Текст книги "Связанный гнев"

– Сказать – не сделать.

– Уверены, что любит вас, Анна Петровна? – спросила Софья.

Кустова ответила не сразу:

– Слушай ответ: любит… Научилась задавать вопросы?

– Если уверены, не мучайтесь сомнениями.

– Что, ежели его в родной город потянет? – спросила старуха. – Ты, Софья, воробьиным скоком про любовь судишь. Чего про нее знаешь?

– Ее не узнают, а чувствуют, бабушка!

– Верю ему, Модестовна. Счастлива с ним. Слову его, как своему, верю. Остался-то около меня по своему решению.

– Смотри, не позабывай, что наш брат тягостно расстается со всем заветным! По себе знаю. Грешна. Не без любви жила. Должна женщина любить. Замуж выдали, не спросив моего согласия. Вот и долюбливала вдовой.

– Ну ладно, будет про мою любовь! Вы-то как живете?

– О себе так скажу – живу! О Боге помню. Лампадки теплю. У Софьи своя жизнь будет. Чую, что наладит ее на свой лад. Летом к тебе наведаюсь. Внучка меня от дела отставила. Приеду поглядеть на твое счастье.

– Обманешь! Вспомни, сколько раз грозилась?

– Раньше заботы спеленывали. Наследство берегла.

– Твоя помощь и советы Сонечке еще пригодятся.

– Пустое! Она норовит все сама. Советника хорошего завела. Мне до него далеко.

– Кого?

– Горбатого Луку.

– Вот те раз! Сообразительная! Ох, молодец, Сонечка! За Лукой будешь, как у Христа за пазухой. У Луки сила. Народ приисковый с ним в ладах. Как же ты додумалась?

– Он меня с детства к себе приворожил. Кроме того, не забывала, как папа к нему относился.

– Только хозяйской властью его не пугай! Он страсть самолюбивый. В Златоуст когда поедешь? У тебя там подружки.

– Была уже.

– На обратном пути тоже туда заеду. Надо Надежду Степановну Вечерек навестить. Обязательно познакомься с ней.

– Познакомилась.

– Смотри, какая! Понравилась тебе?

– Очень.

– Умная, душевная женщина. Муж ей достойный достался. Люблю на их жизнь глядеть. Возле них хороший народ грудится.

– Останешься ночевать? – спросила старуха.

– Нет. Отобедаю у вас, и в путь. Хочу лишний денек в Златоусте побыть да разведать у людей, что на белом свете деется.

В зал покашливая, вошел Лука Пестов. На нем сюртук, брюки навыпуск и лаковые штиблеты. Увидев его, Кустова от удивления всплеснула руками.

– Господи!

Лука, улыбаясь, поклонился Кустовой.

– Да какой ты важный!

– Так надобно, Анна Петровна. В обличии моем перемена наружная заметная. Это верно. Вошел к Софье Тимофеевне в доверие и допущен к большим капиталам.

Кустова рассматривала Пестова.

– Глазам боязно верить. Как на тебе все по-ладному! Будто сюртучную пару все жизнь носил.

– Привыкаю ко всяким новым повадкам. Вот ведь почему зашел, Софья Тимофеевна… Пожаловал к вам Златоустовский уездный исправник. Хочет повидать вас. Что скажете?

– Зовите!

Лука покинул зал без торопливости.

– И чего прилез? – недовольно сказала старуха.

Тучный исправник, в мундире при шашке и серебряном кушаке, звеня шпорами, вошел в зал шумно и решительно. Не ожидав увидеть сразу трех женщин, он недовольно нахмурился и отрывисто поклонился. Исправник привык входить в любой дом желанным гостем, видя на лицах довольные улыбки. Право на это давало ему служебное положение. А здесь из двух хозяек при его появлении ни одна не сделала попытки пойти ему навстречу.

Волосы у исправника стрижены бобриком. На одутловатом лице с мясистым носом белесые глаза, пушистые усы и до синевы выбритый подбородок. Жирная шея не умещается в воротнике мундира, и он расстегнут.

– Кажется, не вовремя?

– Милости просим! Здравствуйте! Софья Сучкова.

– Догадался, Софья Тимофеевна, догадался.

– Прошу садиться.

– Счастлив познакомиться. Дозвольте и мне представиться – уездный исправник Зворыкин Алексей Алексеевич.

– Вы знакомы с Анной Петровной?

– Имею честь.

