Текст книги "Любовь самых ярких и эпатажных женщин в истории"

^{Шарль де Талейран.}

В конце 1816 года Мария сообщила мужу, что ожидает ребенка. Вот только здоровье ее оставляло желать лучшего. Ее показывали лучшим врачам и даже выписали из Варшавы известного доктора Чекерского, который принимал у нее предыдущие роды. Тот, давно не видевший пациентку, всерьез встревожился за ее здоровье. Он обнаружил истощение организма и прогрессирующую болезнь почек, которая из-за беременности лишь обострилась. Врач заявил будущей матери, что ей ни в коем случае нельзя будет кормить грудью новорожденного, иначе она может поплатиться за это жизнью.

9 июня 1817 года она родила крупного здорового мальчика. Его назвали Рудольф Огюст. Мать, утомленная сложными родами, чувствовала себя все хуже и хуже. Однако, несмотря на запреты врача, она не согласилась отдать ребенка кормилице. В начале осени Мария почувствовала себя совсем скверно.

Стало ясно, что болезнь действительно угрожает ее жизни – и она сама лучше всех это осознавала. И тогда она решает вернуться в Париж, ставший ее второй родиной.

Последние месяцы в Льеже она посвятила подготовке к более далекой поездке. Мария часами, горячо, до исступления, молилась о легкой смерти. Несмотря на постоянные боли, приводила в порядок свои дневники и бумаги. Диктовала воспоминания. В полуобморочном состоянии мужественно сражалась с тенями прошлого. Она упрямо хотела реабилитировать себя не только перед мужем и сыновьями. Не только покаяться во всех грехах перед Богом, но и оправдаться перед всем миром.

В начале декабря 1817 года семье удалось перебраться в Париж. Но вновь увидеть те места, где она была хоть немного счастлива, где она блистала в свете, ей оказалось не суждено. Мария Валевская д’Орнано умерла 11 декабря 1817 года. Ей исполнился всего тридцать один год.

Позже ее сын Александр Валевский писал: «Весь дом погрузился в страшное отчаяние, страдания генерала Орнано я не могу описать. Воистину моя мать была одной из лучших женщин, какие вообще были на свете. Я могу заявить это без всякой предвзятости, поскольку… кровные узы не влияют на мое мнение».

Согласно ее воле, Марию похоронили там же, где она родилась, – в Польше, в родной Керзони в семейном склепе. Она хотела, чтобы хотя бы ее прах дождался свободы для родной страны – свободы, ради которой она пожертвовала всем.

Мария Башкирцева
^{(1858–1884)}

• родилась под Полтавой, умерла в Париже

• красивая, умная и богатая девочка, ироничная, капризная, крайне эгоистичная и смертельно больная

• первая детская любовь – граф Пьетро Ареццо

• ее любимый мужчина – Жюль Бастьен Лепаж, такой же обреченный, как и она

• вела активную переписку с тогда уже именитым Ги де Мопассаном

• в числе ее поклонников – Брюсов и Цветаева

• всю жизнь вела дневник, впоследствии – «Дневник Марии Башкирцевой»

• танцевала, пела, играла на музыкальных инструментах, владела языками, писала, изучала философию, физику и историю, интересовалась политикой

• смысл ее жизни всецело заключался в искусстве

• прожив всего двадцать пять лет, погибла от туберкулеза

Глава 10
Жизнь в золотой клетке

^{Мусе Башкирцевой 18 лет.}

Любой человек, которому случается оказаться на кладбище, невольно читает имена на надгробиях и годы жизни. Это происходит совершенно непроизвольно, ведь здесь не принято быстро ходить. И каждый раз сжимается от жалости сердце, когда промежуток между цифрами оказывается слишком коротким.

Как правило, во все периоды жизни человек успевает совершить все то благое, что предначертано свыше и что предрешено им самим. Одному – успеть лишь однажды влюбиться, создать семью, воспитать детей, вынянчить внуков. Другому – подняться на вершину мастерства или промчаться по минному полю страстных романов. Третьему – прославиться в искусстве или науке. А кому-то – все вместе… А вдруг отпущено всего тридцать лет жизни? Или двадцать? Наверное, гениальным юнцам сам Бог нашептывает об отпущенном им сроке, дабы те все успели.

