Текст книги "Карта дней"

Глава шестая

Ночью мне приснился жуткий сон. Я был на пустоши, кругом горели поля, горизонт был сплошь сажа и пламя, из-под земли сочилась какая-то черная жижа. Я висел в воздухе над глубокой ямой. В ней горели два голубых огня. Это был Каул – Каул в своем чудовищном обличье, сотню футов высотой, руки как древесные стволы, пальцы как длинные цепкие корни, тянущиеся вверх, ко мне.

Он звал меня. Джейкоб, Джейкоб – голосом насмешливым и певучим. Я вижу тебя, я тебя вижу. Я теееебяяяяяя виииижуууууу…

Зловонный воздух волнами обдавал меня, запах походил на вонь горелой плоти. Я хотел стошнить, сбежать, но не мог – меня словно парализовало. Я пытался заговорить, закричать, но слова не шли.

Раздался стрекочущий звук, словно крысы карабкались по стенкам ямы.

– Ты не настоящий, – смог выдавить я наконец. – Я тебя убил.

Да, ответил он. И теперь я везде.

Стрекот стал громче, и вот уже пальцы Каула перебрались через край ямы – десять длинных, узловатых корней, приближающихся, лезущих наверх, оплетающих мою шею.

У меня большие планы на тебя, Джейкоб… Очень, очень большие планы…

Мои легкие должны были вот-вот разорваться, но тут я почувствовал острую боль в животе.

Я вскочил, задыхаясь, и схватился за живот. Я был дома, на полу моей комнаты, сидел, запутавшись в спальном мешке.

Дорожка лунного света делила комнату надвое. Енох и Хью храпели на моей кровати. Боль в животе была старой знакомой. Боль и игла компаса – одновременно.

Игла указывала вниз и вон из дома.

Я выпутался из спальника и кинулся прочь из комнаты и по лестнице на первый этаж. Я бежал тихо, на цыпочках. Если это то, о чем я думаю, друзья мало чем смогут мне помочь. Они будут только путаться под ногами, а мне совсем не хотелось перебудить весь дом и поднять панику, прежде чем я овладею ситуацией. Страх только подгоняет пустóт.

От страха они становятся голоднее.

По дороге через кухню я вытащил нож из подставки – не слишком хорош против пустóты, но лучше, чем ничего. Потом выбрался через гараж на улицу, свернул на задний двор, чуть не споткнувшись об свернутый кольцами поливальный шланг. От крыши сарая слегка несло озоном. Карманной петлей кто-то совсем недавно пользовался.

И тут, так же внезапно, как появилась, боль оставила меня. Игла повернула на лагуну, потом совершенно в другую сторону – на залив, и наконец уснула. Такого раньше никогда не случалось, я не понимал, что происходит. Неужели ложная тревога? Или странный рефлекс сработал просто от кошмара?

Между пальцами ног забилась мокрая трава. Я посмотрел вниз: на мне оказались рваные спортивные штаны, старая футболка и никакой обуви. Вот так умер Эйб, пронеслось у меня в голове. Почти в точности так. Его тоже выманили в ночь – в чем был, с первым, что попалось под руку.

Я опустил нож. Рука медленно перестала трястись. Я несколько раз обошел дом, выжидая. Чувства молчали. В конце концов я вернулся в комнату, залез обратно в спальный мешок и растянулся на полу. Но больше я не заснул.

* * *

Все следующее утро я поминутно проверял телефон, надеясь на звонок от Эйча. Он не сказал, когда собирается со мной связаться. Мы с Эммой препирались, стоит ли сказать остальным, но в конце концов решили подождать, пока у нас будет реальное дело… А может, мы и тогда ничего не скажем. Может, дело будет только для нас двоих. Может, кто-то из друзей не захочет пойти с нами или вообще будет против самой идеи. А что, если кто-то нас заложит и проболтается мисс Сапсан о наших планах еще до того, как мы сумеем скрыться?

После завтрака меня все-таки заставили отвезти моих странных подопечных в магазин одежды. А что, неплохой способ убить время. Я постарался с головой уйти в дело и забыть на время о звонке Эйча.

