Текст книги "Карта дней"

– Имбрины Юга пострадали первыми и сильнее прочих, – сказал Элмер, – но постепенно исчезли все, по всей стране.

– Все до единой? – не поверила Бронвин. – То есть совсем-совсем ни одной не осталось?

– Я слышала, что кто-то из них уцелел, – сказала мисс Энни. – Те, кто сумел спрятаться. Но у них больше нет ни силы, ни влияния, как в прежние времена.

– А у коренных американцев с этим как? – поинтересовался Миллард. – У них петли есть?

– Были. Но немного. Они, как правило, не боялись странности и своих странных не преследовали. В пределах своего племени, по крайней мере.

– Тут мы подошли к двадцатому веку, и здесь я уже могу вставить слово, – сказал Элмер. – Организация начала угасать – в основном потому, что имбрин почти не осталось. Нормальные стали забывать о нас. И тогда петли начали драться между собой – за территорию, влияние, ресурсы.

– Имбрины бы такого ни за что не допустили, – сказала Эйлин.

– Мы немного слышали о том, через что пришлось пройти вам, ребята, в Европе с вашими пустóтами, – продолжал Элмер. – Но чудища в основном водились на вашей стороне пруда. Так было до конца пятидесятых, а потом они обрушились на нас. Это быстро положило конец большинству межклановых раздоров, но мы начали бояться высунуть нос из петли – ведь теперь нас могли сожрать монстры.

– Вот тогда-то дедушка с Эйчем и начали с ними бороться, – сказал я.

– Точно, – кивнул Элмер.

– Так что, – спросила Бронвин, – нормальные в Америке все еще знают о нас?

– Нет, – ответила Джун. – Уже довольно давно не знают. Да и в девятнадцатом веке не то чтобы многие знали.

– Нет-нет-нет, Джуни, ты ошибаешься, – возразила мисс Энни, энергично качая головой. – Они хотят, чтобы ты так думала. Поверь, и сейчас есть те, кто знает. Есть нормальные, которые понимают нашу силу, боятся нас и хотят нас контролировать.

– Да чего они боятся-то? – воскликнула Джун.

– Самой идеи, – ответила ей мисс Энни. – Идеи, что странные не обязательно должны быть слабыми и разобщенными. Они боятся той силы, которую получили бы странные, если бы вдруг объединились. Сейчас они этого боятся не меньше, чем в давно минувшие дни. – Она сурово кивнула, вздохнула и взяла вилку. – А теперь прошу меня извинить. Вы-то поди все уже наелись, а у меня еще и кусочка во рту не было.

* * *

Все подождали, пока мисс Энни доест, и лишь затем вышли из-за стола и начали прибирать после ужина. Мне было совершенно ясно, что именно ей следует отдать вторую посылку, так что, когда она собралась уходить, я предложил проводить ее куда ей будет угодно.

Она сказала, что просто идет домой. Я предложил ей опереться на мою руку. Когда наша короткая прогулка подошла к концу, я вручил ей пакет – он был такой маленький, что легко помещался в карман. Судя по всему, она его ждала.

– Вы его не откроете? – спросил я.

– Я знаю, что там и от кого, – сказала она. – Помоги-ка мне взойти на крыльцо.

Мы поднялись на три ступеньки, ее спина была согнута почти под прямым углом, но наверху она сказала:

– Подожди-ка минутку, – и исчезла в доме.

Вскоре она вернулась и положила что-то мне в руку.

– Он велел отдать это тебе.

Это был старый потрепанный блок бумажных спичек.

– Что это?

– Прочитай и узнаешь.

На одной стороне оказался адрес в Северной Каролине. Словно этого было недостаточно, на другой виднелась надпись: «УМНЫЙ остановится у нас и получит БОЛЬШЕ за свои деньги!».

Я сунул коробок в карман.

– Когда увидишь его, поблагодари его от меня, – добавила мисс Энни, – и скажи, пусть в следующий раз явится собственной долбаной персоной, чтоб я могла еще разок поглядеть на его пригожее личико. Скажи, что по нему тут скучают.

– Спасибо, – сказал я.

– Верь в него. Он может быть тем еще упрямцем и врединой, и вообще занозой в заднице, но не дай ему убедить себя, что он не нуждается в помощи. Слишком большой груз он тащил столько лет, и ты ему нужен. Вы все нужны.

