Электронная библиотека » Ричард Мейби » » онлайн чтение - страница 23


  • Текст добавлен: 3 февраля 2017, 17:50


Автор книги: Ричард Мейби


Жанр: Зарубежная образовательная литература, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Шрифт:
- 100% +

S. wittii – подлинный эпифит, корни его отрастают из уплощенных листоподобных стеблей и присоединяются к деревьям. С землей они никак не связаны. Фотосинтез в стеблях осуществляется посредством так называемого кислотного метаболизма толстянковых (crassulacean acid metabolism, CAM), который часто встречается у эпифитов в жарком климате. САМ-фотосинтез – это противоположность привычному суточному циклу газообмена. Поры (стомы) на листьях или цветах, через которые движутся водяной пар и газы, сильнее всего открываются ночью, когда температура ниже всего, чтобы собрать углекислый газ с наименьшими потерями влаги при испарении. Днем, в жару, стомы закрываются, снижая потерю влаги, однако допуская выработку большого количества углекислого газа. Цветы распускаются на одну ночь только в мае, как правило – в полнолуние. Чисто-белые лепестки отражают в лунном свете ультрафиолетовые лучи, и в результате ночные насекомые видят их особенно хорошо. Густой аромат также нацелен на ночных бабочек. Оказалось, что он состоит в основном из смеси бензилового спирта, бензилбензоата и бензилсалицилата – чтобы дать представление о том, в какой области лежит спектр запаха S. wittii, стоит упомянуть, что эти же вещества входят в состав аромата жасмина, туберозы, иланг-иланга, гиацинта и бальзамина. Они типичны для так называемого «образа белого цветка», совокупности чувственных стимулов, привлекающей ночных бабочек[180]180
  Об «образе белого цветка» см. Roma Kaiser, “The Scent of Orchids: Olfactory and Chemical Investigations”, Elsevier, 1993.


[Закрыть]
. Сам акт опыления пронаблюдать не удалось, как и точно выявить опылителей, однако и цветок, и нектарная трубка очень длинны (25 сантиметров), а следовательно, пить нектар из них способны только два вида местных бражников с хоботками подобной длины – Cocytius cruentus и Amphimoena walkeri. Это южноамериканские аналоги мадагаскарского бражника, существование которого предсказал Дарвин, когда рассчитал, что именно такое насекомое необходимо для опыления мадагаскарской орхидеи Angraecum sesquipedale. Плоды, созревающие через год, обладают необычной структурой: семена окружены большими, наполненными воздухом плавательными пузырями, так что, попадая в воду, всплывают, будто пробки. Одни уносит течением, и в конце концов они наталкиваются на ствол дерева-хозяина; другие попадают в желудки рыб, выходят с экскрементами, а затем попадают в такие же конечные пункты. Натолкнувшись на дерево, семена прорастают, после чего кактус может взобраться по стволу на шесть футов, а иногда и больше. Однако при особенно сильном сезонном подъеме воды большая часть растения оказывается затопленной, что объясняет, почему стебли в ходе эволюции превратились в плоские толстокожие пластины, которые охватывают ствол хозяина туго, будто гидрокостюм. Когда Тони Моррисон на следующий (1989) год навестил растение, которое нарисовала Маргарет, оказалось, что кактус полностью погружен в воду.

То, о чем Маргарет догадывалась интуитивно, сегодня можно считать доказанным. Selenicereus и в самом деле – индикатор хрупкости леса и лупа его сложности. Он связывает воедино не только лесные организмы, но и его фундаментальные стихии – воду, воздух, сезонность. Пища бабочек превращается в плод, плод – в плот, плот – в рыбу, а рыба – в растение, взбирающееся на деревья.

28. Кооператив под кроной. Бромелиевые

В числе прочих амазонских видов, открытых Маргарет Ми и названных в ее честь, было и растение из семейства бромелиевых[181]181
  Mee, “Brazilian Forests, op cit.; Margaret Mee and Lyman B. Smith, “The Bromeliads: Jewels of the Tropics, South Brunswick: A. S. Barnes; London: Thomas Yoseloff, 1969.


