Текст книги "Любовь самых ярких и эпатажных женщин в истории"

Ввязавшись в переписку, неискушенная в политике Мария Антуанетта быстро запуталась в ее хитросплетениях. Используя личное знакомство с королевой, депутат Барнав попытался оказать через нее давление на европейских монархов, чтобы те признали революцию, не дали бы ее углубить, не дали бы разразиться войне. В письме к брату, австрийскому императору Леопольду II, королева передает предложение Барнава. Но уже в следующем послании умоляет уничтожить предыдущее и сделать хоть что-нибудь для ее спасения. Все чаще она рыдает в одиночестве, не нужная ни мужу, ни родственникам, обреченная пленница во дворце, которая отчаянно хватается за каждую соломинку, что ей попадается.

Два волшебных дня промозглого, ветреного февраля 1792 года… Рискуя жизнью, Ганс Ферзен под чужим именем приезжает в Париж и пробирается в Тюильри. Он привозит Людовику новый, совершенно фантастический план бегства. Но главная цель этой отчаянной поездки – возлюбленная Антуанетта. Их последняя ночь была чудесной, наверное, потому, что последняя…

После отъезда Ферзена Мария Антуанетта почувствовала настоящее отчаяние. Это видно из ее писем. В одном из них она просит командующего австро-прусской коалицией герцога Брауншвейгского как можно скорей начать боевые действия, сообщает, кто из командиров французских полков, по ее мнению, готов перейти на сторону монархистов и кто из депутатов Законодательного собрания остался убежденным роялистом. В другом же письме к тому же герцогу Мария Антуанетта умоляет ни в коем случае не развязывать войну, иначе ее жизнь окажется на волоске. В иные моменты жизни любая женщина становится склонной к истерике…

Весной 1792 года произошли два важных события. Жирондисты, взявшие верх в Собрании, пришли к мысли, что вывести страну из политической неопределенности и экономического кризиса может только война. В Вене на место умершего императора Леопольда II пришел его недалекий, но агрессивно настроенный сын Франц.

Обмен дипломатическими колкостями привел к желаемому результату. 20 апреля, пешка обстоятельств, Людовик XVI объявил племяннику своей жены войну.

Герцог Брауншвейгский был откровенно бездарным полководцем. Но ему противостояли такие же, как и он сам. Кроме того, кризис сказался на снабжении и моральном состоянии французских войск. Они терпели от австрийцев и пруссаков поражение за поражением. Многие офицеры переходили на сторону врага. Один из них делать этого не стал, а бросил полк и приехал в Париж – подождать лучших для себя времен. Двадцатитрехлетнего лейтенанта звали Наполеон Бонапарт. Даже в самых смелых своих мечтах он не представлял, что через год станет генералом.

Мария Антуанетта радовалась победам врагов своей страны. Но все же Франция сумела сплотиться. 11 июля был брошен призыв: «Отечество в опасности!» Газеты якобинцев выходят с заголовками: «Свобода или смерть!» Смерти требуют в первую очередь для королевы. Мимо Тюильри шествуют демонстрации с лихой песенкой «Ça ira». Другую песню уже сочинил Руже де Лилль, и Париж ее скоро услышит. Одна из демонстраций сминает охрану дворца. В комнату королевы врывается толпа санкюлотов. Кто-то требует, чтобы маленький дофин натянул на себя красную фригийскую шапку – символ революции. Уже тогда Мария Антуанетта подумала, что настал ее последний час. Но Лафайету удалось навести порядок. Ненадолго. Вскоре и сам Лафайет в спешном порядке бежит из страны.

После того случая охрану Тюильри доверили отряду швейцарских гвардейцев – дисциплинированных, нейтральных наемников. Тем временем австро-прусские войска, хоть и медленно, но продвигались. Получая истеричные, сбивчивые письма своей возлюбленной, перепуганной событиями в Париже, Ферзен впадает в отчаяние и приходит к неутешительному выводу. Чтобы французы успокоились и оставили королеву в покое, их нужно еще больше напугать. Оказавшись среди приближенных герцога Брауншвейгского, Ферзен внушает главнокомандующему мысль обнародовать угрожающий манифест: мол, если с головы короля и королевы упадет хоть волос, Париж будет стерт с лица земли.

