Текст книги "Голос ночной птицы"

«Что ей нужно – так это боец за правду», – вспомнил он.

А кто в этом городе может выступить борцом, как не он сам? Но улики… видимые улики… такие тяжкие…

Тяжкие или нет, но вопросов очень и очень много. Столько этих «почему», что он едва мог перечислить в уме их все.

Одно только ясно: если эта женщина не ведьма, то кто-то в Фаунт-Рояле – быть может, не один человек – дал себе большой и нечестивый труд выставить ее таковой. И снова тот же вопрос: почему? Зачем?

Вопреки тревогам своего владельца тело стало успокаиваться. Сон подбирался ближе. Мэтью боролся с ним, прокручивая в голове свидетельство Джеремии Бакнера. Но наконец сон победил, и Мэтью присоединился к Рэйчел в стране забвения.

Глава 15

Могущество Божие – вот что было темой проповеди Роберта Бидвелла в англиканской церкви в воскресное утро, и к концу ее второго часа – когда Бидвелл остановился выпить стакан воды и принялся говорить с новой силой – магистрат почувствовал, что глаза у него слипаются, будто веки нагрузили свинцом. Ситуация была щекотливая, поскольку он сидел на передней скамье, на месте для почетных гостей, и потому служил объектом взглядов и перешептываний прихожан. Это бы еще полбеды, будь он в лучшем состоянии здоровья, но поскольку спал он плохо, а горло вновь воспалилось и распухло, он вполне готов был предпочесть этой пытке дыбу и колесо.

Бидвелл, столь красноречивый и энергичный в разговоре один на один, на кафедре начинал путаться в собственных мыслях, как заблудившаяся овца. Между полупрожеванными высказываниями повисали тягостные паузы, во время которых паства парилась в набитом и жарком помещении. И очень было неприятно, что Бидвелл не слишком хорошо знал Книгу Книг и потому неправильно приводил те цитаты, которые, как считал Вудворд, каждый ребенок должен запомнить с момента крещения. Бидвелл призывал паству произносить вместе с ним молитву за молитвой о благоденствии и будущем Фаунт-Рояла – задача, которая стала весьма трудоемкой после шестого или седьмого «аминь». Опускались головы, раздавался звучный храп, но те, кто осмеливался заснуть, бывали приводимы к порядку шлепком перчатки мистера Грина – который и здесь действовал как тюремщик, – закрепленной на длинном шесте, способном дотянуться до щеки любого грешника.

Наконец Бидвелл достиг благочестивого заключения своей проповеди и сел. После него поднялся учитель, прохромавший к кафедре, держа под мышкой Библию, и попросил произнести еще одну молитву, дабы создать среди собравшихся присутствие Бога. Она продолжалась минут десять, но в голосе Джонстона хотя бы слышались модуляции и выражение, так что Вудворд сумел – усилием воли – избежать встречи с перчаткой.

В то утро он встал с первыми лучами солнца. Из зеркала во время бритья на него смотрело лицо больного старика с запавшими глазами и посеревшей кожей. Он открыл рот и в зеркале сумел поймать отражение вулканической пустыни, которой стало его горло. Ноздри снова распухли и забились, доказывая, что средство доктора Шилдса было не столько панацеей, сколько местным раритетом. Вудворд спросил Бидвелла, нельзя ли ему увидеть Мэтью до начала воскресной службы, и результатом путешествия к дому мистера Грина стал ключ, который возвратил крысолов, закончив свою работу.

Опасавшийся худшего Вудворд обнаружил, что его клерк лучше отдохнул на голой соломе, нежели он сам в особняке. Мэтью, конечно, тоже подвергся испытаниям, но, если не считать обнаружения утром утонувшей крысы в ведре с водой, никаких необратимых повреждений у него не было. В соседней камере Рэйчел Ховарт сидела неподвижно, накрывшись плащом, что было, возможно, подчеркнутым ответом на посещение магистрата. Но Мэтью пережил эту первую ночь, не испытав превращения в черного кота или василиска, и, похоже, не был зачарован каким-либо иным образом, чего опасался Вудворд. Магистрат пообещал, что вернется после обеда, и неохотно оставил своего клерка в обществе этой ведьмы в плаще.

Когда учитель вышел к кафедре и стал говорить, магистрат ожидал учуять запах пыли от сотни сушеных проповедей, но Джонстон держался перед собранием свободно, а потому больше привлек внимания слушателей, чем это ранее удалось Бидвеллу. На самом деле Джонстон оказался вполне хорошим оратором. Темой его проповеди была вера в таинственные пути Господни, и примерно за час он искусно сопоставил эту тему с ситуацией, перед лицом которой оказались граждане Фаунт-Рояла. Вудворду было ясно, что Джонстон наслаждается публичным выступлением и величественными движениями рук умеет подчеркнуть стихи писания, на которые делает упор. Ни одна голова не склонилась, ни разу никто не всхрапнул, пока учитель произносил свою речь, а в конце ее последовала молитва краткая, четкая, и финальное «аминь» прозвучало восклицательным знаком. Бидвелл поднялся сказать еще несколько слов, возможно, чувствуя себя чуть задетым таким превосходством учителя. Потом он вызвал к кафедре Питера Ван-Ганди, владельца таверны, чтобы тот закончил службу, и наконец-то мистер Грин поставил шест с перчаткой в угол, а паству выпустили из парилки.

Воздух на улице под молочным небом был все еще недвижен и сыр. Над лесом за стенами Фаунт-Рояла висел туман, окутывая белой пеленой верхушки деревьев. Когда магистрат вслед за Бидвеллом шел к карете, где Гуд ждал на козлах, чтобы отвезти их домой, его остановили, дернув за рукав. Обернувшись, он увидел Лукрецию Воган, одетую в унылое черное воскресное платье, как и другие женщины, только на ее платье высокий лиф украшала ленточка кружев, показавшаяся Вудворду несколько нарочитой. Рядом стояли ее белокурая дочка Шериз, тоже в черном, и худой мужчина маленького роста с пустой улыбкой на лице и столь же пустыми глазами.

– Магистрат! – позвала она. – Как двигается дело?

– Двигается, – ответил он чуть громче хриплого шепота.

– Боже милостивый! Судя по голосу, вам нужно солевое полоскание!

– Погода, – ответил он. – Мы с ней не ладим.

– Мне очень горестно это слышать. Но я вот про что: я хотела бы – то есть мы с мужем хотели бы – передать приглашение к нам на обед вечером в четверг.

– В четверг? Я не знаю, как я себя буду чувствовать.

– О, вы меня не так поняли! – Она просияла улыбкой. – Я хотела пригласить вашего клерка. Его срок кончается во вторник утром, как я слышала. И тогда же он получит свои плети? Я права?

– Да, мадам, вы правы.

– Тогда он к вечеру четверга сможет уже подняться и прийти к нам. Скажем, в шесть часов?

– Я не могу говорить от имени Мэтью, но я передам ему ваше приглашение.

– Как я буду вам благодарна! – сказала она, изобразив подобие реверанса. – Всего вам хорошего.

– И вам тоже.

Женщина взяла под руку своего мужа и повела его прочь – шокирующее зрелище, тем более в воскресенье, – а дочь шла за ними в нескольких шагах. Вудворд влез в ожидающую карету, откинулся на подушки сиденья напротив Бидвелла, и Гуд дернул вожжи.

– Интересна вам была служба, магистрат? – спросил Бидвелл.

– Да, очень.

– Мне приятно это слышать. Я боялся, что моя проповедь слишком уж умственна, а большинство наших граждан, как вы уже знаете, очаровательно сельские типы. Не был ли я для них слишком глубокомыслен?

– Нет. Я думаю, нет.

– Да, я тоже. – Бидвелл кивнул. Руки он сложил на коленях. – У нашего учителя живой ум, но он как-то ходит кругами вместо того, чтобы сразу говорить суть. Вы согласны?

– Да, – ответил Вудворд, поняв, что Бидвелл хочет слышать согласие. – У него действительно живой ум.

– Я ему говорил – предлагал – держаться ближе к реальности, нежели к абстрактным понятиям, но у него свой способ изложения. Мне лично это кажется несколько скучноватым, хотя я стараюсь следить за нитью его мысли.

– Гм… – сказал Вудворд.

– Вы можете подумать, что он, будучи учителем, лучше умеет общаться с людьми. Однако я подозреваю, что его таланты лежат в другой области. Но не в области воровства.

Бидвелл коротко засмеялся и стал внимательно оправлять кружева манжет.

Вудворд прислушивался к стуку колес, когда к ним примешался другой звук. Зазвонил колокол на дозорной башне у ворот.

– Гуд, придержи! – скомандовал Бидвелл и посмотрел в сторону башни, когда Гуд натянул вожжи. – Кажется, кто-то сюда едет. Хотя мы никого не ждем, насколько я помню. Гуд, давай к воротам!

– Слушаю, сэр, – ответил слуга, поворачивая лошадей в указанную сторону.

Сегодня на башне опять дежурил Малкольм Дженнингс. Группа жителей уже собралась у ворот посмотреть, кто бы это мог быть. Увидев, что на улице остановилась карета Бидвелла, Дженнингс перегнулся через перила и крикнул:

– Крытый фургон, мистер Бидвелл! И на козлах молодой мужчина!

Бидвелл поскреб подбородок.

– Гм… кто бы это мог быть? Не балаганщики, для них еще слишком рано. – Он махнул рукой костлявому курильщику с трубкой, в соломенной шляпе: – Суэйн, открывайте! Холлис, помогите ему поднять бревно!

Двое мужчин, названных Бидвеллом, вытащили запорное бревно и отворили воротины. Когда ворота раскрылись достаточно, крытый фургон, о котором объявил Дженнингс, прогремел через порог, влекомый двумя лошадьми – пегой и чалой, которым, казалось, осталось лишь два-три неверных шага до живодерни. Как только фургон освободил въезд, возница натянул вожжи, остановил упряжку и посмотрел на зевак из-под своей поношенной монмутской шляпы. Взгляд его остановился на ближайшем горожанине, коим оказался Джон Суэйн.

– Фаунт-Роял? – осведомился прибывший.

– Он самый, – ответил Суэйн.

Бидвелл хотел уже сам задать вопрос, кто такой этот молодой человек, как вдруг холстина фургона раздернулась со скоростью откровения и оттуда показался другой человек. Этот, одетый в черный сюртук и черную треуголку, встал на скамью рядом с возницей, подбоченился и осмотрел пейзаж прищуренными глазами надменного императора.

– Наконец! – провозгласил он голосом, от которого лошади вздрогнули. – Вот он, град самого Диавола!

Подобное утверждение, произнесенное столь громко и повелительно, обдало Бидвелла ужасом. Он тут же встал в карете, лицо его пылало.

– Сэр?! Кто вы такой?

Взгляд темных глаз новоприбывшего, смотревших с длинного изможденного лица – лоскутного одеяла глубоких морщин и складок, – остановился на Бидвелле:

– Сперва ты, стоящий предо мной, открой имя свое.

– Я Роберт Бидвелл. Основатель Фаунт-Рояла, а также его мэр.

– Тогда я соболезную тебе в твою годину испытаний. – Человек снял шляпу, обнажив макушку, заросшую белокурыми волосами – слишком нечесаными, чтобы это мог быть парик. – Меня же ведают по имени, коим нарек меня Господь. Я – Исход Иерусалим. И много лиг прошел я до пределов твоих, сэр.

– Ради какой цели?

– Неужто надлежит вопрошать меня? Меня привел сюда Господь мой, дабы свершил я то, что Он велит мне. – Прибывший снова надел шляпу – демонстрация вежливости закончилась. – Послал меня Бог в град сей, дабы сокрушить ворожею и сразиться с демонами ада!

У Бидвелла подкосились колени. Он понял, как понял и Вудворд, что ворота открылись перед бродячим проповедником, да еще таким, который зовет к крови отмщения.

– Мы держим ситуацию под контролем, мистер… э-э… Иерусалим. Под полным контролем. Вот перед вами магистрат Вудворд из Чарльз-Тауна. – Он показал на своего спутника. – Суд над ведьмой уже идет.

– Суд? – прорычал Иерусалим и обвел взглядом лица собравшейся толпы. – Неужто не ведаете вы, что жена сия – ворожея!

– Знаем мы! – крикнул Артур Доусон. – И еще мы знаем, что она прокляла наш город!

Его поддержал хор гневных и разъяренных голосов, который, как заметил Вудворд, вызвал у проповедника улыбку, будто он услышал ласковый рефрен камерной музыки.

– Кому же надобен тогда подобный суд? – спросил Иерусалим, и голос его стал подобен гулкому барабану. – Она в темнице вашей? И пока она еще на сем свете, кто ведает, какое зло она творит в сей час?

– Одну минуту! – проорал Бидвелл, взмахивая обеими руками, чтобы успокоить шум толпы. – С ведьмой поступят по всей строгости закона!

– Глупец! – взорвался Иерусалим, человек-пушка с кожаными мехами легких. – Несть власти выше, нежели власть Бога! Осмелишься ли отрицать, что Его закон превыше закона падшего Адама?

– Нет, не стану отрицать. Но…

– Так как же можешь ты повиноваться закону падшего Адама, ведая, что сам Диавол растлил закон его?

– Да нет! Я только говорил… что мы это сделаем, как полагается…

– И ты мнишь, что дозволить злу жить в сем граде еще хоть минуту – это и значит «делать как полагается»? – Иерусалим сдержанно улыбнулся и покачал головой. – Ты ослеплен, сэр, вместе с градом твоим! – Его внимание снова обратилось к толпе, которая росла и становилась все беспокойнее. – Истинно говорю вам, что Бог есть вернейший и чистейший из законодателей, а что гласит Господь наш о ворожеях? «Ворожеи не оставляй в живых!»

– Верно! – крикнул Джордж Барроу. – Бог велит убить ведьму!

– Господь не повелевает мешкать, не повелевает он и ждать растленного закона человеческого! – гнул свое Иерусалим. – И всяк муж, кто служит сему безумию, обрекает себя геенне огненной!

– Он их подбивает на бунт! – сказал Бидвелл магистрату и выкрикнул: – Подождите, сограждане! Послушайте…

Но его не слышали.

– Время суда Господня, – вещал Иерусалим, – не завтра, не послезавтра! Время суда Господня – ныне! – Он сунул руку в свой фургон и вытащил топор. – Я истреблю ворожею с лица земли, и тогда мы возблагодарим Господа и призовем благословение его на ваши дома и нивы! Кто средь вас покажет мне дорогу к врагу моему?

При виде топора сердце Вудворда забилось чаще, он вскочил на ноги и выкрикнул:

– Нет! Я не допущу такого…

«Кощунства по отношению к суду», – хотел сказать он, но измученный голос изменил ему, и он не смог выговорить ни слова. С полдюжины человек уже вопили, что поведут проповедника к тюрьме, внезапно толпу – человек двадцать пять или больше, как подсчитал Вудворд, – охватила ярость и жажда крови. Иерусалим вылез из фургона с топором в руке и окруженный истинной сворой превратившихся в охотничьих псов людей направился по улице Гармонии в сторону тюрьмы. Длинные тощие ноги несли его со скоростью хищного паука.

– Они не войдут, дураки! – фыркнул Бидвелл. – Ключи у меня!

– Топор может стать ключом, – сумел прохрипеть Вудворд.

И тут увидел в лице Бидвелла нечто: спокойное самодовольство от осознания, что топор Иерусалима покончит с жизнью ведьмы куда быстрее, чем пламя закона. Как бы там ни было, но Бидвелл решил в пользу толпы.

– Остановите их! – потребовал Вудворд. На щеках его блестел пот.

– Я пытался, сэр, – был ответ. – Вы сами видели.

Вудворд подался к Бидвеллу лицом к лицу:

– Если эту женщину убьют, я всякого, кто был в этой толпе, обвиню в убийстве!

– Такое обвинение трудно будет вести, я думаю. – Бидвелл сел. Он посмотрел на фургон проповедника, из которого вылезла темноволосая женщина худощавого сложения и средних лет, говорившая что-то молодому вознице. – Боюсь, что ситуация уже выскользнула из моих рук.

– Но не из моих!

Вудворд вылез из кареты; кровь у него кипела. Однако не успел он шагнуть в сторону проповедника и его стаи, как его остановили слова:

– Магистрат, сар?

Он поднял глаза на Гуда.

Негр протягивал ему тонкую плеть, обычно лежавшую в кожаной сумке рядом с сиденьем кучера.

– Защита от диких зверей, сар, – пояснил Гуд.

Вудворд принял плеть, бросил возмущенный взгляд на Бидвелла и, понимая, что время решает все, повернулся и побежал за проповедником Иерусалимом и толпой со всей быстротой, которую позволяли ноющие кости.

Пожирающий дорогу шаг Иерусалима уже пронес его до середины улицы Гармонии. По дороге на его огонек слетались и другие мотыльки. Когда он свернул на улицу Истины, толпа у него за спиной выросла до сорока шести мужчин, женщин и детей, четырех собак и небольшой свиньи, которая бежала впереди из страха быть затоптанной. Разбегались из-под ног с кудахтаньем куры, летели перья, масса орущих людей и гавкающих дворняг шла парадом возмездия, а впереди Исход Иерусалим – выставив острый костистый подбородок, как нос военного корабля, – потрясал топором словно факелом славы.

Мэтью и Рэйчел услышали в тюрьме приближение толпы. Он встал со скамьи и бросился к решетке, но Рэйчел осталась сидеть. Она закрыла глаза, чуть запрокинула голову, и на лице ее выступила испарина.

– Ну и рев! – сказал Мэтью, но голос его сел, потому что он хорошо понимал, что это значит: жители Фаунт-Рояла собирались напасть на тюрьму.

– Могла бы знать. – Голос Рэйчел был спокоен, хотя и дрожал. – Они меня хотят убить в воскресенье.

Исход Иерусалим дошел до цепи, которая запирала вход, и высоко занес топор. Когда топор обрушился на цепь, звенья выдержали, но искры взлетели шершнями. Он снова занес орудие и снова обрушил его с неимоверной силой. И опять цепь выдержала, хотя два звена и получили серьезные повреждения. Иерусалим подобрался, мощно взмахнул топором – вновь полетели искры. Он поднимал топор для четвертого и, быть может, последнего удара, потому что одно звено почти уже подалось, когда из толпы вдруг вышел человек и поднял трость, протянув ее поперек рук Иерусалима.

– Что здесь происходит? – строго спросил учитель Джонстон. Он был одет в винного цвета сюртук и черную треуголку, которые были на нем в церкви. – Я не знаю, кто вы, сэр, но я прошу вас убрать этот топор!

– А я не ведаю, кто ты, сэр, – ответил Иерусалим, – но если осмелишься ты встать между мною и той ведьмой, то ответишь Богу Всемогущему!

– Остановите его, Джонстон! – Тяжело дыша, Вудворд проталкивался сквозь толпу. – Он хочет ее убить!

– И правильно! – крикнул Артур Доусон, стоящий впереди толпы. – Пора предать ее смерти!

– Убить ее! – заорал человек рядом с Доусоном. – Хватит нам уже терпеть!

Толпа отозвалась криками, требующими смерти ведьмы. Иерусалим громко провозгласил:

– Ты слышал глас народа!

И занес топор еще яростнее, чем в первые три раза. На этот раз цепь лопнула. Джонстон, припадая на больную ногу, схватил проповедника за руки в попытке отобрать топор. Вудворд напал на него с другой стороны, тоже пытаясь завладеть топором. Вдруг кто-то сзади охватил его за шею и оторвал от проповедника, а кто-то другой стукнул Джонстона по плечу кулаком. Магистрат обернулся и взмахнул плетью, но толпа уже рвалась вперед, и несколько человек навалились на Вудворда раньше, чем он успел замахнуться второй раз. Чей-то кулак угодил ему в ребра, чья-то рука схватила за рубашку спереди и чуть не вырвала ворот. Море тел подняло его в воздух, а потом его бросили наземь среди метания тяжелых сапог. Он услышал удары и выкрики и понял, что это Джонстон отмахивается тростью во все стороны.

– Вперед! На тюрьму! – заорал кто-то.

Чей-то сапог чуть не раздавил руку Вудворда, когда он попытался подняться.

– Назад! – проревел мужской голос. – Назад, я сказал!

Послышалось ржание лошади, потом резкий хлопок пистолетного выстрела. От этих звуков власти толпа подалась назад, и Вудворду очистилось место, чтобы он смог подняться.

Джонстон лежал на земле; его тело перекрывало Иерусалиму вход в тюрьму. Треуголка учителя валялась, раздавленная, в стороне, а над ним стоял проповедник. Шляпа Иерусалима тоже валялась на земле, но топор он все так же сжимал в руках.

– Черт побери, что за безобразие? – Пороховой дым вился над головой Николаса Пейна, въехавшего на гнедом жеребце прямо в гущу кровожадного собрания. Дымящийся пистолет он держал стволом вверх. – Что это за сумасшествие?

– Это не сумасшествие, Николас! – сказал пожилой человек, в котором Вудворд узнал Дункана Тайлера. – Время нам прийти в здравый рассудок и предать ведьму смерти!

– Проповедник это сделает! – сказал Доусон. – Один удар топора – и мы от нее освободимся!

– Нет! – Джонстон подобрал шляпу и теперь пытался встать, но встретился при этом с большими трудностями. Вудворд нагнулся и помог собрату по Оксфорду подняться. – Мы согласились чтить закон, как цивилизованные люди! – произнес Джонстон, когда сумел опереться на трость.

Пейн посмотрел на Иерусалима презрительно:

– Так вы, значит, проповедник?

– Исход Иерусалим, призванный Господом наставить град сей на путь истинный, – был ответ. – Неужто ты желаешь сему воспрепятствовать?

– Я желаю, чтобы вы убрали этот топор, – ответил Пейн, – или я вам мозги вышибу.

– О, ведьмой поврежденная душа! – возопил Иерусалим, оглядывая толпу. – Он грозит посланцу Бога и защищает блудницу Сатаны!

– Глядя на вас, сэр, я вижу не посланца Бога, но обыкновенного дурака, который хочет войти в тюрьму Фаунт-Рояла без соответствующих полномочий, а такие ситуации целиком и полностью в моем ведении, – ответил Пейн, как показалось Вудворду, с великолепной выдержкой и достоинством. – Я еще раз прошу вас положить топор.

– Николас! – сказал Тайлер, хватая Пейна за штанину. – Пусть этот человек сделает, что надо сделать!

– Сила Господня со мною! – взревел проповедник. – И никакое зло не устоит на пути моем!

– Не позволяйте ему этого делать, Николас! – взмолился Джонстон. – Это будет не правосудие, это будет убийство!

Пейн подал лошадь вперед, освобождая ногу из хватки Тайлера. Он проехал через толпу, отделявшую его от Иерусалима, и остановился всего футах в трех от торчащего кинжалом носа проповедника. Пейн наклонился к нему, кожа на седле скрипнула.

– Проповедник, – сказал он тихо, – следующее мое слово, обращенное к вам, будет произнесено над вашей могилой. – Он дал этому торжественному обещанию время повисеть в воздухе, пока они с Иерусалимом вели дуэль взглядов. – Магистрат, не могли бы вы принять топор, любезно подаренный проповедником?

– Да, – прохрипел Вудворд и осторожно протянул руку, готовый отскочить, если Иерусалим замахнется.

Иерусалим не шевельнулся. Вудворд видел, как дергается мышца на заросшей серой щетиной скуле проповедника. Потом по лицу его поползла улыбка, скорее оскал, но в основном – издевка, и, честно говоря, смотреть на нее было страшнее, чем на выражение праведного гнева.

– Мои поздравления, – сказал Иерусалим, повернул топор топорищем вперед и вложил деревянную рукоять в ладонь магистрата так бережно, как ложится на землю туман.

– Так, по домам. Все по домам! – скомандовал Пейн собранию. – Здесь уже больше ничего не покажут!

– Один вопрос к тебе, Николас Пейн! – заорал Джеймс Рид, стоявший рядом с Тайлером. – Мы с тобой оба видели этих кукол под полом у нее в доме! Ты знаешь, что она творит с нашим городом! На тебя порчу навели, как проповедник сказал? Наверное, раз ты отвел от нее топор!

– Не будь ты моим другом, Джеймс, ты бы сейчас на земле валялся! – крикнул в ответ Пейн. – А теперь послушайте меня, все вы! – Он развернул лошадь лицом к толпе, которая уже выросла человек до шестидесяти. – Да; я знаю, что ведьма нам сделала! Но еще я знаю вот что, и вы это запомните: когда Рэйчел Ховарт умрет – а она умрет, – ее гнусная жизнь будет закончена факелом законного приговора, а не топором бродячего проповедника! – Он замолчал, будто вызывая на возражение. Кое-где раздались выкрики – по инерции, но они сами погасли, как угольки. – Я тоже верю, что она должна умереть ради блага Фаунт-Рояла! – продолжал он. – Пока она живет, есть опасность гнить дальше. Кто-то из вас может решить уехать до того, как ее сожгут, и это ваше право, но… слушайте, слушайте!

Те, кто пытался шуметь, после этих слов замолчали.

– Мы здесь не просто поселок строим, разве вы не понимаете? Мы строим новую жизнь для себя, и когда-нибудь здесь будет город! Большой город с собственным судом и постоянным магистратом! – Он обвел толпу взглядом. – Хотим ли мы, чтобы потом говорили: первый суд, прошедший в Фаунт-Рояле, был прерван топором бродячего проповедника? Послушайте, что я вам скажу: я видал самосуд толпы, и от такого зрелища пса стошнит! Это ли первое бревно, которое мы положим в фундамент здания нашего суда?

– Не будет здесь суда! – заорал Рид. – Ни поселка, ни города, ничего не будет, кроме развалин, если ее не предать смерти!

– Развалины точно будут, если вытащить ее и убить! – ответил Пейн так же страстно. – И первое, что превратится в развалины, будет наша честь! Я видел мужчин, потерявших честь, – они становились слабыми, как соломенное чучело на ветру! Мы согласились, чтобы магистрат Вудворд провел суд и вынес решение, и мы не можем теперь передать эту работу Восходу Иерусалиму!

– Исходу Иерусалиму, с вашего позволения! – У проповедника, подумал Вудворд, потрясающий дар: он умеет подражать грому без малейшего усилия. – Вспомните, о граждане, – продолжал бушевать Иерусалим, – что язык Диавола сделан из серебра!

– Ты! – рявкнул на него Пейн. – Заткни… свою… дыру!

– Лучше иди за моей дырой, или исчезнешь в той, где нет дна!

– Похоже, что в вашей как раз и нет дна! – сказал учитель. – А может, у вас дно с крышей поменялись местами.

Вудворд оценил, что это утверждение не могло быть сказано более вовремя или более красноречиво даже на шекспировской сцене. Услышав его, проповедник запнулся, стал лихорадочно искать достойный ответ, губы его шевелились, но слов не было слышно – и в то же время эта фраза вызвала смех у многих, кто до той минуты стоял нахмуренный. Смех пошел по толпе, как круги по воде, ломая лед серьезности, и хотя большинство даже не улыбнулись, общее настроение толпы изменилось заметно.

Исход Иерусалим, надо отдать ему должное, умел проигрывать достойно. Он не стал более взывать к собранию, но сложил тощие руки на груди и уставился в землю.

– По домам! – повторил Пейн, обращаясь к гражданам. – Дневное представление окончено!

Люди стали переглядываться, переговариваться, и было ясно, что страстность толпы спала. По крайней мере на сегодня, подумал Вудворд. Люди начали расходиться. Магистрат увидел Бидвелла: он сидел неподалеку в своей карете, скрестив ноги и забросив руку на спинку сиденья. Теперь, когда стало очевидно, что Рэйчел Ховарт не умрет сегодня, он вылез из кареты и стал приближаться к тюрьме.

– Спасибо, Николас, – сказал Джонстон Пейну. – Мне страшно подумать, что могло случиться.

– Эй, вы! – обратился Пейн к проповеднику, и Иерусалим обернулся к нему. – Вы в самом деле хотели туда войти и убить ее?

– Я намеревался сделать именно то, что было сделано, – ответил проповедник. В обычном разговоре голос его звучал куда более умеренно.

– Что? Устроить бунт?

– Ведают теперь ваши горожане, что прибыл Исход Иерусалим. И этого пока довлеет им.

– Кажется, мы удостоились спектакля великолепного трагика, – сказал Джонстон. Он увидел подходящего Бидвелла. – Роберт, здесь вот стоит человек, с которым вам следует познакомиться.

– Мы уже знакомы. – Бидвелл нахмурился, увидев разбитую цепь. – Вижу, здесь для Хейзелтона есть работа. Если его рана позволит ему. – Взгляд его уперся в проповедника. – Порча имущества Фаунт-Рояла – серьезное преступление, сэр. Я бы сказал, что необходимо возмещение в одну гинею.

– Увы, я всего лишь странствующее орудие Господа, – ответил Иерусалим, пожимая плечами. – Господь дает мне пищу, одежду и кров, но не английское злато.

– То есть вы нищий?

– О нет, не нищий! Пророк, если так понятнее тебе. И прорицаю я, что бытность моя здесь важна будет.

– Вы здесь собираетесь остаться? Не думаю, – сказал Бидвелл. – Николас, не проводите ли вы этого человека до ворот? Присмотрите, чтобы он влез в свой фургон…

– Постойте! – поднял Иерусалим длинный и тощий палец. – Я преодолел весь путь от Чарльз-Тауна, где узнал о вашей тяжелой нужде. О ведьме говорят на стогнах этого града. А в городском совете осведомили меня, что у вас нужда в проповеднике Слова Божия.

– В городском совете? В Чарльз-Тауне? – Бидвелл наморщил лоб. – Откуда они узнали, что у нас нет священника?

– Они знают, что Гроува убили, – заметил Джонстон. – Это было написано в нашей просьбе прислать магистрата, которую доставили туда Николас и Эдуард.

– Пусть так, но письмо они получили в марте. И совет предположил, что мы не нашли замены священнику, которого убили в ноябре? – Он нахмурился сильнее. – Похоже, что к нашему делу там относятся спустя рукава.

– Так есть у вас провозвестник Слова Божия или нет? – вопросил Иерусалим.

– Нет. Но нам сейчас не нужен проповедник, спасибо за беспокойство.

– Но очевидно, что у вас нужда в нем великая. Ворожея в темнице, и Сатана ходит по городу. Бог единый ведает, что за мерзости еще здесь творятся. Нет, не проповедник вам нужен. Вам второе пришествие необходимо. – Темные глаза под набухшими веками на гротескно изборожденном морщинами лице уперлись в Бидвелла. – Твой сотоварищ верхами на коне прекрасно знает все о законах, зданиях суда и городах. Но дозволь спросить мне: кто говорит здесь над упокоенными и новорожденными?

– Всякий, кто желает! – ответил Пейн.

– Но не может всякий, кто желает, войти в сию темницу и обрушить топор? Неужто жизнь ворожеи ценнее для вас, чем похоронная служба над усопшими христианами и искупление новорожденных младенцев? И новорожденных, и новопреставленных пускаете вы в путь черного отчаяния, не благословив? Стыд и позор!

– Мы найдем священника, как только ведьма будет мертва! – ответил ему Бидвелл. – Но в моем городе не будет никого, кто через пять минут после своего появления чуть не поднимает бунт! Николас, будьте добры проводить этого человека…

– Горькими слезами восплачете вы, – сказал Иерусалим настолько спокойно, что Бидвелл поперхнулся от изумления. – Не ведома ли тебе власть ворожей восставать из могилы?

– Из могилы? Что вы такое бормочете?

– Когда сразите ведьму и похороните ее без должного обряда санктимонии, сами после этого бормотать станете. В смертельном ужасе.

– Санктимония? – удивился Джонстон. – Никогда о таком не слышал.

– Ты проповедник, сэр? Ты мужествовал против ведьм, ворожей, Диавола и демонов мрака? Я проводил обряд сей над могилами известнейших ведьм Элизабет Стокхем, Марджори Баллард и Сары Джонс, над бесчестными колдунами Эндрю Сполдингом и Джоном Кентом. Обрядом сим я обрек их на глубины Ада, где наслаждаться предстоит им ласками вечного пламени. Но, сэры, без подобного обряда ведьма сия покинет могилу свою и восстанет творить мерзости в образе призрака, гончей ада или… – Он пожал плечами. – Кто ведает? Изобретателен Сатана.

– Мне кажется, не только Сатана изобретателен, – сказал Джонстон.

– Постойте! – Капельки испарины заблестели на лице Бидвелла. – Вы хотите сказать, что ведьму можно предать смерти, и мы все равно от нее не избавимся?

– Воистину так, если не будет обряда санктимонии.

– Чистейшая чушь! – фыркнул учитель и обратился к Бидвеллу: – Я предлагаю выгнать его из города немедленно!

Судя по болезненному выражению лица, Бидвелл оказался между рогами дилеммы.

– Я никогда о таком обряде не слышал, – сказал он, – но это не значит, что его не существует. Ваше мнение, магистрат?