Первая партия состояла из Хью, Клэр, Оливии и Горация. Я отвез их в шопинг-молл – не в тот, который рядом с домом: там я боялся встретить кого-нибудь из школы. Выбор пал на «Шейкер Пайнз», до которого надо было ехать по шоссе. По пути я показал друзьям основные центры современной городской жизни (вон банк, там больница, а это такие дома, в них по многу квартир сразу), потому что мои пассажиры спрашивали обо всем, что видели. То, что казалось мне совершенно обыденным, для них было настоящим чудом.

У себя в петле мисс Сапсан тоже творила чудеса, чтобы защитить детей от любой физической опасности, но в своем рвении строго-настрого запрещала прибывавшим извне гостям рассказывать о том, как живет современный мир, и этим ставила моих друзей в крайне невыгодное положение. Они жили там, как в теплице, и теперь вышли наружу эдакими Рип Ван Винклями – пробудившимися от долгого сна и узревшими незнакомый и непонятный мир. Нет, до некоторой степени они, конечно, были знакомы со всякими техническими новинками: с электричеством, телефонами, машинами, аэропланами, старыми фильмами, старой музыкой и всем прочим, что было известно и популярно до 3 сентября 1940 года, но дальше их знания были крайне отрывочны и непоследовательны. В настоящем они провели несколько разрозненных часов, да и те по большей части на Кэрнхолме, где время и так застыло неподвижно, хотя календарь прилежно отщелкивал дни и годы. По сравнению с их островом даже мой городишко мчался со скоростью миллион миль в час, так что их то и дело парализовало страхом.

На огромной парковке у шопинг-центра Горация совсем накрыло, и он отказался выходить из машины.

– Прошлое все-таки не такое ужасное, как будущее, – признался он после долгих уговоров. – Даже самый кошмарный период в прошлом хотя бы познаваем. Его можно изучить, мир его уже пережил. А в этом вашем настоящем реальность может в любой миг подойти к ужасному, катастрофическому концу.

– Сегодня реальность точно не собирается закончиться, – возразил я. – И даже если собирается, это все равно случится – независимо от того, пойдешь ты с нами в магазин или нет.

– Да знаю я! Но по ощущению, она готова вот-вот это сделать. Но если я буду сидеть здесь и не двигаться, все остальное тоже замрет, и ничего плохого не случится.

Именно в этот трагический момент мимо проехала машины с опущенными стеклами и громкой музыкой внутри, с дикими басами. Гораций одеревенел и зажмурился.

– Видишь? – сказала Клэр. – Мир все равно постучится к тебе, даже если ты останешься сидеть тут. Так что пошли лучше с нами.

– Ох, черт бы вас всех побрал, – проворчал он и отчаянно распахнул дверцу.

Пока остальные аплодировали его мужеству, я сделал про себя отметку, что Горация на первое задание, скорее всего, брать не стоит – каково бы оно ни было.

«Шейкер Пайнз» был классическим торговым центром – шумным, блестящим и нашпигованным разными культурными отсылками (ага, попробуйте объяснить человеку из первой половины прошлого века, что такое сетевые рестораны для всей семьи «Веселая креветка» или телевизионный «Магазин на диване»). К тому же в нем было полно тинейджеров – а мы, собственно, затем и приехали. Дело было не только в том, чтобы переодеть моих гостей в современную одежду: я хотел показать им нормальных детей – детей, которыми им предстоит притворяться. Это был не просто шопинг, а целая антропологическая экспедиция.

Мы ходили и смотрели. Мои друзья сбились вокруг меня в кучку, словно первооткрыватели в джунглях, известных внезапными нападениями тигров. Мы наелись жирного фастфуда на фуд-корте, сидели и смотрели на современных подростков, украдкой изучая их поведение: как они шепчутся, как шутят, как внезапно начинают хохотать, как разбиваются на группки, которые потом почти не смешиваются. Как делают самые простые вещи – едят, например, не выпуская из рук телефонов.

– Они все из очень богатых семей? – понизив голос, спросила Клэр (мы заговорщически сблизили головы над пластиковым подносом из-под еды).

– Нет, думаю, это самые обычные подростки.

– Тогда почему они не работают?

– Ну, может, у них летняя подработка по часам. Не знаю.