^{Мария Антуанетта в тюрьме Консьержери. 1793 г.}

Манифест публикуется 25 июля и производит прямо обратное действие. Парижская коммуна, новый революционный орган власти, как раз-таки собирается эти волосы уронить. В Париж прибывает ударный полк из Марселя с боевым маршем, которому суждена долгая жизнь – «Марсельезой». В состоянии, больше похожем на анархию, самым достойным кажется защищаться. Тем более что дворец Тюильри к этому приспособлен. Есть рвы и крепкие стены, есть пушки, есть 900 верных швейцарцев и еще несколько батальонов национальной гвардии, согласных сопротивляться радикалам из Парижской коммуны. Прогуливавшийся накануне событий возле Тюильри лейтенант Бонапарт отметил про себя, что, будь пушки расставлены пограмотнее, защитники смогли бы продержаться достаточно долго.

Носителем главного авторитета в осажденном дворце остается несчастный рохля Людовик. 10 августа он обходит ряды своих защитников, но не находит ни одного слова, чтобы подбодрить их, да и себя заодно. Вскоре в Тюильри является генеральный прокурор Франции Рёдерер и предлагает королю просить помощи от Парижской коммуны у все еще действующего Законодательного собрания. Король, как всегда, долго думает – и соглашается. Его решению вынуждена подчиниться и королева с детьми. Людовик под охраной покидает Тюильри. Королевскую семью целой и невредимой доставляют в Собрание.

Вскоре происходит самая бессмысленная из боен Великой революции, даже более бессмысленная, чем штурм полупустой Бастилии – штурм Тюильри. Швейцарцы отчаянно защищали королевский дворец без короля – один лишь дух монархии, причем не своей. И почти все погибли, дорого заплатив за эту бессмысленную историческую символику.

С 13 августа 1792 года во Франции больше нет короля Людовика XVI и королевы Марии Антуанетты. Вместо них – граждане Луи и Мария Капет, арестованные и заключенные в парижский замок Тампль.

Это было не просто ухудшение положения, а начало медленной, мучительной казни, растянувшейся более чем на год. Словно за все века феодального бесправия, ограбления, унижения победивший народ теперь мстил. Но в качестве объекта мести выбрал одного человека. Мария Антуанетта была, конечно, виновата перед страной, где легко и по праву рождения вознеслась на вершину власти. Но мера наказания оказалась чересчур суровой. Все новые и новые удары по ее чести, женскому достоинству, материнскому чувству, здоровью. Наверное, она могла бы позавидовать женщине со схожим характером и схожей судьбой, русской императрице Александре Федоровне. Ту хотя бы не мучили пыткой бессонницы и унижениями суда, у той хотя бы не отнимали раньше срока детей. Вошел наряд палачей и быстро покончил со всеми несколькими выстрелами. А здесь…

Для начала супругов Капет, их детей и сестру Людовика, Елизавету, лишили слуг. А ведь никто из них ни дня в жизни даже не одевался самостоятельно. Но их хотя бы обстирывали и сносно кормили. В Тампль доставили небольшую часть королевской библиотеки. Заключенным разрешили гулять в небольшом замковом саду. При этом у каждой двери постоянно находился часовой. Вне своих камер они ни на секунду не оставались без присмотра. Из газет им доставляли лишь бульварный листок «Пер Дюшен», который издавал один из крайних левых якобинцев, Жак Эбер. Не было ни одного номера, в котором Людовика не назвали бы жирной свиньей, а Антуанетту – распутной девкой. Но если не замечать всей грязи, даже из этой газетки можно было вычитать новости. В основном неутешительные для узников. 20 сентября 1792 года французская армия у Вальми одержала свою первую победу в войне. А затем на волне энтузиазма перенесла боевые действия уже за границы страны. В октябре герцог Брауншвейгский был наголову разбит в Бельгии у Жемаппы.

