Текст книги "Беглый огонь"

Ну а там – и сил особых прикладывать не пришлось. Все стало разваливаться как бы само собой, по крайней мере оборонка. О «Цехе-К» забыли напрочь. Сам я вышел на эту разработку набродом, случаем, остальное дотумкал по «косякам». Добыл результаты работы изделия, вышел на клиента-покупателя: тот, надо полагать, крутил-вертел продукт, как какой-нибудь кавказец – кованный из ртути клинок: этакого не может быть, потому что не может быть никогда! А куда денешься – надо брать.

Так вот, отвечая на твой невысказанный вопрос: нельзя взять этот «Цех-К» даже хорошей группой суперового спецназа; сколько бы пресса ни поливала грязью ФСБ с ГРУ, если конторы, одна, или другая, или обе вместе, возьмутся воспрепятствовать и искоренить, они это сделают! И нас, грешных, и нашего патрона заодно уделают вместе с его банками, заводами, газетами и пароходами!

Нам нужно успеть, пока на Москве во всех ведомствах – тарарам несусветный, пока самым верхним людям, особенно Примусу, нашему теперешнему Премьеру, Канцлеру и Лорду-Протектору, не придет в голову умная и дельная мысля инвентаризировать все и вся на подвластной территории… А это сделают, заводики, в том числе покровские, заберут, не потратив ни копеюшечки денег, просто разжижат пакеты акций! Вот почему наш розовощекий директор «Точприбора» будет в душе веселиться и плясать, как ребятенок на утреннике, когда объявится простачок и захочет купить ныне существующий контрольный или блокирующий пакет акций лимонов за десять – двенадцать зелени! У него, у директора, лично! Начнет содействовать, в спине гнуться, баньки-пикники-девочек организовывать… Вижу скепсис на твоем лице, Ильич. Возражения?

– Иностранная фирма даже в наше продажное время купить такой завод не сможет, пока не получит два десятка закорючек… А она их не получит: одной-двух будет недоставать. Система сработает однозначно, даже если сам Дед высочайше соизволит указ подмахнуть: «Такие дела с кондачка не решаются, зайдите на недельке…»

– Согласен: бюрократия всесильна и бессмертна, но продажна. Все продумано. Есть и банчок, и финансово-промышленная группка за ним, прямо-таки коренных русаков и славянофилов: клиент, с моей подачи, купил это никчемное хозяйство на корню ради будущей сделки по «Точприбору». Как тебе размах?

– Впечатляет.

– Еще возражения есть?

– Нет.

– Тогда я сам скажу. Это из терзаний морально-долговых. Как-никак в мозгах много пропагандистской дряни осело, даже за время активного участия в грызне за власть вся дурь не выветрилась. Десять лет назад я бы так не смог. Была империя, плохая ли, хорошая, но наша. Теперь… Территория не пойми чья. Не хапнем мы, хапнут другие. И ничего тут уже не изменишь. Оставшиеся вживе изобреталы перемрут, оставшиеся заводы поржавеют. Вот такой вот я скептик. Ты, Ильич, оптимист. Ну а по существу? Теперь возражения будут?

– Нет. По простой причине: нас замолотят даже в том случае, если придем с повинной на Лубянку.

– Это обязательно, – не без ехидства кивнул Филин.

– Ну а раз так, – Панкратов улыбнулся в усы, – я готов не спешить с чистосердечным раскаянием.

– О’кей. – Филин откинулся в кресле, помассировал прикрытые веки. – Преамбула, возможно, и затянулась. Но я добавлю, чтобы не осталось никаких разночтений: мы уже ввязались в драку. В самую что ни на есть ее гущу. И у нас есть от силы неделя, чтобы провести всю комбинацию купли-продажи. Клиент готов без проволочек ринуться на объект, он платит, как ты понимаешь, бешеные деньги, чтобы его эксперты попали в лабораторию, тот самый «Цех-К». И смогли пошуровать вдумчиво. После этого, и только после этого, и ты, и я станем вольными птицами. При любом другом исходе операции мы станем никем. И ничем.

