Текст книги "Исследование Вечного"

Иллюзия смерти

Всю полноту космоса можно было бы с приемлемой точностью охарактеризовать как «бесконечный динамизм». Все феноменальное проявление – это беспрестанная игра фундаментальной энергии, в которой постоянно появляются и исчезают, соединяются и распадаются вещи, но все это происходит в рамках вечной стабильности абсолютной вневременности. Действительно, весь космос представляет собой иллюзию, проявляющуюся в сознании, когда оно находится в движении, и исчезающую и сливающуюся с сознанием, когда движение энергии прекращается и сознание входит в свое вечное состояние покоя. В состоянии иллюзорного движения космос являет картину бесчисленных (непрерывно появляющихся и исчезающих) феноменальных объектов, образующих целостную иерархию от первоначального водорода до человеческого существа, наделенного интеллектом – которые все вместе образуют целостные системы все более и более сложной и все более и более индивидуализированной организации в рамках всеобщей иерархии. Хотя в перспективе в функционировании этой феноменальной иерархии может наблюдаться определенная непрерывность, при более близком рассмотрении можно выявить два четко выраженных квантовых скачка, первый из которых состоит в проведении различия между живыми и неживыми вещами (с точки зрения присутствия чувствительности), а второй – в появлении интеллекта (с его явным выражением – словом), который отличает чувствующих человеческих существ от других чувствующих животных. В этом анализе важно то, что, несмотря на такое понятийное различие, разные феноменальные объекты не различаются в своей основе: животные (и растения) – это неживая материя плюс кое-что еще, заставляющее их расти и жить, а человек – это и неживая, и животная материя плюс кое-что еще в виде интеллекта.

При условии базового понимания того, что те два квантовых скачка не обеспечивают полного разрыва для создания совершенно других феноменальных объектов, возможно – и даже необходимо – видеть, как эти три категории отличаются друг от друга в своем соответствующем функционировании во всем проявлении.

(а) Неживой объект при своем появлении образуется из определенных материалов в определенных обстоятельствах. Структура неживого объекта обладает относительной устойчивостью до тех пор, пока он не распадается под действием присущей ему радиоактивности или внешних влияний. Это распад является полным и окончательным в том смысле, что при нем не происходит никакого соответствующего восстановления или воссоединения.

(б) Структура чувствующего объекта – «живого» существа – не обладает относительной устойчивостью неживого объекта. В отличие от неживого объекта, она не рождается однажды, чтобы однажды умереть, но зависит от питания, чтобы оставаться живой, и даже при наличии питания она постоянно распадается и вновь соединяется – умирает и возрождается – до тех пор, пока, в конце концов, не уничтожается в том, что именуется смертью. Каждая живая вещь представляет собой целое, состоящее из различных подцелых – индивидуальных клеток, пребывающих в состоянии непрерывного изменения, исчезновения и замещения новыми клетками. Иначе говоря, чувствующий объект – живая вещь – находится в неустойчивом равновесии (в противоположность относительно устойчивому равновесию неживого объекта), представляя собой сочетание двух противоположных обменов веществ, один из которых связан с распадом, а другой с объединением. На самом деле эта полярная двойственность составляет саму основу того, что понимается как жизнь, самого появления и существования вселенского проявления. Все феноменальное проявление – это результат сбалансированной игры взаимосвязанных полярных противоположностей – соединения и распада, представленных в веданте как Пуруша-Пракрити, а в даосизме как Ян-Инь.

(в) Третья категория, отличающаяся появлением интеллекта, который выражается «словом», представлена исключительно людьми. Именно благодаря интеллекту человек эволюционировал до более высокого плана общих понятий – чистых идей, символов – которые выходят за пределы символизируемых ими вещей. Человек не только воспринимает вещи, подобно чувствующему животному, но и осознает это восприятие и способен думать о таких восприятиях.