Еще одним источником новостей были окна на улицу. После штурма Тюильри революция набирала обороты, в Париже происходило одно событие за другим. В начале сентября, еще до перелома в войне, в критический для власти момент произошла очередная вспышка самого кровавого террора. Стихии революции показалась недостаточной даже исправно работавшая гильотина. За три дня переполненные тюрьмы и квартиры всех неблагонадежных граждан стали настоящей мясорубкой. Традиционно отрубленные головы носили по улицам надетыми на пики. Пьяная от крови толпа с удовольствием продемонстрировала Марии Антуанетте отрезанную голову ее давней подруги – не успевшей убежать из страны принцессы Ламбаль.

В сентябре же во Франции был образован новый законодательный орган, Конвент, первым делом провозгласивший в стране республику. А что делать республике для своего самоутверждения? Какое деяние оправдает ее введение на территории, где никогда никаких республик не было? Конечно же, ритуал убийства символа монархии, бывшего короля. Недаром Людовику присвоили фамилию не Бурбон, а Капет. Основатель династии Гуго Капет пришел к власти в 987 году. Прошло 800 лет и еще пять. И вот – последний Капет.

Большинство членов Конвента – жирондисты – уже давно не обращали внимания на не представляющего угрозы Луи Капета. Но меньшинству, якобинцам, было мало крови. Особенно усердствовали руководители Парижской коммуны – Шометт и Эбер. В принципе, в любом из писем, в любой заметке короля, датированной временем революции, можно было найти крамолу. В крайнем случае, можно было легко найти свидетелей крамольных речей.

На суде Луи Капет нерешительно оправдывался, слабо защищался, все больше молчал, понимая бессмысленность этого фарса. Тем не менее, 334 голоса в Конвенте были против казни. Но 387 – за.

20 января 1793 года Людовику разрешили проститься с женой и детьми. Ночью он хорошо выспался, утром плотно, как всегда, позавтракал. А потом «национальная бритва», как цинично назвал гильотину Эбер, отрезала королю голову.

Официально Мария Антуанетта стала именоваться вдовой Капет.

Теперь она не прилагала никаких усилий, чтобы спастись, скорее, ее пытались спасти. Два заговора родились и вызрели один за другим в течение весны 1793 года. Сначала Тулан, служитель охраны Тампля, и дворянин Жарже решают воспользоваться ежевечерним обрядом зажжения фонарей в замке и тем, что фонарщиков часто сопровождают дети. Если суметь незаметно переодеть Марию Антуанетту и Елизавету, вместе с ними в сумерках вывести из Тампля дофина и дофину… Но бдительная служительница пресекла эту попытку.

Глава другого заговора шел по более простому пути. Несмотря на обилие казней и расправ без суда, несмотря на развязанный террор, в Париже еще оставались аристократы и просто богатеи. Обоими этими качествами обладал эксцентричный барон де Бац. Он просто решил подкупить охранников Тампля. Недаром из героев революции только Робеспьер носил кличку Неподкупный. Очень многие в период нарастающей разрухи и голода были очень даже не прочь… И вот в один из майских дней создалась удачная ситуация – почти вся смена, охранявшая Марию Антуанетту, оказалась в заговоре. Но в Тампль с проверкой явился член Парижской коммуны, ярый революционер, сапожник Симон. Он почуял неладное и поднял тревогу.

Это событие почти совпало тем, что революция вышла на свою завершающую стадию – якобинскую диктатуру. Это выражалось в ее максимальной жестокости. Отныне «национальная бритва» работала без передышки, вынося десятки приговоров в день. Парижанам уже наскучило зрелище публичных казней. Пытаясь заменить христианство какой-то новой религией, наиболее радикальные якобинцы и не заметили, что новое божество уже есть – гильотина. Этот молох революции требовал ежедневных жертвоприношений – жирондисты, спекулянты, недобитые дворяне и священники, потом сторонники Эбера, потом сторонники Дантона со своими лидерами. Потом и сам Робеспьер. Пока французам не вернулся разум.