Торжественно склонив голову, я поднял руку в прощальном жесте, а она ушла в дом и захлопнула дверь.

Я пошел искать друзей. Эмма о чем-то шепталась с Джун. Я направился прямо к ним. Джун, кажется, втолковывала Эмме что-то, что той совсем не нравилось – она стояла, скрестив руки на груди, с серьезным и напряженным лицом. Но когда она увидела меня, выражение ее лица тут же сделалось нейтральным, она быстро попрощалась с Джун и побежала мне навстречу.

– О чем вы говорили? – спросил я.

– Так, профессиональные мелочи. Ты знал, что она сама напечатала большинство фотографий в этом альбоме?

Было очевидно, что она врет, но делала она это с такой легкостью, что застала меня врасплох.

– Тогда почему ты так расстроена? – спросил я.

– И вовсе я не расстроена.

– Ты спрашивала ее о той девушке. С которой время от времени приезжал Эйб.

– Нет, – сказала Эмма. – Меня это не интересует.

– Ага, рассказывай.

– Хватит меня допрашивать. Вон идут Бронвин и Енох.

Миллард тоже был с ними – он оделся, и теперь его было видно, – а еще Джун, Ферн и Пол, с которыми они уже успели подружиться.

– Позже поговорим, – сказал я.

– Не о чем тут говорить, – пожала плечами Эмма.

Я чуть не вышел из себя, но сумел погасить вспыхнувший гнев. Я сказал себе, что все равно никогда не пойму, что чувствует Эмма, и если все-таки хочу быть с ней, придется уважать ее чувства и позволить самой с ними разобраться.

Это было разумно. Но мне все равно было обидно.

Мы стали собираться в дорогу. Пол принес металлический термос.

– Вот вам кофе с собой. Чтобы не пришлось останавливаться.

Элмер пожал нам всем руки.

– Если кому-нибудь из вас понадобится прорицатель, вы знаете, где нас искать.

– Какой интересный человек, – заметил Миллард, когда Элмер отошел достаточно далеко. – Вы знали, что за семьдесят лет он успел принять участие в трех войнах? Во время Первой мировой он спал в петле прямо в траншеях Вердена, чтобы не повзрослеть ни на день.

Бронвин и Ферн обнялись.

– Ты мне напишешь? – спросила Ферн.

– Лучше: мы еще приедем, – пообещала Бронвин.

– Будем очень рады.

Прощание закончилось, и Пол проводил нас обратно на окраину, где стояла машина. По дороге я показал всем коробок спичек, который дала мне мисс Энни.

– Ого, да тут адрес! – воскликнул Миллард. – На этот раз Эйч облегчил нам задачу.

– Сдается мне, проверки уже позади, – сказал я. – Теперь нас ждет настоящее задание.

– Посмотрим, – осторожно заметила Эмма. – Кажется, Эйч никогда не устанет нас проверять.

– Будьте осторожны там, снаружи, – напутствовал нас Пол. – Берегите себя – север дело серьезное. Я слыхал, там тоже опасно.

И он объяснил нам, как вернуться в настоящее. В 1965 год дороги уже не было (да нам и не особенно хотелось туда попасть), и если выехать из этой петли через черный ход, окажешься в весеннем дне 1930 года, когда ее создали. Ну, а выйти с парадного хода оказалось несложно – нужно просто ехать тем же путем, через поля, да побыстрее.

Наконец мы попрощались и с Полом. Я убедился, что все пристегнуты, завел машину и нажал на газ. Машину затрясло. Я двинулся по следам собственных шин обратно через голое поле, набирая скорость, а местность становилась все более пересеченной. Где-то на полпути, на том самом месте, где мы вошли в петлю, а следы шин пропадали, произошел рывок, от которого мне скрутило живот, и день обратился в ночь. Гладкая пашня перед нами превратилась в стену зеленых кукурузных стеблей. Мы ломились сквозь нее, укладывая ряд за рядом. Неспелые початки барабанили по капоту. Я собирался ударить по тормозам, но услышал вопль Милларда:

– Не останавливайся, а то застрянем!

Я прибавил газу, мотор взревел, шины как-то нашли сцепление с грунтом, и через несколько секунд мы выскочили на дорогу.