Глава 57

Панкратов посерьезнел:

– Я готов выслушать вводные.

– А никаких вводных не будет. Твоя задача проста, как яйцо: обеспечить гостям знакомство с «Цехом-К». Все документы по покупке контрольного пакета будут подписаны господином Воловиковым, директором «Точприбора», и двумя другими крупнейшими акционерами предположительно послезавтра. В течение недели примешь на себя «командование парадом» практически.

– И охрану «Цеха-К»? Люди из любых компетентных ведомств не любят, когда ими начинают командовать чужаки.

– Я утрясу все.

– В правительстве?

– Нет. В президентской администрации.

Панкратов скривился:

– Эта свора…

– Да черт с ними! Важно то, что формально все будет чисто. Более того, кто-то из кремлевской молодежи, например куратор силовых структур, не поленится перезвонить в Покровское УФСБ и строго порекомендовать…

– Такую рекомендацию могут и проигнорировать.

– Вряд ли. Для каждого генерала свои погоны куда ближе к телу, чем любая «общественная польза». Или я ничего не смыслю в генералах.

– Испортить малину может не генерал – лейтенант, который тупо упрется…

– Вот за это тебе и платят лимон зелени, Ильич. Именно за это. По бумагам все права на твоей стороне, но очень тебя прошу, ты уж расстарайся, чтобы сучков, задоринок и прочих «непросчитанных случайностей», равно как и стихийных бедствий, в Покров-ске не случилось. Особливо на территории «Точприбора». Тайфун, оползень, сель, землетрясение или вооруженное восстание обездоленных трудящихся, если таковые произойдут в Покровске в ближайшую неделю и помешают работе экспертов, поставят на тебе крест. – Филин изобразил губами улыбку. – Да и на мне тоже.

Вместо ответа, Панкратов только криво усмехнулся:

– Я атеист.

– Тогда – звезду. Фанерную. Только палить в крематории будут не труп, а живехонького. Так что… Как говорили древние, почувствуйте разницу. Осознал, Ильич?

– Точно так.

– Вот и отлично. – Филин снова откинулся в кресле, помассировал веки. – Да, а что там с нашим махинатором?

– С кем?

– Я имею в виду некоего Дронова. Того, что так напугал тебя своим появлением. – Филин озорно глянул на Панкратова, поправился: – Вернее, вызвал озабоченность.

– Я все изложил в докладной.

– Ильич, будь добр, повтори вживе. Ты никогда не замечал, что самые светлые идеи нередко приходят во время проговаривания очевидных вещей? Вернее, таких, которые казались очевидными. Вкратце, самую суть.

Панкратов пожал плечами:

– Дронов бежал из камеры ИВС, предварительно ликвидировав нашего человека.

– То бишь ликвидатора, – хохотнул Филин.

– Да. На выходе он крепко приложил…

– …другого нашего человека!

– Скорее, человека, работающего на нас.

– Пусть так. Треснул по башке и укатил на его машине?

– Да.

Филин потер руки:

– Ну и?..

– Дальше след потерялся. Мы предприняли обычные в таких случаях мероприятия, гораздо большие усилия к поискам Дронова предпринял этот наш полковник.

– И в итоге?

– По правде говоря, на «земле» не слишком жалуют управленцев; думаю, полковнику не удалось зажечь в сыщиках боевой задор к поискам…

– Иронизируешь?

– Констатирую факт.

– А ты ведь тоже управленцев недолюбливаешь, а, Ильич?

– Есть немного. Тем не менее мы проштудирова-ли милицейскую оперативку, но там сейчас черт ногу сломит.

– Нашими стараниями.

– Это так. Дронов из Покровска скорее всего исчез. Мы вышли на квартиру, которую он снимал; той же ночью, после побега из ИВС, он был замечен в районе этого дома дежурным нарядом, сделал попытку скрыться. Его потеряли на шоссе: неопознанная машина подобрала Дронова. Возможно, машина его и ждала, но скорее случайный контакт: по показаниям патрульных, это авто сбило Дронова. Это подтверждает и тормозной путь. Так что вполне возможно, они подобрали труп и скрылись.

