страстью, было довольно необычным для женщины. Она обожала стрелять. Из ружей, фузей, штуцеров, мушкетов, даже самых тяжелых. Императрица вообще отличалась некоторой мужиковатостью и не ахала при выстрелах, не жаловалась на боль в плече при довольно сильной отдаче оружия той эпохи. Она метко стреляла по бумажным мишеням, но особенно любила бить ворон, чаек и голубей влет прямо из окна дворца Монплезир в Петергофе. Для этого в каждой комнате стояли заряженные ружья, чтобы государыня в любой момент могла поразвлечься.

Любила она и охоту, традиционную царскую забаву, но из-за тучности плохо сидела в седле, поэтому немного удовольствия ей доставляло загонять добычу с гончими псами и егерями. Куда больше ей нравилась своего рода бойня, так же, впрочем, именуемая охотой и описываемая в газетах как очередной успех славной императрицы. Специальные службы ловили в лесах диких зверей, привозили в Петергоф и выпускали всем скопом десятки оленей, волков, медведей, кабанов и зайцев на поляну, огороженную забором. А государыня, стоя на высоком помосте в центре поляны и принимая от егерей одно за другим заряженные ружья, стреляла и убивала мечущихся зверей под аплодисменты придворных.

В общем, Анна могла сказать, что жизнь удалась. После мытарств и тревог судьба подарила ей возможность спокойно стрелять, смеяться над шутами, слушать сплетни, любить Бирона, глазеть в окошко и лишь самую малость думать о родине.

Какое удовольствие, когда и думают, и заботятся настоящие специалисты! Быть по сему!

Жизнь в России стала куда медленней, нежели при Петре. Иностранцы удивлялись, глядя, как на заседания Правительствующего Сената, довольно многочисленного, собирается всего по три-четыре человека, да и те расходятся, лишь обсудив светские новости.

Петр I взнуздал всю страну, включая аристократию. Дворянство стало служить государю в обязательном порядке. Даже у тех, кто владел миллионами десятин и сотнями тысяч душ, иногда хозяйства приходили в упадок. Что уж говорить о мелкопоместных… Дворянство было недовольно. И в период Анненской рекреации режим стал постепенно ослабляться. В 1736 году был сделан важный шаг к принятию «Манифеста о вольности дворянства», который окончательно примут при Петре III. Отныне отец дворянского семейства одного сына мог не отдавать служить, а учить его управлению имением и готовить в наследники. Остальные поступали на службу в 20 лет и через 25 лет выходили в отставку. Дворянство рукоплескало Анне, но она вряд ли это заметила, как не заметила и того, что подписала. В тот год как раз была в разгаре война с Турцией, и Миних с Бироном задержали введение указа в действие, чтобы офицеры не разбежались со службы и не увиливали от участия в малопопулярной войне.

^{Екатерина, любимая дочь царицы Прасковьи. В 1716 году была выдана замуж за герцога Мекленбург-Шверинского Карла Леопольда. Однако муж обращался с ней жестоко, и она была вынуждена вернуться в Россию.}

В грохоте стрельбы по воронам Анна мало внимания обращала на реальные войны, которые вела Россия. Ведь это грязь, кровь и страдания. Вот фейерверк в честь победы – это совсем другое дело.

Зимой 1733 года скончался польский король Август II, ставленник Петра I. В страну из Франции немедленно направился бывший король Станислав Лещинский, который был некогда избран на престол при помощи шведского монарха Карла XII. Удивительное и обширное государство в центре Европы, Речь Посполитая – республика с избираемым королем – находилась в глубоком упадке. Австрия, Россия и Пруссия уже готовились к разделу Польши. Они решительно высказались против Станислава Лещинского, весьма популярного среди шляхты и плясавшего под французскую дудку, что совсем не устраивало Австрию, постоянную соперницу Франции. Россия же – особенно в лице Бирона – была заинтересована в том, чтобы сохранить статус-кво Курляндии. Стараниями Остермана в 1733 году был заключен австро-российский союз, во многом определявший внешнюю политику России еще века полтора.

В сентябре 1733 года съезд польской знати избрал Станислава королем. Но в большой политике это ничего не значило, потому что на Варшаву уже двигались русские и австрийские войска. Через 11 дней состоялся съезд другой части польской знати, на котором недвусмысленно присутствовал русский генерал Петр Ласси. Там избрали королем Августа III, сына предыдущего Августа.