Мы перевели дух. Я включил фары. Грунтовая дорога стала мощеной, но в остальном окраины Портала выглядели примерно так же, как в 1965-м.

Я вышел, чтобы оценить ущерб, причиненный машине, а Миллард – потому что его опять тошнило. На верхнем краю ветрового стекла появилась трещина, в решетке бампера и в дисках застряли кукурузные стебли, но мне удалось их вытащить. В остальном мы были целы и невредимы.

– Все в порядке? – спросил я, заглянув в машину через окно.

– Миллард не в порядке, – сообщила Эмма.

Тут послышался характерный звук, и я поднял глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как тротуар обдало фонтаном рвоты. Никогда раньше не видел, как блюет невидимка. Такое нескоро забудешь.

Пока Милларда полоскало, у меня в кармане вдруг отчаянно зажужжал телефон, оживший в настоящем. «24 пропущенных вызова, – увидел я на экране. – 23 голосовых сообщения».

Я знал, от кого все это, даже смотреть не нужно было.

Я обошел машину сзади, притворился, что проверяю, все ли в порядке, а сам потихоньку прослушал их. В нескольких первых звучала легкая озабоченность, но чем дальше, тем тревожнее и злее они становились. В тринадцатом уже говорилось:

«Мистер Портман, это ваша имбрина. Опять. Я хочу, чтобы вы очень внимательно меня выслушали. Я очень разочарована тем, что вы отправились в путешествие, не проинформировав предварительно меня. Крайне разочарована. Вы не имели никакого права брать с собой детей без моего согласия. Возвращайтесь домой немедленно. Спасибо. Всего наилучшего».

После этого я слушать перестал. Хотел было рассказать другим, но решил, что не стоит. Они все знали, что мисс Сапсан нашей затеи не одобрит. Какой смысл волновать их этими сообщениями? Вдруг, чего доброго, еще решат пойти на попятный.

– Порядок, – сообщил Миллард, нетвердой походкой направляясь обратно к машине. – Я всё.

Я сунул телефон в карман.

– Бедняга.

– Мы ведь не можем сесть на поезд? – слабо отозвался он. – Что-то я подустал от машин.

– Остаток пути пройдет гладко, как по маслу, обещаю, – сказал я.

Он вздохнул.

– Я предпочел бы, чтобы ты не раздавал обещаний, которых не сможешь сдержать.

Глава двенадцатая

Кругом снова было настоящее и современные шоссе Штатов, предназначенные для быстрой езды – тем более ночью. Вооруженный подаренным термосом кофе и восьмым треком с пинкфлойдовского The Dark Side of the Moon, обнаруженного в глубине бардачка, я отсчитывал мили одну за другой. Не успели мы оглянуться, как уже оставили позади Джорджию и Южную Каролину и оказались в двух шагах от городка в Северной Каролине, название которого было написано на спичечном коробке. После той перепалки с Эммой в Портале температура наших отношений сразу упала ниже нуля. Она села сзади, несмотря на тесноту, а Енох перебрался вперед, на пассажирское сиденье.

Время от времени я поглядывал на Эмму в зеркало заднего вида. Если она не спала и не смотрела мрачно в окно, то читала «Журнал» Эйба при свете язычка пламени, трепетавшего над ее мизинцем. Мне пришлось снова сказать себе, что она переживает непростое время, обрабатывает информацию, с которой ей никогда еще не приходилось сталкиваться вот так, лоб в лоб, – ведь она всегда была очень далеко от Эйба. Их разделяло то море, то время, а потом и то и другое сразу. Однако у меня все равно складывалось впечатление, что она наказывает меня за то, что я посмел ее расспрашивать. И я понятия не имел, сколько еще выдержу.

Было уже полчетвертого утра, и я почти не чувствовал задницы, когда впереди, наконец, замаячил съезд. Навигатор в телефоне показывал, что нам туда. И что мы, спрашивается, там найдем? Заправку? Кафе? Еще один мотель?

Оказалось, ни то, ни другое, и даже не третье. Это была забегаловка под незамысловатым названием «О’кей Бургер. 24 часа». Вывеска тускло светилась посреди пустой и темной парковки безлюдного торгового центра. Как и было указано в названии, заведение было открыто и выглядело вполне нормальным. Стулья были уже перевернуты на столы, но на двери висела табличка «Автокафе открыто».

Я встал прямо перед ним; кроме нас на стоянке никого не было. Ни Эйча, ни кого бы то ни было еще – кроме несчастного продавца, которому не повезло с кладбищенской сменой, самой глухой, с полуночи до шести утра. Он торчал внутри, за стойкой, и читал что-то в своем телефоне.

– На коробке было сказано, во сколько мы должны встретиться с Эйчем? – спросила Бронвин.

– Нет, – сказал я, – но вряд ли он рассчитывал, что мы нагрянем в полчетвертого утра.

– Так нам что теперь, ждать тут до утра? – возмутился Енох. – Что за идиотизм!

– Ну, потерпи уж, – сказал Миллард. – Он может появиться в любой момент. Середина ночи – лучшее время для встреч, если нужно, чтобы тебя никто не видел.

И мы стали ждать. Минуты шли. Паренек внутри отложил телефон и начал подметать пол.

С заднего сиденья донеслось громкое ворчание. Все посмотрели на Еноха.

– Это что сейчас было? Мотор? – поинтересовался Миллард.

– Я есть хочу, – Енох уставился на свой живот.

– А подождать никак нельзя? – желчно спросила Бронвин. – Вдруг Эйч придет и не увидит нас, потому что мы будем в автокафе и пропустим его?

– Вообще-то Енох прав, – возразил Миллард. – Можно мне еще раз посмотреть на спички?

Я протянул ему коробок. Миллард начал вертеть его в руках.

– Это не просто адрес, – сказал он. – Это ключ. Посмотрите внимательно, что здесь написано.

Он протянул спички Бронвин, и она прочитала: «УМНЫЙ остановится у нас и получит БОЛЬШЕ за свои деньги!»

Она подняла глаза:

– И что?

– А то, что нам, видимо, придется что-нибудь купить, – заключил Миллард.

Я завел машину и подъехал к автокафе. Мы остановились у светящегося меню.

– ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В «О’КЕЙ БУРГЕР. ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА», – раздался громкий жестяной голос. – ЧЕМ МОГУ…

Бронвин вскрикнула и молниеносным ударом через открытое окно сшибла аудиоколонку на землю, где та и осталась, помятая и безмолвная.

– Бронвин, какого черта! – заорал я. – Он же просто принимал у нас заказ!

– Простите, – Бронвин попыталась съежиться на сиденье. – Я просто испугалась.

– Тебя что, вообще никуда брать нельзя? – сурово спросил Енох.

В обычных обстоятельствах я бы постарался поскорее смыться, но обстоятельства были не совсем обычные, так что я убрал ногу с тормоза и медленно подрулил к окошку, где забирают заказ. Парнишка в оранжевом фартуке все еще что-то бубнил в гарнитуру, которая была у него за ухом.

– Эй? Вы меня слышите?

Он говорил медленно, глаза у него были красные и опухшие, и вообще выглядел он так, словно был под кайфом.

– Ку-ку, – сказал я. – Там, э-э-э… колонка не работает.

Он фыркнул и открыл окно.

– О-о-о-о’кей. Что будем брать?

– А что у вас хорошего? – встрял Миллард.

– Что ты делаешь? – зашипела на него Эмма.

Продавец наморщил лоб и уставился на заднее сиденье.

– Это кто сейчас сказал?

– Это я сказал, – ответил Миллард. – Я невидимка. Прости, надо было сразу предупредить.

– Миллард! – воскликнула Бронвин. – Ты что, совсем рехнулся?

Парень, однако, не смутился.

– А, о’кей, – серьезно кивнул он. – На вашем месте я бы взял комбо-обед номер два.

– Тогда, будьте так добры, приготовьте нам комбо номер два, – разрешил Миллард.

– И пять гамбургеров, пожалуйста! – крикнул Енох. – Со всем! И чипсы!

– Чипсов у нас нет, – сказал продавец.

– Он имеет в виду картошку фри, – пояснил я.

Парень назвал сумму, я заплатил, и он ушел на кухню собирать наш заказ. Через несколько минут он вернулся и протянул мне тяжелый бумажный пакет, на котором уже проступили жирные пятна. Я заглянул внутрь. Там была куча бургеров, гигантская порция картошки и пачка салфеток. Я раздал еду и только тогда заметил на самом дне белый конвертик. Забавный такой, запечатанный красным сургучом.

– А это еще что такое? – я вынул его и показал остальным.

– Часть обеда? – пожала плечами Эмма.

Я выехал на стоянку, остановился, включил лампочку на потолке и открыл конверт. Все нагнулись ко мне, чтобы тоже посмотреть. Внутри оказалась еще одна салфетка… но на сей раз с каким-то отпечатанным на машинке текстом. Салфетка, впрочем, была использованная.

И все. Ни имени «объекта». Ни местонахождения петли номер 10044. Зато на обратной стороне был набор координат.

– Погодите, я умею читать координаты, – взволнованно сказал Миллард. – Показатель долготы отрицательный, значит, это на запад от нулевого меридиана…

– Это школа в Бруклине, Нью-Йорк, – сказал я и показал им экран телефона. – Я только что вбил цифры в приложение с картами.

Миллард презрительно хмыкнул.

– Никакие технологии не заменят настоящего картографа.

– У нас есть миссия, – сказала Эмма. – И координаты. Но мы не знаем, кого нужно спасать.

– Возможно, Эйч и сам не знает, – предположила Бронвин. – И узнать имя объекта – это тоже часть миссии.

– Или все это из соображений безопасности, – сказал Енох. – Вряд ли стоит писать имена странных новичков на салфетках, которые могут попасть в руки… ну, того же повара в бургерной.

– Вряд ли это просто повар, – задумчиво возразил Миллард. – Джейкоб, ты не против, если мы еще раз подъедем к тому окну?

Я снова объехал кафе и свернул в проезд к окошку. На этот раз парень открыл его с откровенно недовольным видом.

– Гм-м-м. Да?

– Прости, что снова беспокоим, старина, – высунулся из машины Миллард. – Мы бы хотели комбо-обед номер три.

Парень набрал заказ на жирной клавиатуре и взял с меня десять пятьдесят. Когда я расплачивался, из машины высунулась Бронвин.

– Ты знаешь Эйча? Ты тоже охотник на пустóт? Что это вообще за место?

Он отсчитал мне сдачу, словно не слышал ее вопроса.

– Эй, ау? – попробовала она еще раз.

Он повернулся спиной и ушел в кухню.

– Вряд ли ему можно отвечать на такие вопросы, – догадался я.

Через минуту парень вернулся и поставил на подоконник жирный бумажный пакет, издавший солидный, тяжелый стук.

– Хорошего вечера! – пожелал парень и решительно закрыл окно.

Я взял пакет, оказавшийся подозрительно тяжелым, и раскрутил тщательно закатанный верх. Картошка и луковые кольца. Фиговый какой-то комбо, подумал я, отдавая пакет Милларду, выехал с парковки и взял курс обратно на шоссе. До Бруклина было не близко, а я хотел проскочить до того, как утренний час пик наглухо закупорит основные транспортные артерии.

Минут через десять, когда мы уже летели по Ай-95, Миллард наконец добрался до дна пакета. Услышав сзади хохот, я обернулся посмотреть. Он вытащил из пакета что-то тяжелое и яйцеобразное.

– Это что такое? – не сразу сообразил я.

– Комбо номер три, судя по всему. Картошка фри и ручная граната.

Бронвин взвизгнула и попыталась пригнуться.

Да уж, «О’кей Бургер» явно служил для всяких странных граждан не только почтовым ящиком, но и складом вооружения. Интересно, подумал я, сколько еще дедушкиных стратегических объектов спрятано вот так, у всех на виду? А еще – что полезного дают с комбо номер один?

Миллард хихикнул, катая в ладонях жирную от масла гранату.

– Тут и правда получишь куда больше, чем ожидаешь!

* * *

Я вел одной рукой, а в другой держал бургер. Мои друзья тоже отдали должное ужину. Их юные организмы, впервые за много лет двигавшиеся во времени вперед, то и дело испытывали ужасный голод. Наевшись, они сразу крепко заснули – все, кроме Эммы, сидевшей рядом со мной, на пассажирском сиденье. Она сказала, что не хочет спать, если я не могу себе этого позволить.