– А смысл забирать труп?

Панкратов страдальчески поморщился:

– Не знаю. Вообще-то во всей этой истории столько мути… Изначально. К примеру, Дронов сбежал из ИВС с неким Козырем, известным авторитетом. По моему поручению Кадет попытался выяснить у блатных хотя бы его местонахождение – тщетно. Да и… Настаивать было безумием: в этой среде оч-ч-чень не любят не в меру любопытных.

– Как и у нас…

– Да. Только там оргвыводы делают скорее и фатальнее.

Филин пожал плечами:

– А мы когда особенно медлили?

Панкратов промолчал. Резюмировал:

– Так что Дронов исчез. И уже полтора месяца о нем ни слуху ни духу.

Филин скривил губы в усмешке:

– Ну что ж… Все, что ни происходит, к лучшему. В этом худшем из миров. Я попробовал прояснить по своим каналам. Возможно, Дронова на Покровск грамотно выводили. Но узнать кто – не удалось. Это мог быть Шекало, президент «Континенталя», но… «Континенталь» давно потерял былую самостоятельность, а в связи с нынешним кризисом его можно смело вычеркнуть из списка активных бойцов. Остаются еще две фигуры, ты и сам их можешь назвать, и боюсь, их цель и наша – совпадают. Я насчет «Цеха-К». Вот только мы успели раньше. Вряд ли они сумеют нам качественно помешать на данном этапе, но – чем черт не шутит…

– И Дронова они запустили в Покровск «зайцем»?

– Ну да. Очень грамотный ход: наши легавые кинутся за этим «зайчиком», который стоит семи матерых волчар, а они тем временем сделают свое дело тихо и без потерь. Но… Как выяснилось, наш первый, вполне интуитивный ход был самым правильным: мэр Клюев был человеком СИНТА-банка. И с его потерей их игра затруднилась. Да и намутили мы достаточно, чтобы аналитики противника посворачивали головы на просчетах возможных вариантов. К тому же нас приняли за игроков азартных и неразумных или даже за «игроков по определению», а мы, вместо хитрых оперативных разработок, решили убрать Дронова. Тем самым поломав хороший, просчитанный вариант «игры на пересеченной местности» в условиях цейтнота. Им пришлось возвратиться к позиционному варианту, но я этим самым вариантом занимаюсь уже более двух лет, а в бизнесе, где крутятся десятки миллиардов долларов, экспромты не проходят. Да и Дронова они недооценили: птичка взяла да и выпорхнула. В теплые края. Или, наоборот, в страну теней.

Филин внезапно откинулся в кресле, лицо его сделалось жестким.

– Ты понял, зачем я тебе все это рассказываю? Мы не должны повторить их ошибок: на завершающем этапе возможны самые любые неожиданности. Господа из СИНТА-банка не любят проигрывать. Возможно, им лучше похоронить всю игру, вместе с нами. Это первое. Второе. Любая случайность может погубить все. Ты, Степан Ильич, мне нужен как представитель закономерности. Я передаю в твое подчинение еще людей. В случае любой несвязухи на месте крути шумную «дымовую завесу»: можешь отстреливать всю администрацию губернии во главе с губернатором, но чтобы операция по цеху прошла без сучков и задоринок! Чисто! Ты понял?

– Так точно.

– Вот и отлично. Ну а ежели, паче чаяния, объявится Дронов – убирай мгновенно, даже если придется палить из гранатомета в покровском ЦУМе в базарный день, ты понял?