В восьмидесятые годы XIX столетия имя русской художницы Марии Башкирцевой вдруг стало весьма популярным.

Повальное увлечение творчеством Башкирцевой и ее личностью началось вскоре после ее смерти. Она сделалась совершенной сенсацией.

^{Автопортрет с палитрой. 1880 г.}

Устраивались посвященные ей персональные выставки, публиковались ее дневники – сперва в 1887 году, на французском языке, во Франции, а через два года – в России, на русском. Красивая, умная и богатая девочка, ироничная, капризная, крайне эгоистичная и смертельно больная. А ее картины – настоящее явление в реалистической живописи. Она могла то, что не всегда удавалось даже великим – изобразить на полотне сдержанный смех…

В Люксембургском музее Парижа есть статуя, которая называется «Бессмертие». Она создана скульптором Ланжелье по заказу французского правительства и изображает прекрасного молодого человека, умирающего у ног ангела смерти. Одухотворенное, но изможденное лицо юноши обращено к рукам ангела, которые держат список талантливых людей, ушедших молодыми, но успевших сделать очень многое в считанные годы. В этом списке среди восьми французских имен есть и одно русское: Мария Башкирцева. В соседнем зале музея – две ее картины: «Mитинг» и «Натурщицы» – единственные иностранные экспонаты выставки.

Такое признание дорогого стоит. Хотя отчасти и его можно признать данью моде. Или нет? Многократный премьер-министр Великобритании Уильям Гладстон назвал «Дневники Марии Башкирцевой» «самой замечательной книгой столетия». Столь же внимательно публика зачитывалась совсем недолгой перепиской Ги де Мопассана с Башкирцевой, опубликованной после смерти писателя. Образом юной художницы заинтересовался Голливуд. Его мечтали воплотить на экране Кэтрин Хепберн и Грета Гарбо.

А вот многие из ее земляков отнеслись к дневниковым откровениям довольно критически, оставив едкие замечания. Иван Бунин: «М. Башкирцева – героиня бесплотной суетности и ненасытного тщеславия». Антон Чехов: «Надменная аристократка, у нее не было необходимости труда ради куска хлеба». Валерий Брюсов: «Прочел с большой скукой ее дневник. Как много внимания Башкирцева уделяет двум своим детским влюбленностям, долго кается в случайном поцелуе…». Встречались и довольно ханжеские отзывы, осуждавшие девушку за любование своим телом, за чрезмерную, несмотря на ее целомудрие, осведомленность в интимных вопросах.

В присутствии предмета любви немеют самые смелые уста и остается невысказанным именно то, что так хотелось бы сказать.

Мигель де Сервантес

Да, возможно, Мария Башкирцева писала свои дневники с надеждой на публикацию, возможно, хотела несколько шокировать читателя своим эгоцентризмом, пренебрежительным отношением к родственникам, так много для нее делавшим, шокировать даже своим академизмом, подаваемым с хвастливостью школьницы-отличницы. Видимо, прочитавшие эти, прямо скажем, не самые занимательные записки хорошо образованной, но наивной и неопытной девушки, писатели просто поленились сделать одну вещь: попробовать поставить себя на ее место. Когда у тебя есть живописный талант, есть средства и условия, чтобы писать – но иногда не хватает сил держать кисть. Есть красота и обаяние молодости, есть чувствительное сердце, чтобы любить, но ты знаешь, что со своей смертельной болезнью ты никому не нужна. Любой человек живет в счастливом неведении, сколько ему отпущено – пятьдесят или сто лет, или всего пару дней. Однако тот, кто живет и знает, что ему отпущен лишь один год, но вот уже одиннадцать месяцев… десять…

Кто посмеет осудить этого несчастного за то, что он замыкается в себе, становится раздражительным и капризным, надеется оставить о себе великую память, и в этом – его единственное утешение?