^{Казнь Марии Антуанетты.}

Следующим этапом медленной казни для Марии Антуанетты стало разлучение с сыном, бывшим наследником бывшего престола, восьмилетним Луи Капетом. Это решение Конвента осуществили 3 июля. Самой большой жестокостью было то, что Луи остался жить там же, в Тампле, и был отдан на воспитание в семью сапожника Симона, который к тому времени стал начальником охраны бывшей королевы. Мать могла иногда видеть своего ребенка, играющего в саду, но не могла перемолвиться с ним и словом.

Сирота при живой еще матери, дофин Людовик XVII, живой розовощекий мальчуган, оказался в совсем непривычной обстановке. Даже в Тампле Мария Антуанетта и тетка мальчика Елизавета продолжали воспитывать его как ребенка своего класса, потому что не умели иначе. Чтение и письмо, иностранные языки, хорошие манеры, закон Божий. А глава новой семьи, сапожник Симон, был типичным пролетарием, малообразованным, пьющим и революционным. Ни уроков, ни молитв, ни запретов ковырять в носу, гуляй с утра до ночи. Первое, что сделал приемный отец – научил Луи петь «Марсельезу» и «Ça ira», и мальчик с удовольствием их горланил, да так, чтобы услышала мать. Он быстро забыл свое прошлое.

Дальнейшая судьба мальчика неизвестна. По одной из версий, он то ли умер сам, то ли был тайно убит в 1795 году. И это не удивительно – в смерти Людовика XVII были заинтересованы многие. Согласно другой версии, он вырос под фамилией Симон и так и растворился в водовороте дальнейших событий. Не исключено, что он замерз где-то на российских просторах, будучи солдатом неудачного наполеоновского вторжения.

1 августа Марию Антуанетту перевели в тюрьму Консьержери, которую в народе иначе как «Покойницкой» не называли. В тот год из нее существовала лишь одна дорога – на гильотину.

Королеву поместили в отдельную сырую и холодную камеру с круглосуточной охраной не снаружи, а внутри камеры. Революция опасалась, что ее заложница попытается бежать даже из Консьержери.

Потянулись мучительные дни ожидания, доживания под мрачными сводами полного крыс каземата. Марию Антуанетту уже мало что связывало с жизнью. Где блестящие балы и приемы? Где гардероб с бесконечной сменой шикарных нарядов? Где фантастические прически Леонара, где драгоценности? Где дорогая игрушка Трианон? Где муж, дети, милый друг Ферзен? Тридцативосьмилетняя женщина поседела, постарела. Ко всему прочему, ее стали мучить болезненные маточные кровотечения, однако она была лишена медицинской помощи и даже элементарной гигиены. Единственным ее развлечением было чтение книг при скудном дневном свете, струящемся из маленького окошка… Казнь стала бы для нее облегчением.

Чтобы начать, наконец, судебный процесс, главный враг вдовы Капет – неутомимый Эбер – нашел наиболее изуверский повод. Как-то Симон сообщил ему, что застукал малыша Капета за преданием греху рукоблудия. Это занятие, признанное современной медициной вполне естественной и безвредной реакцией на половое созревание, вплоть до середины XX века считалось чуть ли не извращением. И вот подонки Эбер и Симон угрозами ли, другими ли способами вынудили мальчика дать показания, что онанизму его научила… собственная мать. Более того, в своих фантазиях они дошли до того, что рано созревший Луи Капет, мол, занимался в Тампле сексом с матерью, теткой и сестрой. Теперь Жак Эбер заходился ядовитой слюной в своей газетенке «Пер Дюшен», давно заклеймившей Марию Антуанетту извращенкой.

Лшиь 14 октября над Марией Антуанеттой начался судебный процесс. Легко жившая в этом с почтением обслуживавшем ее мире, она могла бы так же легко когда-нибудь закончить свой земной путь. И никто бы о ней не вспоминал, как забылись имена сотен и сотен королев. Но история предложила ей роль в настоящей трагедии, и Мария Антуанетта с достоинством ее приняла.