Скачок между неживыми объектами и животными характеризуется появлением жизни и желания жить: растение естественно обращается к элементам, дающим ему питание, то есть к свету, воде и воздуху. Эту волю к жизни, выраженную в виде специального усилия, более ясно демонстрирует животное в своей борьбе за сохранение не только собственного существования, но и существования сущности, с которой оно себя отождествило, например, семьи, своего хозяина и т. д. Иными словами, животное, понятийно отличающееся от человека, озабочено изначальным, или космическим, аспектом объединения, при этом не осознавая взаимосвязанного с ним аспекта распада. Это не означает, что животное не озабочено смертью как проявлением распада. В своих усилиях, направленных на сохранение существования, оно борется с распадом, но суть в том, что животное распадается вопреки самому себе – животное озабочено только одним аспектом двойственности существования, то есть объединением или жизнью. Отсутствие интеллекта не позволяет животному думать о смерти – оно может лишь интуитивно осознавать надвигающуюся опасность для жизни. Иначе говоря, хотя сознание – универсальное или безличное сознание – функционирует в животном (и таким образом делает его чувствующим существом, подобным человеку), животное, не обладая интеллектом, не может воспринимать функционирование своего личного, или индивидуального, сознания. Индивидуальное сознание, несомненно, функционирует в животном как «я» в противоположность «другому», и животное сознательно делит другие живые вещи во внешнем мире на друзей и врагов. Но это все – ум не осознает двойственности чувства или эмоции, поскольку эти гармония и дисгармония, эти симпатия и антипатия носят интуитивный и запрограммированный характер. Поведением животного управляют рефлексы, а не разум и логика. Поэтому животному не приходится сталкиваться с теми проблемами, которые досаждают человеку, и которые создаются работой интеллекта.

Как отвечая на вопросы, так и в других случаях, Нисаргадатта Махарадж всегда указывал, что именно наличие интеллекта отличает человека от животного, хотя оба они – чувствующие существа. Хотя человек, как и животное, делает все возможное для сохранения своего существования, его подлинная, или главная, цель состоит не в этом. С появлением интеллекта желание жить становится у человека не самоцелью, как в случае животного, а средством для достижения совершенно иной цели, состоящей в том, чтобы «быть», что полностью отличается от простого «жить». В то время как животная эмоциональность останавливается на реакции его физического организма на происходящее во внешнем мире, человеческая эмоциональность идет дальше симпатий и антипатий реакций физического организма к осмыслению и оценке этих реакций. Результатом такого осмысления и оценивания интеллектом гармоний и дисгармоний реакций на внешний мир становится стремление человека к совершенной, или идеальной, гармонии, которую он только вообразил себе, но не пережил в действительности. Этот разрыв между концептуализацией и актуализацией абсолютной гармонии или тем, что можно было бы назвать подлинным бессмертием, составляет для человека вечную проблему, от которой он не может избавиться. На самом деле, это и есть та «связанность» человека, от которой он ищет «освобождения». Действительная причина этого разрыва состоит в том, что интеллект манит человека этим идеалом совершенной гармонии, но сам может работать только на уровне животной эмоциональности, на уровне «меня» и «другого», на уровне друга и врага, на уровне приемлемого и неприемлемого. Иными словами, концептуализация, или мысленное представление, идеального состояния основывается не на действительности двойственных аспектов радости и страдания, а на иллюзорном аспекте чистого счастья в самом этом феноменальном существовании. Более того, человек даже воображает эту радость и счастье как свое нормальное и правомерное состояние в своем существовании в качестве феноменального объекта. Все, чего хочет человек, – это быть включенным в высшее состояние, кульминацией которого было бы полное блаженство. Именно в этом смысле он хочет развиваться и стремится достичь того высшего состояния рая или чего-то в этом роде. В основе подобного представления лежит тот фундаментальный факт, что вместо того чтобы быть всеобщим сознанием или Абсолютным Началом (как бы это не называлось), человек старается чем-то стать. Это стремление «становиться» – результат полного непонимания, в силу которого человек, вместо осознания того, что он – просто один объект среди «десяти тысяч вещей» (как говорят даосы), представляющий объективный ноумен, считает себя независимой, автономной сущностью, субъектом всех своих объектов. Иначе говоря, благодаря появлению интеллекта человек усвоил оба аспекта интеграции и распада (в отличие от животного, в природу которого входит только интеграция), но, к несчастью, распад видится им не как автономный фактор, а просто как шаг к лучшему состоянию: человек хочет разрушения неприемлемого состояния (в котором происходит постоянная борьба за интеграцию или счастье) для достижения более приемлемого состояния, где не было бы нужды в разрушении. Одним словом, «бытие» Абсолютной Реальности путают со «становлением» в относительной реальности. Человек не готов отказываться от относительного «себя», чтобы быть абсолютным «Я». Он хочет становления «себя» – феноменального объекта – абсолютным субъектом. Как говорил Нисаргадатта Махарадж, это похоже на случай тонущего человека, который не готов выпустить из рук свой тяжелый мешок с золотом. Человек не готов принимать смерть как окончательный распад объекта, «себя», чтобы он мог быть вечным и единственным субъектом «Я» – он хочет и ожидает смерти как временного распада, который принес бы «ему» чистые и вечные радость и счастье.