Марина Цветаева была потрясена «Дневниками» художницы и посвятила «Светлой памяти Марии Башкирцевой» свой первый сборник – «Вечерний альбом».

 
…С той девушкой у темного окна
– Виденьем рая в сутолке вокзальной —
Не раз встречалась я в долинах сна.
Но почему она была печальной?
Чего искал прозрачный силуэт?
Быть может ей – и в небе счастья нет?..
 

^{Осень. 1884 г.}

Мария Башкирцева обладала множеством удивительных талантов. У нее был редкий, от природы поставленный голос, и честолюбивая девушка мечтала о карьере певицы. Но к пятнадцати годам голос пропал и начал пропадать слух. Мария продолжала играть на арфе, рояле, гитаре, цитре, мандолине, органе. Играла, пока оставались силы, несмотря на запреты врачей. Башкирцева знала в совершенстве несколько европейских языков, включая латынь и греческий, читала книги только в оригинале, взахлеб изучала философию, физику и историю, активно интересовалась политикой. Весьма и весьма неплохо она проявила себя в живописи. Ей все было интересно, все хотелось знать. И везде хотелось проявить себя. Пускай даже только в мечтах…

Мария Башкирцева прожила слишком мало. Ей не исполнилось и двадцати четырех, когда болезнь отняла ее у искусства. В свои последние годы она жила только им. После нее остались живописные работы в Русском музее в Петербурге, в Третьяковской галерее Москвы, в музеях Парижа, Ниццы, Амстердама. День за днем, с двенадцати лет и до самой смерти, она вела дневник. После нее осталось 150 живописных полотен и 106 тетрадей дневников. С наследием Марии также не повезло. После ее смерти родственники вывезли в Россию большую часть ее картин и почти весь архив. Все это оказалось в одном из имений под Киевом, пока в 1941 году не погибло во время немецкой бомбардировки.

Судьба играла с Башкирцевой так, будто для своих игр ей больше некого было выбрать. Благодаря состоятельной семье, Мария никогда ни в чем не знала нужды. Со свитой родственников она легко переезжала из Ниццы в Париж, из Лондона в Неаполь, изредка бывая и на родине. Так изредка, что мадемуазель Башкирцеву впору считать скорее французской художницей, чем русской. Но такую жизнь нельзя назвать беззаботной, потому что ее всегда тяготило нелегкое бремя – собственное здоровье, таявшее на глазах. К несчастью, никакие деньги не помогли поставить страшный диагноз – туберкулез – на ранней стадии и начать правильное лечение. Тогда медицина этого еще не умела. О, сколько творческой интеллигенции унесла эта болезнь, не разбирая трущоб и дворцов!

Я всецело предалась искусству; мне кажется, что вместе с плевритом приобрела… и священный огонь. Я превращаюсь из ремесленника в художника; в моей голове создаются чудные образы, которые сводят меня с ума…

Из «Дневника Марии Башкирцевой»

Родные Башкирцевой едва не положили свои жизни ради ее выздоровления. Ее мать, Елена Дмитриевна Башкирцева, бросившая мужа и отправившаяся с Мусей – как называли Марию домашние – по заграницам. Ее дед Дмитрий Бабанин, отставной генерал, библиофил и меценат, души не чаявший во внучке, предоставивший в ее распоряжение своего личного врача, Петра Валицкого. Ее тетя, брат, сестра, всегда выполнявшие малейшие прихоти Марии. И при этом она писала Мопассану, что она «редкое существо, окруженное глупцами», и что ей «горько становится при мысли, что рассыпаешь столько жемчуга перед свиньями».

^{Весной 1878 года Марию с матерью вновь отправляют за границу. В Париже мадам Башкирцева ведет ее к известному доктору Фовелю.}

Семейную любовь тоже можно назвать палкой о двух концах. Родня носилась с Марией, как с писаной торбой, сдувала с нее пылинки, заметив в ней редкий талант и помогая ему расцветать и видя в нем, быть может… выгодное вложение капитала. Способна ли была Мария на самостоятельную жизнь, самостоятельные, без опеки, поступки? Трудно сказать. И хотела ли она этого? В последние годы она была, конечно же, беспомощна. Но даже в последние годы жизнь в золотой клетке не могла ее не раздражать.