На вопросы судей она отвечала коротко, признавая очевидные обвинения и ссылаясь на незнание в недоказанных обвинениях.

– Да, миллионы ушли на строительство Трианона. Но ведь я была королевой… Да, переписывалась с императором Австрии. Но ведь он мой брат… Да, бежала из Тюильри. Но ведь я была заключенной без осуждения…

^{Нападение черни на Тюильри. Мария Антуанетта защищает своих детей.}

Когда Эбер предъявил свое чудовищное обвинение в развращении собственного сына, Мария Антуанетта долго молчала, а потом сказала:

– Если я не возразила, то потому лишь, что природа сопротивлялась отвечать на подобное обвинение против матери. Я взываю ко всем матерям, которые находятся здесь!..

Весь переполненный зал сочувствовал Марии Антуанетте. Даже проходимец Эбер понял, что перегнул палку. Робеспьер в тот же день заявил, что, мол, «болван Эбер обеспечил ей триумф». Самому Эберу до гильотины оставалось пять месяцев, Робеспьеру – девять.

Утром 16 октября к Консьержери подъехала скрипучая телега смерти. Палач Сансон обрезал Марии Антуанетте волосы. Связанную, ее повезли по улицам Парижа.

На одном из перекрестков телега замедлила ход, и великий рисовальщик эпохи, Жак Луи Давид, успел сделать карандашный набросок осужденной королевы: она сидит прямая, гордая, презирающая осудивших ее людей, враждебный город и собственную судьбу.

Ровно в полдень на площади Революции (нынче – Согласия) топор гильотины в мгновение лишил ее жизни. Палач Сансон показал голову Марии Антуанетты столпившемуся народу. Народ пожал плечами, привычно крикнул: «Да здравствует республика!» – и разошелся по своим делам, не обратив особенного внимания, как вошла в историю еще одна жертва гильотины.

Мария Анна Шарлотта Корде д’Армон
^{(1768–1793)}

• добровольно отказалась от любви и от мужчин, вообразив себя героиней и тираноборцем

• она не была первостатейной красавицей, но и дурнушкой ее назвать невозможно

• была замкнутой и погруженной в свой собственный мир, за всю свою жизнь имела лишь двух подруг

• весьма увлекалась политикой, была девушкой серьезной и начитанной

• заклятый ее враг – враг любезной ее сердцу Франции – Жан Поль Марат

• самый выдающийся и негативный ее поступок и, пожалуй, единственный ее поступок, о котором знают все – убийство французского революционера Жана Поля Марата

• жизнь ее окончилась на плахе после суда за убийство Марата

Глава 8
История нелюбви

^{Шарлотта Корде. Литография XIX в.}

Интересный факт: Жан Поль Марат не принадлежал к числу самых почитаемых предтеч большевизма, но в Советской России его имя использовали из соображений полемики. На Балтийском военном флоте существовал линейный корабль «Петропавловск». И тут до краснофлотцев дошла весть о том, что во Франции спущен на воду крейсер «Шарлотта Корде». В пику буржуям, «Петропавловск» был срочно переименован. Линкор «Марат», упомянутый Сергеем Михалковым в «Дяде Степе», утонул, как и его протоним, но более героически, в бою при обороне Ленинграда в 1942 году.

Сама по себе история политических убийств – прелюбопытнейшая вещь, насквозь пропитанная фатализмом. Часто замечается какая-то мистическая, прямо-таки роковая связь между прославленными жертвами и их убийцами – людьми, как правило, невыдающихся достоинств, попавшими на скрижали истории только благодаря преступлению. Однако на пути к нему судьба благоволит убийцам: убирает охрану от ложи Линкольна, заставляет Александра II не менять маршрут, сажает Джона Кеннеди в открытый автомобиль, принуждает Раджива Ганди сделать шаг навстречу незнакомке… Иногда популярные политики платят высокую цену за свою славу.