[Закрыть]
. Когда Маргарет в первый раз увидела Neoregelia margaretae, оно росло высоко-высоко в развилке ветвей, не цвело и кишело огромными злыми муравьями. Через несколько месяцев Маргарет снова побывала в тех местах, осмотрела то же растение и заметила, что его сердцевина окрашена темно-красным. «Эта сердцевина постепенно становилась все больше и ярче. Затем в один прекрасный день в середине этой красной розетки появилась колония мелких белых цветков, подкрашенных розовым, – они вздымались из воды, которая всегда накапливается в чашечке». Семейство бромелиевых, которое насчитывает более 3000 членов и ограничивается (кроме одного вида) тропиками Нового Света, славится умением накапливать воду. Все они эпифиты, то есть цепляются за деревья и другую растительность усиками, но корней в почве у них нет. Они собирают влагу из воздуха в виде конденсата на шипастых отростках и капельках дождя на листьях и в углублениях. Один распространенный вид – испанский мох Tillandsia usneoides – самое настоящее воздушное растение: он собирает капли воды из атмосферы мельчайшими чешуйками на поверхности. В областях с высокой влажностью бромелиевые растут даже на телеграфных проводах.

Neoregelia Маргарет Ми принадлежит к так называемым бромелиевым-цистернам. Спирали листьев улавливают капли воды и направляют их по желобкам вдоль центральной оси листьев в своего рода цистерну. У некоторых видов в эти цистерны помещается несколько литров воды. Это далеко не просто водохранилища. Они способны поддерживать целые миниатюрные экосистемы, обиталище водных растений и животных, даже разгульных плотоядных пузырчаток, которые питаются мелкими водяными насекомыми. Кроме того, цистерна усваивает весь попадающий туда мусор, а он при гниении выделяет питательные вещества, которые растение впитывает особыми ворсинками у основания вогнутых листьев. Бромелиевые склонны и к общению со внешним миром и создают коммуны эпифитов со множеством других видов тропических растений – орхидными, грибами, мхами, кактусами. Вместе они образуют скопления, вес которых иногда превосходит вес дерева-хозяина. Воздушные корни сплетаются в плотные маты, впитывающие воду и способные запасать небольшие количества перегноя. Отчасти он формируется из лесного мусора – коры, мертвых листьев, фрагментов муравейников – смытого с верхних этажей лесной кроны. Однако в основном это крошечные частички почвы, принесенные ветром и дождем, в том числе и доставленные по особому заказу – за пять тысяч миль через Атлантику из западноафриканских пустынь. Частично почва оседает на листьях бромелиевых, где живут колонии печеночников, мхов и лишайников и растут их собственные саженцы – эпифиты на эпифите.

Однако здесь петли обратной связи становятся особенно интересными. Деревья-хозяева извлекают из этих отношений свою выгоду. Их стволы надежно спеленаты – и им не грозит обезвоживание. Зачастую они испускают воздушные корни, которые кончиками углубляются в маты из корней эпифитов и сосут оттуда влагу. Там они создают симбиозы с микоризными грибами, которые помогают им (как и орхидным) добывать больше питательных веществ из накопленного древесного мусора[182]182
  О симбиозах в джунглях см. Schaeffer and Ruxton, “Plant-Animal Communication, op. cit.; Benson, “Kingdom of Plants, op. cit.


[Закрыть]
. Вся крона – питательная мембрана, пропитанная взаимосвязями и непрерывно перерабатывающая энергию, запасенную листьями, при помощи сетей воздушных корней, грибницы и круговорота воды. Каналы для транспортировки энергии и веществ, способствующих росту, создают и насекомые. Виды, питающиеся листьями одного вида, зачастую опыляют цветы другого. Иногда насекомых привлекают цветочные химикалии – не запах нектара, а вещества, подражающие феромонам самки насекомого, – и тогда они привлекаются к обороне от вредителей, пожирающих листья. В лесах Нового Света часто встречается страстоцвет, и среди прочих групп насекомых, питающихся его листьями, – гусеницы гелеконид, длиннокрылых бабочек. Страстоцветы еще с глубокой древности вырабатывают особые вещества (гликозиды и циангидрины), придающие листьям неприятный вкус. Но один вид насекомых – геликонида харитония – обзавелся защитным механизмом и способен не только обезвреживать ядовитые вещества особым ферментом в слюне, но и изолировать их и пускать на выработку собственного яда, который, в свою очередь, делает длиннокрылую бабочку ядовитой для птиц. Но этим коммерция не ограничивается. Чтобы обеспечить своей кладке бесперебойный источник питания, геликонида харитония откладывает яйца непосредственно на листья страстоцвета. Растение на это отращивает на листьях желтые новообразования – так называемые галлы. Они похожи на яйца бабочек и даже организованы в такие же скопления, чтобы создать впечатление, будто лист уже занят. А на обратной стороне листа в месте каждого галла располагается маленькая нектарная железа, чей аромат привлекает муравьев и ос. Те патрулируют листву страстоцвета, нападают на гусениц длиннокрылых бабочек и обеспечивают дополнительную линию обороны…