^{Сенокос. 1877 г. Картина Жюля Бастьена-Лепажа.}

Когда мы говорим о любви, ее надо понимать как желание красоты, ибо в этом заключается определение любви у всех философов. <…> Любовь есть желание наслаждаться красотой. Красота же есть некое сияние, влекущее человеческую душу.

Марсилио Фичино

Мария Константиновна Башкирцева родилась 11 ноября 1860 года в усадьбе Гайворонцы под Полтавой. Ее отец, Константин Павлович Башкирцев, был крупным помещиком. Мать также принадлежала к старинному дворянскому роду Бабаниных. Характер у мужа, да и у жены, оказался сложным, семейная жизнь не удалась. После двух лет супружества Елена Дмитриевна вместе с двумя детьми переезжает к своим родителям. И при этом выигрывает бракоразводный процесс, согласно решению которого отец был обязан выплачивать огромные суммы на содержание детей. Что ж, можно было жить в свое удовольствие.

В 1870 году десятилетняя Муся впервые отправляется за границу. С этого времени семейство ведет кочевой образ жизни, меняя квартиры, города, страны.

«Около месяца мы провели в Вене, – пишет она, – упиваясь новостями, прекрасными магазинами и театрами. В июне мы приехали в Баден-Баден, в самый разгар сезона роскоши, светской жизни».

Впрочем, в знаменитом Баден-Бадене они, в первую очередь, лечились. Первый диагноз, поставленный девочке, еще не столь серьезен: «слабое горло и легкие», частая подверженность простудам, недостаток в весе. В то же время в ней открываются первые таланты – прекрасная музыкальность, способности к рисованию, отличная память на языки, рано проснувшийся литературный вкус. А вместе с дарованиями – и тяжкие предчувствия. Она начинает бояться ранней смерти.

Когда Марии исполнилось двенадцать лет, она впервые в жизни полюбила человека, которого лишь один раз видела на улице. Конечно, это был взрослый мужчина, англичанин герцог Гамильтон. Все свои детские, но уже честолюбивые устремления маленькая Муся направляет к этому незнакомому мужчине. «Милый, ты будешь ослеплен моим голосом и полюбишь меня, ты увидишь мое торжество, и ты, действительно, достоин только такой женщины, какой я надеюсь быть. Я не дурна собой, я даже красива; я очень хорошо сложена, как статуя, у меня прекрасные волосы, я умело кокетничаю, я умею держать себя с мужчинами, я прекрасно позирую…», – пишет девочка в своем дневнике. Каждое утро она ждет стука колес экипажа по неаполитанской улице, чтобы с балкона увидеть своего возлюбленного, который ее, само собой, даже не замечает.

^{Дождевой зонтик. Картина М. Башкирцевой. 1883 г.}

Первые романтические чувства не помешали ей учиться – много, самозабвенно, жадно. Муся Башкирцева никогда систематически не посещала школ и гимназий. Только частные учителя, но зато всегда самые лучшие. Иногда она ходила на лекции в университеты тех городов, где останавливалось их кочевое семейство.

Первая любовная драма проходит слишком быстро. Герцог женится. Узнав об этом, девочка бросается к роялю, надеясь при помощи музыки передать то, что происходит в ее душе. Она играет с бешенством, но посреди фуги пальцы ее ослабевают, и она откидывается на спинку стула…. Несколько раз она пробует играть, но в горле образуется что-то такое, что мешает ей дышать, и она выбегает на балкон. Ей, наивной, казалось, что это от глубоких чувств. Ее врачам поначалу тоже. А пока она оставляет слишком взрослую для двенадцати лет запись: «Не надо обращать внимания на мелочи жизни, потому что впереди будет настоящая жизнь, со всеми ее горестями, болезнями, разлуками и, наконец, с неотвратимой смертью».

