Текст книги "Голос ночной птицы"

Глава 20

Мэтью всплыл из дремы перед первыми петухами. Оказалось, что его рука до сих пор держит руку Рэйчел. Когда Мэтью попытался осторожно ее высвободить, Рэйчел открыла глаза и села в сером полумраке, с застрявшими в волосах соломинами.

Настало утро двоякого обещания – вскоре Мэтью получит и плети, и свободу. Рэйчел ничего ему не сказала, но отодвинулась к дальней стене своей камеры ради иллюзии уединения у помойного ведра. Мэтью отошел к собственной дальней стене и стал плескать воду себе в лицо, потом тоже потянулся к необходимому ведру. Такая организация его ужаснула в тот день, когда он вошел в тюрьму, но сейчас он относился к этому как к вещи необходимой, которую надо поскорее сделать и забыть.

Он съел кусок черствого хлеба, запасенного со вчера, потом сел на скамью, опустив голову и ожидая звука открывающейся двери.

Ждать пришлось недолго. С фонарем в руке в тюрьму вошел Ганнибал Грин. За ним следовал магистрат, облаченный в длиннополую кофту и шарф, распространяя вокруг себя едкий запах мази, с лицом скорее меловым, чем серым, с темно-багровыми впадинами под распухшими глазами. Болезненный вид Вудворда напугал Мэтью больше, чем ожидание плетей; и передвигался магистрат медленным, болезненным шагом.

– Время. – Грин отпер камеру Мэтью. – Выходи.

Мэтью встал. Он боялся, но не было смысла тянуть. Он вышел из камеры.

– Мэтью? – Рэйчел стояла возле решетки. Он повернулся к ней со всем вниманием. – Что бы со мною ни сталось, – тихо сказала она, и свет фонаря отражался в янтарных глазах, – я хочу сказать тебе спасибо за то, что слушал меня.

Он кивнул. Грин подтолкнул его под ребра, понукая идти вперед.

– Мужайтесь, – сказала она.

– Вы тоже, – ответил он.

Ему хотелось запомнить ее в эту минуту – красивую и гордую, и ничего в ее лице не выдавало, что вскоре ее ждет ужасная смерть. Она еще помедлила, глядя ему в глаза, потом отвернулась, пошла к своей скамье, села и снова закуталась в мешковину.

– Двигайся! – громыхнул Грин.

Вудворд ухватился за плечо Мэтью почти отцовским жестом и вывел его из тюрьмы. У дверей Мэтью подавил желание оглянуться на Рэйчел, потому что у него было такое чувство, будто он бросил ее, хотя он понимал, что на воле сможет сделать больше для ее освобождения.

И выходя на туманный и слабый утренний свет, он вдруг понял, что принял на себя – в меру своих способностей – непривычную роль бойца.

Грин запер дверь тюрьмы.

– Сюда, – сказал он, схватил Мэтью за левую руку и вырвал ее у Вудворда довольно грубо, направляя к позорному столбу, стоящему перед тюрьмой.

– Это необходимо, сэр?

Голос Вудворда, хотя еще слабый, был несколько живее, чем накануне.

Грин не дал себе труда ответить. По дороге к столбу Мэтью увидел, что весть о порке собрала на развлечение с десяток жителей. Среди них был и Сет Хейзелтон, на ухмыляющейся физиономии которого все еще держался грязный бинт, и Лукреция Воган, принесшая с собой корзину хлебцев и кексов, которые она уже продавала собравшимся. Неподалеку в собственной карете находился и сам хозяин Фаунт-Рояла, приехавший удостовериться, что правосудие будет совершено, и Гуд сидел на козлах, медленными движениями строгая какую-то деревяшку.

– Распори ему спину, Грин! – попросил Хейзелтон. – Распори, как он мне морду распорол!

Грин ключом со своей связки отпер верхнюю половину оков столба и приподнял их.

– Сними рубашку, – сказал он Мэтью.

Выполняя это требование, Мэтью со спазмом в животе увидел на крюке справа от себя свернувшуюся кожаную плеть футов двух длины. Она, конечно, не была столь внушительна, как кнут или девятихвостка, но и такая может оставить серьезные повреждения, если применить ее с должной силой – а Грин в данный момент более всего походил на страшного рыжебородого Голиафа.

