Текст книги "Беглый огонь"

Петрович в сердцах махнул рукой, встал, накинул пальтецо и пошел вон из дома, добавить, чтобы от-решиться в пьяном забытьи и от тяжких дум, и от душевных терзаний. Бог ему судья, да и – вольному воля.

Глава 50

Я устроился на верхней лежанке деревянных нар и глазел в потолок. Пытаясь осмыслить нынешнее и прошедшее. Время от времени это необходимо. Чтобы определиться в этом мире. Чтобы начать действовать. Чтобы выжить.

И газеты, и телепрограммы пестрят той самой кровавой маетой. Нагромождение бессмысленных убийств, бесконечные голодовки и протесты… Американская «Бос-тон глоб» рассуждает на полном серьезе о покупке у России Сибири за пару триллионов долларов. Автор статьи заявляет притом, что США приобретут территорию большую, чем сами Штаты, с пятнадцатью миллионами населения и… Наив полный этот писака: самое грустное в том, что, начни такой проект осуществляться, население этой самой территории возрастет раз в десять за счет миграции всех отчаявшихся бедолаг из России и сопредельных стран.

Ну а если отбросить шуточки и хохмочки, что мы имеем?

Войну.

Сейчас в этом никто и не сомневается. Только одни считают, что мы ее уже проиграли, другие… Я отношусь к другим.

Третья мировая война, экономическая, направлена на разрушение и покорение России. Она стелется над нашими просторами стылым чумным покрывалом десять лет. Вернее, она велась всегда, в последние сто лет особенно активно, взрываясь время от времени реальными войнами. Первое массированное ограбление России было проведено большевиками; вывезенные из страны ценности на сотни миллиардов золотых рублей после всех мытарств, свойственных ворованным деньгам, осели в банках США и стали источником грандиозного подъема экономики этой страны. А Россия на протяжении более чем трех десятков лет после октябрьского переворота находилась в состоянии войны и послевоенной разрухи, но путем невероятного напряже-ния сил сумела не только восстановиться, но и создать мощнейшую индустрию, индустрию не просто конкурентоспособную, но по приоритетным направлениям превосходящую и американские, и японские технологии. Противостояние снова сделалось непримиримо жестким. Стало понятно, что ни военной силой, ни технологическим превосходством Россию не победить. Началась финансово-экономическая агрессия, подкрепленная шагами на полях политики.

Первый этап был определен: разрушение и расчленение СССР. Играя на алчности и личных амбициях руководителей республик, наши противники сумели не только добиться превосходного результата, но и окружить Россию кольцом недружественных к ней соседей. Впрочем, слаще от этого не стало никому: разрушение сложившихся хозяйственных связей привело народы республик в столь же плачевное положение, что и народы России.

Но настоящей миной под экономику страны стала «шокотерапия», прозванная реформами. Основная ее идея состояла вроде бы в простом постулате: спрос рождает предложение, а потому – рынок нас рассудит. Рентабельные производства поднимутся, ненужные – тихо отомрут, а потому будем кататься как сыры в плас-тах масла.

Идея «рыночной экономики» была заведомо провокационной, ложной, и люди, что стали проводить в жизнь «реформы», действовали сознательно: на разрушение экономики страны. Все просто: никакой «рыночной экономики», как и капитализма, в мире не существует; мировой экономический кризис двадцать девятого года похоронил капитализм, заставив все крупнейшие индустриальные державы перейти к государственному регулированию экономики. В нашей науке эта система получила название государственно-монополистического капитализма. При сохранении личностных стимулов к труду госу-дарство взяло на себя функции направления финансовых потоков и, следовательно, материальных, людских, интеллектуальных ресурсов в приоритетные отрасли хозяйства. У нас при социализме это тоже было, но не было личностно-материального стимулирования труда и предприимчивости; систему нужно было лишь подкорректировать без форсирования; вместо этого страна была ввергнута в «рынок». Результаты не замедлили сказаться.