В истории Шарлотты Корде, на первый взгляд, нет ничего фатального. Выросла, задумала и исполнила – все очень буднично. Но это только на первый взгляд. Взять хотя бы тот факт, что Шарлотта была девственницей в подражание Жанне д’Арк. Это позже, в годы настоящей женской эмансипации, появилась террористка Вера Засулич и ей подобные. В XVIII веке поступок Шарлотты Корде вызывал столько же удивления, сколько в XX веке – полет Валентины Терешковой в космос.

Доподлинно известно, что Шарлотта Корде вообразила себя героиней, тираноборцем. Среди юных девиц встречаются те, кто считает своей задачей спасение близких, природы, животных, страны или целой цивилизации. Ради этого они приносят себя в жертву. Зоя Космодемьянская – передовик движения диверсантов, Екатерина Фурцева – фанатик партийно-государственной службы, Валерия Новодворская – принципиальный диссидент при любом режиме. Идея, ведущая их по жизни, иногда становится не ценной, а сверхценной, параноидальной. Француженкам такого типа особенно не повезло. В их истории существует недостижимый идеал – великая Жанна д’Арк, доведшая идею спасения страны до предела. Она-то и была кумиром Шарлотты Корде.

Любовь порождает радость, добрую волю и свободу в душе, которая охотно служит ближнему и не считается с благодарностью и неблагодарностью, хвалой и хулой, приобретениями и утратами.

Мартин Лютер

Мария Анна Шарлотта Корде д’Армон родилась 27 июля 1768 года в аристократической, но обедневшей семье в Нормандии, в городке Линьере. Известен факт, никак, впрочем, не повлиявший на ее биографию, – прадедушкой Шарлотты по материнской линии был выдающийся французский драматург Пьер Корнель. Ее семья была небогата как до революции, так и во время нее. Борясь с режимом «диктатуры пролетариата» своего времени, по материальному положению дворянка Корде сама к этому пролетариату и относилась. Ее приговорили к конфискации имущества. Помимо того, что было на ней надето, у нее имелось еще одно платье, две нижние юбки и две пары чулок.

Ее биография может запросто уместиться в трех-четырех строчках – в отличие от биографии «обвенчанного с нею смертью» Марата. Насмешница-судьба сделала свой выбор.

Что представляли собой Гриневицкий, Брут, Павсаний, Освальд, Каляев, Равальяк, Принцип? Да ничего особенного. А кем был Марат? Героем революции или чудовищем террора?

Он был старше Шарлотты ровно на срок отпущенной ей жизни – на двадцать пять лет. И по происхождению был не совсем французом. Хотя по-французски им было написано столько, что, будь издано его полное собрание сочинений, оно превысило бы по объему ленинское. А еще было написанное по-английски. Проблема лишь в том, чтобы найти охотников все это прочесть…

Жан Поль Марат появился на свет 24 мая 1743 года в швейцарском городке Будри на берегу Невшательского озера. Французский был родным языком для Жана Поля, хотя и не был родным для его отца, Джованни Паоло Мара, итальянца, точнее говоря, сардинца. Лишь занявшись публицистикой, будущий трибун революции заменил фамилию отца – «Мара» на «Марат», ибо так казалось благозвучнее.

^{Жан Поль Марат. Исследователи подсчитали, что в 1792 году на страницах своей газеты пожелал смерти примерно 120 тысячам человек.}

В истории семьи Марата есть один любопытный факт. Его младший брат Давид Мара в молодости также отдал долг политике, общался с Вольтером и Руссо, писал в Женеве едкие памфлеты на местную власть, пытался выдвигать свою кандидатуру на кантональных выборах. А в 1784 году, в возрасте двадцати восьми лет, вдруг уехал в Россию, и, как оказалось, навсегда. Сначала Давид Мара устроился гувернером в семью графа Василия Салтыкова, затем выбрал академическую стезю. Слава его брата во Франции с началом Великой Французской революции была в основном скандальной, а уж до России докатывалась и вовсе в неподобающем виде. Поэтому в 1793 году, после смерти трибуна, сама Екатерина II предложила профессору Мара сменить фамилию. Тот выбрал место рождения и стал Давидом де Будри. А с принятием российского подданства в 1806 году – Давыдом Ивановичем Будри.