Если наблюдать жизнь лесного полога с земли или рубить деревья и рассматривать их кроны с точки зрения пользы для человека, как во времена охоты на орхидеи, понять всю сложность взаимосвязей невозможно. Туристы в тропических лесах обычно остаются разочарованными – не так уж много им приходится видеть ослепительных птиц и цветов. Один современный журналист по имени Чарльз С. Манн, путешествуя по Амазонии, уловил суть загадочных хитросплетений ее экологии, но не смог оценить ее жизненную силу – он писал, что «для неопытных глаз, например моих, лес просто тянется во все стороны чудовищной зеленой перепутаницей, плоский и непостижимый, словно печатная плата»[183]183
  Charles C. Mann, «1491», The Atlantic, March 2002.


[Закрыть]
. Те, кто забирался на деревья и проникал в эту перепутаницу, сначала индейцы, затем европейцы, обнаруживали кое-что куда более чудесное. Гарвардский зоолог Марк У. Моффетт в конце восьмидесятых годов прошлого века предпринял первые систематические восхождения, вдохновленный полузабытым научно-фантастическим рассказом, который читал в юности. Там говорилось о планете, покрытой такими поразительными деревьями, что герои ходили по лесному пологу, словно по твердой земле.

Моффетт так описывает резкие перемены точки зрения при подъеме на дерево – как потолок мира превращается в пол, что возникает ощущение, будто он разведывал иную стихию. Различные уровни леса – широкие нижние сучья, жадно глотающие искры солнечного цвета, величественные кроны, лианы, соединяющие их, будто витые провода под напряжением, – напоминают Моффетту море. Сквозь «лесной риф» проплывают сигнальные ароматические молекулы и миниатюрные организмы – точь-в-точь летучий планктон – а с уровня на уровень прыгают и перелетают более крупные животные. Это и есть средоточие жизни тропического леса. «Внизу, словно на дне океана, залегает застойный, мрачный мир, питаемый дождями из пыли, фекалий, веток, листьев и трупов животных… Дерево соединяет все это, будто мост, и перемещает основную часть органики обратно в кроны, как только корням… удается ее усвоить»[184]184
  Mark W. Moffett, “The High Frontier: Exploring the Tropical Rainforest Canopy, Cambridge, Mass., London: Harvard University Press, 1993.


[Закрыть]
.

К середине восьмидесятых годов прошлого века экологи из Университета Монпелье разработали принципиально новую щадящую методику исследования лесного полога. Они не забирались на деревья снизу, а спускались сверху, сначала – с воздушного шара, чтобы как можно меньше тревожить кроны, затем – с легкого помоста, который спускали либо с того же шара, либо с более маневренного воздушного судна и использовали как платформу для работы ученых[185]185
  О платформах для исследования крон деревьев см. Adrian Bell, On the Roof of the Rainforest”, New Scientist, 2 February 1991.


[Закрыть]
. Помост делали из надувных резиновых труб и нейлоновой сети в форме морской звезды. Резиновые фюзеляжи были широкие, по ним можно было ходить, а по сети могли одновременно карабкаться пять человек.

Среди величайших открытий новой науки была оценка всего масштаба симбиотических отношений в пологе тропического леса. Сейчас считается, что около десятой части всех цветковых и прочих сосудистых растений, примерно 30 000 видов, живут в тропических лесах как эпифиты, а следовательно, вынуждены строить сложные партнерские отношения с другими организмами (см. рис. 40 на цветной вклейке). Главное правило – сотрудничество или в крайнем случае коммерция. Растения ощущают присутствие конкурентов, получая чувственные сигналы – аромат, свет, движение – и координируют информацию, чтобы расти в другую сторону, подальше от соперников. Особенно поразило ботаников явление, которое они поэтично назвали «застенчивость кроны»: склонность отрастающих ветвей деревьев в джунглях окружать себя «частным пространством» сантиметров в сорок-пятьдесят. В некоторых случаях это можно объяснить тем, что свежие побеги ломаются на ветру, однако наверняка здесь задействованы и механизмы уклонения от тени соседних деревьев.