– Когда я рос, – вмешался Хью, – если ты мог поднимать тяжести, значит, ты был достаточно взрослым, чтобы работать. Никто не сидел день-деньской, болтая и что-то жуя.

– Мы были достаточно взрослыми, чтобы работать, еще до того, как смогли поднимать тяжести, – возразила Оливия. – Меня отец послал работать на гуталиновую фабрику, когда мне стукнуло пять. Вот это был ужас.

– Мой меня отправил в работный дом, – сказал Хью. – Я целыми днями сучил веревки.

– Господи боже, – пробормотал я.

Они все явились из времени, где понятия «тинейджерства» вообще не существовало. Подростковый возраст изобрели уже после войны, а до того ты был либо ребенок, либо сразу взрослый. И как им, спрашивается, изображать современных тинейджеров, если само явление им незнакомо?

Может, это плохая идея?

Я нервно проверил телефон.

Ничего от Эйча. И вообще ничего.

В общем, мы все-таки пошли покупать одежду, но по дороге потеряли Горация, который улизнул от нас в продуктовый супермаркет, занимавший целое крыло торгового центра. Когда мы все-таки отыскали его, он стоял, как громом пораженный, перед целой стеной сыра в отделе замороженных продуктов.

– Фета, моцарелла, камамбер, гауда, чеддар! – в восторге бормотал он. – Да это какой-то гурманский рай!

По мне это был просто сыр, а для Горация – чудо: тридцать футов сыра, в нарезку и кусками, головками и каждый ломтик отдельно, переложенный пергаментом, крем-сыр, рассольный, цельный, двухпроцентный. Гораций, как в трансе, читал этикетки, и его надо было срочно утихомирить, потому что этот неподдельный экстаз уже начинал привлекать внимание.

– Это всё, это просто всё! – шептал он, а потом повернулся к старичку, ковылявшему мимо с тележкой, и завопил: – Вы это видели? А вы поглядите!

Старичок заторопился прочь.

– Гораций, ты пугаешь людей! – прошипел я, притянув его к себе. – Это просто сыр.

– Просто сыр! – простонал он.

– Ну, хорошо: это много сыра!

– Это вершина человеческих достижений! – совершенно серьезно объявил он. – Я-то думал, Британия – это империя. Но это – вот это! – и есть мировое господство!

– У меня живот болит просто смотреть на это, – заявила Клэр.

– Да как ты смеешь! – возмутился Гораций.

Когда нам все-таки удалось вытащить его из продуктового и запихать в одёжный, тамошний выбор произвел на него гораздо меньшее впечатление. Я специально выбрал самый простой и приличный магазин и подогнал их к самым простым и приличным полкам – скромные цвета, стандартные сочетания – в чем бы там ни щеголяли остальные манекены.

Пока мы набивали корзину, его лицо на глазах мрачнело.

– Да я лучше голым ходить буду, – проворчал он, держа пару джинсов на отлете, словно ядовитую змею. – Вот в это я, по-твоему, должен одеваться? В деним, как фермер?

– Сейчас все носят джинсы, – попробовал успокоить его я. – Не только фермеры.

Если уж на то пошло, пара хороших джинсов была дико модной по сравнению с тем, во что было одето большинство народу в магазине. Гораций аж побледнел, разглядывая спортивные шорты, карго-брюки с большими карманами, тренировочные и пижамные штаны, в которых разгуливали рядом посетители шопинг-молла.

Джинсы упали на пол.

– О, нет, – прошептал он. – О, нет, нет.

– Да в чем дело-то? – рассердился Енох. – Их мода не соответствует твоим высоким стандартам?

– Да ну их, стандарты. А как же приличия? Где самоуважение?

Мимо прошел мужчина в камуфляжных штанах, оранжевых шлепанцах и футболке с Губкой Бобом с отрезанными рукавами.

Я подумал, что Гораций разрыдается.

Пока он оплакивал закат цивилизации, мы потихоньку набрали одежды для всех остальных.

Свинцовые ботинки, которые обычно носила Оливия, выглядели как из гардероба Франкенштейна (вернее, его чудовища), так что она выбрала себе новую обувь – на пару размеров больше, чтобы можно было напихать грузов на свободное место.