Собственно, стихийное рыночное регулирование экономики возможно при мелкотоварном, ремесленном, кустарном производстве; в крупной индустриальной державе, какой была Россия, «шоковая терапия» произвела эффект скоротечной тропической лихорадки в ослабленном организме. И, на фоне массированной антигосударственной пропаганды, привела к обвальному спаду промышленного и сельскохозяйственного производства; как следствие – к обнищанию населения.

Генералы индустрии не сразу и не вполне оценили масштабность ведущихся против них боевых действий; по крайней мере, за три предшествовавших десятилетия они привыкли, что вопросы ВПК, армии, обороноспособности страны были приоритетными для государст-венной власти. Как не сразу оценили они и серьезность потери, когда авторитарная, по сути, власть перешла к так называемым демократам.

Первая попытка вернуть ее была предпринята на съезде Советов при отставке Гайдара и назначении нового премьера. Но невзирая на то, что ставленник ВПК получил куда больший рейтинг, кресло Председателя Совмина досталось «сырьевику»: предстояло делить самую прибыльную на тот час сферу экономики, топливно-энергетический комплекс, и президент принял реше-ние, казавшееся логичным. Тогда же промышленникам представлялось, что большая часть валютной выручки от продажи энергоресурсов пойдет на модернизацию промышленности. Эти надежды оказались тщетными: все доходы естественных монополистов распределялись в весьма узком и привилегированном кругу акционеров, и хотя государство сохранило за собой абсолютный контрольный пакет акций в большинстве китов ТЭКа, в бюджет от доходов на этот пакет денег не поступало.

В девяносто третьем и девяносто четвертом были предприняты две попытки перехватить «бремя власти», причем первая, названная «черным октябрем», была обречена по определению, а ко второй – выборам в Госдуму – промышленники не сумели путно подготовиться. Да и законодательная трибуна была и остает-ся лишь ширмой власти, но не самой властью. Ибо в том же году, что называется, «на волне», была принята Конституция, сделавшая Россию президентской республикой в самом авторитарном варианте.

В девяносто пятом промышленники также не сумели выступить едино на парламентских выборах, ну а президентские были проведены командой президента грамотно и безупречно. Наградой стала реальная власть, которая при больном государе перешла целиком к «команде молодых», сосредоточенных прежде всего в президентской администрации. Шаг, которого ждали все – курса на приоритет отечественной промышленности и сельского хозяйства, – так и не был сделан.

Промышленное производство на тысячах крупных предприятий страны сократилось более чем вполо-вину; притом не произошло сокращения работающих: власть, опасаясь социального взрыва, продолжала содержать людей впроголодь, время от времени подкидывая крохи от заемных миллиардов и делая все, чтобы разрушить не только промышленность, но и сельское хозяйство, получая так называемую помощь – продовольственные кредиты.

Тогда же правительством был запущен и раскручен маховик государственного внутреннего краткосрочного займа – ГКО, который сделал Россию объектом особого интереса со стороны иностранных финансовых спекулянтов. Доходность по ГКО доходила до ста тридцати процентов; Россия стала для финансовых стервятников беззащитным экономическим организмом и сделалась похожей на ребенка в фашистском концлагере, у которого забирают кровь для поправления здоровья захватчиков-победителей.

Богатейшая страна мира, с территорией в одну седьмую суши, в которой проживает пять процентов населения планеты и сосредоточено притом пятьдесят процентов запасов мировых природных ресурсов, медленно умирает. Убыль коренного населения России – миллион в год! – естественной может назвать только статистик. На этом фоне страну захлестнула коррупция и преступность, а подавляющим настроением в обществе стала апатия и безнадежность.

Оппозиция набирала популярность; партия власти стала готовить преемником президенту премьера. Но что-то не сложилось: чутье на власть и стремление к ее сохранению было у президента всегда, болезнь могла ее лишь притупить, но не уничтожить. Гарант делает неожиданный для многих ход: указом смещает премьера и ставит никому не известного, но полностью зависимого от воли сюзерена человека; президент понял одно: в случае успеха последнего у него сохраняется шанс – единственный шанс! – сохранить за собою трон в двухтысячном году.