Эта взаимовыгодная коммуникация возникла очень давно и необычайно сложна. На эволюцию отношений, подобных партнерству кактуса Selenicereus wittii с его сугубо специализированным опылителем, требуются миллионы лет. Это полезная поправка к декларациям иных современных археологов, что-де вся Амазония – «человеческий артефакт»[186]186
  См. диспут между Betty J. Meggers, “Amazonia: Man and Culture in a Counterfeit Paradise, Chicago: Aldine Atherton, 1971, и Anna C. Roosevelt, “Moundbuilders of the Amazon, San Diego, London: AcademicPress, 1991.


[Закрыть]
. В похвальной попытке подчеркнуть сельскохозяйственные успехи местных индейских племен – в противоположность заявлениям, что джунгли представляют собой «девственный лес», они создали другой миф, достойный высокомерных колонизаторов: люди, вторгшиеся в леса, «улучшили» организацию жизни бесчисленных биологических видов, которые на самом деле состояли в зрелых социальных взаимоотношениях за миллионы лет до того, как на землю Южной Америки ступила нога человека. Представление о сети деятельных механизмов, наладивших коммуникацию между собой, идея, красной нитью проходящая через эту книгу, – страстоцветы со своими личными пестицидами, тисы, превращающие воздушные корни в полноценные стволы, плотоядные виды, которые могут то же, что и животные с их мускулатурой, орхидеи, симулирующие феромоны насекомых, аронники, способные поднимать температуру своего тела, – и есть новое лицо растительного мира, который некогда считали пассивным. Но что это говорит о сути растительных организмов, по-прежнему спорно, поскольку подводит к древнему вопросу: можно ли считать растения разумными?

29. Разумное растение. Мимоза

Mimosa pudica – мимоза стыдливая – это однолетник, широко распространенный в тропиках Нового Света. Она из семейства бобовых и цветет нежными лиловыми цветами, напоминающими маргаритки. Однако свое название мимоза заслужила благодаря перистым, густо изрезанным листьям. Они сжимаются и складываются по ночам или если до них дотронуться – это знали исследователи колониальных земель, продававшие экземпляры мимозы европейским естествоиспытателям и садовникам уже в начале XVII века. Чувствительность мимозы – умение быстро и решительно складывать лист, так что по нему проходит ровная волна, – сделала это растение главным доводом в споре о различиях между растительным и животным миром за сотню лет до открытия венериной мухоловки. В каком-то смысле загадка мимозы была даже сложнее мухоловки – той нужно ловить насекомых, и это хоть как-то объясняет такое вопиюще неботаническое поведение. А вот почему стыдливое растение закрывает листья столь театральным жестом, неясно до сих пор. Однако с середины XVII века не было недостатка в теориях, как именно оно проделывает этот фокус, и эти теории наглядно показывают различное направление мысли тогдашних «натурфилософов». Первые умозаключения в основном сводились к механическим моделям. В 1661 году исследователь микрокосма Роберт Гук подверг растения различным физическим испытаниям, примерно как Дарвин росянку два века спустя. Он обнаружил, что если ударить или надрезать лист или воздействовать на него кислотой, дольки над травмированным местом попарно смыкаются, а ниже – опускаются. Исследовав срез листа под микроскопом, Гук обнаружил в нем канальцы для влаги и заподозрил, что от удара «ликвор» выталкивает из листьев в центральную жилку, отчего дольки – «вторичные листочки» – смыкаются. Грубоватое описание различных механических и гидравлических теорий в «Словаре садовника» Филиппа Миллера (Philip Miller, “The Gardeners Dictionary”, 1731) читается как руководство для водопроводчика. Однако Миллер предваряет его относительно романтическим пассажем: «В любое время дня при малейшем прикосновении палочки или нежном поглаживании рукой листья – как будто дерево умирает – поникают и спутываются со всей возможной быстротой, а сразу после этого выпрямляются и расправляются, вернувшись в прежнее положение; так что невольно подозреваешь, что они и в самом деле наделены способностью чувствовать». Некоторые проницательные наблюдатели считали, что здесь не обошлось без участия электричества – только что открытой «волшебной жидкости». Джон Фреке, английский ученый-хирург, предположил, что «стыдливое растение от природы содержит больше этой жидкости, чем любое другое растение или существо»[187]187
  John Freke, “Essay to Shew the Cause of Electricity, London, 1746.