– Сонечка, мне пора!

– Жду вас к обеду, Анна Петровна.

– Не опоздаю.

– Провожу тебя, Петровна. – Олимпиада Модестовна взяла Кустову под руку.

– Одну минутку, – остановил Кустову исправник. – В ваших краях все спокойно?

– Буран хлопот натворил. Четыре дня буйствовал.

– Он и Златоуст не миновал. Меня интересует другое. Приисковый народ не безобразничает? Зимой у вас в казармах людно. Может, народ недоволен чем?

– С бабами дело имею. Народ он крикливый, но смирный. Недовольства у них у каждой свои. А обо всем лишнем вами обучены помалкивать.

– Ох уж эти приисковые бабы! Знаком с их смирением.

– Конечно, злить их опасно.

– Точно изволили выразиться. Опасно. На мой взгляд, с ними труднее справляться, чем с мужиками. Ведь нагаечку в ход не пустишь. Слабый пол.

– Что вы, господин исправник, еще как нашего брата нагайками хлещут! Особо казачки чубатые.

– Фантазируете, госпожа Кустова!

– Спросите в Златоусте у ротмистра Тиунова. Любитель бабенок похлестать. Понимаю, слушать про такое вам неприятно. Но, как говорится, из песни слова не выкинешь.

– Может быть, в пятом году были такие единичные случаи. Бить женщин – безобразие! Время было тогда такое.

– И в шестом хлестали, и в нонешнем без этого не обойдется. Примите поклон супруге.

Кустова и Олимпиада Модестовна ушил из зала.

– Смелая женщина.

– Чем обязана чести вашего визита?

– Посчитал долгом засвидетельствовать свое почтение. Курить дозволите?

– Пожалуйста!

Исправник извлек из заднего кармана мундира массивный серебряный портсигар и закурил папиросу.

– Узнал, Софья Тимофеевна, что решили обосноваться в родном месте.

– Да.

– Скучно вам будет после столицы. Неприглядно у нас. В Санкт-Петербурге на все насмотрелись?

– В чем неприглядность?

– Да во всем. Главным образом, в некультурности. Пьянство, крамола, темнота.

– А эта неприглядность во всей стране. Даже в столице такая неприглядность.

– Похвально, что не отвели рук от отцовского дела. Но учтите, что придется вам иметь дело с приисковым сбродом.

– Приисковый люд мне хорошо известен. Людей не боюсь. От ошибок меня уберегут бабушка и новый доверенный.

Исправник чувствовал себя явно неловко, сознавая, что его разговор с Сучковой не находит желанного русла.

– Слышал от господина Дымкина, что приблизили к себе советником Луку Горбуна.

– Простите, не Горбуна, а Луку Никодимовича Пестова.

– Виноват! Привык по-уральски называть людей по прозвищам.

– Горб у Пестова – неприятный физический недостаток. Почему именно Дымкин сообщил вам об этом?

– Что удивило вас? Мы с ним в добрых отношениях. Вы имеете честь знать его?

– Естественно. Дымкин арендовал мои промыслы. Вы доверяете ему?

– Абсолютно!

– Опрометчиво поступаете, господин исправник.

– Удивлен вашим замечанием.

– Дымкину ни в чем не следует доверять. У меня имеются для этого основания.

– Буквально поражен.

– Вам нельзя быть излишне доверчивым. Вы охраняете в уезде законность.

– Так точно! Вот, например, сегодня прибыл в Сатку по весьма важному делу. Вам приходилось когда-нибудь слышать о Власе Воронове?

– Еще бы! О нем и в Петербурге знают.

– Возможно. Известно ли вам, что у этого уважаемого, верноподданного царю и отечеству богатея есть дочь Ксения?

– Нет. Знаю, что у него есть сын.

– Так будет вам известно, что дочь Власа Воронова – государственная преступница, сосланная в Сибирь. И представьте себе, эта особа бежала из ссылки.

– Не понимаю, почему об этом рассказываете? Меня это не интересует.

– Извините! Вас все должно интересовать, как верноподданную Его Величества. Вы обязаны…

– Ловить бежавшую?

– Прошу не шутить. Ловить будем мы и поймаем непременно. Но вы должны знать о подобном вероломстве дочери Воронова.

– Разве это удивительно? Ссыльные из Сибири бегут часто.

– Но это противозаконно!

– С вашей точки зрения. Но у ссыльных революционеров на это свой взгляд.