Париж, Ницца, Флоренция. Мария по многу раз посещает знаменитые музеи, не пропускает концертов известных певиц, где учится на живых примерах, не пропускает ни одной новинки в литературе и при этом все успевает по гимназическому курсу. Ею восхищаются профессора, восхищаются домашние. И она поневоле начинает смотреть на окружающий мир с высокомерием. Он не отвечает ее идеалам, воображенным за прутьями золотой клетки.

«Я глубоко презираю род людской – и по убеждению. Я не жду от него ничего хорошего. Я не нахожу того, чего ищу в нем, что надеюсь встретить – доброй совершенной души. Добрые – глупы, умные – или хитры, или слишком заняты своим умом, чтобы быть добрыми», – пишет девочка.

В 1876 году семья Башкирцевых-Бабаниных с друзьями, прислугой и собаками переезжает в Рим, где Мария надеется получить более систематическое обучение. Для нее дед нанимает молодого поляка Ковальского, модного учителя рисования. И тот остается вполне доволен своей ученицей. Но еще больше похвал она слышит от профессора музыки Фачио, который помогает девушке поверить в ее избранность. Природа наградила Марию голосом редкой красоты. Она начинает мечтать о сценической славе.

Наверное, никто не может сказать, что расцвет его жизни пришелся на шестнадцать лет. Кроме тех, кому не суждено дожить даже до двадцати пяти.

У Марии все получается, и почти ничего не болит. И она торопится жить, лихорадочно, насколько позволяют условности ее класса, в неясном предчувствии, что все скоро закончится…

«В Капитолии сегодня вечером большой парадный бал – костюмированный и в масках… Я надела черное шелковое платье с длинным шлейфом, узкий корсаж, черный газовый тюник, убранный серебряными кружевами, задрапированный спереди и подобранный сзади в виде грациознейшего в мире капюшона, черная бархатная маска с черным кружевом, светлые перчатки, роза и ландыши на корсаж. Это было очаровательно. Наше прибытие производит величайший эффект».

На одном из балов Мария знакомится с молодым графом Пьетро Ареццо. На прощание он целует девушке руку и уносит ее перчатку. Этого было достаточно, чтобы мадемуазель Башкирцева снова почувствовала себя в любовном плену. «Я ищу, я нахожу, я измышляю человека, живу только им, замешиваю его решительно во все, а когда он вполне войдет в мою голову, открытую всем ветрам, я начну скучать и, может быть, грустить и плакать».

^{Митинг. Картина Марии Башкирцевой. 1884 г.}

Чувство стремительно развивается, по законам любовного романа. На конной прогулке Пьетро признается в любви Марии. А она – ему в своем еще совсем детском чувстве. Но кроме него, у нее больше никого не будет.

Вскоре Пьетро временно покидает Рим, отправляясь в Террачину, куда его вызывает заболевший отец. А мадам Башкирцева с родней решает переехать из Рима в Ниццу. Перемена мест у Елены Дмитриевны из охоты постепенно превращается в какую-то манию. Мария в отчаянии пишет в дневнике: «Когда же я буду иметь счастье жить постоянно в одном и том же городе? Видеть одно и то же общество и время от времени путешествовать, чтобы освежиться?»

Влюбленным еще удается встретиться друг с другом и обменяться поцелуем – единственным настоящим поцелуем в жизни Марии. Они даже обсудили планы на будущее, кому чем придется поступиться, чтобы вступить в брак – ей православием или ему католичеством…

Любовь – это все, что у нас есть, единственный способ, которым мы можем помочь другому человеку.

Эразм Роттердамский

Но тут дает о себе знать препятствие непреодолимое: у девушки появляются первые признаки тяжелой болезни. Ее преследуют сильнейшие припадки кашля, от которого она изнемогает, лишается сил. Во время пения появляется боль в груди, затрудняется дыхание. И новый симптом, окончательно поставивший крест на ее музыкальной карьере: она вдруг заметила, что временами стала хуже слышать. Когда девушка пожаловалась доктору на то, что иногда кашляет с кровью, он ответил: «Если Вы будете продолжать ложиться каждый день в три утра, вскоре у Вас будут все болезни». То есть нашел причину всего лишь в легкомыслии девушки. А нужно было начинать серьезное лечение.