Среди учеников профессора французской словесности Будри в Царскосельском лицее, открытом в 1811 году, оказался и юный Александр Пушкин. Кстати говоря, единственным школьным предметом, который еще не взошедшее «солнце русской поэзии» знало назубок, был как раз французский. Будри не поддерживал связь с братом или сестрой Альбертиной, бывшей некоторое время секретарем Жана Поля, старался не вспоминать лишний раз о своем родстве. Такое родство вряд ли помогло бы его карьере в России. Но юности всегда свойствен радикализм. И лицеисты, среди которых оказалось два будущих декабриста – Пущин и Кюхельбекер, – конечно же, шушукались: «А ты знаешь, что наш Будри – брат того героя, которого зарезали, как свинью…». Профессор вполне мог поддерживать такие разговоры. Да и любить старшего брата он имел полное право. В своих дневниках Пушкин однажды обмолвился о Будри, что тот, мол, «очень уважал память своего брата».

Брат же его Жан Поль всю жизнь яростно стремился к тому, чтобы оставить о себе память всему человечеству. Незадолго до смерти Марат ударился в воспоминания на страницах своей газеты, весьма популярной в разгар революции. Он пишет: «С детских лет я был объят любовью к славе, страстью, которая изменяла часто свой объект в разные периоды моей жизни, но которая меня не покидала ни на мгновение. В пять лет я хотел быть школьным учителем, в пятнадцать – профессором, в восемнадцать – писателем, в двадцать – гением-изобретателем, так же, как ныне я добиваюсь славы принести себя в жертву отечеству».

Обратим внимание – и Жан Поль Марат, и Шарлотта Корде были натурами, склонными к самопожертвованию. Чем не повод для антиромана?

В 1759 году Марат переехал во Францию и поселился в Бордо, где стал гувернером в семье богатого судовладельца Нерака, не брезговавшего даже перевозкой рабов из Африки в Америку. Педагогической славы земляк Песталоцци не снискал. Пора было воплощать следующую юношескую мечту – становиться профессором. Здесь Марату было на кого равняться – Руссо, Вольтер, Гельвеций, Монтескье творили как раз в это время. С 1751 года начала выходить знаменитая «Энциклопедия» под редакцией Дидро.

В 1762 году Марат перебирается в Париж для продолжения образования. Он не обучался в каком-то определенном заведении, но посещал свободные лекции, как поступали многие, и проявлял серьезную тягу к знаниям.

Через три года он надолго перебрался в Англию, самую свободную на то время страну мира.

Там он понял, что энциклопедизм – вещь хорошая, но малодоходная. А доход человеку без титулов, наследства и земельных угодий может приносить только профессия. Марат выбрал одну из самых благородных и при этом высокооплачиваемых – медицину. Занимался он, в основном, глазными болезнями. Хорошим ли был врачом Жан Поль Марат? Видимо, хорошим. Живя в Лондоне, Ньюкасле, Эдинбурге, он имел обширную практику и мог позволить себе издавать за свой счет сначала научные труды, потом философские, публицистические, потом, уже во Франции – газету.

В 1769 году Жан Поль Марат опубликовал в Лондоне свой первый научный труд – «Об одной глазной болезни». А по ту сторону Ла-Манша младенцу женского пола Шарлотте Корде тогда же исполнился один год от роду. В 1775 году Эдинбургский университет рассмотрел диссертацию Марата и присвоил ему титул доктора медицины. Им он подписывался до тех пор, пока не присвоил себе еще более звонкий – «Друг народа».

Третья мечта – стать писателем. Марат жил в стране, где в эпоху Нового времени, может быть, впервые появились модные, в некотором роде даже культовые, писатели: Джонатан Свифт, Даниэль Дефо, Сэмюэль Ричардсон, Лоуренс Стерн, Ричард Шеридан. И за год Марат написал огромный «тоже роман» – «Приключения молодого графа Потоцкого».