– К столбу, – приказал великан.

Мэтью вложил руки в углубления, для них предназначенные, и приложил шею к сырому дереву. Грин запер оковы столба, приковав голову и руки юноши. Мэтью теперь стоял полусогнувшись, подставив плети обнаженную спину. Он не мог повернуть голову, чтобы следить взглядом за Грином, но услышал шелест плети, снимаемой с крюка.

Плеть щелкнула – это Грин ее проверял. Мэтью вздрогнул, по спине поползли мурашки.

– Дай ему как следует! – заорал Хейзелтон.

Мэтью не мог ни поднять, ни опустить голову. Ощущение ужасной беспомощности охватило его целиком. Он сжал руки в кулаки и крепко зажмурил глаза.

– Раз! – произнес Грин, и Мэтью знал, что сейчас последует первый удар. Магистрат, стоявший рядом, вынужден был отвести глаза и уставиться в землю. Он чувствовал, что его вот-вот стошнит.

Мэтью ждал. Потом он скорее ощутил, нежели услышал, как Грин замахивается. Зрители затихли. Мэтью понял, что плеть занесена и готова ударить…

Щелк!

…поперек плеч, и жаркая боль стала жарче, загорелась огнем, адское пламя обугливало кожу и вызвало слезы в зажмуренных глазах. Он услышал, как сам ахнул от болевого шока, но у него хватило присутствия духа открыть рот, чтобы не прикусить язык. Плеть убралась, но пораженная полоса кожи горела все жарче и жарче – такой физической боли Мэтью не испытывал в жизни, – а ведь еще предстояли второй и третий удары.

– Черт побери, Грин! – взвыл Хейзелтон. – Кровь нам покажи!

– Заткни пасть! – заревел в ответ Грин. – Тут тебе не цирк за полпенни!

И снова Мэтью ждал с крепко зажмуренными глазами. И снова Грин замахнулся плетью, и Мэтью ощутил, как он вкладывает свою силу в удар, свистнувший во влажном воздухе.

– Два! – выкрикнул Грин.

Щелк! – раздалось еще раз – по той же самой полосе вздувшейся кожи.

У Мэтью перед глазами вспыхнули ярко-красные и угольно-черные круги, как цвета военного флага, и потом реальнейшая, острейшая, дичайшая боль, которая только может быть под небесами Божьими, вгрызлась в спину. Она хлынула вниз и вверх по позвоночнику, до самой макушки, и Мэтью услышал свой собственный животный стон, но сумел сдержать крик, готовый вырваться из глотки.

– Три! – объявил Грин.

И снова засвистела плеть. Мэтью чувствовал слезы на щеках. Боже мой, подумал он. Боже мой, Боже мой…

Щелк! На этот раз плеть легла на пару дюймов ниже первых двух ударов, но укус ее был не менее мучителен. Мэтью задрожал, у него чуть не подломились колени. Такая зверская была боль, что он испугался, как бы не сдал мочевой пузырь, и потому сосредоточился только на том, чтобы удержать поток. К счастью, пузырь выдержал. Мэтью открыл глаза. И услышал, как Грин произнес слова, радость от которых осталась на всю жизнь:

– Сделано, мистер Бидвелл!

– Нет! – яростно заревел Хейзелтон. – Ты придержал плеть! Я видел, что придержал!

– Придержи свой язык, Сет! А то, видит Бог, я тебе его укорочу!

– Джентльмены, джентльмены! – Бидвелл выступил из кареты и прошел к позорному столбу. – По моему мнению, на сегодня уже достаточно насилия. – Он наклонился заглянуть в мокрое от пота лицо Мэтью. – Ты усвоил урок, клерк?

– Грин придержал! – настаивал кузнец. – Нечестно так отпускать мальчишку, который мне лицо на всю жизнь изуродовал!

– Мы согласились насчет наказания, мистер Хейзелтон, – напомнил Бидвелл. – Я считаю, что мистер Грин исполнил его с должным усердием. Вы согласны, магистрат?