Когда человек становится свидетелем смерти другого человека, он видит, что организм перестает функционировать, и поскольку об этом говорит ему его интеллект – и в этом убеждает его глубинная интуиция, – он знает, что умерло именно тело, и что он сам – тот, кто был здесь сто лет назад и будет здесь через сто лет – не может умереть. Он также знает, что тот, кто продолжает жить после физической смерти, не имеет той формы, которая у него была, когда он жил. Но он не может представить себе такой возможности, чтобы ТО, что всегда было вечно присутствующим, не нуждалось для своего присутствия ни в какой форме – видимой или невидимой, материальной или нематериальной – поскольку он не может отказаться от идеи «себя» как отдельной сущности. Его инстинкт вечного присутствия действительно верен, но его интеллект не может избавиться от своего условного рефлекса, который заставляет его персонифицировать это вечное начало. В результате он видит вечное начало как «себя», покидающего существующее тело в момент смерти, но продолжающего феноменально «существовать» где-то еще. Человеку оказывается крайне трудно принять полное уничтожение феноменального объекта, с которым он отождествлен в качестве отдельной сущности. Такое отождествление продолжает существовать за пределами его понятия смерти физического аппарата, ожидая существования «меня» в каком-то ином мире. Иными словами, он не может отказаться от идеи пространственно-временного представления «себя» и задается вопросом о том, куда человек попадает после смерти. Таким образом, проблема и тайна смерти прочно основывается на идее «меня» (в противоположность «другому» или «не-меня»), который в то или иное время достигнет известного отправного пункта, именуемого «смертью», и предположительно отправится в какое-то неизвестное место в пространстве и времени. Фактически, смерть ставит проблему, на самом деле вовсе не представляющую собой проблему, поскольку эта проблема основывается на ложной и иллюзорной концептуализации. В действительности, вовсе нет никакого «меня», отправляющегося куда бы то ни было. Как, бывало, говорил Махарадж, одно глубокое понимание этого факта составляло бы просветление.

Почему нет вообще никакого «меня»? Потому что «я» – это всего лишь проявление, видимость в сознании, которая полностью исчезает в глубоком сне, когда сознание временно отсутствует. Все «я» составляют часть всего проявления, которое представляет собой объективное выражение субъекта «Я». Коль скоро имеет место ясное понимание этого факта, проблема предстает во всей своей ложности и абсурдности как что-то, создаваемое умом и полностью неправильно понятое и бессмысленное с точки зрения Реальности. Поскольку то, что Я есть – это субъективная, Абсолютная Реальность, вопрос о том, что происходит с видимостью в сознании (а это все, чем может быть «я» как феноменальный объект), когда она исчезает (умирает), просто нелеп, ведь любое происшествие может быть только в относительное реальности, а то, что Я есть – то, что мы все суть в Реальности – это Вневременность. Проблема равносильна поиску устойчивости и постоянства бытия в состоянии относительности (сама основа которого – непрерывное движение), и смерть представляет собой часть серии движений (начинающихся с рождения), последнее изменение, которое отмечает исчезновение одного феноменального объекта среди миллионов.