Мы молчали почти целый час. Я тихонько крутил настройку радио, она смотрела, как за окнами проносится темный ночной мир. Мы уже проехали половину Вирджинии, когда на небе появилась бледная серая заря. Молчание все так же лежало между нами – словно камень в груди. Последние полсотни миль я непрерывно разговаривал с ней – у себя в голове, и, наконец, понял, что больше так не могу.

– Нам надо…

– Джейкоб, я…

За все это время никто из нас не проронил ни слова, а тут оба решили заговорить одновременно. Мы посмотрели друг на друга, пораженные этой синхронностью.

– Ты первая, – сказал я.

– Нет, ты, – возразила она.

Я посмотрел в заднее зеркало: Бронвин и Енох преспокойно спали. Енох негромко храпел.

– Ты до сих пор его любишь.

Я вообще-то не хотел быть таким тупым и прямолинейным, но слова пришлось подбирать так долго, что теперь они вязли в зубах.

– Ты до сих пор с ним не закончила. И это нечестно по отношению ко мне.

Она потрясенно посмотрела на меня, ее губы превратились в тонкую линию. Она будто боялась сказать что-то…

– Всякий раз, когда кто-то произносит его имя, – продолжал я, – ты дергаешься. С тех пор как мы узнали, что одним из его напарников была девушка, твои мысли где-то далеко. Ты ведешь себя так, словно он тебя обманул. И не многие годы назад, а сейчас.

– Ты не понимаешь, – тихо сказала она. – Да и не смог бы.

Моему лицу стало горячо. Я-то хотел всего лишь услышать, что да, она ведет себя странно… ну, и еще извинения. Но наша беседа уже свернула куда-то совсем в другую сторону. Куда более неприятную.

– Я пытаюсь понять, – продолжил я. – Заставляю себя не обращать внимания, не быть таким чувствительным, предоставить тебе свободу, чтобы ты могла справиться со всем этим. Но нам все-таки нужно поговорить.

– Вряд ли ты захочешь узнать, что я на самом деле думаю.

– Если мы не поговорим, то так с этим и не разберемся.

Она опустила взгляд. Мы проезжали мимо какой-то фабрики, над ее трубами тянулись хвосты дыма.

– Ты когда-нибудь любил кого-то так, чтобы тебе от этого было плохо? – спросила она наконец.

– Я тебя люблю, – ответил я. – Но мне от этого не плохо.

Она кивнула.

– Я очень рада. Надеюсь, ты никогда не будешь чувствовать ничего подобного… потому что это ужасно.

– А тебе такие чувства знакомы? – спросил я.

Она кивнула.

– Да, это то, что я испытывала к Эйбу. Особенно после того, как он ушел.

– Гм.

Я постарался остаться невозмутимым, но на самом деле мне было больно.

– Это было очень скверно. Несколько лет я была как будто одержима. Думаю, и он тоже, в самом начале. Но у него все прошло. А у меня все стало только хуже.

– Почему?

– Потому что я была заперта в ловушке, в нашей петле, а он нет. Когда годами сидишь вот так, мир становится очень маленьким. Это не здорово для разума… и для души тоже. Маленькие проблемы начинают казаться огромными. И тоска по другому человеку, которая в иных обстоятельствах могла бы пройти за несколько месяцев, становится… всепоглощающей. Одно время я даже собиралась сбежать и отправиться к нему, в Америку, хотя это и было бы для меня смертельно опасно.

Я попытался представить, каково тогда было Эмме. Сидишь одна, чахнешь, живешь от письма до письма, а они приходят все реже, и внешний мир постепенно превращается в смутную фантазию.

За фабрикой потянулись поля. В утреннем тумане лошади жевали траву.

– Почему же ты не сбежала? – спросил я.

Эмма явно была не из тех девушек, что стараются избежать трудностей, особенно если речь идет о том, кого ты любишь.

– Я испугалась. Вдруг он будет не так счастлив меня видеть, как я его, – сказала она. – Меня это просто убило бы. К тому же я просто променяла бы одну петлю на другую, одну тюрьму на другую. Эйб-то не был привязан ни к какой петле. Мне пришлось бы найти какую-нибудь петлю поближе к нему и жить там, как птица в клетке, и ждать, когда у него найдется время и он сможет меня навестить. Я не готова к такому – быть женой капитана дальнего плавания. Каждый день смотреть на море, бояться и ждать. Я из тех, кто сам странствует.