Внезапно зрачки Филина расширились. Мужчина вдруг напрягся всем телом, словно спину его свело судорогой, откинулся в кресле, закрыл глаза, привычным движением попытался было помассировать веки и застыл, обхватив череп костистой пятерней. Так он сидел минуту, другую, третью, похожий на каменное изваяние. Лоб его покрылся частой мелкой испариной. С видимым усилием он поднял веки; на этот раз зрачки были неестественно сужены, словно он не пребывал в неге тьмы, а таращился на радиоактивное светило, аки жрец храма Амона в период летнего солнцестояния. Губы Филина казались спекшимися, взгляд едва ли различал предметы в комнате.

Слепыми глазами Филин поводил по столу, на ощупь наткнулся на пачку сигарет, так же, на ощупь, вытащил сигарету, сунул в рот, чиркнул кремнем, прикуривая. Снова прикрыл веки. Сидел так еще с минуту, делая затяжки автоматически, роняя пепел на гладкую поверхность стола.

– Дьявол… – произнес он хрипло. – Дьявол. – Посмотрел на сидевшего напротив напарника, произнес: – Мигрень.

Соврал он совсем неубедительно. Но видимо, Филин и не желал никого ни в чем убеждать. Особенно Панкратова.

Геннадий Валентинович налил в две рюмки коньяк, поднял свою, по-видимому вполне справившись со слабостью:

– За успех.

Панкратов только кивнул. Выпил, разжевал лимонную корочку:

– Я могу идти?

– Да. Встретишься с Кузьминым, он передаст тебе деньги на оперативные расходы. Дополнительная спецгруппа на турбазе, в деревне Холодово. Как и под каким соусом переправить этих витязей прекрасных на базу под Покровск, решай сам. Вся оперативка – в твоем подчинении. Я объявлюсь в городе просто-таки респектабельным джентльменом, чистым и невинным, аки жена Цезаря. И для патрона, и для Безуглова мотивировки приготовлены, и они их сожрали без кетчупа. У меня все. Выполняй.

– Есть.

Панкратов вышел, прикрыв за собой дверь. Он шагал по темноватым коридорам «ближней дачи», но ни теплый дубовый тон облицовки, ни малиновый колер ковровой дорожки не могли избавить от холодка, затаившегося где-то в хребте. Холодок этот разливался по позвоночнику вверх, заставляя замирать сердце, делая шаги одеревенелыми… Степан Ильич ощущал себя так, словно в спину ему целится невидимый стрелок и пуля вот-вот бесшумно сорвется из ствола и разорвет, раскрошит хрящи позвонков, оставив его лежать здесь, на полу, беспомощным и недвижным.

Но как только он сбежал с крыльца и разглядел во-круг буйные краски осени, от мрачно-холодного предчувствия не осталось и следа. Прохладный ветерок обдул лысину, Панкратов вдохнул полной грудью, подумал мельком, что покидать этакую красотищу навсегда не хочется, ну да кто сказал – навсегда? В тех Штатах найдется пара-тройка местечек, где и белки по деревцам скачут, и багряные листья устилают землю сплошным ковром… Состариться здесь? Не верил Панкратов ни в какое новоявленное «экономическое чудо». Ни во что он более не верил.

Он подошел к автомобилю, открыл переднюю дверцу, сел за руль, мельком глянул на тихий особняк. Вырулил за ворота и на хорошей скорости помчался по содержавшейся в прекрасном состоянии асфальтовой дорожке. Включил приемник, желая чего-то бодрящего, соответственного скорости. Но мощные динамики выплюнули под немудрящую мелодию: «Никого не пощадила эта осень…»

Панкратов поморщился, приглушил звук до самого минимума, а в голове сами собой всплыли строч-ки Бродского: «Нынче ветрено и волны с перехлестом. Скоро осень. Все изменится в округе…» Но назойливый ритм из приемника перебивал, не давая сосредоточиться, и фраза грустным рефреном оседала где-то в груди, где, по всем вероятиям, и находилась душа: «Никого не пощадила эта осень…»

И тут Панкратов вспомнил. Вспомнил, что привело его в состояние тоски и захребетного холода: взгляд Филина, тогда, перед приступом. В его расширенных зрачках он различил вяло плещущееся безумие… Или – близкое небытие.