При таком рассмотрении проблема действительно кажется абсурдной, но факт остается фактом – это весьма «реальная» проблема. Почему проблема вообще возникает? Вот в чем вопрос. Ответ состоит в том, что нас обманывает наша память, придавая событиям ощущение непрерывности, начала и конца, появления и исчезновения феноменального объекта. Эта иллюзия непрерывности создает иллюзию изменений, происходящих с кем-то или чем-то, что кажется постоянным. Мы знаем, что изменения продолжают происходить с каждым, начиная с рождения и в процессе «роста». Все клетки, из которых состоит тело, претерпевают непрерывный процесс умирания и замены новыми – процесс распада и соединения – и в этом процессе новые клетки группируются по той же самой старой схеме. Именно перегруппировка клеток по той же схеме создает ощущение непрерывности и иллюзорное впечатление постоянства, скрытого за всеми изменениями. Каждое дерево в лесу через какое-то время умирает и заменяется новым, но лес будет продолжать считаться тем же лесом, вода в реке в любой момент всегда продолжает течь, однако река продолжает считаться той же самой рекой.

«Реальность» и «постоянство» объекта, которые человек воображает до тех пор, пока объект не исчезает или не умирает – фундаментальное постоянство в видимом непостоянстве изменений, – полностью иллюзорны. «Реальность» (и сопровождающее ее базовое ощущение постоянства) любого объекта – такого близкого, как стул, или такого далекого, как звезда, живого или неживого – это не что иное, как образ в уме, являющемся содержанием сознания. Объект «ощущается» или «воспринимается» в уме вследствие впечатления, которое обретает тело и форму в результате невообразимо быстрых повторений. Каждое повторение – это отдельный квант, и серия таких квантов составляет то, что известно как «время». Таким образом, то, что мы представляем себе как постоянство объекта – это не что иное, как непрерывный ряд впечатлений в последовательности квантов, которую мы считаем длительностью, в которой происходят «изменения». Поэтому должно быть ясно, что соединение и распад происходят так быстро, что фактически мы умираем все время, что и реальность, и постоянство (сохранение которых составляет основу человеческой проблемы того, что происходит после смерти) полностью иллюзорны и, наконец, что все феноменальное проявление – это «материя ума».

Теперь возможно добраться до корня проблемы как таковой. Человек может иметь только мысленное представление о том, что происходит в глубоком сне. Можно свидетельствовать приближение сна вплоть до самого последнего момента, когда ты действительно засыпаешь, но нельзя на самом деле обладать знанием глубокого сна. Только кто-то другой мог бы отметить тот момент времени, когда ты заснул. Лишь вернувшись в состояние бодрствования, человек может говорить, что он крепко спал. Так же обстоит дело и со смертью: можно видеть только смерть кого-то другого. В этом корень проблемы, поскольку она носит чисто концептуальный, полностью воображаемый и иллюзорный характер. Проблемой смерти озабочено только иллюзорное эго, «я». Как обычно говорил Нисаргадатта Махарадж, что касается меня, то Я не знаю ни о каком рождении и ни о какой смерти. Знание «меня» возникло, только когда два человека заявили мне, что они – мои родители, а Я – их сын, и что меня зовут так-то и так-то. Что происходит, когда Я «умираю»? Очевидно, Я возвращаюсь туда, где Я был до своего «рождения», туда, куда уходит звук после того, как он исчезает. Смерть – это событие, посредством которого мое тело так или иначе исчезает – его погребают или кремируют – дыхание в теле прекращается и смешивается с наружным воздухом, и сознание, заточившее себя в теле (и отождествившееся с ним), высвобождается и становится вселенским сознанием, подобно капле дождя, падающей в реку. Форма, которая проявлялась в сознании и воспринималась умом, исчезла. Кто мертв? О чем весь этот шум?

Взглянуть на этот вопрос шире помогут два происшествия, касающихся китайского мудреца Чжуан-цзы.

(i) Друг мудреца пришел к нему, чтобы выразить свои соболезнования по поводу смерти его жены, и нашел его сидящим верхом на перевернутой бочке, стучащим по ней и громко распевающим. Когда он выразил свое недовольство этим недостойным поведением, Чжуан-цзы сказал: «Ты думаешь, я не скорбел как всякий другой, когда умерла моя жена? Потом я взглянул назад на ее начало и время до того, как она родилась, и не только до того, как она родилась, но и до того, как у нее появилось тело, и не только до того, как у нее появилось тело, но и до того, как у нее был дух. Посреди запутанной мешанины тайны и чуда произошла перемена, и у нее появился дух; вторая перемена – и у нее появилось тело; еще одна перемена – и она родилась. Теперь произошла следующая перемена, и она умерла. Это в точности похоже на смену времен года – весна, лето, осень, зима».