Судьба этой неспешной войны решилась летом следующего года, когда русские войска осадили Данциг, где скрывался Станислав Лещинский с польскими сторонниками и французскими наемниками. Данциг пал, Лещинский бежал, Август III остался королем. Анну Иоанновну в этой победе больше всего расстроило то, что неудачник Станислав Лещинский успел выдать свою дочь за французского короля Людовика XV. А, между прочим, за этого же короля пытались сосватать дочь Петра Великого Елизавету Петровну. Она оставалась в России – живая, здоровая, незамужняя – как заноза для Анны, как постоянное напоминание для нее и ее окружения о том, что никто не вечен и что с воцарением Елизаветы будет править совсем другая партия.

Едва покончили с польскими делами в 1735 году, как разразилась новая война, столь же неспешная, но куда более кровопролитная – очередная русско-турецкая. Утвердившись на Балтийском море, Россия рвалась к Черному.

Уверенный в себе Бурхард Миних с немецкой обстоятельностью составил план войны и представил его императрице на утверждение. Согласно плану, русские войска под командованием доблестного фельдмаршала Миниха через четыре года должны были – ни много ни мало – войти в Стамбул.

Осенью 1735 года на Крым двинулся корпус генерала Леонтьева, но спустя несколько месяцев повернул назад, даже не дойдя до Перекопа. Отвратительное снабжение, бездорожье, болезни. Это было первое поражение без вступления в бой. Но затем начались и победы. Весной 1736 года армия Ласси осадила Азов. На Крымское ханство Миних лично повел войска. И Азов, и Крым пали. Пал будущий курорт Евпатория. Тогда это была турецкая крепость Гёзлев, которую русские для удобства переиначили в Козлов. Пал Карасу-Базар, будущий Симферополь и столица Бахчисарай. Правда, русское завоевание татарских городов более походило на татарский набег. Ограбили, сожгли и ушли. То же самое на следующий год устроила в Крыму армия Ласси.

В 1737 году была одержана главная победа в этой войне и в жизни Миниха – взятие стратегически важной турецкой крепости Очаков на Днепровском лимане. Вопреки всем правилам, Миних бросил солдат на штурм стен даже без штурмовых лестниц. Потеряв множество народа в этом кровавом месиве, русские отступили. Турки начали их преследовать. Но вдруг пожар, возникший в городе после артиллерийского обстрела, перекинулся на пороховые склады, и раздался страшный взрыв. Воспользовавшись паникой среди турок и тем, что половина крепостных стен была разрушена, русская армия захватила Очаков. Впрочем, даже такая бездарная победа, в отличие от грядущих талантливых побед Суворова и Ушакова, была поводом для Анны Иоанновны объявить об очередных празднествах. При дворе любили веселиться по любому поводу.

В войну с турками вступила Австрия, причем крайне для себя неудачно. Русские, напротив, продолжали одерживать победы, несмотря даже на ощутимые потери. Миних своих солдат не щадил. В результате его стали бояться чужие. В 1739 году он на удивление легко выиграл сражение у запаниковавшей турецкой армии при Ставучанах в Бессарабии. В том же году ему без боя сдалась неприступная крепость Хотин.

^{Сестра Анны, Прасковья, по воспоминаниям современников была глупа, дурна собой. Картина Ивана Никитина. 1714 г.}

Между тем война, совершенно непопулярная, не очень нужная России и совсем ненужная миролюбивой Анне, стала надоедать. Особенно Миниху не терпелось вернуться в Петербург победителем, увенчанным лаврами. И он заставил Остермана поторопиться с заключением мира. Победу России и поражение Австрии в этой войне венчал Белградский мирный договор, согласно которому практически сохранялся довоенный статус-кво. Россия вернула и Очаков, и Хотин, и Крым. Ей достался лишь Азов. Десятки тысяч русских солдат остались похороненными на чужой земле. Зато Анне Иоанновне по случаю этой «победной» войны справили новый трон, а шут Педрилло купил для нее в Италии великолепный бриллиант.