Глава 58

Зеленоватое мерцание приборов, несущаяся под колеса автомобиля ночь, свет фар, выхватывающий из тьмы силуэты деревьев, бессонная маета придорожных закусочных… И начинает казаться, что колеблющийся в неверном свете фар мир призрачен, как мираж; легкое дуновение ветра, и он исчезнет, канет в небытие, будто его и не было никогда… Или – исчезну я, а вместе со мной – другой мир, подвластный лишь мне и Богу.

Из динамиков едва слышно несется мелодия, ставшая уже ретро: «Я бреду по берегу Фонтанки, я играю в прятки с судьбой…» Тогда, десять лет назад, все казалось жестоким, но простым: страна словно летела, соревнуясь со временем, стремясь сбросить с себя путы пустопорожней болтовни и горы лжи… И – заблудилась в тумане лжи новой, глумливой и безобразной, по сравнению с которой ложь прежняя многим стала казаться истиной.

«Я бреду по берегу Фонтанки, я играю в прятки с судьбой…» А с кем играю в прятки я? Как и все, с собственной жизнью? Тогда жизнь – просто нескончаемый бег по пересеченной местности, пока беглец не выдохнется окончательно и не сойдет с дистанции. Скорее всего этого никто не заметит. Как у Светлова? «Отряд не заметил потери бойца…» И пел себе разудалую «Яблочко». Кто и когда замечал крайнюю, нечеловеческую жестокость этого четверостишия? Антуан де Сент-Экзюпери? Но его расслышали немногие. «Мы мчались, стараясь постичь поскорей грамматику боя…» Мы мчались на красный блеск огня. У кого это? Ну да, у Блока: «На красный блеск огня, на алые герани направил я коня…»

 
На красный блеск огня,
На зов запретной славы,
Лихим теплом маня,
Увлек меня лукавый.
Угольев жгучий свет
Переливался жарко,
И мнился странный бред
И страстный стон русалки.
И алые цветы
По полночи сияли,
И грешные мечты
К порогу счастья звали,
И сказочный дворец
Сверкал алмазной гранью,
И царственный венец
Был перевит геранью…
Холодные уста
Коснулись глаз незрячих:
Очнулся. Ночь пуста.
Лишь стаи псов бродячих[17]17
  Стихотворение Петра Катериничева «На тему Блока».


[Закрыть].
 

Ночь пуста. И мне нужно пересечь ее, дожить до рассвета. И – победить.

Часам к четырем усталость взяла свое. Я ехал с ред-кими остановками полдня и всю ночь. Под утро, после короткой оттепели, в стекла начал лепить снег, потом подморозило, и дорога под колесами стала непослушной и скользкой. Необходимо было поспать, хоть немного. Я скатился с большака на проселок, проехал километров семь, свернул в лесок. Залил бензин в бак, наскоро поклевал купленные в придорожной забега-ловке пирожки, не чувствуя вкуса, выкурил сигарету и, оставив печку включенной, прилег на сиденье. Сон был удушливым и тяжким: я лез вверх по какой-то скользкой отвесной стене, вокруг плавали грязно-желтые хлопья тумана, они набивались в рот и нос, мешая дышать, пальцы и кисти рук начинало сводить от усталости, а я все карабкался наверх, не зная зачем, наверное, потому, что другого пути у меня не было: или победить, или – сорваться камнем на маслянисто-грязный, отливающий коричнево-жирным асфальт.