Я строго настоял, чтобы на кассе, пока нам считывали этикетки, дети вели себя тише воды ниже травы. Впрочем, они молчали и дальше, шагая следом за мной через молл к выходу, а потом через паркинг к нашей машине. Руки их были перегружены пакетами, а мозг – новыми впечатлениями.

* * *

Вернувшись домой, мы обнаружили, что все ушли в Акр на всю вторую половину дня – что-то насчет собраний по профориентации, как сообщила нам записка от мисс Сапсан. Эмма, согласно этой же записке, осталась дома, но я очень долго не мог ее найти. Наконец, я услышал свист в гостевой ванной на втором этаже.

Я постучал.

– Это Джейкоб. У тебя там все хорошо?

Слабый красный свет мерцал под дверью.

– Секунду! – крикнула она.

Послышалась возня, вспыхнул верхний свет, и дверь отворилась.

– Ну, что, он позвонил? – жадно спросила она.

– Пока нет. Что у тебя тут происходит?

Я заглянул ей через плечо в маленькую ванную. Повсюду виднелось разное фотооборудование: металлические канистры выстроились на туалетном бачке, пластмассовые поддоны – вокруг раковины, фотоувеличитель громоздился на полу. Я поморщился от запаха химикалий.

– Ты же не против, если я превращу туалет в темную комнату, правда? – смущенно спросила Эмма. – Ну, потому что я уже это сделала.

У нас все равно было еще две ванных, так что я сказал, что не против. Места тут было мало, так что мне пришлось вжаться в угол. Эмма действовала уверенно, но неторопливо, и одновременно болтала со мной. Хоть она и утверждала, что совсем новичок в этом деле, все ее движения говорили об обратном – как будто она уже сто раз все это делала.

– Я знаю, это такое клише, – она сидела на корточках спиной ко мне, выставляя регуляторы на увеличителе. – Странный фотолюбитель.

– А это клише?

– Ха-ха, очень смешно. Думаю, ты заметил, что у каждой имбрины есть свой альбом со снимками, а в правительстве – целое министерство, которое нас фотографирует и составляет каталоги. Каждый третий странный полагает себя непризнанным гением фотографии… хотя большинство даже собственные ноги сфотографировать не в состоянии. Ну-ка, помоги мне вот с этим.

Она засунула ладони под один край увеличителя, а я – под другой (он оказался на удивление тяжелым), и мы вместе водрузили его на доску, которую она положила поперек ванны.

– И почему это так? – до сих пор я об этом не задумывался, но в целом это довольно странно: зачем бы людям, проживающим снова и снова один и тот же день, еще и фиксировать его на пленке?

– Нормальные люди веками пытались нас извести. Думаю, фотография – это такой способ привязать себя к месту. Доказать, что мы здесь были, и что мы – совсем не монстры, которых они из нас сделали.

– Да, – кивнул я. – Вполне логично.

Зажужжал таймер для варки яиц. Эмма подхватила с бачка канистру, открутила крышку и вылила в раковину струю какой-то химии, потом достала оттуда пластиковую катушку, размотала с нее моток негатива длиной со свою руку, отжала двумя пальцами и вывесила на леску, протянутую через душевую кабину.

– Но сейчас, когда мы в настоящем, все по-другому, – сказала она. – Я становлюсь старше, и в первый раз на моей памяти каждый из прожитых дней – единственный, и я никогда больше в него не вернусь. Поэтому я намерена каждый день делать хотя бы по одному снимку, чтобы потом его вспомнить. Даже если он был не очень хорошим.

– А я думаю, ты очень здорово фотографируешь, – сказал я. – Тот кадр, где люди идут по лестнице вниз, к пляжу, – ты прислала мне его тем летом, помнишь? Он был ужасно красивый.

– Правда? Спасибо.

Она редко чего-нибудь стеснялась. Мне ее застенчивость казалась совершенно очаровательной.

– Ну, раз тебе правда интересно… Я тут проявляла кое-какие пленки, которые наснимала за последние недели.

Она протянула руку и сняла фотографию с проволоки.