[Закрыть]
. Он решил, что растение заряжено статическим электричеством, а прикосновение к листьям заземляет его и разряжает, отчего листья «впадают в вялое состояние» и обвисают.


Джордж Ромни. Эмма Гамильтон (возлюбленная адмирала Нельсона) собирается дотронуться до мимозы, чтобы продемонстрировать ее чувствительность. 1789.

Фото: Библиотека Уэлкома, Лондон


Самой популярной теорией была изначальная «раздражительность», как у плотоядных растений; это было основано на распространенном тогда представлении, что между растительной и животной тканью нет особых различий. В 1776 году Джордж Белл писал о мимозе и венериной мухоловке: «… То, что эти растения живые, очевидно, однако я подозреваю, что они еще и чувствуют. Сомневаюсь, имеем ли мы право считать, что чувствовать удовольствие и боль способны только представители животного мира». А для тех, кому его идеи могли показаться чересчур метафизичными и далекими от реальности, он добавил: «Это представление о жизни растений возводит ботанику в ранг философии. Она придает красоты цветнику и достоинства – лесу»[188]188
  Ritterbush, “Overtures to Biology, op. cit. Там же см. обзор (пусть и критический) применения аналогии в ботанике XVIII века.


[Закрыть]
. Эразм Дарвин, развлекавшийся с мимозой так же фривольно, как и с венериной мухоловкой, полагал, что ее реакция основана и на механических, и на «раздражительных» процессах. В соответствующих строфах «Любви растений» он сравнивает сжатие листьев с падением ртутного столба в барометре. Однако в примечании он задается вопросом, не связана ли реакция «с оцепенением или параличом, вызванным слишком сильным раздражением, – подобно тому, как животные лишаются чувств от боли или усталости».

Когда два века спустя все же удалось установить, какая последовательность событий приводит к внезапному сжатию листьев мимозы, стало очевидно, как опасно считать растения упрощенными животными[189]189
  О механизме сжатия листа мимозы см. Dov Koller, “The Restless Plant”, Cambridge, Mass., London: Harvard University Press, 2011; Chamovitz, “What a Plant Knows”, op cit. Об эксперименте Моники Гальяно см. Michael Pollan, “The Intelligent Plant”, The NewYorker, 23 December 2013.


[Закрыть]
. Однако сторонники подобных аналогий не то чтобы пагубно заблуждались. В этом процессе и правда участвует электричество, просто не такое, как при статическом разряде. Движение жидкостей тоже задействовано, хотя не в виде циркулирующих соков или простого давления. На осях листочков расположены сенсоры, регистрирующие любой удар, сотрясение или деформацию, и при активации они вызывают стремительное увеличение проницаемости клеточных оболочек. В межклеточное пространство изливаются вода и электролиты. Это приводит к потере тургора – напряженности тканей – и поэтому листья при прикосновении обвисают, а при этом испускают электрический сигнал, передающийся вдоль центральной оси листа и запускающий подобный коллапс ниже по течению. Восстановиться лист может только при свете, который запускает химические насосы, накачивающие электролиты обратно в клетки. То есть перед нами реакция раздражительной, механической, химической и электрической природы одновременно – она сложна, как и все жизненные процессы, зато дает правдоподобный ответ на вопрос, как мимоза это делает. Однако почему у нее выработались подобные свойства, до сих пор непонятно. Согласно одной теории, цель этого механизма – либо стряхнуть, либо спугнуть насекомых, севших на листья. Но все равно это слишком тонкая хореография. С точки зрения физиологии лист вполне способен сбросить вредителя быстрой и сильной конвульсией, но в растительном мире такой вариант не принят.