Потом я протискивался по каким-то узким переходам, мучимый непонятной острой тревогой, заставлявшей замирать от тупого и неотвязного страха… Потом было укрытое снежком поле. Какие-то металлические конструкции, похожие на фантастических монстров, вздымались из-под снега; огромное серое здание, похожее на ангар, изрыгало из себя грохот и клубы удушливого дыма. А я брел по этой грязно-снежной пустыне к корпусу, зиявшему мертвыми провалами окон-глазниц; я знал, что именно там затаилась та, неведомая мне пока опасность; я шел, ступая по хлюпающим лужам соляра, по разъеденным ярко-оранжевой ржавчиной кускам труб, по грязно-зеленым разводам неведомых химикалий, а цех-ангар все не приближался; он словно забавлялся со мной, хохотал грохотом сокрытых в нем неживых механизмов, пока не выплюнул жаркий, всепожирающий всполох огня – и… Я сорвался с отвесной скользкой стены, падая в бездну, которая завыла на одной нудной, звенящей ноте…

…С минуту я таращился на укрытую снегом поляну, тряс головой. Ритмичное завывание оборвалось вдруг, и наступившая вслед за этим тишина показалась полной. Я перевел дыхание: замерший вокруг меня лес был полон сонного величавого покоя. Пока я спал, снегопад усилился, вновь ударил мороз, изукрасив деревья; шапка снега упала на крышу машины, включив сигнали-зацию. Я тряхнул головой, прогоняя остатки кошмара, разделся до пояса и выскочил из машины в пушистый снег.

Потом расстался с бородкой, поскоблив себя до полного блеска прикупленным где-то при дороге одноразовым станочком. За неимением одеколона опрыснулся «Смирновской». Через пять минут уже сидел в салоне бодрый, торопливо прихлебывая свежеприготовленный кофе: в навороченном джипе была и работающая от аккумулятора кофеварка. Не спеша достал трофеи: «беретта», «макаров» и дробовик.

Оружие разобрал, протер, подогнал все части на место, погрел в руке, примериваясь. «Беретта», понятно, поавторитетнее пушечка будет, но больно уж громоздка в моем нынешнем положении, да и «макар» – роднее. Последняя модификация, двенадцатизарядный. К «макарам» у нас вообще отношение сложное: и тупорылый-де он, и сработанный под «вальтер», только потопорнее, и кучность боя не ахти, и все такое прочее. Ну а ежели разобраться, плохому танцору мешают не токмо собст-венные причиндалы, но и партнерша.

Приладил «сбрую», подтянул ремешки по фигуре, вышел, несколько раз выхватил пистолет, примериваясь. По правде сказать, милый американский кинематограф создал у сограждан стереотип «парня с пистолетом», почти как раньше кинематограф советский – образ «человека с ружьем». Этот парень обаятелен, как сенбернар, и прост, как Ленин: в смертельно опасных ситуациях он жизнерадостно зубоскалит, под моросящим свинцом ссорится с напарником или выясняет отношения с возлюбленной, а из горящего дома, цеха, самолета, поезда, корабля выпрыгивает всегда и исключительно после взрыва оного. Если же, паче чаяния, на героя свалится-таки балка или пролет моста, он непременно поинтересуется: «Что это было?»

Ну и пистоли эти дети прерий и волки каменных джунглей таскают исключительно авторитетные, напряженно сжимая их натруженными о тренажеры руками, передвигаются танцующим шагом в потемках, выставив ствол вперед, пока не упрут в затылок или в лоб супостату. И, сделав страшные глаза, торжественно зачитывают тому права: «Вы имеете право не отвечать на во-просы…» Возможность уйти с линии огня и накостылять хренову супермену по всем мобильным частям тела, сиречь разделать хлеще, чем Бог черепашку, у «плохого парня» идеальная, но… Тот и не думает дергаться. Зато, как сказал поэт, «он страшными глазами сверкает, он страшными зубами скрипит, он страшный костер разжигает, он страшное слово кричит…» Ну да, пугает «хорошего парня» прямо до колик: «Ты – покойник, понял?!» Как говорится, вот и поговорили. Жуткие нравы!

Впрочем, меня вся эта белиберда не смущает: кино есть кино. А если что и раздражает, так это манера таскать ствол на вытянутых клешнях! В реальной ситуации при кратковременном огневом контакте по-беждает не тот, кто картинно умеет держать пистолет, а тот, кто быстрее! И умеет стрелять навскидку, из любого положения! В этом смысле ковбойские фильмы куда ближе к жизни, чем новые навороченные бое-вики.