– Странно рассуждаете! Далее ставлю вас в известность, что, возможно, и в вашем доме будет обыск. Получен приказ искать везде во всех домах, не считаясь с чинами и положением хозяев. Не исключена возможность ее появления в Сатке, ибо здесь проживают люди, имеющие деловые связи с ее отцом.

– У меня пока таких связей нет.

– Но если услышите…

– Что услышу?

Исправник встал на ноги. Прошелся к окнам, закурил папиросу:

– Видимо, с вами будет трудно найти взаимопонимание.

– В чем? Деловых отношений у меня с вами не будет.

– Вам надо с властями предержащими в уезде если не быть в дружбе, то сохранять приличные отношения. Сам был молод. Сам был многим недоволен, но не переставал сохранять здравый смысл. Всегда знал грань дозволенного и уважал законы Российской империи. Прошу выслушать полезный совет. Речь пойдет о вашем новом доверенном. Не буду отрицать, Лука Пестов – бывший старатель, умный и опытный в золотом деле человек. Его знаниями пользуются многие уважаемые люди. Он даже образованный человек. Настолько образован, что способен толковать статьи законов. Честь и слава ему за это. Достиг всего самоучкой. Но, к сожалению, в его образованности есть и опасность.

– Для кого?

– Позвольте развить мою мысль до конца. Тогда вам станет ясно все, о чем вы, видимо, не имеете даже понятия.

– Слушаю!

– Грамотность Луки Пестова дала ему возможность снискать слепое доверие среди всякого темного трудового сброда, недовольного хозяевами и порядками на приисках, заводах и рудниках. Нам известно, что в бунтарское время недоброй памяти пятого года упоминаемый Лука Пестов был среди тех, кто осмеливался быть непокорным. Имеются даже предположения, что Пестов тайно призывал к неповиновению, к забастовкам, к расправе над заводскими администраторами. Мы вправе подозревать, что он и теперь ведет опасную работу по наущению среди темных элементов.

– О том, что вам дано право, даже неограниченное право подозревать всех, мне известно. Но так же известно, что для подтверждения ваших подозрений у вас должны быть доказательства. Прошу вас не считать меня малолетней девочкой. Я знаю, как поступают полиция и жандармерия с теми, кто причастен к революционной деятельности. Теперь прошу вас сказать, почему подозреваемый Лука Пестов до сих пор на свободе?

– Для этого имеются веские причины.

– Почему не скажете правду? У вас есть подозрения, но нет доказательств его виновности?

– Мадемуазель Сучкова, все гораздо сложнее! Я уже говорил о доверии к Пестову приискового сброда. Сейчас не время подливать масла в огонь.

– Вот теперь, кажется, поняла. Несмотря на все сказанное, господин Пестов будет моим доверенным. Это мое право хозяина. Но чтобы впредь оградить себя от ваших советов и наветов, порочащих доброе имя честного труженика, основанных только на подозрениях, вынуждена буду поставить в известность уфимского губернатора.

– Прошу вас этого не делать!

– Почему?

– Не стоит беспокоить его превосходительство. Мой разговор с вами носит частный характер. Начат мной из личных добрых побуждений, из простого желания предостеречь вас от людей, способных причинить большие неприятности. Надеюсь, согласитесь со мной?

– Хорошо! Но в свою очередь позволю себе предостеречь вас относительно Дымкина. Попрошу вас оказать услугу. Напомните ему… Впрочем, сама это сделаю. Напомню, как, ему подобает вести себя на Урале.

– Неужели у вас есть для этого основания?

– Несомненно!

– Чувствую, речь идет о каком-то слишком деликатном деле. Вряд ли оно входит в мою компетенцию. Вообще, разрешите считать, что мое посещение было визитом обычной вежливости. Знакомство с вами убедило меня, что в крае появилась хотя и юная, но разумная промышленница, понимающая свое назначение в империи в то время, когда в ней еще не наступил покой после дикого революционного бунтарства. Ваше горячее заступничество за Луку Пестова меня восхитило. Но позволю снова посоветовать ни в коем случае не обострять отношений с господином Дымкиным. Мне он известен лучше, чем вам. Не делайте поспешных умозаключений и опрометчивых шагов против него. У Дымкина всегда найдутся видные и достойные защитники.

– Защитники, конечно, найдутся, но посмею усомниться в их достоинстве.

В зал неторопливо вошел Лука Пестов.

– Прошу прощения, Софья Тимофеевна, вас хочет повидать приказчик Дымкина. Позволите ему подождать?

– Что ему нужно?

– Принес деньги.

– Не принимайте. Попросите, чтобы напомнил хозяину, что согласно уговору он должен прислать мне золото.

– Слушаюсь!

Взглянув на исправника и поклонившись хозяйке, Пестов ушел.

– Решительно действуете, – сказал исправник.

– Требую точного выполнения договоренности.

– Решительно иного ничего не могу сказать. Однако недосказанное выражаете интонацией голоса, – исправник покачал головой и засмеялся. – Да, не уральская у вас манера вести беседу.

Распахнув широко боковую дверь, в зал вошла Олимпиада Модестовна.

– Слава богу, здесь вы еще, Алексей Алексеевич! Ты пригласила гостя отобедать, чем бог послал?

– Еще нет. Но помнила об этом. Вы, надеюсь, не откажитесь?

– Не посмею. Тем более что смогу узнать от вас столичные новости. Здесь нас всех интересует господин Столыпин. Интересно узнать, что о нем в Петербурге думают. Олимпиада Модестовна, в каком часу обедаете?

– В два часа.

– Тогда позвольте на время удалиться? К обеду не опоздаю.

– Пожалуйста, Алексей Алексеевич.

– Честь имею.

Исправник, звеня шпорами, вышел из зала с довольным выражением лица.

– Господь с тобой, Софья!

– Чем, бабушка, недовольна?

– Слышала за дверью вашу беседу. Он, милая, исправник: сплетник и наушник.

– Подслушивать, бабушка, стыдно!

– Ладно. Мне плевать. Хорошо, что догадалась подслушать. Заносишься. Забываешь, что он – власть над нами. Исправник всегда будет прав! Особливо теперь.

– Успокойтесь, бабушка!

– Рисковая ты! За Луку как заступилась! Ах, как струхнул, когда про губернатора намекнула. Поняла, зачем приходил? За взяткой! Вот и показала сразу девичьи коготки.

– Не приведи бог, какой хапуга!

– Решила не давать?

– Конечно!

– Мне приходилось.

– Вы добрая, а главное, перед шпорами пугливая.

– Увижу, какая сама храброй будешь. Может, и тебя испугают. Не сердись, что к обеду позвала. Надо уметь характер вовремя показать и тут же дать понять, что есть в нем и отдушина доброты. Сказ твой о Дымкине его озадачил. Знает, что тот вор и курощуп. Но золота тебе от Дымкина не видать.

– Подождем.

– Сколько считаешь за ним?

– Подсчитываем.

– Хитришь, не хочешь сказать бабушке?

– Сами знаете, сколько позволили своровать.

– Беда с тобой. Не сносить тебе головы. Вся в отца. Такой же настойчивый да упрямый был, а чем кончил?

– У бедного было больное сердце, а мое – здоровое. Распорядись, бабушка, чем будем угощать исправника. Ты ведь не раз его угощала. Пойду в контору.

– Ступай!

Старуха поцеловала внучку в щеку. Софья, засмеявшись, ушла. Оставшись в одиночестве, старуха подошла к окну и, смотря в него, начала по привычке разговаривать сама с собой: «А ведь зря позвала Зворыкина обедать. Петровна с Софьей зубастые. Не дадут спуска, ежели ввернет неладное. Он мужик злопамятный. Да все равно. Снявши голову, по волосам не плачут».

Услышав покашливание, обернулась, увидела пришедшего Луку:

– Куда торопишься?

– Хозяйку ищу.

– В контору пошла. Погоди!

– Стою.

– Пошто губишь Софью?

– Чем?

– Тем, что не удерживаешь от ссоры с Дымкиным.

– Пробовал.

– Не слушает?

– Во всем, говорит, по-разумному буду следовать вашим советам. Как расправляться с ворами – сама решу. Дымкин, говорит, бабушку мою, Олимпиаду Модестовну, посмел словом обидеть. Я бы, говорит, вороватость ему простила, но оскорбление бабушки никогда не прощу. Все, чем разжился возле сучковского капитала, все заставлю вернуть. Вот какая она, дочка Сучкова. Кроме того, у нее в руке против Дымкина Осипа козырная карта зажата, и, как полагаю, крупная.

3

Деревья в Златоусте стояли белыми в игольчатой мишуре инея. Сквозь дымку морозного марева солнечный свет на пушистых ветках высекал то золотые, то синие блестки.

Владимир Воронов подъехал к воротам дома Вечерек на караковом иноходце, запряженном в легкие санки. Оставив лошадь на попечении сторожа, он, сокращая путь к дому, пошел парком, не по аллее, а по тропе, протоптанной в еловой чаще. Высокие лесины, с почти черной хвоей, нижними ветвями зарывались в сугробы, а верхние, слегка раскачиваясь под ветром, как рукава боярских шуб, провисали под тяжестью лежавшей на них снежной опушки.

Со стороны дома в морозном воздухе слышался смех и радостные крики ребенка. Воронов узнал голос маленького Павлика. Выйдя к беседке, Воронов увидел около ледяной горки Надежду Степановну Вечерек, няню и мальчика. Павлик, заметив пришедшего, закричал:

– Мама, дядя Володя, дядя Володя! – Мальчик бежал, утопая в снегу, добежав, схватил Воронова за руку, закричал: – Покатай меня, покатай!

Не желая огорчать ребенка, Воронов взял его на руки, поднялся по ледяным ступенькам на горку. Не спуская мальчика с рук, встал на лубок. Надежда Степановна успела только крикнуть:

– Осторожней!

Благополучно скатившись с горки, Воронов понес мальчика к матери.

– Видели, как мы умеем? Похвалите скорей.

– Молодцы! Но у меня сердце замерло.

– Боялись, что упаду? Никогда. Навык с детских лет. Так отец приучал меня к смелости. Здравствуйте! Теперь, Павлуша, научись сам стоя с катушки скатываться. Главное – не бойся!

– Хорошо, хорошо! – крикнул довольный Павлик и побежал к горке. – Няня, пойдем со мной! Сейчас научу тебя по-дядькиному.

– Как прикажите понимать, дорогой? Бываете в городе и все мимо наших ворот?

– Замотался, Надежда Степановна. Винюсь. Повинную голову меч не сечет.

– Мы все просто не знали, что думать. Пойдемте в дом! Няня! Покатайтесь немножко и домой. Холодно. Надеюсь, вы к нам на весь вечер? Ольга будет довольна.

– Она вернулась? Даже не верится, что застал ее дома.

– Вчера вернулась. Гостила несколько дней у Анны Кустовой. Привезла этюды, а главное – портрет Волчицы. Видимо, Ольга, когда писала ее, была в ударе. Считаю, что портрет удался.

– Мне его покажут?

– Попросим. Знаете нашу Ольгу? Бездна непонятных настроений. Надейтесь на лучшее.

Раздеваясь в прихожей, Воронов и хозяйка услышали голос Ольги Койранской:

– Что так скоро вернулись, Наденька? Замерзла? Я предупреждала.

Надежда Степановна вместо ответа на вопрос сестры, сказала:

– У нас гость, Олюшка.

– Кто?

– Посмотри!

Ольга Койранская, войдя в прихожую довольная, сказала:

– Здравствуйте! Давненько не виделась! Вы мне нужны.

Ольга очень похожа на сестру. У них даже одинаковые прически, но в глазах у Ольги нет сестринской доброты.

– Сейчас угощу вас чаем с коньяком. Надя, конечно, уже доложила, что я была у Кустовой на заимке?

– Конечно, доложила. Знаю даже, что привезли этюды и портрет.

– Так и знала, что не удержится, похвалится, какая у нее трудолюбивая сестрица. Так вот, по вечерам мы с Анной пили чай с топленым молоком и коньяком. Чудо-напиток! Мне так понравился, что приучаю к этому горячительному напитку сестру и Костю. Впрочем, упрямый Костя Вечерек предпочитает коньяк без чая. Пошли в столовую. Буду поражать этюдами.

В столовой подрамники с этюдами стояли возле стен. Написаны на них уголки Тургояк-озера. Заснеженные скалы и сосны. Воронову они понравились.

– Почему молчите, Володя? Жду вашего мнения. Только сущую правду, по-вороновски, не делая скидок, что симпатизируете художнице.

– Больше всего впечатляют вот эти.

– Так и думала. Закаты ваша слабость. Считаю, что говорите искренне?

– Конечно.

– В таком случае, покажу портрет.

Койранская стянула простыню со стоявшего в углу мольберта. Воронов увидел портрет Анны Кустовой. Она стоит, прижавшись головой к шее вороной лошади. Портрет написан крупными сочными мазками.

– Удивительна.

– Что?

– Композиция портрета. Здорово! Такой видел Анну Петровну много раз.

– Сознаюсь, писала Анюту с увлечением. У нее поразительно контрастный характер. И все его контрасты выявляют глаза. Обязательно опять поеду к ней. Если бы вы видели у нее старуху Семеновну!

– Бабушку Хмурую?

– Знаете ее?

– Знаю.

– Согласны со мной, что у нее незабываемое лицо? Меня оно буквально заворожило. Какая умудренность в старческих глазах. Сознание, что жизнь прожила с достоинством. Она – облик уходящей России, а может быть, даже самой Руси. Я довольна, что вам понравились мои работы.

– Олюша, почему на «вы» говоришь с Владимиром Власовичем?

– Заметила и сразу придралась! Просто еще не привыкла говорить ему «ты».

– Обязана! Разве не сама предложила выпить на брудершафт?

– Постараюсь. Слушай! Спасибо, Володя, за твое мнение о моей пачкотне! – Койрановская, взглянув на Воронова, задержала на его лице свой взгляд:

– Погоди! Ты чем-то взволнован?

– Озабочен!

– Чем? Рассказывай!

– Поэтому и приехал.

– Да ты действительно озабочен. Наденька, посмотри на него повнимательней. У него неприятности.

В столовую вошла горничная, спросив:

– Позволите готовить чай?

– Конечно, Валя. Пойдемте, господа, в мою гостиную!

– Рассказывай, Владимир, что случилось?

– Сейчас.

Койранская встревожено смотрела на Воронова.

– Вы знаете, что моя сестра в ссылке?

– С ней что-нибудь случилось?

– Она бежала, Надежда Степановна.

Сестры, пораженные, молчали. Надежда Степановна, прислонившись к изразцовой печке, спросила, как будто сомневаясь, что услышала о побеге:

– Бежала? Из енисейской глуши зимой? Непостижимо!

– Но это так.

– Как узнали о побеге? Известила жандармерия? Наверное, у вас был Тиунов?

– Он пока не был.

– Конечно, где она сейчас? Ничего не знаете?

– Она здесь.

– У вас в Кусе?

– Нет…

– Так у кого же она? Впрочем, о чем спрашиваю? Простите за неуместный вопрос!

– Охотно отвечу вам. Она у Вадима Николаевича. Когда появилась у меня в Кусе, решил увезти ее в Сатку. Выехали в буран. Я решился на риск и привез ее к Новосильцеву.

– Как умно поступили!

– У меня не было другого выхода.

– Что же дальше?

– Сейчас Ксения больна. Сильная простуда.

– Еще бы!

– Доктор Пургин надеется, что это все же не воспаление легких. Ей уже лучше. Пока она в доме Новосильцева, я за нее спокоен. Меня тревожит, что с мамой. В Кушве, конечно, уже известно о побеге Ксении. Необходимо маму успокоить. Сам поехать туда не могу. Вызовет подозрение у полицейских властей. Кроме того, уверен, что полиция обязательно возьмет от меня подписку о невыезде.

– Давайте поеду я, – сказала спокойно Койранская.

– Неужели?

– Поеду. Что должна сказать вашей матушке? Может быть, лучше напишете письмо?

– Ксения мечтает увидеться с матерью перед отъездом за границу. Приехав в Кушву, вы попросите маму послать телеграмму доктору Пургину с запросом, может ли она приехать в Златоуст на консультацию. С доктором уже договорено. На телеграмму он ответит согласием.

– Поеду, конечно!

– Спасибо, Ольга! Я не сомневался, что найду в этом доме понимание и помощь.

– Владимир Власович!

– Слушаю, Надежда Степановна.

– Куда собирается ваша сестра?

– Чтобы решить вопрос, ей необходимо добраться до Финляндии.

– Как все невероятно!

– Когда нужно ехать?

– Зависит от тебя. Чем раньше, тем лучше.

– Тогда завтра. Но и мы хотим повидать твою сестру. Думаю, что для этого необходимо согласие Новосильцева.

– Он скоро будет у вас. Доктор тоже с ним приедет. Простите, что вовлекаю вас в разговор.

– Не говорите глупостей! Вы наш друг.

– Прошу прощения, барыня, – сказала появившаяся в дверях няня. – Мы накатались. Барин домой вернулся.

– Хорошо, няня. Скажите барину, что мы здесь.

– И я тоже с вами, – сказал пришедший Константин Эдуардович Вечерек. Поцеловав жену, он поздоровался с Вороновым. – Рад видеть вас! Забывать стали. Павлушка в восторге от того, что стоя скатились с ним с катушки. Ты, Надин, видела?

– Видела.

– И, конечно, обмерла? В столовой нас ждет самовар.

Хозяин вернулся домой из управления округом. На нем просторный пиджак поверх черной суконной косоворотки. Высокий. Тучный. В очках с дымчатыми стеклами. Говорит тихо. Скупится на жесты и чаще всего держит руки за спиной.

– Хорошо, что рано освободился.

– Так вышло. У меня сегодня неожиданно был ротмистр Тиунов. Удивлены? Я сам удивился, ожидая очередного сообщения о найденной у рабочих крамольной литературе. Но представьте, Тиунов явился ко мне сообщить, что из Челябинска приехало его начальство.

– И оно хочет тебя видеть?

– Нет, Надин! Ротмистр взволнован возложенной на него важной миссией.

– Ну не тяни же, Костя!

– Хорошо. Скажу проще и яснее. Из Сибири бежала группа политических ссыльных. Отдан приказ искать их по всему Уралу.

– Среди бежавших есть уральцы?

– Есть. Владимир Власович должен сообщить вам…

Но Надежда Степановна перебила мужа:

– Мы уже знаем, Костя, что бежала сестра Владимира Власовича.

– Слава богу, что знаете. Я даже похолодел, когда няня сказала, что он у нас в гостях.

– Обо мне Тиунов говорил с вами? – спросил Воронов.

– Вскользь упомянул, что за вашим домом будет установлено наблюдение. Он не допускает мысль, что бежавшая может появиться в Кусе. У вашей сестры совершенно фантастическая смелость. Впрочем, русская женщина на все способна.

– Ты только представь себе, Костя, хрупкая девушка бежит из Сибири, окоченевшая от морозов.

– Для меня, господа, это просто невероятность. А почему вы так загадочно переглядываетесь? – спросил Вечерек.

– Решаем, сказать тебе или нет, – ответила Койранская.

– Что-нибудь еще более невероятное?

– Угадал.

– Говорите!

– Можно, Володя?

– Да.

– Непостижимая беглянка в Златоусте.

От удивления, Вечерек снял очки. Щуря глаза, ничего не сказал, только развел руками.

– Вот вы где? – смеясь, шепотом произнес неожиданно пришедший Новосильцев. – Хотелось поразить вас внезапностью, посему просил о себе не докладывать. Только попробуйте сказать, что явился не ко времени. – Поздоровавшись со всеми, Новосильцев спросил: – Какие новости?

– Новости такие, – ответила Койранская. – Мы к вам собираемся, Вадим Николаевич.

– Прекрасные новости. Угадали мои мысли, с коими переступил ваш порог. По выражению ваших лиц догадываюсь, что всем обо всем известно. Вас, Владимир Власович, сегодня к себе не приглашаю. Скоротайте лучше ночь в Златоусте. Понимаете?

– Вполне.

– Через денек-другой милости прошу! Сестра шлет привет. У нее почти стих кашель. Итак, господа хорошие, ужинать будем у меня. Но у вас подождем доктора, а пока…

– Будем пить чай с молоком и с коньячком.

– Непонятно как-то сказали, Ольга Степановна, – сказал Новосильцев.

– Этот рецепт Кустовой.

– Такого напитка, признаюсь, еще не пробовал. Охаивать не буду. Может быть, и неплохо на вкус. Тургоякская женщина с инициативой. Буду рад выпить рюмку коньяку, но без примеси молока и чая.

– Охотно присоединяюсь к вам, – добавил Вечерек.

* * *

Над Златоустом на приветливом холодном небе с яркими звездами, над лесистой вершиной Косотура, висел, как серьга, молодой месяц.

Серая в яблоках тройка неслась в снежной пыли по сугробным городским улицам, а вбежав в ворота усадьбы Новосильцева, остановилась у парадного. Хозяина в доме ждали. Как только он и сестры Койранские подошли к двери, ее створы распахнул Закир.

В доме звучала музыка.

– Кто играет? – спросил Новосильцев слугу.

Закир бодро ответил:

– Кто? Гостья. Хорошо. Совсем, как ты сам, барин. Скажу ей, что приехал.

– Не надо.

Все трое пошли через комнаты, слушая григовский танец Анитры. Дверь в гостиную открыта. В комнате темно. В камине огонь. Свет пламени обвел в темноте контур игравшей на рояле Ксении Вороновой. Лежавшая возле нее овчарка, приподняв голову, навострила уши и заворчала. Ксения заговорила:

– Кто тебя сердит, Старатель? Никого ж нет. Одни с тобой.

Новосильцев громко сказал:

– Он нас чувствует.

– Вадим Николаевич, вернулись!

Перестав играть, Ксения встала и пошла к двери, но, увидев около Новосильцева женщин, остановилась.

– Привез гостей, Ксения Власовна. – Новосильцев зажег свечи в канделябре. – Знакомьтесь… Ксения Воронова, сестры Койранские, Ольга Степановна – холостая художница. Вчера о них говорил вам.

– Я в халате. Не предупредили.

– Не мог. Не был уверен, что смогу их привести.

Ксения Воронова стояла возле рояля в ватном халате с хозяйского плеча. Его рукава ей длинны. Она завернула их, на синем бархате появились белые шелковые обшлага. Темные волосы Ксении заплетены в косу. Хорошо виден прямой тонкий пробор. Ее шея повязана платком.

– Имейте в виду, что приедет еще сам Вечерек и доктор. Вам будет веселей.

– Мне у вас не скучно. Вот я вам наверняка надоела. Оставляете меня одну-одинешеньку. Проснулась в сумерки. В доме тишина. Сказали, что вы уехали, и мне разом стало не по себе.

– Боялись?

– Нет. Бояться временно перестала. Просто привыкла, что вы около меня. Боюсь одиночества. Оно пугало меня весь путь до Урала. Пришла в гостиную. Закир затопил камин, а я села к роялю.

– Почему скрывали от меня, что играете?

– Два года не прикасалась к клавишам.

– Ваше призвание в жизни – музыка, а вы бегаете по глухим дорогам Сибири!

– Больше не буду! Уральские дороги родные. Как хорошо, что вы пришли!

– Нам хотелось увидеть вас. Мы дружим с вашим братом, – сказала Надежда Степановна.

– Так приятно говорить с людьми, не бояться их, не стараться прочесть по выражению глаз их скрытые мысли. Но скоро опять буду бояться людей, придумывать для них наспех биографию.

– Завтра еду в Кушву к вашей матушке, – сказала Ольга Койранская.

Ксения метнулась к ней, обняла, прижалась головой к груди:

– Уговорите маму приехать ко мне! Знаю, ей будет это трудно. Отцу скажите…

– Говорите! Точно передам слово в слово.

– Скажите ему, что видели меня. Что люблю их одинаково сильно. Но прошу, уговорите маму приехать ко мне!

– Она приедет, – твердо сказала Койранская.

– Вы уверены?

– Конечно, приедет!

– Увидев маму, вы почувствуете, какая у нее ласковая душа. Она любила меня. И пережила из-за меня столько страданий.

– Успокойтесь, – сказала Надежда Степановна. – Разве не знаете, что никакие страдания, причиненные детьми, не способны уменьшить материнскую любовь.

– Откуда вы такие?

– Какие?

– Добрые, ласковые. Теперь понимаю, почему брат обожает вас.

– Он тоже хороший. – Ольга Койранская, сказав, пошла к камину. Положила на каленые угли поленья. – Я с Владимиром на «ты».

– Счастливый Володя! Около него чудесные люди.

– Мы восхищены вами! Вашим мужеством. Как решились?

– С отчаяния. Уверила себя, что если останусь в той глуши, то до скончания ссылки сойду с ума.

– Бежали в одиночестве?

– Сначала группой, вшестером. Но после того, как двое товарищей отказались от побега, было решено продолжать побег поодиночке на свой риск. С самого начала группового побега, перед лицом опасностей мы вдруг стали чужими. Среди нас появились недоверие и подозрительность. Прежние политические расхождения переродились в открытую враждебность. Столыпинский метод принес охранке успех. Расселение ссыльных по медвежьим углам с различными политическими взглядами быстро создает среди них разобщенность, которая приводит к полной отчужденности. Всякий начинает жить в своей скорлупе. Вынужденная самоизоляция особенно опасна для молодых, пришедших в революционную борьбу по вдохновению пятого года. Впрочем, зачем рассказываю об этом? Извините! Как ваши малютки, Надежда Степановна?