Вудворд смотрел на красные рубцы, вздувавшиеся на плечах Мэтью.

– Я согласен.

– Я объявляю наказание исполненным, а этого молодого человека – свободным. Отпустите его, мистер Грин.

Но Хейзелтон был так разъярен, что чуть ли не джигу танцевал.

– Я не удовлетворен! Крови не было!

– Это я могу исправить, – пообещал Грин, сворачивая плеть и подходя открыть оковы столба.

Хейзелтон сделал два шага вперед и сунулся уродливой мордой прямо в лицо Мэтью.

– Попадись мне только на моей земле, и я сам с тебя шкуру спущу! Я-то уже не сдержу плеть! – Он отошел и бросил пылающий взгляд на Бидвелла. – Черный день сегодня для правосудия!

С этими словами он направился в сторону своего дома.

Оковы раскрылись. Мэтью высвободился из объятий столба, и ему пришлось закусить губу, когда новая волна боли накатила на плечи. Если Грин действительно придержал, то Мэтью ни за что не хотел бы оказаться под его кнутом, когда великан прилагает полную силу. Голова у него кружилась, и он на миг остановился, держась рукой за столб.

– Как ты?

Вудворд уже стоял рядом.

– Нормально, сэр. То есть все будет нормально.

– Ладно, пойдем! – Бидвелл не слишком давал себе труд скрыть ухмылку. – Полагаю, небольшой завтрак тебе не повредит!

Мэтью последовал за Бидвеллом к карете, магистрат шел рядом. Зеваки стали расходиться по будничным делам, раз уж развлечение закончилось. Вдруг перед Мэтью появилась женщина и радостно сказала:

– С моими наилучшими пожеланиями!

Мэтью только через несколько секунд сообразил, что это Лукреция Воган протягивает ему кекс из своей корзинки.

– Возьмите, возьмите! – сказала она. – Только что испекла!

Мэтью быд еще оглушен, плечи жгло, но он не хотел обижать женщину и потому взял кекс.

– Не так уж это было больно, да? – спросила она.

– Я рад, что все уже позади.

– Мадам, нас ждет завтрак! – Бидвелл уже занял свое место в карете. – Не будете ли вы так добры пропустить этого молодого человека?

Она не отводила глаз от Мэтью.

– Но вы же придете к нам на обед в четверг вечером? Я очень надеюсь.

– На обед? – наморщил лоб Мэтью.

– Моя небрежность, – сказал Вудворд женщине. – Я забыл передать ему ваше приглашение.

– О? Тогда я сама его передам. Не могли бы вы прийти к нам на обед в четверг вечером? В шесть часов? – Она улыбнулась Вудворду короткой и довольно натянутой улыбкой: – Я пригласила бы и вас, магистрат, но при вашем состоянии я боюсь, как бы вечер вне дома не отразился на вашем здоровье.

И снова ее жадное внимание обратилось к Мэтью. Он подумал, что такой блеск в этих синих глазах мог бы служить признаком лихорадки.

– Я могу рассчитывать, что вы будете?

– Я… я благодарен вам… но я…

– У меня очень гостеприимный дом, вам понравится, – не отставала она. – Я умею накрывать стол, и можете кого угодно спросить, как я готовлю. – Она подалась вперед, будто собираясь поделиться секретом. – Мистер Грин просто обожает мой луковый пирог. Он мне сказал, что пирог, который я ему преподнесла вчера, был самым лучшим, который он в жизни видел. Луковый пирог, – она понизила голос, чтобы Бидвелл не слышал, – это очень интересная штука. Стоит его съесть, и человек поддается милосердию.

Смысл слов женщины от Мэтью не ускользнул. Если Грин действительно сдержал удары – во что Мэтью было трудно поверить от суровой боли в плечах, – то это, вполне вероятно, произошло благодаря влиянию мадам Воган.

– Понимаю, – сказал он, хотя в голове у него было довольно мутно.

– Поехали! – нетерпеливо потребовал Бидвелл. – Мадам, всего хорошего!