Какими соображениями руководствовался «киндер-сюрприз» – неведомо, и вряд ли станет известно достоверно когда-либо: возможно, здесь была игра могущественного олигарха, близкого к семье президента, самого экс-премьера или, судя по результату, министра иностранных дел, стратега тихого, но авторитетного и стремительного в действиях. Группа «Интеррос» выступила в поддержку последнего; возможно, что и сам могущественный головной банк этой группы был создан в свое время теневой командой государственников с дальним прицелом.

Как бы там ни было, именно решением молодого премьера пирамида ГКО была обрушена и рубль девальвирован. После непродолжительной, но жестокой подковерной схватки место престолоблюстителя и лорда-протектора досталось министру иностранных дел. Приход к власти нового правительства был хорошо подготовлен и ходом политического процесса в Рос-сии. При определенной слабости, явной ангажированности и неавторитетности в бюрократических кругах группы «кремлевских вьюношей» реальная власть на местах досталась губернаторам. Благосостояние их самих, равно как и вверенных их попечению регионов, напрямую зависит от работающих заводов и развивающегося сельского хозяйства: нефтяные скважины и газовые месторождения есть не у всех, зато предприятий высокотехничной оборонки – хоть с кашей ешь!

Тем самым в России произошел тихий государственный переворот; в стране установилось двоевластие; команде кремлевской администрации пришлось поделиться полномочиями: там, где невозможен брак по любви, возможен брак по расчету.

Промышленники получили возможность влиять на непосредственные решения, впервые с девяносто первого года; государственники же вернули себе лишь малую толику, крупицу былой власти; вся борьба еще впереди, и проходить она будет как при ожесточенном сопротивлении мировых финансовых организаций, у которых пытаются выдернуть из-под клюва лакомую кормушку, так и при нагнетании всеми средствами массовой информации чувства неуверенности и безнадеги, чтобы провести на высшие посты людей, способных держать в узде население и способствовать дальнейшему превращению России из страны в территорию. Вся борьба еще впереди, и кто сумеет одержать победу – Бог знает. Напряжение этой борьбы обусловлено тем, что итогом ее станет либо существование России, либо – прекращение ее тысячелетней истории. Третьего не дано.

Глава 51

Выпавший снег укрыл иззябшую, охлябшую землю ровным белым покрывалом. Упал мороз. И деревенька сразу стала уютной, как на рождественской открытке: избы, под толстыми шапками снега, с тоненькими дымками над крышами, замерли в звенящей тишине; изморозь укутала ветви деревьев блестящим серпантином, и они, казалось, вызванивают в неверных лучах низкого солнца, в прозрачном и чистом, как ключевая вода, воздухе едва слышимую мелодию, полную нежности и света.

Я выскочил на улицу, умылся и растерся снегом, наскоро похлебал горячую кашу с куском свежевыпеченного хлеба, накинул камуфлированный бушлат – все работники Трофимовны щеголяли в них, выменянных на продовольствие у какого-то начхоза ближней воинской части: и модно, и не задувает. Да и время сейчас такое, камуфляжное: любой стремится замаскироваться под крутого дробоскула, хотя бы для самоутверждения. Мода диктуется, как во времена средневековья, суровой военной необходимостью: западные рыцари щеголяли волосами до плеч, которые удобно убирались под массивный ведрообразный шлем; наши – стриглись скобочкой, под круглый шлем с шишаком. А уж в живых оставался тот, кому больше везло при прочих равных. Такие дела.

Я запрыгнул в крытый кузов шестьдесят шестого «газона», развозящего по работам. Машина затряслась на замерзших колдобинах, я посмаливал «примку» и видел себя порой словно со стороны: теперешняя моя жизнь казалась мне не менее призрачной, чем та, что я вел совсем недавно.