– Но сейчас ты как раз путешествуешь, – сказал я. – И ты со мной. Так почему же ты до сих пор цепляешься за моего деда?

Она печально покачала головой.

– У тебя это все так просто выходит. Но, поверь, не так-то просто избавиться от чувств, которые испытывал последние пятьдесят лет. Пятьдесят лет тоски, боли и гнева.

– Да, ты права. Я не могу этого представить. Но я думал, что мы оставили все это позади. Что мы уже все проговорили.

– Да, – сказала она. – Я тоже думала, что с этим покончено. Я не сказала бы тебе того… что сказала, если бы так не думала. Но я… я не знала, насколько эта поездка меня вывернет наизнанку. Все, что мы делаем, все места, куда приезжаем… Как будто его призрак прячется за каждым углом. И старая рана (а я была уверена, что она закрылась!) открывается снова и снова – и кровоточит.

– Ради бога! – донесся сзади голос Еноха. – Может, вы двое уже порвете, наконец, ваши никчемные отношения и дадите поспать?

– Тебе давно уже полагалось спать! – рявкнула Эмма.

– Уснешь с вами под всю эту сентиментальную трескотню!

– Никакие отношения мы не рвем! – возмутился я.

– Да ну? А похоже, что так!

Эммы швырнула в него скомканный пакет из-под картошки.

– Да заткнись ты уже!

Енох насмешливо фыркнул и закрыл глаза. Может, заснул, а может, и нет. Но говорить по душам нам уже расхотелось. И мы просто поехали дальше. Я молча протянул Эмме руку, и она взяла ее. Наши пальцы неловко и крепко переплелись под рычагом переключения передач, словно мы оба боялись отпустить друг друга.

Сказанное Эммой вертелось у меня в голове. Часть меня была благодарна ей за откровенность, но другая часть жалела, что она вообще открыла рот. Внутри меня и так всегда жил тихий голосок, принимавшийся шептать в особо темные минуты: ЕГО она любила больше. До сих пор мне всегда удавалось заткнуть его, загнать подальше. Но теперь Эмма вручила ему мегафон. И я никогда не смогу признаться ей в этом, потому что тогда она узнает, что я давно уже испытываю этот мелкий страх, что я уязвим, и проклятый голосок станет только громче. Поэтому я просто сжал ее руку и продолжал вести машину.

Вести крутую машину, принадлежавшую твоему дедушке, – встрял голосок. – По дороге на задание, которое досталось тебе от него. Чтобы доказать… что?

Я уже говорил, что мне не нужна жизнь, как у дедушки, и это было правдой. Я хотел свою. Но еще я хотел, чтобы люди относились ко мне так же, как к нему. Чтобы они чувствовали ко мне то же самое. Теперь, дав этому чувству имя, я осознал, каким жалким оно было. Но бросить все и повернуть назад было бы еще более жалко. Вариант был только один: добиться такого успеха, чтобы сломать форму, по которой меня отливали, заслужить всеобщее уважение, выбраться из дедушкиной тени и получить девушку – не эхо той страсти, которую она когда-то питала к Эйбу, но всю ее целиком.

Непростая задача. Но сейчас хотя бы не висела на волоске судьба всего странного человечества. Только мои отношения и моя самооценка.

Ха!

– Когда вы с Эммой наконец расстанетесь, – сказал сзади Енох, который, конечно, только притворялся, что спит, – можно я поеду спереди? Бронвин скоро совсем запинает меня своими ножищами.

– Я его, пожалуй, убью, – сказала Эмма. – По-настоящему.

Енох наклонился вперед.

– О, боже! – он схватился за сердце, изображая крайнюю степень потрясения. – Ты же не позволишь ей этого, правда, Джейкоб?

– Не лезь не в свое дело, – огрызнулся я.

– Да отрасти уже хребет, парень. Эта девица все еще любит твоего деда.

– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, – сказала Эмма достаточно громко, чтобы разбудить и Бронвин с Миллардом.

– А кому ты говорила: «Я тебя люблю» – вчера по телефону. Не Эйбу?

– Что? – я развернулся на сиденье и посмотрел на Эмму. – По какому еще телефону?

Эмма напряженно смотрела на свои колени.

– По тому, который был позади заправки в 1965 году, – сообщил Енох. – Ой-ой, ты что, ему не сказала?

– Это был личный разговор, – процедила сквозь зубы Эмма.

Мы едва не проскочили съезд. Я свернул с шоссе в самый последний момент.

– Ого! – выдохнула Бронвин. – Ты нас только не убей!

Я съехал на обочину, заглушил мотор, вышел и, не оглядываясь, побрел прочь. Неподалеку возвышалась эстакада – я углубился в тень под ней, расшвыривая ногами мусор, выброшенный из проезжающих автомобилей. Тут было как под водой.

– Я должна была тебе сказать.

Это была Эмма. Я не остановился. Она пошла за мной.

– Прости, Джейкоб. Прости меня. Мне нужно было услышать его голос… один, последний раз.

Она разговаривала с его прошлым «я», с какой-то давным-давно закольцованной версией моего деда, из тех дней, когда он даже еще не был стар.

– Думаешь, я не хотел поговорить с ним? Каждый день моей жизни?

– Ты же знаешь, это не одно и то же.

– Да, не одно. Он был твоим бойфрендом, ты его любила. Но этот человек воспитал меня. Он значил для меня больше, чем настоящий отец! И я любил его больше, чем ты!

Я уже кричал, чтобы меня было слышно сквозь эхо дорожного шума.

– Так что не смей так поступать! Не смей по секрету звонить Эйбу из прошлого, когда я умираю от желания снова услышать его голос. И не смей говорить, что я понятия не имею, каково это – тосковать по кому-то или злиться, что он бросил тебя и хранил от тебя секреты. Потому что я знаю, каково это!

– Джейкоб, я…

– А еще не смей мне говорить, что ты меня любишь, и что мы будем вместе, и флиртовать со мной, и быть милой и нежной, и сильной, и удивительной, и вообще вот этой потрясающей собой, а потом страдать по нему и говорить, что ты его любишь, у меня за спиной!

– Я прощалась с ним. Вот и все.

– Но ты все от меня скрыла. Вот что хуже всего!

– Я собиралась тебе рассказать, – сказала она. – Но вокруг всегда полно народу.

– И как мне тебе после этого верить?

– Я правда хотела. Честно. Во мне эта мысль уже дыру проела. Я просто не знала как.

– Скажи как есть: я все еще люблю его. Не могу перестать о нем думать. А ты – его бледная копия, но что поделать, сойдет и это.

Ее глаза расширились.

– Нет, нет, нет! Не говори так. Я никогда так о тебе не думала. Никогда!

– А я именно это и чувствую. И не за этим ли ты вообще поехала со мной на задание?

– Да о чем ты вообще говоришь? – Ее голос взлетел до крика.

– Может, ты просто решила исполнить старую мечту? Отыграться за все эти годы, когда тебя просто бросили и ушли? Отправиться наконец на миссию с Эйбом – или что там у нас следующее по порядку?

– А вот это уже нечестно!

– Ах так?

– ДА! – прокричала она и отвернулась, когда шарик огня слетел с ее стиснутых кулаков и покатился по земле, поджигая обертки от фастфуда и чей-то старый грязный свитер.

Эмма медленно повернулась обратно.

– Причина вовсе не в этом, – произнесла она подчеркнуто медленно. – Я поехала, потому что это было важно для тебя. Потому что я хотела тебе помочь. И к нему это не имело никакого отношения.

– Трава горит!

Мы бросились ее затаптывать, а когда закончили – по щиколотку в грязи и копоти, – она сказала:

– Надо было слушать внутренний голос. Он говорил: ни в коем случае не езди во Флориду. Только не туда, где жил Эйб. Это все равно что охотиться за его призраком.

– А сейчас ты именно это и делаешь?

Она помолчала и, кажется, всерьез задумалась.

– Нет.

– Зато именно это, видимо, делаю я.

Ее лицо изменилось. Она посмотрела на меня с какой-то новой открытостью, словно в первый раз за долгое время смогла позволить себе стать хоть немного уязвимой.

– Ты не гоняешься за его призраком, – сказала она. – Ты стоишь у него на плечах.

Я начал было расплываться в улыбке, но одернул себя. Мои руки готовы были раскрыться навстречу ей, но я засунул их поглубже в карманы. Что-то между нами все еще было не так, и притворяться я не хотел. Одним мгновением взаимопонимания это не исправить.