– Так не почтите ли мой дом своим присутствием в четверг вечером? – Мадам Воган была явно не из тех, кто отступает перед давлением, хотя сама умела его оказывать. – Могу обещать вам, что вы будете заинтересованы.

В данный момент обеденное общество было Мэтью совершенно не нужно, но до четверга, он знал, от боли должно остаться только мрачное воспоминание. Кроме того, его заинтересовали интриги этой женщины. Почему ей захотелось ослабить его наказание? Он кивнул:

– Да, я буду.

– Превосходно! Значит, в шесть часов вечера. Я пошлю мужа вас привести.

Она сделала небрежный реверанс и удалилась, после чего Мэтью забрался в карету.

Бидвелл смотрел, как Мэтью тщательно избегает касаться плечами спинки сиденья, когда карета подпрыгивала на ухабах улицы Мира. Довольной ухмылки на губах он сдержать не мог, даже если старался.

– Надеюсь, ты излечился от своего недуга!

Мэтью должен был заглотить эту наживку.

– Какой недуг вы имеете в виду?

– Болезнь сования своего носа куда не надо. Ты еще легко отделался.

– Полагаю, что да.

– Ты полагаешь, а я знаю. Я видел, как Грин умеет пороть. Он действительно сдержал силу. Иначе ты бы сейчас истекал кровью и лепетал, как идиот. – Он пожал плечами. – Но Грин не очень жалует Хейзелтона, потому так и вышло. Магистрат, могу я надеяться, что вы вынесете приговор сегодня?

– Не сегодня, – прозвучал хриплый голос. – Я должен изучить протоколы.

Бидвелл помрачнел.

– Убейте меня, если я вижу, что тут еще изучать!

– Это вопрос честности, – ответил Вудворд.

– Честности? – Бидвелл сухо засмеялся. – Да, вот почему мир таков, каков он есть!

Мэтью не мог промолчать.

– Что вы имеете в виду, сэр?

– Имею в виду, что некоторые принимают нерешительность за честность, и вот почему Дьявол может плясать на головах добрых христиан! – Глаза Бидвелла сверкали, как две рапиры, вызывая Мэтью на спор. – Пятидесяти лет не пройдет, как мир обратится в дымящиеся угли, если Злу позволят так процветать! Наши двери и окна осадят солдаты Сатаны! Но мы будем честны с ними, а потому оставим на крыльце таран!

– Вы, наверное, побывали на проповеди Иерусалима, – сказал Мэтью.

– Ха! – Бидвелл с отвращением отмахнулся. – Что ты знаешь о мире? Куда меньше, чем себе воображаешь! Кстати, можешь посмеяться над собой, клерк: твоя теория насчет Алана Джонстона оказалась такой же хромой, как он сам! Он вчера вечером пришел ко мне в дом и показал свое колено!

– Правда? – Мэтью посмотрел на Вудворда, прося подтверждения.

Магистрат кивнул и почесал свежий комариный укус на седовато-щетинистом подбородке.

– Я видел это колено вблизи. Невозможно, чтобы Джонстон был тем человеком, который украл твою монету.

– А! – Мэтью сдвинул брови. Его гордость получила удар, особенно чувствительный после объяснений Николаса Пейна насчет того, что он был охотником за пиратами и еще – как он научился курить по-испански. Теперь Мэтью ощутил, что плывет без руля в открытом море. Он сказал: – Но…

И замолчал, потому что добавить было нечего.

– Если бы я был вполовину такой умный, каким ты себя воображаешь, – насмешливо сказал Бидвелл, – я бы строил корабли во сне!

На эту издевку Мэтью не стал отвечать, сосредоточившись на том, чтобы поберечь раненые плечи от соприкосновения со спинкой. Наконец Гуд остановил карету перед особняком, и Мэтью должен был выйти первым. Потом он помог вылезти магистрату и при этом обнаружил, что руки у Вудворда горячие и липкие от лихорадки. Еще он в первый раз заметил корочки за левым ухом Вудворда.

– Вам пускали кровь?

– Два раза. Горло еще болит, но дышать легче.