– Это странное ополчение, – она подала картинку мне: та была еще влажная. – Они засыпают дыру на том месте, где был дом Каула. Работали целую вечность по двадцать четыре часа. Ужасно много мусора.

На фото шеренга людей в униформе стоит на краю глубокой дыры, лопатами кидая внутрь щебень.

– А это мисс Эс, – она протянула мне следующий отпечаток. – Она не любит, когда ее фотографируют, так что пришлось ловить ее со спины.

На картинке мисс Сапсан в черном платье и черной шляпке шла к черным воротам.

– Как на похороны собралась, – прокомментировал я.

– Мы все ходили на похороны. Несколько недель после твоего ухода они были почти каждый день. Похороны странных, погибших во время налетов пустóт.

– Представить не могу, каково это: ходить на похороны каждый день. Должно быть, ужасно.

– Да.

Она сказала, что ей нужно проявить еще несколько пленок.

– Можно я посмотрю? – спросил я.

– Если не боишься химических запахов. У некоторых от них голова болит.

И она начала дальше возиться с увеличителем.

– А почему ты цифровой камерой не пользуешься? – спросил я. – Было бы гораздо проще.

– Это вроде твоего компьютерного телефона?

– Ну да, – сказал я и, внезапно вспомнив, снова проверил его.

Пропущенных звонков не было.

– Тогда в большинстве петель она просто не сработает, – сказала Эмма. – Как и твой компьютер, и телефон. Зато вот эта старая кляча, – она подняла складную камеру, – может отправиться куда угодно. О’кей, закрывай дверь.

Я захлопнул дверь. Она включила красный свет и выключила белый, верхний. Мы почти погрузились во тьму. Два человека в такой крошечной комнатушке – места было так мало, что не толкаться в процессе работы оказалось трудновато.

Для проявления фотопленок нужно много ждать и точно отмерять время. Каждые сорок пять секунд Эмма то взбалтывала одну из емкостей, то наливала в нее какие-то составы, то выливала, то вывешивала готовые негативы на просушку. В промежутках делать было нечего – только ждать. Ждать и целоваться в уголке тесной и освещенной красным ванной. Наш первый сорокапятисекундный поцелуй был пробным, легким, для разогрева. Второй на него уже был не слишком похож. На третьем мы уронили поддон с химикатами, а дальше уже совсем забили на яичный таймер. Уверен, нам удалось загубить как минимум одну пленку.

А потом у меня зазвонил телефон.

Я выпустил Эмму и выхватил его из кармана. На экране светилось: «Неизвестный абонент». Я нажал ответ.

– Да?

– Слушай внимательно, – сказал на другом конце провода все тот же угрюмый голос. – Обычное место Эйба, ровно в девять. Сядешь на его диван. Закажешь то же, что и он.

– Вы хотите… встретиться со мной?

– И приходи один.

Он нажал отбой.

Я опустил телефон.

– Быстро вы поговорили, – заметила Эмма. – И?

– И у нас встреча.

* * *

Спрашивается, что надеть на собеседование о работе с охотником на пустóт? Я понятия не имел, так что выбрал беспроигрышное: джинсы, самые симпатичные кроссовки и самую профессиональную на вид рубашку, какая у меня только была, – пыльно-синее поло от «Смарт Эйд» с моим именем, вышитым над кармашком. Эмма решила остаться в своих предвоенных тридцатых: в простом синем платье с поясом из серой ленты и черных туфлях без каблука. Что Эйч велел мне приходить одному, я ей не сказал. Я не хотел отправляться ни на какое задание без нее, так что это только правильно, что она там будет. Сказать, что ее вообще-то не звали… я буду чувствовать себя очень неловко.

Партия, ездившая сегодня в шопинг-молл за нарядами, все еще наряжалась, остальные пока не вернулись из Акра. Ускользнуть незамеченными было нетрудно. В восемь тридцать мы уже ехали в город.

Я надеялся, что понял лаконичные инструкции Эйч. «Обычное место Эйба» могло быть чем угодно, но «его диван» и «его заказ» сразу заставили меня вспомнить одно заведение: ресторан «Мел О’Ди», олдскульную забегаловку на шоссе Ю-Эс-41, где подавали жирные бургеры и жаркое с овощами на еще более олдскульных тарелках с секциями, причем еще с тех времен, когда бог пешком под стол ходил (ну, или с 1936-го, что примерно то же самое). Счастливые воспоминания детства! Это было наше с Эйбом особое место. Я его обожал, но родители бы туда ни за что не пошли (оно было «депрессивное», с «едой для стариков»), так что оно принадлежало только нам с дедом. Мы сидели в одной и той же кабинке с диванами чуть ли не каждый субботний вечер: у меня – сэндвичи с тунцом под расплавленным, почти жидким сыром, у деда – тушеная печенка с луком. Я не был там лет с двенадцати-тринадцати и даже мимо не проезжал, так что оставалось только надеяться, что заведение никуда не делось. Слишком быстро менялся город: большую часть старых кварталов уже снесли, освобождая место для безликих современных торговых центров. Я гнал вперед, слушая радио и барабаня по рулю, чтобы хоть как-то успокоить нервы.

Но вот за дубами показалась и забегаловка. Казалось, что она из последних сил цеплялась за жизнь; парковка была почти пустая, а старая неоновая вывеска местами перегорела.

– Это здесь он хотел с нами встретиться? – спросила Эмма, недоверчиво глядя в лобовое стекло, пока я заруливал на стоянку.

– Уверен процентов на девяносто восемь.

– Блестяще, – она скептически посмотрела на меня.

Мы вошли. Внутри ничего не изменилось. Желтые пластиковые кабинки с диванами, разделенные искусственными растениями, длинная стойка из формики и сифон для газировки. Я озирался по сторонам в поисках кого-нибудь, похожего на Эйча, но заметил только дряхлую пару в углу и какого-то потрепанного дядьку средних лет, цедящего чашку кофе за стойкой.

– Садитесь где хотите! – закричала нам из-за прилавка официантка.

Я повел Эмму в кабинку у окна, где всегда сидели мы с Эйбом. Мы открыли меню.

– Почему оно называется «Мел О’Ди»? – спросила Эмма.

– Наверное, давным-давно это было такое специальное место, из тех, где официанты поют, – предположил я.

К нам пришла официантка – горбатая, в светлом парике, который совершенно не сочетался с ее морщинами. К тому же и макияж у нее был какой-то кривой. На бейджике было написано ее имя: «НОРМА». Я ее сразу узнал: она работала тут еще тогда. Она стащила с носа очки для чтения, поглядела на меня и заулыбалась.

– Так это ты, малыш? – сказала она. – Бог ты мой, а из тебя вышел красавчик.

Она подмигнула Эмме.

– Кстати, о красавчиках, как там твой дед поживает?

– Умер. В этом году.

– Ох, какая жалость, мой сладкий.

Она протянула через стол пятнистую руку и положила ее на мою.

– Так бывает, – сказал я.

– Мне можешь не рассказывать. Мне в следующем году девяносто стукнет.

– Ого. Вот это да!

– Да уж, есть чем гордиться. Почти все, кого я знала, уже склеили ласты. Муж, друзья, брат и две сестры. Иногда я думаю, что эти ваши хорошие гены – просто божье наказание.

Она сверкнула нам вставной челюстью.

– Ну, детки, что будете кушать?

– Кофе, – сказала Эмма.

– Гм… печенку с луком, – сказал я.

Норма поглядела на меня так, словно этот заказ всколыхнул в ней воспоминания юности.

– Точно не бутерброд с тунцом?

– Стараюсь пробовать новое.

– Гм… Ага.

Она подняла палец, ушла, нырнула за стойку и вернулась, держа что-то в руке.

– Он тебя ждет, – прошептала она, наклоняясь и кладя передо мной маленький синий ключик, потом ткнула пальцем вглубь ресторана. – По коридору и последняя дверь после туалетов.

* * *

Последняя дверь после туалетов была сделана из тяжелого металла, табличка на ней сообщала: «ВХОД ЗАПРЕЩЕН». Я повернул в замке ключ и отпер ее, и нас тут же окутало морозное облако. Ежась от холода, мы вошли внутрь.

Все стены были заняты полками и замороженной едой; с потолка в нас целились сосульки, похожие на шипы Железной Девы.