(ii) В эпитафии на смерть своего Учителя Лао-цзы Чжуан-цзы писал: Учитель пришел потому, что ему пришло время прийти. Он ушел потому, что следовал естественному течению событий. Довольствуйся каждым моментом вечности и будь готов следовать течению. Тогда не будет никакой причины для радости или скорби. В прежние дни это называли свободой от связанности. Дерево сгорает, но огонь продолжает гореть, и мы не знаем, когда это закончится.

Наш линейный тип мышления включает в себя грамматическое правило, согласно которому переходный глагол, вроде глагола «знать» должен иметь субъект и предикат (подлежащее и сказуемое – пер.). Не может быть «знания» без кого-то, кто знает, и чего-то, что он знает. Наше отождествление с этим правилом настолько сильно, что мы не способны понять возможность «знания» или «понимания» как такового, без знающего и знаемой вещи. Эта неспособность избавиться от призрака индивидуальной сущности – создания Майи – показывает, до какой степени мы позволяем условностям и концепциям управлять нашей жизнью. Разумеется, это основа навязчивой мысли: «Что со мной случится, когда я умру?» Нисаргадатта Махарадж обычно отвечал на подобные вопросы так: «Ты будешь в точности тем, чем был сто лет назад». Задавать такой вопрос так же бессмысленно, как спрашивать – что происходит с моим кулаком, когда я раскрываю ладонь? Давайте хотя бы надеяться, что наше умственное обусловливание немного ослабнет, благодаря вспоминанию краткого изложения учения Будды в «Вишуддхимагге»:

Есть страдание, но нет никого, кто страдает.

Есть событие, но нет никого, кто в нем действует.

Есть Нирвана, но нет никого, кто ее ищет.

Есть путь, но нет никого, чтобы по нему идти.

Что это за штука – смерть (и жизнь)?

Единственное, что несомненно в жизни, – это смерть, и смерть означает конец всего. Такой была точка зрения на смерть на Западе до начала 1970-х гг.: смерть означала конец всего, так что о чем тут думать, за исключением, пожалуй, того, что человек должен наилучшим образом использовать свои возможности в этой жизни, чтобы достичь того, чего он хочет достичь. На Востоке, в целом, преобладала иная точка зрения: жизнь и смерть с незапамятных времен рассматривались не как отдельные события, а как ряд взаимосвязанных событий в потоке времени. В 1970-х на Западе произошел внезапный взрыв интереса к феномену смерти и процессу умирания, главным образом из-за ряда исследований процесса смерти, проводившихся несколькими психиатрами, врачами и учеными. Эти «околосмертные» исследования сосредоточили внимание западного человека на природе и значении феномена смерти и, таким образом, сблизили Восток и Запад в вопросе индивидуального выживания после смерти. Однако самым важным моментом, который оставался без внимания в большинстве этих околосмертных исследований, было то, что все околосмертные переживания – это только движения в сознании, и потому могут иметь только природу сновидения, будучи, следовательно, концептуальными и иллюзорными. Околосмертные переживания могут происходить только с эго, а то, что эго не имеет реального существования просто невозможно отрицать. Эго представляет собой чисто иллюзорное понятие, и только когда эго полностью уничтожается, реальное бытийствование переходит в бытие, а бытие познается как «То», которое по самой своей природе не может быть небытием. В большинстве случаев интерес к этой теме обусловлен не желанием знать процесс как таковой и его первопричину, стоящие за феноменом смерти, а желанием найти ключ к выживанию индивидуальной сущности, ключ к достижению надежности, которая обеспечит такому выживанию бессмертие индивидуальной личности. Кто (или что) эта индивидуальная сущность, которая боится ненадежности? Ключ к проблеме (и поиску) – это самое глубочайшее понимание, что никакой индивид как таковой не может выдернуть себя из вечного течения жизни, что он составляет неотъемлемую часть всего проявления, и что смерть и жизнь представляют собой неразделимую и взаимосвязанную двойственность лежащего в их основе целого. И это действительно бесспорно, что такое глубокое понимание может происходить не из какого бы то ни было интеллектуального уразумения, а лишь из совершенно другого измерения. Интеллект составляет часть феноменальности, и требуемое измерение должно быть иным, нежели феноменальным, то есть оно должно быть ноуменальным. Другими словами, индивидуальное разумение должно избавиться от себя и перейти в ноуменальное постижение, или апперцепцию, в которой индивид как таковой больше не существует, и эго уничтожается.