Семейство переезжает в Париж. Здесь Мария решает показаться одному из лучших преподавателей пения. Он согласился с тем, что у нее прекрасный голос. Но сделал жестокий приговор:

– Вы вообще лишитесь голоса и слуха, если не начнете немедленное лечение!

Диагноз французских врачей был несколько опаснее: хронические ларингит и отит. И вдруг запутешествовавшаяся мадам Башкирцева сделала неприятное открытие. У нее почти закончились деньги. В том числе не было их и на лечение дочери. Пришлось возвращаться в Россию и просить помощи у отца Марии – Константина Павловича.

^{В ателье. Картина М. Башкирцевой. 1881 г.}

Возвращение на родину в 1877 году было слишком неспешным для любящей матери, чья дочь нуждалась в срочном лечении. Берлин, Петербург, Москва… Коварная болезнь идет приступами. Как кошка, играющая мышью, перед тем, как ее съесть. Иногда Марии становилось лучше, иногда – хуже. «В деревне я замечательно поправилась – я никогда не была такой прозрачной и свежей», – пишет девушка.

Проведя зиму в Украине, весной 1878 года Мария с матерью вновь отправляются за границу. В Париже мадам Башкирцева ведет ее к известному доктору Фовелю. Тот объявляет, что у девушки катар и хроническое воспаление гортани и «нужно энергично лечиться в течение шести недель». Но через четыре дня семья оказывается в Ницце.

Мария все больше увлекается живописью, упорно, несмотря ни на что, занимается музыкой, забывая о лечении. И сетует в своем дневнике только на одно:

«Когда же я узнаю, наконец, что такое эта любовь, о которой так много все говорят?»

В сентябре Башкирцевы возвращаются в Париж, и Мария поступает в художественную школу Жулиана – единственную серьезную школу для женщин. Там она пропадает каждый день с восьми утра до полудня и с часу до пяти вечера, учась и оттачивая мастерство. За такую работоспособность при плохом здоровье ее прозвали «одержимой русской». Мэтр Жулиан сдержанно ее одобрял: «К концу зимы Вы будете делать хорошие портреты».

На следующий год по окончании школы она получает медаль как лучшая выпускница. «Я хочу отказаться от всего ради живописи, – пишет она. – Надо твердо помнить это, и в этом будет вся моя жизнь». Мария работает с каким-то судорожным рвением. А игра в кошки-мышки со смертью становится все более ожесточенной. Девушка слишком быстро устает. «С некоторого времени у меня очень часто горят три свечи, это примета смерти. Уж не я ли это должна отправится на тот свет? Мне кажется, что да».

^{Жюль Бастьен-Лепаж. Автопортрет. 1875 г.}

^{Картина Жюля Бастьена-Лепажа. Жанна д’Арк. 1879 г.}

В 1880 году Башкирцевой ставят очередной диагноз: нервический кашель. Ее горло и грудь не болели. А ведь именно так и проявляет себя туберкулез легких. Ах, если бы тогда существовали рентгеновские аппараты… Но Конрад Рентген открыл лучи, названные его именем, лишь в 1895 году.

Подарок судьбы, компенсация за страдания – участие в первой выставке со своей картиной в Парижском салоне художников. «Это мой дебют, независимый, публичный поступок! Чувствуешь себя одинокой, словно на возвышении, окруженном водою… Наконец все сделано, мой номер 9091, „Mademoiselle Mari-Constantin Russ“», – восторженно писала художница в своем журнале. Это был настоящий успех, но судьба-злодейка уже приготовила следующий удар. Обострился хронический отит, Мари стала совсем плохо слышать, особенно тихую речь. Ей всего двадцать лет, она по-прежнему хороша собой, она должна и ей хочется нравиться мужчинам. Но вместо участия в беседе приходится переспрашивать каждое слово, и это ужасно.