В России и, особенно, в Петербурге сложился настоящий культ Петра Великого. Анна ему, конечно, уступала. А между тем, того Петербурга, каким видел его основатель, не существует. Многое было начато при Петре, но закончено уже при Анне: Петропавловская крепость и собор в ней, Здание двенадцати коллегий (ныне Университет), Академия наук с Кунсткамерой, первый вариант комплекса Зимнего дворца и здания Адмиралтейства со шпилем. Трезини, Земцов, Гербель, Еропкин и другие выдающиеся архитекторы творили как раз в Анненскую эпоху. Великий сын Бартоломео Карло Растрелли только начинал творить. При этом Анна относилась со всем вниманием лишь к строительным проектам, имеющим прямое отношение к вопросам ее собственного величия.

Сама градостроительная идея Петербурга – продукт Анненской, а отнюдь не Петровской эпохи. Петр задумывал нечто подобное Венеции или Амстердаму.

Сердцем города должен был стать Васильевский остров, а его линии – это неудавшиеся каналы. Но дело шло неважно. И все планы порушили два страшных пожара, 1736 и 1737 годов, уничтожившие большую часть строений в основном еще деревянного города. После пожара архитектор Петр Еропкин представил план застройки, делавший центром города Адмиралтейскую сторону. И ныне знаменитые улицы – Невский, Измайловский, Гороховая, Литейный – пролегли именно там, где предложил Еропкин и утвердила Анна. А в 1740 году Еропкину отрубили голову, но совсем не за это…

В тот несчастливый 1737 год страшный пожар случился и в Москве. Одно из последствий этого пожара до сих является знаменитой московской достопримечательностью – Царь-колокол в Кремле. Он был отлит за два года до пожара стараниями мастеров Ивана и Михаила Маториных. Гигант весом более 200 тонн, он был почти готов к подъему на колокольню Ивана Великого. Но его так и не подняли, при тушении горящих строительных лесов колокол лишился куска в 11 тонн. И никто так никогда не услыхал его звона.

А главным памятником непопулярной императрице стал очень популярный туристический объект Петергоф. Для активного образа жизни Петра Великого понятие «резиденция» не очень подходило. А вот при Анне Петергоф стал ее настоящей и единственной летней резиденцией. Уже в 1730 году там под руководством архитектора Михаила Земцова возобновилось строительство всего, что было не закончено при Петре. К началу каждого сезона появлялись новые фонтаны, аллеи, скульптуры. Главный российский скульптор Бартоломео Карло Растрелли зачастую устанавливал позолоченные фигуры из свинца или из дерева, лишь со временем заменяя их на более долговечные. Уже к 1734 году Верхний и Нижний парки Петергофа приняли почти современный вид, в том числе и его знаменитые фонтаны: Руинный каскад, Шахматная горка, Дубок и главное сокровище – Самсон, символизировавший Полтавскую победу.

Нисколько не мешала, а напротив, способствовала Анна и другим пущенным ее дядюшкой в развитие элементам культуры. В Петербурге продолжали успешно трудиться выдающиеся ученые-иностранцы – историк Г. Миллер, физик Д. Бернулли, астроном Ж. Делиль, математик Л. Эйлер и другие. В деревянной «театральной храмине» возле Зимнего дворца заезжие иностранные труппы изредка давали представления. В те времена спектакли зачастую представляли собой комплекс драмы, комедии, оперы и балета. Простоватая Анна отдавала предпочтение итальянской комедии дель арте. Однако именно при ней в 1737 году французский балетмейстер Жан Батист Ланде открыл первую в России театральную школу, набрав туда детей русских придворных.

При Анне в России появился первый профессиональный поэт – Василий Кириллович Тредиаковский. Начало его биографии напоминает ломоносовскую. Этот поповский сын тоже пришел в Москву пешком, только с другой стороны, из Астрахани. Учился в Славяно-греко-латинской академии, затем во Флоренции и Париже. В 1730 году Тредиаковский был милостиво принят при дворе за перевод с французского романа П. Тальма «Езда в остров Любви». Через пять лет он издал «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» и стал академиком словесности. Но «нашим всем», подобно Пушкину, Тредиаковскому стать было не суждено. Тяжеловесный силлабо-тонический стих, да и склочный характер самого стихотворца обеспечили ему не вполне почетное место в истории. Анна считала его своего рода шутом, и ему иногда приходилось развлекать ее сочинением довольно непристойных куплетов. О чем он сам вспоминал: «Имел счастие читать государыне императрице у камеля и при окончании онаго достоялся получить из собственных Ея императорскаго величества рук всемилостивейшую оплеушину».