Человек хочет знать смысл и значение жизни и смерти. Красивый цветок, который в течение короткого времени цветет в дикой местности, в той же мере составляет часть проявленной вселенной, как и человек. Цветок не интересуется смыслом своего существования, равно как дикий зверь в джунглях не интересуется смыслом жизни и смерти, хотя он – в той же мере чувствующее существо, как и человек. Смысл – это явно не что-то, связанное с самими вещами; это функция ума, интеллекта, и потому разные люди находят разные смыслы в одних и тех же вещах, и одни и те же люди находят в одних и тех же вещах разные смыслы в разные моменты времени. Иначе говоря, смысл – это просто интерпретация пережитого опыта определенного человека в определенное время и в определенном месте и, следовательно, может значительно меняться. Смысл – это то, чего ищет иллюзорное эго по отношению к объективному опыту в пространстве-времени, которое само является просто понятием.

Когда существование принимается и постигается как безличное чувство бытия живым и присутствующим здесь-и-сейчас, понятие пространства-времени исчезает, индивид со своим умом уничтожается, все поиски становятся неуместными, и остается только безличное сознание, которое и есть наша истинная природа, как нетленная нерожденная (и потому бессмертная) бесконечность и безвременность – чисто субъективное «Я». Такая апперцепция может возникать только в результате признания умом-интеллектом своей ограниченности – ум не может обнаружить источник ума – так что ум-интеллект отказывается от своего поиска смыслов и полностью капитулирует. Тогда ум становится незанятым, постящимся умом, и радушно открывается к возникновению того интуитивного постижения, которое может быть названо апперцепцией. Подобной апперцепции невозможно «достичь» по той простой причине, что в таких усилиях неизбежно участвовал бы индивидуальный ум, а индивидуальный ум – это разделенный ум, делящийся на субъект и объект, «меня» и «другого». На самом деле апперцепция может случаться только когда этот разделенный ум капитулирует и сливается в цельный ум. Отдельная волна не способна понять свою истинную природу; лишь спадая, капитулируя и сливаясь с океаном, она становится океаном.

Как никогда не уставал напоминать своим посетителям Нисаргадатта Махарадж, индивидуальный ум – эго – естественно страшится самой идеи неизбежности смерти, поскольку она означает его собственное уничтожение. Этот страх принимает различные формы: эго может решать, что жизнь коротка и скоротечна, и потому следует брать от нее все, что можно – в виде вина, секса и веселья; или оно может решать в пользу частичного уничтожения путем «достижения» столь многого в этой жизни, что оно обессмертит себя – возможно навсегда – своей славой в будущих поколениях. И, тем не менее, глубоко в душе человек всегда знает с интуитивной убежденностью, что он бессмертен, и именно по этой причине он всегда ищет – сознательно или бессознательно – свою истинную природу. И такой поиск обречен быть тщетным до тех пор, пока не происходит осознание того, что это иллюзорное, выдуманное эго ищет свой собственный источник. Но эго – разделенный ум – не может найти ответ, пока не откажется от самого себя в полной капитуляции и не пожертвует собой; ум не может превзойти ум, глаз может видеть все, кроме самого себя.