Умение точно стрелять навскидку зависит не только от меткости глаза и твердости руки. Как хороший боксер бьет не рукой, а всем телом, включая в акцентированный удар за доли секунды мышцы ног и энергию разворота корпуса, так и хороший стрелок должен безукоризненно владеть собственным телом, чувствовать его балансировку, сливаться с оружием в единый, отлаженный от первого до последнего движения механизм. Только умение стрелять «от бедра», с мгновенным прицеливанием «по стволу», когда и положение руки с оружием, и положение тела отработано до автоматизма при ведении огня, сделает вас победителем в кратковременной огневой схватке.

Я залез обратно в салон, неспешно выкурил сигарету. Старинная примета: хорошая работа у русских всегда начинается с хорошего перекура. Потому что, когда эта самая работа пойдет – будет не до курева. И вообще ни до чего. Меня эта наша национальная черта всегда несколько смущала: уж оч-ч-чень долго запрягаем. Зато ездим быстро. Было бы куда и на чем.

Мотор заурчал, прогреваясь. Неспешно выловил местную радиостанцию, прослушал ненавязчивую рек-ламу здешнего майонеза; сначала бодрую: «Я люблю майонез, что само по себе и не ново…», затем – эротическую: речитатив с характерным придыханием под мелодию из «Эммануэль»: «Я прихожу домой, раздеваюсь, принимаю душ…. Я знаю, он меня уже жде-о-ет, мое нежный, мой люби-и-и-мый… майонез». М-да. А наши ученые криминологи еще недоумевают, откуда-де маньяки берутся в таком количестве? Оттуда и берутся.

Через полчаса я уже подъезжал к окраинам Покровска. Пришлось сделать крюк и катить через поселок Заводской, дабы не попасть под излишнее любопытство гаишников. Сочетание дорогого джипа с иногородними номерами нездоровое любопытство вызовет всенепременно, а оно мне надо?

Потому в поселке я припарковался у здания заводоуправления, вооружился отверточкой и вышел на промысел. Странствия были недолгими: в одном из дворов гнил себе под снегом «Запорожец». Не долго помучившись, открутил у иномарки номера, глянул критически: хорошо бы, конечно, подновить, уж зело ободранные… Махнул рукой: на сегодня сойдут. А вот будет ли у меня «завтра» – одному Богу известно. Как говаривал некий братан: «Где я, и где – завтра?!»

Вышел на головную магистраль поселка, осмотрелся. Пейзаж новизной и маврикийской веселостью не манил: напротив заводоуправления чахлый и летом скверик сейчас представлял совсем удручающее зрелище – торчащие из-под грязного снега прутья; остовы сваренных на века стендов, на коих ранее покоились соцобязательства, просвечивали пустым межреберьем. В центре сквера на массивном, не по чину, постаменте громоздилась фигура рабочего: мужик в каске словно задумался: идти ему в пивнуху, расположенную в аккурат наискосок, или сразу в магазин, за «беленькой»? Символ канувшего в Лету времени. А ведь это он, Совремённый Рабочий времен брежневской конституции, простой рыцарь каски и отбойного молотка, творил мировую историю, заставляя штатовских акустиков вслушиваться в воды всех океанов, выискивая грозные и неуязвимые подводные крейсера, заставляя служивых на станциях слежения всматриваться в экраны радаров, пытаясь углядеть невидимые «Миги» и «Сушки»… Я невольно вздохнул: не все в том времени было скверным. А чем помянут время нынешнее? Ведь у людей, живущих ныне, другого времени не будет. Хм… Вообще-то недоработка: почему нигде нет памятника Неизвестному Братану?! Ведь это он, пра-а-льный паца-а-ан при делах, творит историю нынешнюю, пусть не такую масштабную, как прежде… Сколько их полегло в неизвестных широкой публике разборках, сколько безымянно закопано в лесах да заховано в долах расейских?! А памятник Церители сработал бы на славу, и цепи можно лить толщиной в руку из чистого золота, и почетный караул организовать из сочувствующих, и вечный огонь зажечь – от «Газпрома», размером в пионерский костер! Они и есть пионеры – полузабытых троп наживы и удачи. «Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей…»

Предаваясь высоким патетическим размышлениям, пересек площадь и вошел в магазин под скромной вывеской «Супермаркет». Ровесник памятника, он был вполне обжит новыми товарами: от китайского ширпотреба до стильных аглицких костюмов.

