Текст книги "Карта дней"

– Сюда! – указала она и бросилась в один из погруженных во тьму коридоров.

Мы помчались за ней. Никому не хотелось отстать и оказаться совсем одному в этой противоестественной темноте. Коридор закончился развилкой: можно было повернуть налево или направо. Нур свернула направо, и мы побежали за ней, но секунду спустя раздались голоса и тяжелые шаги: навстречу нам из-за угла выступили двое мужчин с яркими фонарями.

«Стойте!» – крикнули они, и мы услышали громкий хлопок, эхом отразившийся от стен. Еще один контейнер покатился по коридору нам под ноги, со свистом извергая газ.

Кашляя и задыхаясь, мы бросились в обратную сторону. По крайней мере, стало понятно, что эти люди не собираются нас убивать. Они хотели захватить Нур живой. А может, и не только Нур, но и всех нас.

– Надо поскорее выбраться из дома, – крикнул я на бегу. – Лестница! Где тут лестница?

Мы повернули за угол и уперлись в глухую стену. Нур развернулась и ткнула пальцем куда-то нам за спины.

– Там, – сказала она.

Позади доносились шаги и громкие голоса.

– Мы влипли, – сообщил я. – Придется пустить в ход игрушку из «Хэппи Мил».

Я перекинул рюкзак со спины на грудь и запустил руку внутрь, нашаривая гранату, но Нур, похоже, вовсе не считала, что нас загнали в угол.

– Сюда, за мной! – крикнула она и юркнула в одну из боковых дверей.

Мы оказались в маленькой комнате – без окон и с единственной дверью – той, в которую мы и вошли.

– Нам отсюда не выбраться! – крикнул я, крепко сжимая гранату в рюкзаке. Мне не хотелось ее использовать – что, если от взрыва весь дом обрушится нам на головы? Но если другого выхода нет, я был готов рискнуть.

– Вы просили меня довериться, – сказала Нур. – Но сначала вы доверьтесь мне.

Шаги приближались.

– Ладно, – кивнул я. – Мы тебе доверяем.

Я разжал пальцы и вытащил руку из рюкзака. Нур согнала нас в угол комнаты, а сама встала посередине и принялась загребать руками воздух. С каждым взмахом в комнате становилось темнее. Дневной свет, проникавший из коридора, потускнел, а потом и вовсе исчез – а вернее, собрался у нее в ладонях. А потом Нур поднесла этот комок концентрированного света ко рту… и проглотила!

Я могу только рассказать вам, что я увидел: это была одна из самых странных вещей, какие мне довелось наблюдать за всю свою жизнь. Световой шар сиял у нее за щеками. Потом двинулся вниз, по пищеводу, в желудок, и тут ее тело будто начало его впитывать. Свет постепенно угасал и, наконец, исчез – как раз тогда, когда шаги преследователей звучали почти у самой двери. Мы оказались в полной темноте – в абсолютном, непроглядном мраке. И когда эти двое встали на пороге и направили внутрь слепящие лучи фонарей, тьма словно потянулась к ним навстречу. Мгновение – и от лучей остались лишь крохотные светящиеся точки на концах фонариков. Спотыкаясь, протягивая руки, преследователи побрели вперед. Один принялся стучать фонариком об руку, как будто надеялся починить его, а другой заговорил в потрескивающую помехами рацию:

– Объекты на шестом этаже. Повторяю: шестой этаж.

Мы вжались спинами в стену и замерли, едва дыша. Окутавшая комнату темнота казалась таким надежным укрытием, что на миг я и впрямь поверил, что нас не найдут, хотя нас было много, а комната – совсем маленькая. И, быть может, так бы оно и вышло, если бы не одно «но».

Я совсем забыл про свой телефон. Он стоял на вибрации и был закопан глубоко в рюкзаке. Но именно сейчас ему вздумалось зажужжать – и этот звук, пусть даже еле слышный, мгновенно нас выдал.

После этого все стало происходить с бешеной скоростью. Оба наши преследователя упали на одно колено. «Сейчас они откроют огонь!» – пронеслось у меня в голове, и в этот же самый миг я услышал, как Нур издала какой-то странный гортанный звук, как будто ее тошнит. Весь свет, который она удерживала в животе, рванулся вверх и наружу, прямо на тех двоих. Даже отвернувшись и крепко зажмурившись, я все равно увидел вспышку – такую яркую, словно в комнате разом взорвалась тысяча лампочек. Меня обдало волной жара. Я услышал крики и грохот падающих тел. А когда я снова открыл глаза, вся комната – вся целиком, до последнего дюйма, – сияла ослепительно-белым светом, а эти двое валялись на полу, прижимая руки к лицу.