В 2013 году любознательность ученых по поводу способностей Mimosa pudica приняла новое направление. Моника Гальяно, австралийский эколог, изучает коммуникацию растений и их методы решения задач. Когда она работала в лаборатории «ботаника-нейробиолога» Стефано Манкузо во Флоренции, то поставила эксперимент, чтобы проверить, способна ли мимоза к обучению хотя бы в какой-то степени. В биологии обучение – это умение распознать и отсеять стимулы, не имеющие значения, то есть, выражаясь популярным языком, перестать реагировать на постоянные бессмысленные стимулы. Гальяно посадила 57 похожих растений в горшки и наладила систему, которая каждые пять секунд роняла горшки с высоты шести дюймов. Каждая «тренировка» состояла из 60 падений. Все экземпляры смыкали листья, как полагается их виду, но в разной степени. Однако некоторые всего через четыре-пять падений начали раскрываться снова, как будто решили, что на такую регулярную встряску можно не обращать внимания. Что произошло? Может быть, просто клеточные оболочки у этих растений перенапряглись и мимозы устали? Очевидно, нет. Если исследовательница встряхивала те же экземпляры вручную, листья у них тут же закрывались. Но при повторении теста с падениями они уже не раскрывались. Гальяно повторила эксперимент с теми же «тренированными» растениями через неделю, а потом через месяц. Они снова проигнорировали стимуляцию падением, то есть, видимо, «запомнили», чему научились. Пчелы в аналогичных экспериментах забывали урок за 48 часов.

В отсутствие объяснений, как растение, не обладающее ничем похожим на мозг, может перерабатывать и хранить воспоминания, ботаники-традиционалисты отмели находки Гальяно. Сомнения вызвали не столько данные экспериментов, сколько сама концепция и язык, которым она описана. Типичный ответ – «Это не обучение. Обучаться могут только животные, а растения приспосабливаются». На что Гальяно возражает: «Как они могут приспособиться к тому, с чем никогда не сталкивались в реальном мире?»

Скептическое отношение к способности мимозы обучаться и запоминать – пример увеличивающегося разрыва между традиционной наукой о растениях и данными последних открытий в области поведения растений (например, способности лианы Boquila trifoliolata менять форму и фактуру листьев в соответствии с тем, в каких растениях она вьется). Ботаники-традиционалисты готовы высмеять любое предположение, что растительная жизнь способна сломать стереотип пассивности и неподвижности. С особой враждебностью принято встречать слово «разум» применительно к растениям. Диапазон поведенческих способностей у растений весьма красочен и ничуть не уступает многим животным, однако, согласно общепринятым представлением, это нельзя называть разумом, поскольку у растений нет центрального мозга, который координирует информацию, контролирует и изменяет поведение и время от времени выходит за рамки чистых рефлексов. У этих сомнений давние истоки – они коренятся еще в диспутах XVIII и XIX веков, когда звучали утверждения, что-де у растений есть «чувства», а вероятно, и какое-то зачаточное сознание.

К тому же мир науки о растениях не забыл и недавние сенсационные заявления о разумности растений. В 1973 году Питер Томпкинс и Кристофер Берд выпустили книгу «Тайная жизнь растений» (Peter Tompkins, Christopher Bird, “The Secret Life of Plants”), которая тут же стала бестселлером – в ней говорилось, что растения чувствуют боль, отличают Бетховена от «Битлз» и жаждут поделиться мудростью с людьми, пренебрегающими окружающей средой. Самая известная история из этой книги – о том, как бывший специалист по детектору лжи из ЦРУ Клив Бакстер почему-то решил подсоединить гальванометр к листу комнатного растения в своем кабинете. К своему изумлению, он обнаружил, что стрелка гальванометра дергается, стоит ему просто представить себе, что растение горит. Последовала целая череда сюрреалистических исследований, и в результате якобы удалось установить, что растение способно читать мысли человека на большом расстоянии. В ходе одного опыта растение стало свидетелем «убийства» своего сородича (его затоптали), после чего смогло опознать виновного, выбрав его из шести подозреваемых – когда перед ним поставили убийцу, детектор лжи показал бурную активность. Однако ни этот эксперимент, ни большинство других диковинных опытов не удалось повторить в более строгих условиях, и в результате книга оставила на самой идее «мышления» растений несмываемое пятно. В последующие тридцать лет к ней относились точно так же, как и к другим увлечениям сверхъестественными явлениями вроде телекинеза или НЛО.

Между тем данных о сенсорных способностях растений накапливается все больше и больше. Измерения электростатического заряда показали, что между летящим насекомым (отрицательно заряженным) и нагретым на солнце цветком (положительно заряженным) пробегает импульс, дающий насекомому лишнюю наводку на место посадки. Объем влаги, испаряющейся из жидкого нектара, – тоже сигнал, который насекомые «читают» и понимают, сколько нектара осталось в цветке и стоит ли ради такого количества тратить силы и рисковать упустить другие цветы, нуждающиеся в опылении. Сам нектар может содержать кофеин – насекомым он нравится не меньше, чем людям, и помогает запомнить определенное растение и вернуться к нему.