Лечение на водах в Мон д’Ор несколько ослабило глухоту. К тому же этот курорт славился своими керамическими глинами, и Мария увлеклась лепкой. Она вернулась в Париж в хорошем настроении, но болезнь поджидала ее во всеоружии. Промозглой зимой началось обострение. Доктор Фовель еще не решается поставить окончательный страшный диагноз, но прописывает лечебные процедуры, как для больных чахоткой: рыбий жир, смазывание горла йодом, теплое молоко.

А тут еще вернулась частичная глухота. Снова визит к врачу – и снова ничего утешительного. Мария уже никогда не будет слышать так хорошо, как прежде. О серьезных занятиях музыкой можно позабыть. Ее дневниковые записи уже полны черного юмора: «Иногда в разговоре многое ускользает от меня… Впрочем, возблагодарим небо за то, что пока еще не ослепли и не онемели». Остается одно – не впадать в отчаяние и работать, писать картины, пока есть силы.

Если прежде семейство подолгу жило на Лазурном берегу, то теперь на это не хватает средств. А такой климат был как раз необходим девушке зимой. Солнце, морской насыщенный йодом воздух, а не парижский смог, насыщенный газом уличного освещения…

Тогда же, за три года до смерти, несчастная девушка узнала, от чего ей, по всей вероятности, предстоит умереть. Она была умной и догадливой и поняла, что означают непроходящие хрипы в правом, а потом – и в левом легком. Доктора скрывали от нее правду. Однако Мария не желала смириться с приговором. Не столько благодаря лекарствам, сколько силой воли к концу 1881 года она идет на поправку. Похудевшие руки стали приобретать нормальные формы, а значит, могли уверенно держать кисть.

«Я всецело предалась искусству; мне кажется, что вместе с плевритом приобрела… и священный огонь. Я превращаюсь из ремесленника в художника; в моей голове создаются чудные образы, которые сводят меня с ума…»

В 1882 году сбылась еще одна мечта Марии Башкирцевой: она знакомится с известным художником Жюлем Бастьен-Лепажем. В искусстве Франции уже начинался бум, связанный с импрессионистами. Мане, Моне, Дега, Ренуар уже начали громко заявлять о себе. Бастьен-Лепаж оставался «последним могиканином» чистого реализма. Мария Башкирцева тоже. Мэтр пригласил ее к себе в мастерскую. Ее ожидания были несколько обмануты. Перед ней предстал человек тридцати четырех лет, маленького роста, белокурый, со вздернутым носом и юношеской бородкой. Лицо художника казалось изможденным. Позже она узнала, что встретила не только товарища по живописному направлению, но и товарища по несчастью. Бастьен-Лепаж был безнадежно болен раком желудка.

Мэтр с пониманием отнесся к работам мадемуазель Мари, дал ей советы с лестной для нее серьезностью. Теперь она даже могла работать в его мастерской. «О, дивная сила искусства! О, божественное несравненное чувство, которое может заместить вам все! О, величайшее наслаждение, которое поднимает вас высоко над землею!» – пишет девушка в своем дневнике, и кажется, что действительно, искусство может заменить ей любовь, которой она так и не дождалась, и утраченное здоровье.

Однако болезнь уже не отпускала. Вскоре доктора перестали скрывать диагноз, потому что понимали – ничем помочь ей они уже не могли. Туберкулез и прогрессирующая глухота. Оставалось надеяться только на чудо.

Это была единственная Роза в моей жизни, чей путь я усыпал бы розами, зная, что он будет так ярок и столь недолговечен!

Ги де Мопассан

«Пусть мне дадут хотя бы не более десяти лет, славу и любовь – и я умру в тридцать лет довольная». И тут коварная судьба начинает преподносить ей все это. Только в каком-то суррогатном виде, понемногу, точно издеваясь напоследок.

Сначала любовь, печальное чувство привязанности двух талантливых инвалидов. «Я постоянно занята Бастьен-Лепажем; я привыкла произносить это имя и избегаю произносить его при всех – как будто я в чем-нибудь виновата». Сердце Марии не может пустовать, и его всецело заполняет художник, учитель и друг. Потом, на выставке 1883 года в Салоне, она получает награду, «Почетный отзыв». Впервые Башкирцева дает интервью корреспонденту «Нового времени» из Петербурга. Газета публикует материалы о парижских художниках, а мадемуазель Башкирцева занимает среди них уже заметное место. Девушка польщена. О ней заговорили! В русском журнале «Всемирная иллюстрация» напечатали репродукцию ее картины «Жан и Жак».