Только мы хотели выскочить в коридор, как снова послышались шаги, и секунду спустя в дверях показался еще один преследователь. У него был пистолет и он уже готовился выстрелить. Но Бронвин не раздумывая ринулась вперед. Они столкнулись на пороге. Бронвин схватила его за плечи и развернула лицом в коридор. Прогремел выстрел, и в тот же миг преследователь полетел головой вперед – прямо в стену. Стена проломилась от удара, и человек с пистолетом исчез за пеленой бетонной крошки и кровавых брызг. Нур перевела взгляд с дыры в стене на Бронвин и беззвучно прошептала «ничего себе!», и тут мы опомнились. Те двое на полу были все еще живы и в любую минуту могли очнуться. Мы переглянулись и полезли в дыру.

По ту сторону стены, помимо бесчувственного тела третьего преследователя, обнаружилась комната, залитая дневным светом, а за ней – лестница. Бронвин снова схватила Лили и перекинула ее через плечо. Почти не тормозя на поворотах, мы вихрем пронеслись через шесть этажей и выбежали на улицу. Сквозь дыру в заборе выбрались в переулок, промчались через парковку позади какого-то склада и очутились в другом переулке. Мы бежали со всех ног, не оглядываясь и только прислушиваясь к рокоту вертолета. Тот вроде бы отдалялся – стал тише, потом еще тише… И наконец мы выбились из сил. Пришлось остановиться и перевести дыхание.

– По-моему… по-моему, ты убила того типа.

Нур смотрела на Бронвин во все глаза.

– У него был пистолет, – сказала Бронвин и поставила Лили на землю. – Если кто-то наводит пистолет на моих друзей, я его убиваю. Такое… – она вытерла блестящий от пота лоб и резко втянула воздух носом. – Такое у меня правило.

– Хорошее правило, – одобрила Нур и повернулась ко мне. – Прости за то, что я тогда сказала. Ну, будто бы вы с ними заодно.

– Ничего страшного, – сказал я. – На твоем месте я бы, наверное, тоже нам не поверил.

Нур подошла к Лили и взяла ее за руку.

– Ты как, Лил?

– Малость растрясло, – сказала Лили. – Но жить буду.

– Надо убираться отсюда, и срочно! – воскликнула Эмма. – Как это сделать быстрее всего?

– Подземкой, – ответила Нур. – Станция в одном квартале отсюда.

– А как же машина? – возмутился Енох, глядя на нас, как на предателей.

– Нашу машину они уже знают, – объяснил я. – Мы вернемся за ней позже.

– Если выживем, – добавил Миллард.

* * *

Уже через несколько минут мы мчались в тесном вагоне подземки в сторону Манхэттена. Но туда ли нам было нужно? Мы вскочили в первый подошедший поезд – просто чтобы поскорее оторваться от погони, если она была. Мои друзья обсуждали вполголоса, кто же все-таки эти люди. Твари? Или, может, какой-то враждебный клан странных людей, о котором мы ничего не знаем? Я встал и подошел к карте подземки, висевшей на стене вагона. Мы должны были доставить Нур на остров посреди реки – в место с почтовым индексом 10044. Остров Блэквелла, так было написано на открытке. Я спросил Нур и Лили, не знают ли они, где это, но они о таком даже не слышали. Посмотреть карту в телефоне я не мог – в подземке сеть не ловилась. Но даже если мы и доберемся до острова, как найти на нем петлю?

Чем дольше я думал, тем более сомнительным казался мне весь этот план. Да, конечно, в задании было сказано именно это, но звонок Эйча все поставил под вопрос. Что он имел в виду, когда сказал, что обстоятельства изменились? Людей, которые на нас охотились? Или, может быть, то, что петля 10044 стала небезопасной?

Более того, объект нашей миссии теперь уже был не просто объектом. Он превратился в живую девушку, у которой было имя, была своя жизнь и свое лицо (к слову, очень симпатичное). Как же мы теперь можем сдать ее с рук на руки каким-то незнакомцам? Неужели Эйч и вправду думал, что я брошу ее в какой-то неизвестной петле и с чистой совестью отправлюсь домой?