– Тут никого нет, – сказал я. – Наверное, Норма совсем уже сбрендила.

– Посмотри на пол, – подсказала Эмма.

Стрелки из скотча вели в глубину помещения, где от пола до потолка висела занавеска из толстых пластиковых полос. Поперек них через трафарет было выведено: «СВЕЖЕВАЛЬНАЯ».

– Это что, шутка такая? – осведомилась Эмма.

– Пошли выясним.

Я прошел через пластиковую штору, покрытую примороженной мясной слизью, в маленькое и еще более холодное помещение. На потолке мигала флуоресцентная трубка. Всюду красовались припорошенные изморозью отрубы мяса – вываливались из разорванных коробок, валялись разбросанные на полу.

– Да что тут такое случилось? – пробормотал я, поддавая ногой шмат баранины, твердый, как камень… и аккуратно разгрызенный надвое.

В животе у меня что-то оборвалось.

– Думаю, нужно срочно отсюда выбираться, – начал я. – Это, возможно…

Не успело с моих губ слететь слово «ловушка», как случилось сразу три вещи:

– я наступил на большую букву «Х» из скотча, наклеенного на пол;

– лампа над головой разлетелась, и комната погрузилась во тьму;

– в животе засосало, как на русских горках, а в голове случился внезапный перепад давления.

Потом свет зажегся снова, на сей раз это была желтая лампочка накаливания в проволочной клетке. Коробки с мясом куда-то делись, вместо них вдоль стен выстроились ящики мороженых овощей. А в кишках у меня расцвела острая, безошибочная боль.

Я дотронулся до руки Эммы, приложил палец к губам и беззвучно прошептал только одно слово: «Пустóта».

Мгновение Эмма выглядела перепуганной, после чего тяжело сглотнула и взяла себя в руки.

– Ты можешь ее контролировать? – прошептала она мне в самое ухо.

Целая вечность прошла с тех пор, как я говорил на языке пустóт или встречался с пустотóй лично. Отсутствие практики много значит… но даже на пике возможностей я никогда не мог взять пустóту под контроль сразу, с бухты-барахты.

– Мне нужно время, чтобы ее почувствовать, – прошептал я. – Минута или две.

Эмма кивнула.

– Тогда подождем.

Пустóта была здесь, в холодильнике, вместе с нами. Тело замерзало, зато внутренний компас разогревался – и он говорил, что чудовище совсем рядом, за пластиковыми шторами. Было слышно, как оно что-то там жует, порыкивает и пускает слюни. Мы присели на корточки, спрятавшись за деревянным ящиком, и постарались стать невидимыми. Шли секунды.

Пустóта отшвырнула то, что ела, и громко рыгнула.

Эмма вопросительно посмотрела на меня: «Ну, что?» – и я отрицательно покачал головой. Пока ничего. Прежде чем пытаться взять ее под контроль, нужно, чтобы она что-нибудь сказала.

Вот она сделала шаг к нам – ее скрюченная тень упала на штору. Я тщетно прислушивался, ожидая хоть чего-нибудь, за что можно зацепиться и проникнуть ей в голову – любого восклицания хватило бы! – но единственным звуком с той стороны было хриплое дыхание. Монстр нюхал воздух, вбирая наш запах… пробуждавший у него аппетит.

Я ткнул пальцем в Эмму и показал вверх. Мы медленно встали. Драться так драться.

Эмма вытянула руки ладонями вверх; я скрипнул зубами. Они мелко стучали – не то от холода, не то от страха. Скорее уж от второго. Я даже сам удивился, насколько мне было страшно.

Тень пустóты искривилась. Один из мускулистых языков стрельнул через пластиковые полоски и пошарил в воздухе, словно шпионящий за нами перископ.

Эмма сделала полшага вперед и зажгла огонь в ладонях – совсем маленький, но по напряжению рук я понял, что ее сила нарастает, готовая взорваться. Второй язык пронзил штору. Огонь поднялся выше, еще выше. Капля ледяной воды упала мне за шиворот – это сосульки на потолке начали таять.