Мало-помалу становится несомненным, что химическая коммуникация между растениями не менее хитроумна, чем между растениями и насекомыми[190]190
  Коммуникация между растениями: Stefano Mancuso and Alessandra Viola, “Verde Brilliante: Sensibilata e intelligenza del mondo vegetale, Florence, 2013; Schaefer and Ruxton, “Plant-Animal Communication, op. cit.; о деревьях мопане – Colin Tudge, “The Secret Life of Trees: How They Live and Why They Matter, London: Allen Lane, 2005.


[Закрыть]
. Постоянно находятся все новые и новые виды, которые «предупреждают» соседей о нападении насекомых, испуская феромоны, которые повышают у растений поблизости выработку горьких танинов и других веществ, отпугивающих вредителей. Североамериканские виды полыни, европейские ивы и дубы проделывают это с помощью летучих веществ (их собирали в пластиковые мешки и анализировали, и оказалось, что растения испускают более сотни разных соединений, в том числе метилсалицилат, летучий родственник аспирина). Точно так же поступают и африканские деревья мопане, только в их случае вредители – слоны, у которых и у самих хватает ума возражать против подобного обращения. Если слоны объедают дерево мопане, оно испускает воздушные предупреждения, которые распространяются по ветру, – и тогда слоны заходят в рощу с той стороны, откуда дует ветер, и съедают всего по нескольку листочков с каждого дерева, рассчитывая обогнать летучую почту. Если все это подозрительно похоже на альтруизм, этот bete noire («предмет ненависти») дарвинистов, стоит оговориться, что, по мнению экологов, предупредительные феромоны подают сигнал тревоги для других листьев самой жертвы, а соседние растения их просто «перехватывают».

А под землей сотрудничество растений налажено еще надежнее – там действует сарафанное радио корневых систем. Давно известно, что корневые системы большинства растений суши, особенно деревьев, растут в тесном взаимовыгодном партнерстве с так называемыми микоризными грибами. Грибы, у которых нет хлорофилла, берут из корней растения сахара, которые не могут производить сами. Растение, в свою очередь, усваивает минералы и другие питательные вещества из грибницы, которая лучше умеет добывать их из почвы. Лишь недавно удалось неопровержимо установить, что, скажем, в лесу подобные сети связывают деревья самых разных видов, так что получается не просто пищевой кооператив, а обширная сигнальная сеть, которую один специалист по экологии леса в шутку назвал “wood-wide web” – «вселесная паутина». Сюзанна Симар из Университета Британской Колумбии делала пихтам инъекции радиоактивных изотопов углерода и проследила, как изотопы расходятся по лесу, при помощи счетчика Гейгера[191]191
  Об исследованиях Сюзанны Симар упоминается в Pollan, “The Intelligent Plant”, op. cit.


[Закрыть]
. Не прошло и нескольких дней, как все деревья в пределах квадрата тридцать на тридцать ярдов оказались вовлечены в сеть. Закономерности передачи питательных веществ показывают, что взрослые деревья, похоже, при помощи сети питают молодые сеянцы, которым достается меньше всего солнца, в том числе и деревца других видов, например березы бумажной. Симар полагает, что между пихтой и лиственной березой налажены «дистанционные» симбиотические отношения, посредником в которых служит грибница. Вечнозеленое растение помогает березе восполнять запасы сахара в холодные месяцы, а та возвращает ей долг летом. Подозреваю, что микоризные грибы не только посредники, но и инициаторы этих отношений, поскольку в их интересах, чтобы все их партнеры-деревья были живы и здоровы. (Грибы принадлежат к другому царству, чем растения, однако живут не менее удивительной жизнью. Группа грибов прекрасно чувствует себя в главном реакторе Чернобыльской АЭС – они при помощи меланина преобразуют гамма-излучение в живую ткань, точно так же как растения при помощи хлорофилла перерабатывают энергию солнечного света.)