Наступил последний год в жизни Марии Башкирцевой. Она уже понемногу прощалась с миром, равнодушно выполняя предписания врачей. Согласилась на прижигание груди с обеих сторон, лишь посетовав, что в течение четырех месяцев ей нельзя будет декольтироваться. Она мужественно пила тресковый жир, лекарства на основе мышьяка, козье молоко. Для этого ей даже купили козу.

Однако пришла весна, а с ней и неожиданное, самой Марией спровоцированное приключение. Или, может быть, это и была ее единственная настоящая любовь – без встреч, без признаний, всегда скрытая маскарадной полумаской, за которой, увы, не румянец пышущей здоровьем молодости, а румянец чахоточной…

Она решила написать Ги де Мопассану. Им уже был создан роман «Жизнь», еще не был написан «Милый друг», но его, весьма талантливого и модного писателя, уже окружал ореол известности.

«Милостивый государь! Когда я читаю Вас, я испытываю почти блаженство. Вы боготворите правду и находите в ней источник поистине великой поэзии. Вы волнуете нас, рисуя движения души с тонкостью, столь глубоко проникающей в человеческую природу, что мы невольно узнаем в этом самих себя и начинаем любить Вас чисто эгоистической любовью… Вы достаточно известный человек, и вряд ли я могу хотя бы мечтать о том, чтоб стать поверенной Вашей прекрасной души, – если только душа Ваша и в самом деле прекрасна. Если же Вас вообще такие вещи не занимают, то я прежде всего жалею о Вас самом. Я назову Вас тогда литературным фабрикантом и пройду мимо…»

^{Дети рыбака. Картина Жюля Бастьена-Лепажа.}

Все мужчины несколько эгоистичны и плохо разбираются в женской иронии, не исключением был и Мопассан. Он отвечает ей. Хоть для него это всего лишь легкий эпистолярный флирт, а незнакомка из Парижа – одна из многих его поклонниц.

«…Вы просите у меня разрешения быть моей поверенной. Во имя чего? Я Вас совершенно не знаю. Вы незнакомка; характер, наклонности и все прочие Ваши качества могут совершенно не соответствовать моему интеллектуальному складу; с какой же стати я стал бы Вам рассказывать о всем том, о чем могу сказать лишь с глазу на глаз, в интимной обстановке, женщинам, являющимся моими друзьями? Не было ли это поступком легкомысленного и непостоянного друга?..»

Завязывается переписка, не похожая на роман в письмах, а скорее напоминающая пикировку двух старых профессоров литературы, не сошедшихся во взглядах на амфибрахий. Но, может быть, так и рождается любовь? Мария начинает критиковать его тексты, обвинять, и не без оснований, в некоторой банальности. А он, не теряя галантности, обижается и все-таки продолжает игру, допытываясь о том, как выглядит его адресат, намекая на возможную встречу. А она живет этой перепиской. В конце концов Мопассан предполагает, что она мужчина.

«…О! Теперь-то я Вас знаю, прекрасная маска: Вы преподаватель шестого класса лицея Людовика Великого. Признаюсь, я уже и раньше догадывался об этом, так как Ваша бумага издавала легкий запах нюхательного табака.

^{Родня носилась с Марией, как с писаной торбой.}

На этом основании я собираюсь перестать быть галантным (да и был ли я таковым?) и стану обращаться с Вами, как с ученым мужем, то есть как с врагом. Ах, старый плут, старая лицейская крыса, старый латинский буквоед, и Вы намеревались сойти за хорошенькую женщину! Вы, значит, собирались послать мне Ваши пробы пера, какой-нибудь Ваш манускрипт, трактующий об искусстве и природе, чтобы я порекомендовал его какому-нибудь журналу и поговорил о нем в одной из своих статей!..»