Все произошло внезапно, как это часто бывает с нападениями. Пустóта завопила и проткнула штору третьим языком, а затем все три устремились к нам. Эмма закричала и освободила готовившуюся вспышку. Языки, уже добравшиеся до нас, обожгло, и они мгновенно втянулись обратно – но один успел обвиться вокруг моей ноги и потащить меня за собой.

Я шлепнулся на спину и поехал по полу сквозь штору в большое помещение холодильника. Пустóта отпрянула к входной двери, чтобы спастись от огня, и теперь тянула меня к своей раскрытой пасти. Волочась по полу, я высвободил руку и попытался зацепиться за проносившиеся мимо полки. Наконец мне удалось что-то схватить – увы, это оказался деревянный ящик, который не остановил моего движения, а только вылетел с полки и составил мне компанию.

Где-то позади Эмма выкрикивала мое имя. Я вцепился в ящик второй рукой, подтянул поближе и выставил перед собой. Доехав до пустóты, я всадил его между челюстями монстра.

Она выпустила мою лодыжку, дав мне время по-крабьи уползти в угол, и исторгла несколько звуков, которые я тут же принялся повторять, катая в горле странный гортанный язык пустóт – где бы он там внутри меня ни прятался.

Ко мне подбежала Эмма.

– С тобой все в порядке?

– Да, – выдохнул я. – Но нужно выбираться. Невозможно сражаться с пустóтой в замкнутом пространстве.

Эмма посмотрела на парящий в воздухе перед дверью ящик.

– По-моему, проход заблокирован, – заметила она.

Пустóта перестала пытаться вытолкнуть ящик из пасти языками и решила захлопнуть ее – раздался хруст, щепки полетели во все стороны, будто во рту у нее был пакет картофельных чипсов.

Подвинься, сказал я, пробуя на вкус слово на пустом языке.

Чудовище шагнуло к нам, все так же заслоняя проход. Я решил изменить формулировку. Подвинься в сторону.

Вместо этого оно снова шагнуло вперед. Языки заплясали в воздухе, словно готовые ужалить змеи.

– Не выходит, – заметила Эмма.

От ее огня все вокруг уже таяло. С потолка падали капли, на полу собралась большая лужа.

– Сделай погорячее, – сказал я. – У меня есть идея.

Эмма глубоко вдохнула, напряглась, и огонь вырос еще немного.

– Когда я скажу, беги туда, а я – туда.

Пустóта испустила пронзительный вопль и кинулась на нас. Я закричал:

– ДАВАЙ! – и прыгнул влево; Эмма прыгнула вправо.

Языки мелькнули у нас над головой. Я бросился в угол. Пустóта попыталась развернуться и погнаться за мной, но поскользнулась в луже и рухнула на пол. Снова завопив, она выстрелила мне вдогонку всеми тремя языками, но один из них запутался в металлическом стеллаже у стены. Пытаясь выдернуть его назад, монстр обрушил тяжеленные полки со всеми стоявшими на них ящиками мороженых продуктов на себя.

Я заорал:

– БЕЖИМ! – подхватил Эмму, распахнул дверь, и в следующее мгновение мы вылетели в коридор и захлопнули за собой холодильник.

– Запирай! – воскликнула Эмма. – Где этот чертов ключ?

Но у этой двери была совсем другая ручка и вообще никакого замка, так что мы просто кинулись бежать по коридору и дальше, в ресторан.

Обеденный зал был залит утренним солнцем. Кругом сидели посетители в новых старомодных костюмах – все они повернулись поглядеть на мокрых, запыхавшихся чужаков, ворвавшихся в их уютный мир. Эмма слишком поздно вспомнила про огонь в ладони и поскорее сунула руку за спину. В это время трое официантов – единственные, кто нас пока не заметил, – хором заголосили:

– Привет, бэби, привет, конфетка, привет, моя рэгтайм-де-е-е-е-е…

Из коридора раздался грохот, и парни заткнулись на половине слова «девушка». Глазевшие на нас посетители ресторана повскакали с мест.

– Вон отсюда! – заорал я. – Все вон отсюда сейчас же!

Эмма выбросила вперед горящие руки.

– Уходите! Быстро все уходите!

Раздался еще один удар, и железная дверь слетела с петель. Весь ресторан уже был на ногах и с криками в панике ломился к двери.