Это был роман в письмах – как «Персидские письма» Монтескье или «История Грандисона» Ричардсона. Действие происходит в незнакомой автору Польше, где из-за войны враждующих партий молодой поляк Гюстав разлучен со своей возлюбленной полькой Люсиль. Через несколько сот страниц война заканчивается, и влюбленные сердца соединяются. К чести Марата стоит сказать, что он трезво оценил свои художественные способности и не решился тратить деньги на его публикацию. Много времени спустя, в 1848 году во время очередной революции во Франции издатель Анри Жакоб получил рукопись этого романа и опубликовал ее под названием «Польские письма Марата, Друга народа». В тот момент это имя вновь было на пике популярности. Правда, переизданий не последовало. Текст вызвал чисто археологический интерес. Как стихи Сталина и Мао Цзедуна, акварели Гитлера…

И, наконец, четвертая юношеская мечта – стать гением-изобретателем, великим ученым. Марат решил совершить открытие в близкой ему области – физиологии. Особенно его интересовали вопросы зрения, кровообращения, мышечной активности. Для этого он проводил эксперименты над животными.

Исследователи-физиологи кромсают трупы, зачастую кромсают и живую ткань, что по-латыни называется вивисекцией. Принесение животных в жертву в научных целях – подчас единственный путь к медицинским познаниям. Сколько собак, мышей, обезьян, свиней погибло под скальпелем, от инъекции или удара током, чтобы мы знали, как развивается болезнь, что ее вызывает, чем и как ее лечить.

Жан Поль Марат для своих медицинских экспериментов за гроши покупал бродячих собак и кошек, специально пойманных для него. А чаще заключал взаимовыгодные договоры с мясниками.

Они поставляли Марату предназначенных для забоя свиней, овец, коров. А он взрезал им живое глазное яблоко или вскрывал грудную полость, чтобы увидеть, как работает живое сердце. Даже сейчас такие эксперименты иногда в порядке вещей. Но… помощникам Марата чаще всего казалось, что он занимается вивисекцией, толком не понимая, что хочет узнать, открыть, доказать. Что он мучает животных просто ради удовольствия. И уж не станет ли он позже призывать к казни сотен его противников лишь из патологической страсти?.. Марат писал: «Если бы я был законодателем, то настоял бы, во имя блага моей родины и всего человечества, чтобы на преступниках, приговоренных к смертной казни, врачи производили трудные или новые операции, и, в случае удавшейся операции, приговоренные к смерти были помилованы или присуждены к более слабому наказанию».

Марат успел стать законодателем, но не успел провести этот проект. Не до того уже было. В те годы благо человечества требовало, по мнению якобинцев, просто рубить и рубить людям головы.

Чего же достиг доктор медицины Марат своими многочисленными экспериментами? Сколько анатомических деталей нашего организма носит имена исследователей – гайморовы полости, бартолиниевы железы, островки Лангерганса. Сколько ученых обессмертили свои имена, дав их болезням и синдромам, – Боткин, Даун, Кандинский, Иценко, Паркинсон. А что названо именем ученого Марата? Ничего. Вот именем революционера Марата были названы улицы, корабли, фабрики, да и то не во Франции, а в СССР…

Природа вещей и мир неизменны, а все, что движется, притягивается любовью и рассеивается враждой.

Лоренцо Пизано

Наиболее развитые и образованные представители рода человеческого в XVIII веке были твердо убеждены, что Бог-Творец-Вседержитель, скорее всего, не благообразный старик, живущий на небесах, а некая абстрактная и непознаваемая сила. Многие были убеждены, что его и вовсе нет. Так же, как и в том, что вместилищем души уж точно не являются сердце, печень и кровеносная система, а, скорее всего, мозг. Французские энциклопедисты и другие европейские мыслители, объединенные идеей просветительства, в большинстве своем, были материалистами. Даже идеализм передовые философы исповедовали уже не в схоластическом виде, а в том, который приведет к учению Канта и Гегеля.