Я искоса посмотрел на нее. Нур подтянула колени к груди и поставила ноги в кроссовках на пластиковое сиденье. Она сидела молча и смотрела в пол с такой глубокой, бездонной усталостью, что у меня защемило сердце.

– Будешь скучать по Нью-Йорку, если придется уехать? – спросил я.

Прошло секунд пять, не меньше, прежде чем она, наконец, выбралась из тех неведомых глубин, в которых блуждала, и подняла голову.

– Скучать по Нью-Йорку? Почему я должна по нему скучать?

– Потому что мы возвращаемся домой, а ты едешь с нами.

Эмма бросила на меня острый взгляд, но вслух возразила не она, а Миллард:

– В задании было сказано другое!

– Забудь о задании, – сказал я. – С нами ей будет лучше, чем в любой петле, какие только есть в этом чокнутом городе. И вообще по эту сторону океана, если уж на то пошло.

– Мы живем в Лондоне, – объяснила Эмма. – В Дьявольском Акре.

Нур вздрогнула.

– Это только название, – поспешил успокоить ее Миллард. – Там не так уж плохо, нужно только привыкнуть к запахам.

– Слушайте, мы же почти закончили эту чертову миссию! – вмешался Енох. – Осталось всего ничего. Давайте не будем все портить! Отвезем ее, куда положено, и дело в шляпе!

– Мы не знаем, кто живет в этой петле, – сказал я. – Не знаем, смогут ли они защитить ее. Короче, вообще ничего о них не знаем.

– А какое нам до этого дело? – пожал плечами Енох. – Это не наша забота!

– По-моему, Джейкоб прав, – сказал Миллард. – В Америке почти не осталось имбрин, а ведь это работа имбрин – учить и воспитывать таких новичков, как Нур. Кто ей объяснит, как живут странные люди?

Нур подняла руку:

– А что-нибудь мне объяснить никто не хочет?

– А, ну да… Имбрины – они вроде как учительницы, – сказал я. – И защитницы.

– А еще – правительницы, – подхватил Миллард и почти неслышно добавил: – Хотя их никто не выбирал.

– И невыносимые всезнайки, которые вечно лезут в чужие дела, – вставил Енох.

– Короче говоря, столпы нашего общества, – подытожила Эмма.

– Имбрина нам не нужна, – отрезал я. – Нам просто нужно такое место, где будет по-настоящему безопасно. Да и потом, мисс Сапсан наверняка убить нас готова…

– Рано или поздно она успокоится, – сказал Енох.

– Ну так что, поедешь с нами? – спросил я Нур.

Она вздохнула и внезапно хихикнула:

– Ладно, уговорили! Так и быть. Или я уже не могу позволить себе каникулы?

– Эй, а как же я? – подала голос Лили.

– Если ты тоже захочешь с нами жить, мы с радостью примем тебя! – не скрывая энтузиазма, воскликнул Миллард.

– Но я не могу вот так взять и уехать! – запротестовала Лили. – В школе уже начались занятия! – И тут, словно услышав, как это звучит со стороны, она рассмеялась: – Господи, надо же такое ляпнуть! Как будто не было всего этого безумия. Вот до чего мне промыли мозги в этой дурацкой школе!

– Ну, школа – это действительно важно, – сказал Миллард.

– Но у меня есть родители. Они очень хорошие. И будут обо мне беспокоиться.

– Я вернусь, – пообещала Нур. – Но сейчас мне и правда надо убраться отсюда подальше и переждать, пока все это не кончится.

– Значит, теперь ты нам доверяешь? – спросил я.

Нур пожала плечами:

– Более или менее.

– Итак, поедешь с нами?

И тут безо всякого предупреждения Бронвин качнулась вперед и, обмякнув, рухнула на пол.

– Бронвин! – закричала Эмма и кинулась к ней.

Другие пассажиры в вагоне то ли не заметили, то ли сделали вид, что ничего не видят.

– Что с ней? – спросил Енох.

– Не знаю. – Похлопывая Бронвин по щеке, Эмма повторяла: – Бронвин! Бронвин!

Наконец та шевельнулась и открыла глаза.

– Ребята, по-моему, я… Эх, надо было сказать вам раньше.

Бронвин поморщилась и приподняла подол рубашки. По животу у нее текла кровь.

– Бронвин! – ахнула Эмма. – Боже мой!

– Этот человек с пистолетом… По-моему, он меня подстрелил. Нет-нет, не волнуйтесь. Это не пуля.

Бронвин раскрыла ладонь и показала крошечный дротик, красный от крови.

– Но почему ты до сих пор молчала? – возмутился я.

– Надо было убираться оттуда. Ну, и я думала, мне хватит сил перебороть эту гадость, которой он в меня выстрелил. Но, похоже… не хватило.

С этими словами Бронвин уронила голову набок и отключилась.

Глава шестнадцатая

Мы не искали петлю. В те минуты мы и думать не думали о петлях. Мы хотели только одного: как можно скорее доставить Бронвин в больницу. Мы соскочили с поезда на следующей же станции, даже не посмотрев, как она называется, и поднялись по лестнице на поверхность. Лили держалась за руку Милларда, а мы с Эммой и Нур поддерживали Бронвин: та очнулась, но все-таки была очень слаба и едва переставляла ноги. Мы огляделись по сторонам: здания здесь были гораздо выше, а улицы полны людей. Это был Манхэттен!

Я полез в рюкзак за телефоном, чтобы позвонить в службу спасения, но Енох просто побежал по улице с криком: «Больница! Где тут больница?» И это помогло. Какая-то добросердечная дама тут же показала, куда идти, и пошла за нами сама, с озабоченным видом спрашивая, что случилось с Бронвин. Мы, разумеется, не собирались ничего ей рассказывать. И уж точно нам не хотелось, чтобы она дошла с нами до больницы или принялась выспрашивать, как нас зовут. Я живо представил себе, как придется звать на помощь имбрину, чтобы она стерла ей память… а заодно всем врачам и медсестрам, какие попадутся нам на пути. Поэтому мы сделали вид, будто просто пошутили насчет ранения, – и дама, не дойдя с нами до угла, развернулась и рассерженно зашагала прочь.

До больницы было рукой подать: я уже заметил ее вывеску. Но тут мне в нос ударил вкуснейший, неудержимо манящий запах еды, и я помимо воли замедлил шаг.

– Слышите запах? – спросил Енох. – Это розмариновые тосты с паштетом из гусиной печенки!

– Ничего подобного! – возразила Эмма. – Это пастуший пирог!

Я заметил, что остальные тоже как будто забыли о спешке.

– Я узнаю этот запах из тысячи! – заверила Нур. – Это досаи! Панир масала досаи![9]9
  Блюдо индийской кухни – блинчики с домашним сыром и пряностями масала.


[Закрыть]

– О чем это вы, ребята? – спросила Лили. – И почему вы идете так медленно?

– Она права, надо отвести Бронвин к врачу, – сказал Миллард. – Хотя, признаться, мне в жизни не встречался такой ароматный coq au vin[10]10
  Петух в вине (франц.).


[Закрыть]…

Мы остановились перед витриной, которую наглухо закрывали жалюзи. Возможно, это был ресторан, хотя никакой вывески мы не увидели – только табличку с надписью «Открыто! Добро пожаловать!».

– А знаете, я вроде неплохо себя чувствую, – сказала Бронвин. – И тоже есть захотелось – ну, когда вы об этом заговорили.

На самом деле ей по-прежнему было плохо – она еле ворочала языком и все так же тяжело опиралась на наши руки. Но краешком сознания я отметил, что теперь воспринимаю этот факт отстраненно, будто сквозь слой ваты.

– У нее кровь идет! – сказал я. – А до больницы – всего два шага!

Бронвин посмотрела вниз, на свою рубашку.

– Не так уж сильно она идет, – сказала она, хотя красное пятно явно стало больше.

Во мне боролись два желания. Один голос кричал: «Идите в больницу, болваны!» – но я едва различал его за другим, куда более громким голосом, который был удивительно похож на папин. И этот второй голос, неестественно бодрый и назойливый, без устали твердил: «Самое время пообедать! Неужели мы не попробуем нью-йоркскую кухню, раз уж мы здесь? Черт побери, мы разве уже не имеем права перекусить по-быстрому?!»

И все, похоже, были с этим согласны, кроме громко возражавшей Лили, но и она понемногу стала уступать.

Я толкнул дверь и пропустил всю компанию внутрь. Это и впрямь был ресторанчик: маленький, старый, со скатертями в клеточку, плетеными стульями и автоматом с газировкой у стены. За стойкой стояла официантка в переднике и бумажной шапочке – и улыбалась так, словно целый день ждала именно нас. Кроме нас, посетителей в зале не было.

– Проголодались, детки? – спросила она, покачиваясь на каблуках.

– Не то слово! – подтвердила Бронвин.

Крови на ее рубашке официантка как будто не заметила. Но и сама Бронвин уже явно не помнила о ране.

– Похоже, вы прямо умираете с голоду, – сказала официантка.

– Да, – отозвался Енох странным, каким-то механическим голосом. – Умираем с голоду.

– А что у вас подают? – спросила Нур. – Мне показалось, я слышу запах панира.

– О, у нас есть все, – заверила Берника, изящно взмахнув рукой. – Все что душе угодно.

Откуда я узнал ее имя? Неужели она успела его назвать? В голове у меня была какая-то каша.

Тихий голосок, намекавший, что заходить сюда не стоило, превратился в еле слышный шепот. Лили тоже перестала возражать. Правда, напоследок она еще заявила: «Можете оставаться тут, если хотите, но я отведу вашу подругу в больницу!» – но все ее попытки взять Бронвин под руку и вывести на улицу оказались напрасны. Никому еще не удавалось сдвинуть Бронвин с места, если она этого не хотела.

– У нас нет денег, – сказал я, и разочарование при мысли о том, что вся наша наличность осталась в машине, было настолько острым, что я погрузился в беспросветную печаль.

– Вам повезло, – сказала Берника. – У нас сегодня специальная акция. Все за счет заведения.

– Что, правда? – удивилась Бронвин.

– Чистая правда. Ваши деньги нам не нужны.

Мы бросились к стойке и расселись рядком на привинченных к полу пластиковых стульях. Каждый просто говорил официантке, чего он хочет, а та повторяла заказы погромче – надо полагать, обращаясь у повару на кухне, которого нам отсюда было не видно. Через несколько минут зазвонил колокольчик, и Берника принялась разносить еду – тарелку за тарелкой. Милларду достался петух, тушенный в вине. Нур – ее любимые панир масала досаи и манговый ласси. Эмме – порция жареного барашка с мятным желе. Мне – двойной чизбургер с картошкой и клубничный шейк. Бронвин – омар вместе с разделочными щипцами и фартуком, на котором тоже был изображен омар. Лили – горячий, исходящий паром корейский пибимпап[11]11
  Традиционное блюдо корейской кухни, состоящее из риса, тонко нарезанного мяса, овощного салата и пасты из острого перца.


[Закрыть], политый сырым яйцом. Такого разнообразного меню я не встречал еще ни в одном ресторане (и уж тем более не предполагал обнаружить его в унылой старой забегаловке с одним-единственным поваром), но внутренний голос, который с самого начала протестовал против происходящего, стал уже совсем тихим:

Не ешь этого!

Отсюда нужно уходить!

Это плохая идея!

Остановись, пока не поздно!

Как я съел свой двойной чизбургер и выпил шейк – не помню. Просто в какой-то момент я увидел, что стакан опустел, а на тарелке осталось лишь несколько жирных крошек. А голова внезапно стала очень, очень тяжелой.

– О, мои сладенькие! – Берника вышла из-за стойки и сочувственно смотрела на нас, прижав руку к груди. – Да вы совсем выбились из сил!

Так оно и было. Я и правда ужасно устал.

– Ох, до чего же я устала! – услышал я голос Эммы, и все мои друзья забормотали что-то в знак согласия.

– Так почему бы вам не подняться наверх и не вздремнуть немного?

– Нам нужно идти, – сказала Нур.

Она пыталась слезть со стула, но у нее ничего не получалось.

– В самом деле? – улыбнулась Берника. – А по-моему, никуда вам не надо.

– Джейкоб! – прошептала мне на ухо Эмма.

Голос у нее был, как у пьяной.

– Нам надо идти.

– Знаю.

Я понимал, что нас каким-то образом загипнотизировали. Сделали с нами то же, что пытались сделать в «Русалочьей стране чудес», – и на этот раз мы все-таки проглотили наживку.

– Наверху есть комнаты для гостей. Кровати уже застелены, только вас и дожидаются. Пойдемте, деточки…

Как только она это сказала, я обнаружил, что могу встать.

Все мы уже стояли. А Берника настойчиво подталкивала нас к двери, за которой виднелся какой-то странный коридор или туннель, выкрашенный в красно-белую полоску.

Мы не сопротивлялись. По мере того как мы приближались к коридору, он как будто вытягивался, делался все длиннее. Я услышал за спиной какую-то возню и обернулся: Берника вытянула руку, преграждая дорогу Лили.

– Эй, – произнес я, с трудом ворочая языком, – не трогайте ее.

Лили что-то говорила. Я видел, как шевелятся ее губы, как напрягается горло, – но ни единого звука до моих ушей не долетало.

– Мы скоро вернемся, Лил, – сказала Нур. – Просто подожди нас тут.

Разумеется, Лили не смогла бы последовать за нами, даже если бы ей разрешили пройти. Примерно на середине коридора в висках у меня застучало, желудок ухнул куда-то вниз, и всех нас затянуло в петлю.

Лили, стоявшая позади, исчезла, а впереди, в дальнем конце полосатого коридора, появилась лестница.

– Прямо наверху! – эхом донесся до нас голос Берники, хотя самой ее нигде не было видно.

Мы потащились вверх по лестнице: шаг вверх – приставить вторую ногу – отдохнуть – потом еще шаг… Когда мы, наконец, добрались до площадки, я почувствовал, что последние остатки воли меня покинули. Теперь мы целиком и полностью оказались во власти заманившей нас сюда сирены и могли только слушаться и подчиняться.

* * *

На лестничной площадке стояли на четвереньках две маленькие девочки. Они как будто осматривали дощатый пол – очень внимательно, методично, дюйм за дюймом. Когда мы подошли, они подняли головы и посмотрели на нас.

– Вы тут случайно куклу не видели? – спросила старшая из двух девочек. – Фрэнки потеряла одну из своих кукол.

Прозвучало это так, словно это была какая-то шутка, но девочка даже не улыбнулась.

– Нет, простите, – сказала Нур.

– Мы, кажется, заказали… вздремнуть? – с недоумением в голосе пробормотал Миллард.

– Вам сюда, – сказала старшая девочка, мотнув головой в сторону двери у себя за спиной.

Мы прошли мимо девочек. И мне почудилось, будто одна из них прошипела: «Бегите! Бегите отсюда, пока еще можете!» Но когда я обернулся, обе уже снова смотрели в пол, вернувшись к своим поискам. Краем сознания я отметил, что все мои движения стали очень медленными, как во сне.

За дверью оказалась маленькая, чисто прибранная кухня. За столом сидел мальчик, а над ним стоял мужчина в галстуке-бабочке. На столе лежал пазл и высилась башенка, собранная из детского конструктора, но выглядело это все не как игра: мальчик будто сдавал какой-то экзамен. Услышав наши шаги, мужчина поднял руку и указал на следующую дверь:

– Туда.

На нас он даже не взглянул: его внимание было полностью приковано к мальчику.

– Sanguis bebimus, – произнес он. – Corpus edimus[12]12
  «Мы пьем кровь. Мы едим плоть» (лат.).


[Закрыть].

– Mater semper certa est, – отозвался мальчик, глядя прямо перед собой пустым взглядом. – Mater semper certa est.

– «Мать всегда достоверно известна», – перевел Миллард.

Внезапно учитель выпрямился и ударил кулаком в стену.

– Эй, вы там! А ну потише! – крикнул он, обращаясь явно не к нам. Я не понимал, что его так рассердило, пока мы не подошли к следующей комнате.

Я услышал, как кто-то мычит пьяным голосом на одной ноте: «С днем рожде-е-енья, крошка Фрэ-э-энки… с днем рожде-е-енья тебя-я-я».

Я бы бросился бежать без оглядки, если бы только мог, – да вот только ноги по-прежнему еле слушались. Пел человек в клоунском гриме и белом, как кость, парике. Он сидел на тахте за коктейльным столиком и наливал себе что-то из бутылки. Снова и снова он повторял одну и ту же последовательность действий, словно его заело: отпивал глоток из стакана в руке, доливал в стакан из бутылки и, промычав слова из песенки, делал еще глоток. Увидев нас, он поднял стакан и произнес:

– Чин-чин! С днем рождения, Фрэнки!

– С днем рождения, – машинально ответил я.

Клоун застыл с поднятым стаканом и открытым ртом, а потом откуда-то из глотки у него вырвался новый звук, странный и протяжный, в котором лишь с большим трудом я разобрал слова:

Я

хочу

спаааааать.

– А ну-ка все сюда! – пронзительно крикнул кто-то из следующей комнаты.

И мы пошли, все вместе, и очутились в спальне, битком набитой куклами. Куклы валялись на полу и на полках, которыми были увешаны стены, громоздились на кресле, стоявшем в углу, и на кровати с железной спинкой. Их было так много, что поначалу я не увидел среди них девочку. Та сидела на кровати, наполовину погребенная под лавиной маленьких фарфоровых лиц, и я заметил ее лишь тогда, когда она заговорила вновь.

– Сидеть! – скомандовала она и стала сбрасывать с себя кукол.

Мы сели прямо на пол, подчинившись приказу. Бронвин застонала: должно быть, ей стало хуже.

– Я не разрешала вам шуметь! – прикрикнула на нее девочка. В хлопчатой ночной рубашке и штанишках из желтого вельвета, она казалась родом из семидесятых или восьмидесятых. Когда она говорила, верхняя губа ее презрительно кривилась. – Ну? Кто вы такие?

Я почувствовал, что язык у меня развязался, и начал отвечать:

– Меня зовут Джейкоб, я приехал из Флориды, из городка…

– Скучно, скучно, скучно! – крикнула девочка и ткнула пальцем в Эмму. – Ты!

Эмма вздрогнула всем телом и заговорила:

– Меня зовут Эмма Блум. Я родилась в Корнуолле, а выросла во временной петле в Уэльсе, и…

– СКУЧНО! – завопила девочка и указала на Еноха.

– Я – Енох О’Коннор, – произнес он, – и у нас с тобой есть нечто общее.

Девочка заинтересовалась. Услышав эти слова, она встала с кровати, заваленной куклами, и подошла к нему.

– Я умею оживлять мертвые вещи с помощью живых сердец, – продолжал Енох. – Правда, сначала приходится разбирать их на части, но…

Девочка щелкнула пальцами, и рот Еноха сам собой захлопнулся.

– С виду ты милый, – сказала она, обводя пальцем его подбородок, – но стоит тебе заговорить, как сразу все портится. – Она нажала ему на кончик носа. – Би-и-ип! К тебе я еще вернусь.

Она повернулась к Бронвин:

– Ты.

– Меня зовут Бронвин Братли. Я очень сильная, и мой брат Виктор тоже был…

– СКУЧНО! – взвизгнула девочка. – ЭЙ, БОЛВАНЧИК!

За дверью послышались торопливые шаги. На пороге показался учитель с галстуком-бабочкой.

– Да?

– Я больше не хочу таких кукол, как эти, Болванчик. Ты только посмотри на них? Как по-твоему, весело с ними будет играть в «Монополию»? А?

– Э-э-э… нет?

– ВОТ ИМЕННО! НЕТ!

Она поддала ногой по горке кукол, и те разлетелись во все стороны.

– Правда, вот этот мне нравится, – она указала на Еноха. – Но остальные – СКУЧНЫЕ и просто УЖАСНЫЕ.

– Мне очень жаль, Фрэнки.

– Что будем с ними делать, Болванчик? – Она повернула голову и коротко взглянула на нас. – На самом деле его не так зовут. Просто я называю его Болванчиком – потому что могу называть кого угодно как захочу.

– Может, съедим их? – предложил Болванчик.

Фрэнки фыркнула.

– И почему ты всегда хочешь их съесть? Как-то это странно, Болванчик. И вообще, в последний раз у меня от этого живот болел.

– Ну, или можно продать их.

– Продать? Куда?

– Не куда, а кому, – поправил учитель, но тут же зажал рот рукой и побледнел.

Девочка рассвирепела. Она указала на него пальцем и быстро прочертила в воздухе невидимую линию сверху вниз. Учитель упал на колени, словно его дернули за ниточки.

– НЕ СМЕЙ. МНЕ. УКАЗЫВАТЬ.

– Да, Фрэнки. Слушаюсь, мэм. – Голос его дрожал. – Mater semper certa est.

– Верно. Совершенно правильно. – Целый отряд кукол уже маршировал к ним через комнату. – И потому что ты такой послушный, Болванчик, я разрешу им сжевать только одну твою ногу.

Учитель повторял одну и ту же фразу снова и снова, все быстрей и быстрей: «Mater semper certa est, mater semper certa est!» – пока слова не слились в нечленораздельную тарабарщину. Куклы набросились на него толпой, хватая его ручонками и клацая деревянными зубами. Учитель закричал, заплакал навзрыд, но даже не пытался сопротивляться. Казалось, он вот-вот потеряет сознание – и тут, наконец, девочка развела руки в стороны и громко хлопнула в ладоши. По ее хлопку все куклы обмякли и попадали на пол.

– Ох, Болванчик, какой же ты забавный!

Учитель собрался с духом, вытер слезы и, пошатываясь, поднялся на ноги.

– На чем я остановился? – Он прочистил горло. – Ах, да. Можно продать их Анимистам, Ментатам, Погодникам… – Он прижал дрожащие пальцы к шее, проверяя пульс, и тотчас спрятал руку за спину. – Но, как обычно, самую высокую цену дают Неприкасаемые.

– Фу-у-у! Терпеть их не могу! Но если только они сюда не явятся…

– Я свяжусь с ними и договорюсь о встрече.

– Но вот этого я не продам. – Она указала на Еноха и начертила в воздухе полукруг. Губы Еноха сами собой изогнулись в неправдоподобно широкой, гротескной улыбке.

– Отлично, Фрэнки. Очень хорошо.

– Я и сама знаю, что хорошо. Что будет с остальными, мне плевать. Только одно условие: если тот, кто их купит, будет делать с ними что-нибудь ужасное, я хочу посмотреть.

* * *

Я очнулся после долгого сна без сновидений и обнаружил, что привязан к стулу. Все мы сидели в ряд: ноги прикручены веревками к ножкам стульев, руки связаны за спиной. Эмма, Бронвин, Нур и даже Миллард – обвивавшие его веревки как будто висели в воздухе вокруг пустого стула. Только Еноха с нами не было.

Я поводил глазами по сторонам и понял, что мы сидим на сцене какого-то старого театра, за потрепанным желтым занавесом. Обернувшись, насколько смог, я увидел за спиной тросы и блоки для декораций, а наверху – прожектора на подвесках. Кляпов не было, но говорить я все равно не мог. Не мог даже заставить собственный рот открыться. По ту сторону занавеса слышались голоса. Похоже, разговор шел о нас.

– Они вторглись на мою территорию! Пытались меня обокрасть! – говорила та чокнутая девчонка, Фрэнки. – По закону у меня есть полное право их повесить, но я решила проявить милосердие. И заодно оказать вам всем услугу.

– Звучит забавно. Обычно это ты пытаешься нас обокрасть, – ответил хриплый мужской голос. – Последний экземпляр, который я у тебя купил, рассыпался в пыль всего через два дня.

– Если вы не способны позаботиться о них как следует, я тут ни при чем, – отрезала Фрэнки.

– Продавец не несет ответственности за ошибки покупателя.

Я узнал масленый голос Болванчика.

– Ты продала мне порченый товар и теперь должна дать одного бесплатно!

Судя по звукам, они уже собирались вцепиться друг другу в глотки, но тут какая-то дама постарше крикнула:

– Прекратите! Никаких драк на нейтральной территории!

Все стихло. Затем хриплый голос произнес:

– Я и так уже потратил на тебя полдня, Фрэнки. Давай начинай свое шоу.

– Отлично. БОЛВАНЧИК!

С громким скрипом, взметнув облако пыли, занавес стал подниматься. За ним обнаружился пустой и обшарпанный зрительный зал: драные сиденья и покосившиеся под опасным углом балконы – казалось, еще чуть-чуть, и они рухнут вниз.

На сцене собрались три группы. Все смотрели на нас, но при этом как будто не забывали приглядывать друг за другом. Каждая группа держалась на удалении от остальных. Фрэнки и Болванчик стояли ближе всего к нам. Фрэнки была во фраке и с жезлом в руке, точь-в-точь как ведущий циркового представления.

Сейчас мне трудно в это поверить, но тогда я еще понятия не имел, кто такие остальные. И, пожалуй, это было к лучшему: будь мне известна их репутация, я бы испугался так, что не сумел бы мыслить ясно. Фрэнки предложила нас на продажу самым ужасным бандам странных, промышлявшим в Нью-Йорке, и на ее приглашение откликнулись трое главарей. Впереди, в центре сидел на стуле молодой парень с волосами дыбом, застывшими у него над головой, словно гребень волны, и с тонкой опасной улыбкой. Он был в костюме с иголочки, но на ботинках запеклась красная грязь. Звали его Крах Донован. Позади него стояли двое подручных: чопорного вида девица, читавшая газету, и мальчишка, который, похоже, читать вообще не умел, – с пустым взглядом и челюстью, отвисшей в тупом удивлении.