Выбирал я недолго: пиджак, брюки, «визитка» средних размеров, как раз под «беретту», пальто-реглан. Оглядел себя в зеркале и был бы доволен, если бы… Ну да, седина от висков по бокам головы. Позавчера ее не было. Я подозревал, что зимняя охота трех шизофреников попортила мне нервы, но не думал, что настолько.

И еще, что-то новое появилось во взгляде – грустная, холодная отрешенность. Именно с таким взгля-дом и ходят на безнадежные предприятия. А то, что моя затея безнадежна по определению, я почти не сомневался. Но ведь удаль вовсе не в том, чтобы проехаться на престарелом мерине! А вот победить при поганых раскладах – это дело! Победить и остаться живым!

Я скроил самому себе жизнерадостный оскал, но глаза остались прежними. Утешала лишь мысль: вот такие вот «железные парни» с металлом во взгляде и серебром на висках и нравятся барышням.

Вернулся к автомобилю, сел за руль и двинулся в сторону Покровска. На прямоезжей дорожке нашел отросток проселка, свернул, дабы не впопыхах и качественно поменять номера. Поколдовал с придорожной грязью: ладушки, покровские опознавательные знаки смотрелись теперь на джипе как свои. Ну а теперь по-следний пункт плана: вид у меня вполне цивильный, но не фешенебельный. А нужно, чтобы был как у лорда, приглашенного на tea party в Виндзор. То есть скромная простота. Как известно, именно она стоит самых больших денег.

Припарковал авто на маленькой улочке: она была полна кафешек и бутиков. То, что нужно. И преспокойно двинулся вдоль, пока не нашел искомое. Девица, с намертво приклеенной к губам улыбкой – видно, это казалось ей верхом европейского торгового шика: улыбаться губами с равнодушной коровьей тоской в глазах, – запаковала покупки в кофр.

Как сказал поэт, «вот наш Евгений на свободе…». А что? Побрился я утречком на совесть, одеколоном покропился самым что ни на есть европейским. А потому готов проследовать на тусовку по купле-продаже отечественной сверхсекретной оборонки. Уж кто-то из узкого круга ограниченных лиц, либо давших санкцию, либо хорошо информированных о ликвидации Димы Крузенштерна, там наверняка объявится. Ну а причина… Причина акции, кажется, нарисовалась самая прозаическая: деньги. Время наше супостатное, а потому при выборе между честью и деньгами второе выбирают слишком многие. Дима был не из их числа.

Понятное дело, меня там никто не ждет; проговор между очень заинтересованными сторонами будет проходить тихо-мирно за оч-ч-чень закрытыми дверьми, но… Равновесие при таких сделках всегда призрачно и хрупко, а под эгидой строгой секретности и жуткой коммерческой тайны происходит просто-напросто уво-ровывание того, что принадлежит моей стране и моему народу. И какие бы «судьбоносные ветры» ни раздували паруса рыцарей наживы, оставаться верным когда-то данной присяге и Отечеству пусть не самое умное, но самое честное. И выбора здесь нет.

 
Пусть я погиб, пусть я погиб
За Ахероном,
Пусть кровь моя, пусть кровь моя
Досталась псам —
Орел Шестого легиона, орел Шестого легиона
Все так же рвется к небесам!
Все так же горд он, и беспечен,
И дух его – неукротим!
Пусть век солдата быстротечен,
Пусть век солдата быстротечен,
Но вечен Рим, но вечен Рим![18]18
  Автор этой песни автору книги неизвестен.


[Закрыть]