Возможно, самое важное и самое выразительное описание опыта смерти принадлежит Рамане Махарши, мудрецу с Аруначалы. Будучи молодым, здоровым юношей всего шестнадцати лет, он однажды был без всякой видимой причины охвачен внезапным и гнетущим страхом смерти. Он просто был убежден, что скоро умрет. За этой убежденностью последовала другая столь же мощная убежденность: это то, на что он сам должен найти ответ – там и тогда, и потому ему даже не пришло в голову, что можно пойти к врачу или, по крайней мере, поговорить с кем-нибудь дома. Реакция против страха смерти гнала его ум внутрь, чтобы сосредоточиться на единственной мысли: если пришла смерть, то что именно происходит? Что умирает? И эта мысль была почти сразу вытеснена другой, столь же мощной мыслью-убежденностью: умирает только тело. Затем он стал разыгрывать процесс феномена смерти: неподвижно лежал в застывшей позе, вытянув руки и ноги, и сосредоточивался на мысли, что тело мертво, и что мертвое тело отнесут на место для сожжения, оно будет сожжено и превращено в золу – полностью уничтожено. Он мог действительно воспринимать весь этот процесс, и такое восприятие привело к внезапной и непосредственной апперцепции того, что он – оживляющее сознание, которое превосходит тело. Подобная спонтанная апперцепция полностью выходила за пределы измерения мышления и представления. Это была интуитивная убежденность, которая не зависела от мысли, рассудка или логики. Тем, что оставалось совершенно отдельным от тела, полностью превосходя его, было вневременное, внепространственное бытийствование – то, что Махарши впоследствии называл «Я-Я». С того момента страх смерти полностью покинул юного Раману, и «Я» (не эго – «я») с той поры оставалось непрерывно сосредоточенным на Себе.

В этом повествовании о действительном эпизоде особенно важна позиция юного Раманы – позиция безусловного приятия неизбежного события смерти, полной капитуляции перед тем, что происходило, без малейшего сопротивления или реакции на происходящее, только осознание – свидетельствование – события окончания того, что именуется жизнью, без возражения, без конфликта.

Такого рода позиция абсолютной самоотдачи совершенно естественному происшествию должна иметь дополнительное преимущество в том, что касается действительного процесса смерти, поскольку расслабление, присущее такой позиции, делало бы процесс более легким и более переносимым физически, тогда как напряжение, присущее позиции сопротивления и ответной реакции, делало бы процесс настолько же более трудным и более болезненным. Позиция расслабленного сотрудничества с тем, что происходит (и чего нельзя избежать) может быть лишь результатом глубокого понимания человеком своей истинной природы. Такую позицию делала бы возможной только убежденность в том, что мы – вневременной, внепространственный ноумен, а не временная и конечная видимость, которую представляет собой тело. Знание нашей истинной природы разотождествляло бы нас с нашими телами и давало бы нам возможность без всякого напряжения или вовлечения свидетельствовать, пожалуй, с некоторым удивленным любопытством, действительный процесс смерти – исчезновения того, что представало в сознании как феномен.

Зафиксированные околосмертные отчеты нескольких человек, которые характеризуются определенной степенью сходства, ошибочно считаются описаниями того, что происходит после смерти. Такие переживания, какими бы сходными, привлекательными и утешительными они ни были, тем не менее, представляют собой только движения в сознании, переживаемые эго, и потому это переживания до, а не после смерти. На самом деле подобные переживания – всего лишь галлюцинации, возникающие в результате стимуляции определенных центров мозга во время процесса смерти, но до его завершения. Точно так же можно было бы вспомнить, что большинство зафиксированных мистических переживаний йогов имеют ту же природу. Именно поэтому Нисаргадатта Махарадж придавал мало значения йогическим переживаниям. Он, бывало, говорил: «Ты можешь оставаться в самадхи тысячу лет, но, вернувшись в сознание, ты будешь точно там же, где был до вхождения в самадхи – то есть без знания свое истинной природы». Увлечение человека оккультными вопросами и сообщениями об околосмертных переживаниях служат мерой его отождествления с телом-умом как отдельной сущностью, обладающей автономией и независимостью волевого действия. Человек озабочен безопасностью и непрерывностью своей собственной отдельной сущности и страшится самой идеи смерти как конца, поскольку она означает отказ от его отдельности в качестве индивидуальной сущности. Это действительно очень прискорбный факт – большая шутка, как говаривал Махарадж – поскольку, отказываясь от своей жалкой индивидуальности, человек не только отказывается от бедствий и страданий, которые ей присущи, но и становится не частью целого, а самим целым.