Вероятно, последний рубеж коммуникации растений – это биоакустика. Представление о том, что растения реагируют на звуки и даже сами преднамеренно и осмысленно их издают, подводят нас до опасного близко к «Невидимой жизни растений» и к Дороти Реталлак, которая с поистине пророческим пылом играла своим гераням Баха и «Лед Зеппелин» (она пыталась доказать, что тяжелый рок способствует моральному разложению). Чтобы издавать осмысленные звуковые волны, необходимы огромные затраты энергии и особый клеточный аппарат и на выходе, и на входе. Есть ли все это у растений, неясно, как неясно и то, было ли это необходимо в процессе эволюции, учитывая, сколь хитроумны их химические сигнальные системы. Однако звуковая коммуникация на коротких расстояниях вполне возможна. Моника Гальяно, которой принадлежат самые сенсационные находки в области растительного интеллекта, обнаружила, что корни молодой кукурузы способны служить акустическими передатчиками и приемниками, издают частые щелчки и изгибаются в ту сторону, откуда доносятся звуки определенных частот[192]192
  См., например, Monica Gagliano, “Green Symphonies: A Call for Studies on Acoustic Communication in Plants”, Behavioral Ecology, Vol. 24, No. 4, 2013, p. 789–96; M. Gagliano and M. Renton, “Love Thy Neighbour: Facilitation through an Alternative Signalling Modality in Plants”, BMC Ecology, Vol. 13, May 2013.


[Закрыть]
. Ее коллега Стефано Манкузо из Флоренции снял видеоматериалы о том, как молодые бобовые во время роста тянутся к палочке-подпорке – он делал по кадру каждые десять секунд в течение двух с лишним дней. В противовес общепринятому мнению, что усики бесцельно машут туда-сюда, пока не наткнутся на опору, на пленке Манкузо ясно видно, что они целеустремленно тянутся к палочке. Они «знают», где находится опора, еще до того, как коснутся ее. Манкузо полагает, что здесь, вероятно, задействована эхолокация и растения издают щелчки наподобие корней кукурузы, однако трудно себе представить, как именно отраженный звук улавливается и интерпретируется.


Растительный мир обладает широчайшим диапазоном чувственного восприятия. Однако можно ли назвать разумом способность отдельного растения координировать принимаемые сигналы – летучие химикаты, гравитацию, свет, а возможно, и звук, даже если она и помогает решать задачи? Или лучше все же считать это химическим расчетом, который лишь представляется разумным благодаря длительному эволюционному программированию? Все, как всегда, зависит от того, как определять разум. Традиционалисты обвиняют сторонников «новой волны» в антропоморфизме, в том, что те интерпретируют сложную коммуникацию растений как преднамеренную адаптацию, будто у людей, наделенных мозгом. Философ Дэниел Деннетт остроумно назвал такие представления «цереброцентрическими» и сокрушенно подчеркнул, что нам, как видно, непросто (и даже унизительно) представить себе, что разум бывает не только нашей нейронно-мозговой разновидности, но и многих других. «Идея, что существует какая-то четкая линия, на одном конце которой расположено подлинное сознание и подлинный разум, а на другом – растения и животные, – архаический миф»[193]193
  Цит. по Pollan, “The Intelligent Plant”, op. cit. Подробнее о проблеме разума растений см. “The Aware Plant” в кн. Chamovitz, “What a Plant Knows”, op. cit., и Michael Marder, “Plant-Thinking. A Philosophy of Vegetal Life”, New York, Chichester; Columbia University Press, 2013.


[Закрыть]
. Гальяно соглашается с ним и полагает, что «мозг и нейроны – изящный механизм, однако обучение, вероятно, возможно и без него». Вероятно, нам стоит сильнее гордиться той существенной частью нашего собственного разума, которая не связана с самосознанием и выработана в ходе длительного эволюционного процесса, аналогичного тем, которые управляют осмысленным поведением растений. Разум – это просто способность решать задачи и приспосабливаться к переменам обстоятельств, и растения, вероятно, обладают собственными специфическими «мыслительными процессами». Чарльз Дарвин – никоим образом не прототип мыслителя новой волны – полагал, что центры управления расположены на растущем кончике корня. Заключительная фраза его “The Power of Movement in Plants” («Способность к движению у растений», 1880) гласит: «Едва ли будет преувеличением сказать, что кончик корешка, способный направлять движение примыкающих к нему частей, действует как мозг какого-нибудь низшего животного… он собирает впечатления от органов чувств и руководит несколькими движениями». А в глубинах клеточной химии у растений, как оказалось, есть много нейромедиаторов и рецепторов, общих с человеком, – в том числе глутамат, гамма-аминомасляная кислота и каннабиноиды.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации