Текст книги "Голос ночной птицы"

Глава 11

Пролетевшая гроза увлажнила землю перед самым рассветом, но субботнее солнце засияло сквозь рассеивающиеся тучи, и к восьми часам снова засинело небо. К этому времени Мэтью уже позавтракал и шел к лагерю комедиантов.

Слух раньше зрения подсказал ему, что Филипп Брайтмен с двумя другими актерами занят разговором, сидя на стульях за полотняной ширмой. Они читали и произносили слова одного из своих моралите. Когда Мэтью спросил, где можно найти Дэвида Смайта, Брайтмен показал на желтый навес, укрывающий сундуки, лампы и множество других предметов. Там Мэтью и обнаружил Смайта за осмотром пестрых костюмов, которые одна из женщин труппы украшала павлиньими перьями, с виду довольно потрепанными.

– Доброе утро, мистер Смайт, – поздоровался Мэтью. – Можно с вами перемолвиться парой слов?

– А! Доброе утро, мистер Корбетт. Чем могу быть вам полезен?

Мэтью бросил взгляд на швею.

– А не могли бы мы поговорить наедине?

– Конечно. Миссис Прейтер, пока все просто отлично. Поговорим позже, когда у вас больше будет готово. Мистер Корбетт, можем пройти вон туда, если вы не против.

Смайт показал на группу дубов футах в шестидесяти за лагерем.

На ходу Смайт сунул большие пальцы в карманы темно-коричневых бриджей.

– Думаю, уместно будет принести извинения за наше вчерашнее поведение. Мы ушли так сразу… и по такой очевидной причине. Могли бы хотя бы придумать более дипломатичный предлог.

– Извинений не требуется, причина была уважительная и понятная всем. И лучше правда, чем любой фальшивый предлог, какой бы он ни был дипломатичный.

– Благодарю вас, сэр. Ценю вашу деликатность.

– Причина, по которой я хотел с вами говорить, – сказал Мэтью, оказавшись в тени дубов, – касается Гвинетта Линча. Того человека, которого вы считаете Джоном Ланкастером.

– Если позволено будет вас поправить, не считаю. Я уже говорил, что готов подтвердить это под присягой. Но он… совсем по-другому выглядит. Невероятно изменился. Того человека, которого я знал, никогда бы в жизни не увидели в таких мерзких лохмотьях. У него, насколько я помню, пунктиком была чистота.

– И порядок? – спросил Мэтью. – Можно сказать, что это тоже был у него пунктик?

– В фургоне у него было очень аккуратно. Помню, как-то он пожаловался отцу, что под рукой не оказалось колесной мази – смазать скрипучее колесо.

– Гм… – сказал Мэтью, прислонился спиной к дубу и скрестил руки на груди. – А кем он был… то есть кто он такой – Джон Ланкастер?

– Я, кажется, говорил, что он выступал с дрессированными крысами. Они у него прыгали через обручи, бегали наперегонки и так далее. Детям такое очень нравится. Наш цирк объездил почти всю Англию, иногда мы играли и в Лондоне, хотя там нам приходилось ограничиваться худшими районами. Так что в основном мы странствовали по деревням. Отец мой был управляющим, мать продавала билеты, а я делал все, что приходилось делать.

– Ланкастер, – напомнил Мэтью, возвращая Смайта к теме. – Он зарабатывал на жизнь этим представлением с дрессированными крысами?

– Да. Никто из нас особо богат не был, но… мы держались вместе. – Смайт нахмурился, и Мэтью видел, что он подбирает следующую фразу. – Мистер Ланкастер… непонятный был человек.

– Почему? Потому что работал с крысами?

– Не только, – ответил Смайт. – Из-за своих других представлений. Одно из них давалось за закрытым занавесом для небольшой взрослой аудитории – дети не допускались, – которая была согласна заплатить дополнительно.

– И что это было?

– Он демонстрировал животный магнетизм.

– Животный магнетизм? – На этот раз Мэтью наморщил лоб. – А что это такое?

– Искусство магнетизирования. Вы о таком слыхали?

– Я слышал о явлении магнетизма, но не о животном магнетизме. Это какая-то театральная штучка?

– Насколько я понимаю, он был больше популярен в Европе, чем в Англии. Особенно в Германии, как говорил мне отец. Мистер Ланкастер когда-то был светилом магнетизма в Германии, хотя родился в Англии. Это тоже говорил мне отец, у которого были друзья во всех видах развлечения публики. Но это было в молодые годы мистера Ланкастера. Случилась одна история, из-за которой ему пришлось бежать из Германии.

– История? Вы о ней знаете?

– Знаю то, что сообщил мне отец, а он просил меня держать это в секрете.

– Вы уже не в Англии и не под юрисдикцией вашего отца, – возразил Мэтью. – И это вопрос жизни и смерти, чтобы вы рассказали мне все, что знаете о Джоне Ланкастере. Особенно секреты.

Смайт помолчал, потом спросил, наклонив голову набок:

– А можно поинтересоваться, почему это для вас так важно?

Справедливый вопрос. Мэтью ответил:

– Я буду с вами откровенен, как вы, надеюсь, будете со мной. Очевидно, что Ланкастер скрыл свою личность от мистера Бидвелла и от всех жителей города. Я хочу знать почему. И еще… у меня есть причина считать, что Ланкастер может быть замешан в сложившейся ситуации, в которой находится сам город.

– Что? Вы говорите о ведьме? – Смайт нервно засмеялся. – Да вы шутите!

– Я серьезен, – твердо сказал Мэтью.

– Но этого не может быть! Мистер Ланкастер мог быть странным, но никак не демоническим. Я готов признать, что его талант, проявлявшийся за закрытым занавесом, казался колдовским, но основан был на вполне научных принципах.

– Ага, – кивнул Мэтью, и сердце у него забилось. – Вот теперь мы подходим к свету, мистер Смайт. Так в чем же именно состоял этот талант?

– Манипуляции чужим разумом, – ответил Смайт, и Мэтью с величайшим трудом подавил победительную улыбку. – Мистер Ланкастер, пользуясь магнетической силой, отдавал мысленные приказы некоторым зрителям из публики и заставлял их видеть, говорить и делать вещи, которые… хм… вряд ли годились бы для детских глаз и ушей. Должен сознаться: я прятался за занавесом и не раз это наблюдал, потому что зрелище было действительно завораживающее. Я помню, как он заставлял кого-нибудь верить, что день – это ночь и что пора раздеваться и ложиться. Одну женщину он в середине июля заставил поверить, что она замерзает под вьюгой. И особенно помню, как заставил мужчину поверить, будто тот вступил в гнездо кусачих муравьев. Этот человек вопил и прыгал так, что вся публика за животики хваталась, иначе не скажешь. Но сам он даже не слышал этого, пока мистер Ланкастер его не разбудил.

– Разбудил? Он этих людей усыплял – в каком-то смысле?

– Это было состояние, подобное сну, но они все же реагировали. Мистер Ланкастер погружал их в это состояние с помощью различных предметов – фонаря, например, свечи, монеты. Любой предмет, который мог зафиксировать на себе внимание. А потом он дальше еще успокаивал их и подчинял себе голосом… а раз услышав этот голос, его уже не забудешь. Я сам мог бы подпасть под его магнетизм, если бы не знал заранее, что он делает.

– Да, – сказал Мэтью, глядя мимо Смайта в сторону Фаунт-Рояла. – Это я отлично могу понять. – Он снова посмотрел на собеседника. – Но что там насчет магнетизма?

– Я не совсем до конца это понимаю, но тут дело в том, что все предметы и тела содержат железо. Поэтому умелый мастер может использовать другие предметы как орудия, поскольку человеческое тело, кровь и мозг тоже содержат железо. Это притяжение и манипуляции называются магнетизмом. По крайней мере так объяснил мне отец, когда я его спросил. – Смайт пожал плечами. – Очевидно, что этот процесс первыми открыли древние египтяне, и он использовался придворными магами.

«Я вас поймал, сэр Лиса», – думал Мэтью.

– Это действительно для вас важно, как я вижу, – сказал Смайт. Пятна солнца и теней от дуба играли у него на лице.

– Важно. Я говорил: это вопрос жизни и смерти.

– Что ж… как вы уже сказали, я больше не в Англии и не под юрисдикцией отца. Раз вам так важно, я расскажу вам… секрет, который отец просил меня хранить – относительно прошлого мистера Ланкастера, до того, как он поступил в наш цирк. В юные годы он был кем-то вроде целителя. Религиозного целителя, как я полагаю, но он мог использовать магнетизм для избавления пациента от болезни. Очевидно, странствуя по Европе во время занятий этим искусством, мистер Ланкастер привлек внимание одного немецкого дворянина, который хотел сам научиться магнетизированию и научить своего сына. Он желал, чтобы мистер Ланкастер взялся за их обучение. Только… имейте в виду, что я все это слышал от отца и могу перепутать, пересказывая.

– Буду иметь в виду, – сказал Мэтью. – Пожалуйста, рассказывайте дальше.

– Мистер Ланкастер не говорил по-немецки, но его хозяин немного говорил по-английски. Так что существовала проблема перевода. Имела ли она какое-либо отношение к результату – не знаю, но отец говорил, что мистеру Ланкастеру пришлось спешно бежать из Германии, потому что занятия плохо сказались на отце и сыне. Последний убил себя отравленным кинжалом, а первый ополоумел. Что, я полагаю, свидетельствует о разрушительной силе магнетизма, попавшего в плохие руки. Как бы там ни было, за голову мистера Ланкастера назначена была награда, и он вернулся в Англию. Но он стал другим человеком и опустился на уровень дрессированных крыс и салонных фокусов за закрытым занавесом.

– Возможно, он хотел затаиться, – предположил Мэтью, – из опасения, чтобы его не нашли ради награды. – Он кивнул. – Да, это многое объясняет. Как, например, слова Гуда, что ни один голландец или немец не видел Дьявола. Ланкастер, очевидно, опасался немцев, а из языков ограничен только английским.

– Гуд? – недоуменно спросил Смайт. – Простите, я не понял.

– Извините меня. Это просто были мысли вслух. – Обуреваемый нервной энергией Мэтью заходил взад-вперед. – Скажите мне, если возможно, что заставило Ланкастера оставить цирк и когда это было?

– Не знаю. Вся моя семья оставила цирк раньше, чем он.

– А! И с тех пор вы его не видели?

– Нет. И определенно не хотели в этот цирк возвращаться. Мэтью уловил горькую нотку.

– А почему? Вашего отца уволили?

– Нет, дело не в этом. Он сам хотел уйти. Ему не понравилось, как мистер Сидерхолм – владелец цирка – решил поставить дело. Мой отец – человек весьма достойный, благослови его Бог, и возмутился против представлений уродов.

Мэтью вдруг остановился на ходу:

– Уродов?

– Да. Трех для начала.

– Трех, – повторил Мэтью. – А можно… спросить, что это были за уроды?

– Первый – ящерица с черной кожей, размером с барана. Эту тварь привезли с Островов Южных Морей, и мать чуть не упала в обморок, когда ее увидела.

– Второй, – спросил Мэтью пересохшим ртом, – это не был случайно некий бесенок? Возможно, карлик с детским лицом и длинными белокурыми волосами?

– Да. Именно так. Откуда… откуда вы знаете? – Смайт был действительно поражен.

– А третий, – подсказал Мэтью. – Это было… нечто неназываемое?

– Третий как раз и был тот, из-за которого отец решил паковать чемоданы. Это был гермафродит с грудью женщины и… инструментами мужчины. Отец сказал, что даже Сатана постыдится глядеть на такое богохульство.

– Вашему отцу интересно было бы узнать, мистер Смайт, что все эти три создания недавно нашли себе работу в Фаунт-Рояле, с благословения Сатаны. Наконец-то! Наконец-то я его поймал!

Мэтью не смог сдержаться, чтобы не стукнуть кулаком по ладони, глаза его горели охотничьим азартом. Но он тут же осадил свой энтузиазм, поскольку увидел, как Смайт шагнул назад и на его лице ясно выразилось опасение, что перед ним сумасшедший.

– У меня к вам просьба. И опять-таки очень важная. Случайно я знаю, где живет Ланкастер. Это недалеко отсюда, в конце этой улицы. Не согласитесь ли вы пройти туда со мной – прямо сейчас – и посмотреть на него лицом к лицу, чтобы сказать мне определенно: тот ли это человек, что вы утверждаете?

– Я вам уже сказал. Я видел его глаза, их так же нельзя забыть, как его голос. Это он.

– Да, но все же я прошу вас опознать его в моем присутствии.

И еще Мэтью хотел, чтобы Ланкастер поскорее узнал о занесенном над его мерзкими бесчеловечными планами мече и подергался как следует.

– Я… у меня тут есть работа. Может быть, во второй половине дня?

– Нет, – сказал Мэтью. – Сейчас. – Он правильно понял настороженность в глазах Смайта. – Будучи официальным работником суда, я должен вам сказать, что это дело официальное. Кроме того, я уполномочен магистратом Вудвордом заставить вас меня сопровождать.

Это была откровенная ложь, но у Мэтью не было времени для полуправд.

Смайт, как следует, очевидно, усвоивший уроки достойной жизни от своего отца, ответил:

– Заставлять не потребуется, сэр. Раз это требование закона, я буду рад его выполнить.

Мэтью со Смайтом зашагали вдоль улицы Трудолюбия – первый в спешке нетерпения, второй – с понятно умеренным желанием идти – к дому личности, ранее известной как Гвинетт Линч. Смайт замедлил шаг, проходя мимо поля казни, не в силах отвернуться от захватывающего ужасом зрелища столба и костра. Возле груды дров остановилась запряженная волом телега, и двое – один из них мистер Грин, как отметил Мэтью, – стали складывать очередной груз топлива для сожжения ведьмы.

«Стройте, стройте! – подумал Мэтью. – Тратьте зря время и силы, потому что сегодня еще на одну ночную птицу в клетке станет меньше в этом мире, и еще один стервятник займет ее место!»

Вдали показался дом.

– Бог мой! – выдохнул Смайт в ошеломленном отвращении. – Это здесь живет мистер Ланкастер?

– Ланкастер живет внутри, – ответил Мэтью, еще ускоряя шаг. – А снаружи дом отделывал крысолов.

Его начинало грызть разочарование. Из трубы не шел дым, хотя время завтрака давно миновало. Все ставни были закрыты, указывая, что Ланкастера в доме нет. Мэтью выругался про себя, потому что хотел провести опознание по всем правилам, а потом отвести Смайта сразу к Бидвеллу. До него дошло, что, если Ланкастер и в самом деле дома, закрылся от солнца как боящийся света таракан, он мог и озвереть, а оружия для защиты у них нет. Может, лучше было бы взять с собой мистера Грина ради предосторожности. Но тут ему в голову пришла еще одна мысль, и выводы из нее были ужасны.

Что, если Ланкастер, будучи опознан и зная это, сбежал из Фаунт-Рояла? У него на это было полно времени. Но как выйти за ворота после заката? Это ведь неслыханно! Неужто дозорный выпустил бы его, не уведомив Бидвелла? Да, но ведь Ланкастер мог оседлать лошадь и выехать вчера еще засветло?

– Да вы почти бежите! – сказал Смайт, пытаясь угнаться за Мэтью.

А если Ланкастера нет, то судьба Рэйчел остается неясной. Да уж, конечно, Мэтью почти бежал и на последних двадцати ярдах действительно пустился в бег.

Ударил в дверь кулаком. Ответа он не ожидал, а потому был готов к своему следующему действию: распахнуть дверь и войти.

Но не успел он переступить порог, как получил удар в лицо.

Не реальным кулаком, но ошеломляющим запахом крови. Он инстинктивно отпрянул, ахнув.

Вот что он увидел водоворотом омерзительных впечатлений: свет, бьющий сквозь щели ставней и блестящий на темно-красной крови, залитые половицы и размазанные коричневые пятна на простыне лежанки; труп Ланкастера, лежащий на полу на правом боку, хватающийся левой рукой за простыню, будто в усилии встать; страшно раскрытый рот и ледяные серые глаза на исполосованном когтями лице; и перерезанное горло, как красногубая пасть от уха до уха. Тщательно прибранный дом разгромлен будто вихрем, одежда из сундука разбросана по полу; вытащенные ящики комода, перевернутые на полу; разбросанные повсюду кухонные принадлежности; и пепел из очага, пригоршнями брошенный на труп, как могильная пыль.

То же увидел и Смайт. Издав сдавленный стон, он отшатнулся, а потом побежал вдоль улицы Трудолюбия к своим спутникам. Лицо его стало белее кости, а изо рта лился безостановочный, дрожащий вопль:

– Убили! Убили!

Может, этот крик и всполошил всех, кто его слышал, но Мэтью он привел в себя, поскольку сообщил, что очень мало времени осталось обследовать место этого мрачного преступления, пока сюда не ворвался народ. И еще он понял, что убитый и так жестоко изуродованный Ланкастер представляет собой то самое зрелище, которое увидели жена преподобного Гроува и Джесс Мейнард, обнаруживший тело Дэниела Ховарта. Не приходится удивляться, что миссис Гроув и Мейнарды сбежали из города.

Перерезанное горло. Лицо, истерзанное когтями демона. И сквозь окровавленные клочья рубахи видно, что так же исполосованы плечи, руки и грудь.

Да, подумал Мэтью. Истинный Сатана здесь поработал.

Желудок ходил ходуном, испуг одолевал мысль, но времени на эти слабости у Мэтью не было. Он оглядел разгром. Ящики комода, все бумаги и вообще все вывалено на пол, чернильница опрокинута. Мэтью хотел до неизбежного прибытия мистера Грина найти два предмета: сапфировую брошь и книгу о Древнем Египте. Но уже нагибаясь, чтобы покопаться в этом месиве крови, чернил и окровавленных бумаг, он точно знал, что именно этих предметов ему никогда здесь не найти.

Секунду-другую он все же искал, но, вымазав руки в крови, бросил это занятие как бесполезное и неразумное. Силы быстро оставляли его посреди этой бойни, и жажда свежего воздуха и чистого солнца становилась все неодолимее. И пришла в голову мысль, что прав был Смайт: даже мертвый, Ланкастер не напялил бы лохмотьев крысолова – он был в рубашке, когда-то белой, и в паре темно-серых бриджей.

Потребность выбраться наружу стала императивной. Мэтью встал, повернулся к двери – она была не распахнута, а открыта как раз настолько, чтобы он смог войти, – и увидел, что написано на ней изнутри свернувшимися чернилами из жил Ланкастера.

МОЯ РЭЙЧЕЛ

НЕ

ОДИНОКА

В долю оглушительной секунды Мэтью покрылся гусиной кожей, волосы поднялись на загривке. И единственные слова, которые пришли на ум, были такие:

Вот… Блин.

Он так и таращился тупо на эту изобличающую надпись, когда через секунду вошел Ганнибал Грин с мужчиной крестьянского вида, с которым они вместе работали. И сразу же Грин остановился как вкопанный, рыжебородое лицо исказилось ужасом.

– Господи милосердный! – произнес он, ошеломленный до самых подошв четырнадцатидюймовых сапог. – Линч?

Он посмотрел на Мэтью, тот кивнул, и тут Грин увидел измазанные запекшейся кровью руки клерка.

– Рэндалл! – заревел он. – Приведи сюда мистера Бидвелла! Живо!

Грин готов был счесть Мэтью кровавым убийцей, если бы не вернулся Дэвид Смайт, бледный, но решительный, и не разъяснил, что они оба здесь были, когда увидели труп.

Мэтью воспользовался возможностью вытереть руки о чистую рубашку, вываленную из шкафа вместе с другим бельем, пока Грин был по горло занят, отгоняя привлеченную криком Смайта толпу – в которой были и Мартин и Констанс Адамс.

– Это Ланкастер? – спросил Мэтью у Смайта, который стоял чуть в стороне, не в силах отвести глаз от трупа.

Смайт с трудом проглотил слюну.

– Лицо… так распухло, но… я знаю эти глаза. Их не забыть. Да, этот человек… был Джоном Ланкастером.

– Назад! – требовал Грин от зевак. – Назад, я сказал!

У него не осталось иного выхода, как захлопнуть дверь у них перед носом, и тогда кровавые каракули оказались прямо у него перед глазами.

Мэтью подумал, что Грин сейчас свалится – гигант покачнулся, как от удара молотом. Когда он повернулся к Мэтью, глаза его будто стали меньше и ушли глубоко под лоб. Он едва ли не пискнул:

– Я посторожу дверь снаружи.

И вылетел, как из пушки.

Смайт тоже увидел эту надпись. Рот у него открылся, но не раздалось ни звука. Тут же он опустил голову и так же поспешно вышел за Грином.

Вот теперь кости были брошены по-настоящему. Оставшийся наедине с трупом зверски убитого крысолова Мэтью знал, что слышит погребальный звон по Фаунт-Роялу. Как только разнесется весть о декларации на двери – а она уже наверняка пошла по языкам, начав с Грина, – город не будет стоить простывшего плевка.

Мэтью старался не глядеть в лицо Ланкастера, не только страшно исполосованное когтями, но и невыносимо искаженное. Присев, он стал дальше искать книгу и брошь, на этот раз тряпкой разгребая кровавое месиво. Вскоре он заметил какой-то деревянный ящик и, подняв крышку, нашел внутри инструменты профессии крысолова: тот самый мерзкого вида длинный мешок для складывания крысиных трупов, измазанные замшевые перчатки и разные деревянные банки и стеклянные флаконы с – предположительно – приманкой для крыс. И еще в ящике лежал одинокий нож – чистый и блестящий, – который закреплялся на конце остроги крысолова.

Мэтью поднял глаза от ящика и поискал в комнате. А где сама острога? И – что еще важнее – то страшное приспособление с пятью кривыми лезвиями, которое сковал Хейзелтон?

Нигде не видно.

Мэтью раскрыл кожаный мешок и заметил две капли и мазок засохшей крови возле уже распущенной завязки. Сам мешок был пуст.

Такой фанатик чистоты, как мог Ланкастер не стереть крысиной крови с мешка, укладывая его в ящик? И почему нет среди прочих инструментов приспособления с пятью лезвиями – «полезного устройства», – как называл его Ланкастер?

Теперь Мэтью заставил себя взглянуть на лицо Ланкастера, на следы когтей. Сумев отстраниться от собственного отвращения, он стал разглядывать страшные разрезы на плечах, руках и груди трупа.

Он уже знал.

Прошло еще минут пятнадцать, в течение которых Мэтью безуспешно продолжал искать это приспособление, как дверь открылась – на этот раз очень робко – и хозяин Фаунт-Рояла заглянул внутрь глазами величиной с чайное блюдце.

– Что… что тут произошло? – спросил он хрипло.

– Мы с мистером Смайтом обнаружили эту сцену. Ланкастера больше с нами нет.

– То есть… Линча?

– Нет. Он никогда не был Гвинеттом Линчем. Его зовут – то есть звали – Джонатаном Ланкастером. Войдите, пожалуйста.

– Это обязательно?

– Я думаю, это необходимо. И закройте, пожалуйста, дверь.

Бидвелл вошел в своем ярко-синем костюме. Лицо его перекосилось гримасой тошноты. Дверь он закрыл, но остался стоять, крепко прижавшись к ней спиной.

– Вам стоит прочесть, к чему вы прижимаетесь, – сказал Мэтью.

Бидвелл взглянул на дверь и, как недавно Грин, покачнулся и чуть не рухнул. Отдернулся прочь, при этом наступив в кровавую лужу, и целую опасную секунду балансировал на грани падения рядом с трупом. Такая борьба с земным притяжением человека подобной комплекции была довольно интересным зрелищем, но Бидвелл усилием воли – и за счет ужаса и отвращения при мысли вымазать брюки – сумел удержаться на ногах.

– Господи Иисусе! – Он сорвал с себя треуголку вместе с седым завитым париком и промокнул носовым платком посеревшую лысину. – Боже мой… это же нам конец?

– Возьмите себя в руки, – велел Мэтью. – Это сделано рукой человека, а не призрака.

– Человека? Вы с ума сошли?! Только сам Сатана мог такое сотворить. – Он зажал платком нос, спасаясь от запаха крови. – Точно так же было с преподобным и с Дэниелом Ховартом! Точно так же!

– Что должно вас убедить, что все три убийства совершил один и тот же человек. В данном случае, однако, я считаю, что произошла размолвка компаньонов.

– Да о чем это ты теперь болтаешь? – Бледность оставила Бидвелла, и освободившееся место стало заполняться краской гнева. – Ты посмотри на эту дверь! Вот послание от Богом проклятого Дьявола! Господи Боже, мой город еще до заката рассыплется в прах! Ой! – Это был крик раненого зверя, и глаза Бидвелла чуть не вылезли из орбит. – Если ведьма была не одна… то кто тогда другие ведьмы или колдуны?

– Прекратите лепетать и слушайте! – Мэтью подошел к покрытому испариной Бидвеллу, встал с ним лицом к лицу. – Ничего хорошего не будет ни вам, ни Фаунт-Роялу, если вы позволите себе распускаться! Если вашему городу сейчас что-то больше всего нужно, так это настоящий руководитель, а не плакса и не крикун!

– Да как… да как ты смеешь…

– Отложите на время ваше уязвленное самолюбие, сэр. Просто слушайте, что я вам говорю. Я так же этим ошеломлен, как и вы, потому что я думал, что Линч – Ланкастер – совершал свои преступления в одиночку. Очевидно – до глупости очевидно, – что я ошибался. Ланкастер и его убийца вместе постарались выставить Рэйчел ведьмой и разрушить ваш город.

– Мальчик, твоя любовь к этой ведьме доведет тебя до костра, на котором ты вместе с ней сгоришь! – заорал Бидвелл, побагровев, и жилы забились у него на висках. Будто назревал взрыв, который сорвет ему черепную крышку. – Если ты хочешь отправиться с ней в Ад, я могу это устроить!

– Эта надпись на двери, – хладнокровно заговорил Мэтью, – сделана рукой человека, твердо решившего покончить с Фаунт-Роялом одним мощным ударом. Та же рука перерезала Ланкастеру горло и – когда он умер или еще был жив – собственным пятилезвииным приспособлением этого крысолова исполосовала его, создавая впечатление звериных когтей. Этим же приспособлением были нанесены аналогичные раны преподобному Гроуву и Дэниелу Ховарту.

– Да, да, да! Все как ты говоришь, да? Все, как ты говоришь!

– Почти все, – ответил Мэтью.

– Ты же не видел тех других тел, так как ты можешь знать? И что за чушь насчет приспособления с пятью лезвиями?

– Вы его никогда не видели? Да, вряд ли могли видеть. Сет Хейзелтон сковал его для – как он думал – истребления крыс. На самом деле изначально планировалось именно такое его использование.

– Ты спятил! Спятил начисто!

– Я не спятил, – ответил Мэтью, – и не ору, как вы. Чтобы доказать здравость своего рассудка, я попрошу мистера Смайта прийти к вам в дом и описать истинную личность Ланкастера, как он описал ее мне. Я думаю, вы найдете это время затраченным не зря.

– Да? – фыркнул Бидвелл. – Если так, то лучше найди его побыстрее! Когда я проезжал мимо их лагеря, актеры грузились в фургоны!

Вот тут-то копье ужаса поразило Мэтью в сердце. – Что?

– Именно то! Они торопились, как бешеные, и теперь я понимаю почему! Ничто так не способствует настроениям для веселого спектакля, как обнаружение изуродованного Сатаной трупа и кровавого послания из Ада!

– Нет! Им еще нельзя уезжать!

Мэтью вылетел из двери, перекрыв скорость пушечного выхода Грина. Дорогу ему загораживали человек шесть или семь зрителей, среди которых был и сам Грин. Дальше пришлось протолкаться еще через полдюжины горожан, болтавшихся между домом и улицей Трудолюбия. Гуд сидел на козлах кареты Бидвелла, но поворачивать лошадей с запада на восток было бы слишком долго. Мэтью припустил к лагерю актеров, да так, что по пути потерял левый башмак, но не стал тратить драгоценное время, чтобы его подобрать.

У него вырвался вздох облегчения, когда он добежал и увидел, что, хотя актеры действительно укладывают в фургоны сундуки, костюмы, шляпы с перьями и прочие атрибуты своего искусства, ни одна лошадь еще не запряжена. Но работали все энергично, и Мэтью было очевидно, что рассказ Смайта об увиденном вселил в этих людей страх перед яростью Ада.

– Мистер Брайтмен! – крикнул Мэтью, увидев, как тот помогает другому актеру поднять сундук в фургон. Он подбежал ближе. – Мне срочно нужно поговорить с мистером Смайтом!

– Прошу прощения, мистер Корбетт, но Дэвид ни с кем говорить не будет. – Брайтмен посмотрел поверх плеча Мэтью. – Франклин! Помоги Чарльзу свернуть навес!

– Это необходимо! – настаивал Мэтью.

– Это невозможно, сэр. – Брайтмен направился в другой конец лагеря, и Мэтью побежал за ним. – Прошу меня извинить, но у меня много работы. Мы хотим уехать, как только соберемся.

– В этом нет необходимости. Никому из вашей труппы не грозит опасность.

– Мистер Корбетт, когда мы узнали о вашей… гм… ситуации с ведьмой из одного источника в Чарльз-Тауне, я не хотел – крайне не хотел – сюда ехать. Мистер Бидвелл – весьма щедрый друг, и потому я дал себя уговорить. – Он остановился и повернулся к Мэтью: – Я сожалею об этом решении, молодой человек. Когда Дэвид рассказал мне, что произошло… и что он увидел в том доме… я тут же приказал сворачивать лагерь. Никакие суммы, которые мог бы выложить мистер Бидвелл, не заставят меня рисковать жизнью моих артистов. Я все сказал.

Он снова зашагал по лагерю, громогласно объявляя:

– Томас! Проверь, чтобы в тот ящик уложили всю обувь!

– Мистер Брайтмен, прошу вас! – Мэтью снова догнал его. – Я понимаю ваше решение уехать, но… пожалуйста… мне абсолютно необходимо поговорить с мистером Смайтом. Надо, чтобы он рассказал Бидвеллу…

– Молодой человек! – Брайтмен резко выдохнул, снова останавливаясь. – Я стараюсь быть как можно вежливее в сложившихся обстоятельствах. Мы должны – повторяю: должны – через час оказаться на дороге. До Чарльз-Тауна нам засветло не доехать, но я хочу оказаться там раньше, чем наступит полночь.

– Не лучше ли тогда переночевать здесь и двинуться в путь утром? – спросил Мэтью. – Я вам гарантирую, что…

– Боюсь, что ни вы, ни мистер Бидвелл не можете нам ничего гарантировать. В том числе, что мы еще будем живы к утру. Нет. Я думал, у вас тут только одна ведьма, и это уже было достаточно плохо. Но если их неизвестно сколько, и остальные шныряют в темноте, готовые и охочие на убийства ради своего хозяина… нет, на такой риск я идти не могу.

– Хорошо, – сказал Мэтью. – Но могу я попросить, чтобы мистер Смайт поговорил с мистером Бидвеллом? Это займет только несколько минут, и будет…

– Дэвид ни с кем не может говорить, молодой человек. Вы меня слышали? Я сказал: «не может».

– Хорошо, тогда где он? Если я смогу хотя бы сказать ему…

– Вы не слушаете, мистер Корбетт. – Брайтмен шагнул вперед и стиснул плечо Мэтью, как в тисках. – Дэвид уже в фургоне. Даже если бы я позволил вам его увидеть, толку бы не было. Я вам честно сказал, что Дэвид ни с кем говорить не может. Когда он мне рассказал, что видел – особенно про надпись, – у него случился припадок дрожи и рыданий, а потом он замолчал. Вам неизвестно, что Дэвид – очень чувствительный юноша. Опасно чувствительный, могу сказать.

Брайтмен помолчал, пристально глядя в глаза Мэтью.

– У него были трудности с нервами в прошлом. Именно по этой причине он потерял место в театре «Крест Сатурна» и у Джеймса Прю. Его отец – мой старый друг, и когда он попросил в порядке одолжения принять его сына в трупу – и приглядеть за ним, – я согласился. Вид зверски убитого человека поставил его на край… ну, об этом лучше не говорить. Я велел дать ему стакан рому и завязать глаза. Я ни за что не позволю вам с ним видеться, поскольку ему нужен полный отдых и покой, иначе никакой надежды нет, что он оправится.

– Можно мне… только… всего одно…

– Нет, – произнес Брайтмен голосом медной трубы. Рука его отпустила плечо Мэтью. – Мне очень жаль, но чего бы вы ни хотели от Дэвида, это позволено не будет. Ладно, мистер Корбетт: рад был с вами познакомиться и очень надеюсь, что вы благополучно выпутаетесь из этой тяжелой ситуации. Посоветовал бы вам спать ночью с Библией в кровати и держать под рукой свечу. Не помешает также пистолет под подушкой.