До обеда, бодро распевая арию Аиды из оперы Верди, я шпателем счищал побелку со стен крохотной церквушки, построенной в начале прошлого века. Церковь собралась отремонтировать на общественные деньги сама Трофимовна, а на пересуды злопыхателей, что-де деньги есть на что тратить, отвечала неизменно: «Не к рублю достаток спешит, а к Богу».

Работа спорилась, а я – думал. Благо было о чем. И мысли мои, к сожалению, были далеки от благо-чинных.

За истекшие месяцы к разгадке убийства Димы Круза я не приблизился ни на шаг. И если раньше катящиеся, как крупные бульники с горы, события не давали мне времени подумать и осмотреться, то теперь – просто не было пищи для размышлений. С регулярностью часового маятника я захаживал в промерзшую деревенскую библиотеку, а вернее, избу-читальню, и просматривал тщательно все поступающие газеты: Марья Трофимовна, видимо боясь проглядеть во вверенных ей поместьях Ломоносова, выписывала центральные газеты за счет правления и обязала библиотекарш, кроме отопления раз в неделю помещений, еще и подшивать прессу и содержать в порядке красные уголки.

Что на Москве? Воруют. Ну а помимо этого… Дедушка-гарант, как у него принято, под капельницей работает с документами, сраженный очередной простудой. Близкая к кремлевскому семейству молодежь спешно сколачивает блочок, «тяжеловесы» – выжидают, вольный стрелок-предприниматель Абрамыч мотается по ве-сям СНГ в неприметной должности исполнительного секретаря… Хе-хе, когда-то и должность секретаря генерального была мельче мелкого, но Иосиф свет Виссарионович наглядно доказал, что не место красит человека, а человек – место, так что пришлось даже название должности выписывать полстолетия с заглавной буквы! Что еще? Премьер-канцлер, невзирая на недовольство «доброжелателей» из МВФ и комментарии ехидного ТВ, реализует давно продуманную и четкую программу.

Ну и – постреливают, конечно, не без этого. И предпринимателей, и политиков, и Бог весть кого еще. Как выражался ведущий популярной передачки про умных и разных: «Вот такая идет игра!» Я же не узнаю, поче-му убили Диму, пока не сумею понять, что и зачем ему нужно было в Покровске. Зачем ему был нужен я. И вообще, что есть там ценного или даже сверхценного, ежели грохнули не только вице-президента не самого последнего банка, но провели красивую комбинацию по моей нейтрализации: с той убитой девчонкой в моей квартире. Проще всего, конечно, спросить у губернатора: дескать, дорогой товарищ, из-за чего весь сыр-бор с поножовщиной разгорелся, а? Какие люди и чем интересовались на вверенной вам территории?

Даже если бы я смог добиться аудиенции у высокого всегубернски избранного, представляю, что бы он ответил. Правда, я бы туда не пошел, но все равно: к чему мне лишние хлопоты? Особенно если они пустые?

А потому оставалось надеяться на «четвертую власть» и прочие «брехунки», типа телеящика или радиоточки. Расчет мой был примитивен, но точен: если в Покровске действительно есть нечто оч-ч-чень ценное, стоящее громадных денег, это «нечто», во-первых, нельзя сбыть ни в пункте приема цветного лома, ни на «толчке», а во-вторых, у нас на покупку чего-либо очень ценного за смешные российские рубли всегда есть, как минимум, два претендента. И «джентльменские соглашения» между ними неуместны. Вряд ли китов расейского бизнеса остановит отсутствие трупа такой персоны, как я: бизнес не терпит отлагательств; а это значит, что процесс идет, еще как идет! И как только одна из сторон выйдет на сделку реально, а то и проведет ее, другая, проигравшая, не удержится от соблазна хотя бы тяпнуть более удачливого конкурента за пятку газетной статейкой или разоблачительным опусом в оплаченной телепередачке. Вот тогда мне и предстоит сдвинуться с места, и ни днем раньше.

Нет, возможно, над предметом купли-продажи и витает завеса совершенной секретности, но на это есть даже готовая газетка под одноименным названием, которая и сливает хорошие, профессионально приготовленные какашки на головы заворовавшихся правительственных функционеров. А дальше уже дело техники: генпрокуратура заведет ли дельце, ФСБ ли кинется отстаивать национальные интересы согласно вновь открывшимся обстоятельствам или сам Дедушка разразится указом… Или, напротив, останется безмолвен и безучастен, аки сфинкс в пустыне. Как говорят американцы, «it depends». Зависит от обстоятельств. Ну а мне остается ждать. Читайте прессу, господа. Ищите, и обрящете!

Собственно, и Петровича я намедни выслушивал не из обыденного детского любопытства. То, что в каком-то из покровских «почтовых ящиков» припрятано до поры неучтенное ноу-хау, вполне может соответствовать действительности. Но оборонные ноу-хау игрушки специфические: это не готовая к употреблению крылатая ракета, зенитно-ракетный комплекс или даже яд-реная бомба, то есть не продукт, который можно употребить до указанной даты. Разработка, особенно ежели она еще не в «металле», нужна очень узкому кругу ограниченных лиц, причем в трех-четырех странах мира, включая Россию: только в них могут найтись материальные, интеллектуальные или иные ресурсы, чтобы довести подобную разработку до ума, превратить в работающий агрегат, который можно сбывать вольнолюбивым арабам, горячим африканским парням или перманентно голодным латиносам за хорошие денюжки. Таким товаром не заинтересуются ни оружейные спе-кулянты, ни богатые, но безграмотные террористы; круг поиска сужается. Так что, почитывая прессу, я иду верной дорогой.

Рабочий день мой закончился ближе к десяти. Как писали в школьных сочинениях, «усталые, но довольные они возвращались из похода». Машину, что приезжала часов в шесть, я отослал: хотелось закончить сегодня работу пыльную и нетворческую.

Вышел из храма, замкнул двери на немудреный висячий замок, несколько раз глубоко вдохнул чистый морозный воздух. «Рождественская открытка» там, внизу, была еще прекраснее, чем утром: из печных труб вились почти вертикально вверх дымки, сами избы, укутанные чистым блестящим снегом, в лунном свете выглядели как елочные украшения, и казалось, такой покой и чистота царят по всей земле, везде живут добрые люди среди уюта, добросердечия и любви.

Мощные фары полоснули небо; через минуту послышался звук мощного дизеля, а еще через пять вылизанный джип въехал на взгорок и замер. Дверцы распах-нулись, площадку перед храмом залило ритмическое содрогание ударных, несущееся из мощных динамиков импортной стереосистемы: музыкой эту какофонию звуков я бы не назвал. Салон осветился, в нем оказалось трое парней и столько же девиц; девицы заахали от хлынувшего в салон морозного воздуха – из одежды на них оставались только сапожки.

Повизгивая, они запахнулись в шубы и задергались в ритме музона. Из салона вывалился пузоватый здоровяк, тупо уставился на меня, мигая маленькими, в белесых ресницах свинячьими глазками и пытаясь связать воедино тот разрозненный хлам, что туманом плавал у него в голове.

– О, земеля! Сторожишь тут?

Я только пожал плечами.

– Держи! – Он сунул мне новенькую хрустящую сотку. – Большой театр с гомиком на крыше. – Он хохотнул. – Но мы-то не гомики, хотим, чтобы все по уму…

Парень замолк, снова глядя на меня бессмысленно и вязко: ну да, мысль пришла и ушла не попрощавшись. Алкоголем от него не разило, значит, ребятки развлекались по-другому: «кокаина серебряный иней…» А то и «загниловали», помешав несовместимые наркотики, так сказать, по мере поступления.

– Ты чего замер, Кабан! Отмыкай сарай! – поторопили его из салона.

– Во, земеля! – вспомнил мордоворот. – Открывай нам эту халабуду. Девки романтики захотели, венчаться будут, мля! У нас и христосик с собой, во! – Он развернул ненашенский журнал с бородато-волосатым уродом на обложке, в коже и клепках, разинувшим хлебальник так, словно желал заглотить пенисоподобный микрофон.

Кабан перехватил мой взгляд.

– Да пидор, конечно, – кивнул он на певца, – но соски от него тащатся! По нашей сельской местности и такой сойдет. Ну чё стал, отмыкай замок, тело праздника просит!

Двое парней выпрыгнули из машины: один – тощий, длинный, волосатый и редкобородый; да и не парень вовсе, мужик лет тридцати пяти; взгляд темных глаз – тонущий, стылый. Другой – этакий баловень-херувимчик, амур, голубоглазый светловолосый красавчик, губки бантиком; вот только уголки рта опущены брюзгливо, а едва заметная складочка потянулась уже от крыльев носа вниз, делая лицо порочным и злым. Словно отроческий скульптурный портрет императора Калигулы, которому во владение вместо великой империи досталась варварская дыра…

Они встали по бокам от меня, глядя один – злобно, другой – лениво-безучастно, и я никак не мог решить, который из них для меня опаснее. Но в том, что оба куда волчистее недалекого опузевшего качка, я не сомневался.

– Не борзей, привратник, открывай свои ворота и хиляй по-тихому, пока мы добрые, – с ласковой улыбкой на лице произнес долговязый бородач. – А то как бы наши барышни «моськи» не застудили.

Я только пожал плечами:

– Езжали бы вы от греха… – Добавил, надеясь-таки завершить дело миром: – Храм поганить – не по понятиям это… И не по закону.

Кабан быстро глянул на блеклого «херувима», губы того исказила гримаска…

– Ну ё… – выдохнул качок и метнул мне в голову крепкий полупудовый кулак. От удара я ушел нырком и на выходе ответил двоечкой снизу, словно перебросил с руки на руку, достав и печень, и селезенку.

И тут – загрохотали выстрелы. Белобрысый васильковоглазый амур палил веером, навскидку, пистолет в его руке плясал и дергался как бешеный. Первые две пули достались оседавшему от ударов Кабану. Я метнулся с кувырком в снег, успев заметить, как долговязый волосатик тоже шарахнулся в сторону, дабы не попасть под щедрый веер пуль, рассылаемых блондинчиком, выхватывая из-под куртки вороненый ствол.

Пистолет в руках «херувимчика» застыл с откинутой назад рамой, сам он стоял столбом, с идиотской улыбкой, и теперь уж точно походил на олигофрена-недоноска, сбежавшего прямо с процедур. Потешилось дите: Кабан лежал недвижно, и под ним расплывалась лужица крови: какая-то из пуль угодила в артерию, судя по всему, бедренную, кровь обильно прибывала, крася снег алым. Если не оказать помощь, парень отдаст концы минуты через три, если не раньше.

Этак я размышлял, приткнувшись за корневищем хлипкой елки, пока новый выстрел, теперь уже прицельный, не расстроил мои человеколюбивые планы по поводу оказания первой помощи; пуля чавкнула в дерево на полпальца выше уха, шевельнув жаром волосы. Я дернулся перекатом в сторону и вниз; вовремя: еще две пули воткнулись в то место, где мгновение назад была моя дурная голова.

Долговязый стрелял не в пример лучше своего светлоголового босса. И решил валить меня мертво. Выпуская пулю за пулей и не давая высунуть головы, приближался неспешными шажками. Я считал выстрелы; марку оружия я уже определил: «беретта», машинка для профи, и пользовался ею долговязый со всем умением.

Выстрелы на пару секунд смолкли: киллер несуетливо менял магазин. Я вскочил, перебежал к другому дереву и успел нырнуть лицом в снег, пока выстрелы не загрохотали снова. В то мгновение я все же успел разглядеть совсем не радостную картинку: белокурый «херувим» согнал с лица идиотский оскал, деловито выудил откуда-то из салона длинный дробовик и неспешно зашагал в мою сторону, поднимая оружие. Мне даже показалось, в мертвенном лунном свете я успел различить его глаза: пустые и мертвые, как оконце безжизненного, промерзшего до дна озерка.

Если с голыми руками против «беретты» я был беспомощен, как заяц на выгоне, то против дробовика – вообще мотылек перед танком. Правда, в том танке насмерть обколотый водила, но что мне за радость? Странно, но какая-то частица сознания успела даже оценить полный сюрреализм ситуации: невесть откуда приехали обколотые подонки и начали палить направо и налево просто так; меня они гонят, влекомые не местью, не злобой, а чем-то, мне совершенно непонятным. И все это – в тишине зимнего леса и в торжественном лунном сиянии… Стоп!

Если для меня эта картинка – натуральный сюр, то для ширнутых до полной невменяемости придурков она вообще представляется голой абстракцией, и я могу быть в их больном воображении и огнедышащим драконом, и оранжевой анакондой, и сиреневой ангор-ской кошкой! Особенно для белокурого амура. И ему нужно непременно меня завалить. Самолично. А это шанс. Мой единственный шанс.

Память услужливо подсунула картинку: автомобиль, труп, долговязый, у машины чуть сбоку – «херувимчик». Я прикинул свое месторасположение и ужом переполз правее. Пистолетные выстрелы грохотали реже, пули, визжа, уносились в лес и либо зарывались в снег, либо со звоном дробили замерзшую древесину, если попадали в голое дерево, или противно чавкали, угодив в хвойную елку. Дробовик молчал.

Пора. Кто не рискует, тот не выживает.

Одним прыжком я вскочил в полный рост, оценил позицию, за долю секунды передвинулся правее. Долговязый был от меня метрах в пяти; он ощерился, поднял двумя руками пистолет; я замер, чувствуя холодное касание небытия…

Грохот дробовика мне показался выстрелом малой полевой гаубицы. Тело долговязого бедного Йорика, оказавшегося на линии огня, дернулось от разрывавшей его картечи; я успел грянуться наземь, когда бородача настиг второй заряд и он, словно снесенный смерчем, ткнулся лицом в снег. Грохот выстрелов продолжался; картечь с визгом неслась над головой, срезая еловые лапы. Три, четыре, пять. Пусто.

Я вскочил и метеором ринулся на белобрысого. До него было метров пятнадцать. Мне вдруг показалось, что я сплю, настолько мучительно-медленным был рывок… И противника я видел будто на замедленной кинопленке: оскал на его лице, руки, тонкие, с хрупкими пальцами музыканта… А одна рука уже тянется из кар-мана, зажимая патрон… А я бегу, бегу… Нестерпимо медленно, преодолевая, кажется, не пространство, а время… Рука белобрысого укладывает патрон в гнездо, перезаряжает дробовик, и вот ствол уже движется в мою сторону, жерло его становится огромным, как жерло корабельного орудия, как жерло вулкана…

В прыжке я успел подбить оружие снизу, выстрел грянул в небо, а я с намета сбил белобрысого навзничь. Сам перевернулся через голову, вскочил; мой противник уже был на ногах, в руках его блеснуло жало выкидного ножа… Сталь успела прочертить полудугу, когда мой кулак врезался белобрысому в горло. Нож вылетел из ослабевшей руки, противник кулем стал оседать на землю, а я, разгоряченный схваткой, резко двинул локтем сверху вниз. Послышался противный хруст, белобрысый упал и замер. Стекленеющие глаза смотрели в ночное бездонное небо, но я не мог понять, жив он или уже по ту сторону Леты – взгляд его не изменился. Но никакой опасности он больше не представлял: хребет был переломан на пятом позвонке. Я присмотрелся к белобрысому внимательнее: ошибки нет. Душа его уже двинулась по скорбному пути, вниз. В бездну.