– Бен должен пустить кровь еще раз сегодня вечером, – сказал Бидвелл, спускаясь из кареты. – А до того – могу ли я предложить магистрату заняться тем самым изучением?

– Я собираюсь это сделать, – ответил Вудворд. – Мэтью, у доктора Шилдса найдется что-нибудь для облегчения твоего дискомфорта. Хочешь к нему обратиться?

– Э-гм… прошу прощения, сар, – заговорил Гуд с кучерского сиденья. – У меня есть мазь, чтобы облегчить немного жжение, если соизволите.

– Это будет полезно. – Мэтью сообразил, что у раба действительно должно быть какое-то средство от ударов кнута. – Спасибо.

– Да, сар. Я его принесу в дом, как только поставлю карету в сарай. Или, если угодно, можете проехать со мной, сар.

– Гуд, нечего ему ездить в невольничий квартал, – резко сказал Бидвелл. – Он тебя подождет в доме!

– Одну минутку. – Мэтью ощетинился при мысли, что Бидвелл будет ему диктовать, что ему надо и что не надо. – Я поеду.

– Туда вниз не стоит соваться, юноша! Там воняет!

– Я сам не благоухаю, – напомнил Мэтью и залез в карету. – Хотел бы после завтрака принять горячую ванну. Это возможно?

– Скажу, чтобы сделали, – согласился Бидвелл. – Поступай как знаешь, клерк, но пожалеешь, если поедешь туда, вниз.

– Спасибо за вашу заботу. Магистрат, могу я предложить вам, чтобы вы при первой возможности вернулись в постель? Вам действительно необходим отдых. Ладно, Гуд, я готов.

– Да, сар! – Гуд дернул вожжи, бросил тихое «но», и упряжка двинулась в путь.

Улица Мира тянулась мимо особняка Бидвелла, мимо конюшни до невольничьего квартала, который занимал участок земли между Фаунт-Роялом и приливным болотом. Мэтью обратил внимание, что Бидвелл говорил «туда, вниз», хотя улица шла ровно, без подъемов или спусков. Сама конюшня была красивым зданием и недавно побелена, но рядом с кое-как сколоченными некрашеными лачугами слуг чистота ее казалась чем-то преходящим.

Улица Мира вела через деревню лачуг и кончалась, как видел Мэтью, песчаной тропой, выходившей через полосу сосен и замшелых дубов к дозорной башне. На вершине ее сидел человек под соломенной крышей и смотрел на море, положив ноги на перила. Более скучной работы Мэтью себе представить не мог. Но в теперешние времена пиратских набегов да еще и при наличии неподалеку испанской территории и такая предосторожность необходима. Земля за башней – если это, конечно, можно назвать словом, обозначающим какую-то твердь, – представляла собой траву в половину человеческого роста, скрывающую, без сомнения, топь и болотные окна.

Над трубами лачуг низко висел дым. Важный петух, сопровождаемый своим гаремом, убрался, хлопая крыльями, с дороги, когда Гуд повернул лошадей к конюшне, рядом с которой изгородь из жердей служила коралем для полудюжины коней весьма приличного вида. Вскоре Гуд остановил упряжку возле водопойной колоды и слез. Мэтью последовал за ним.

– Мой дом там, сар, – сказал Гуд, показывая пальцем на строение ничуть не лучше и не хуже всех прочих вокруг, и оно могло бы поместиться в пиршественной зале Бидвелла, оставив еще свободное место.

На коротком пешем пути Мэтью заметил между домами несколько маленьких участков, засеянных кукурузой, бобами и репой. Негр, на пару лет моложе Гуда, рубил дрова для очага и остановился поглазеть, когда Гуд провел мимо него Мэтью. Худая женщина с тюрбаном на голове высунулась из дома бросить зерна курам и тоже уставилась с неприкрытым изумлением.

– Не могут не глазеть, – сказал Гуд, слегка улыбнувшись. – Вас тут немного бывает.

«Вас» – это, как понял Мэтью, означало англичан или, если шире, вообще белокожих. Из-за угла выглянула девчонка, в которой Мэтью узнал одну из служанок в особняке. Как только их взгляды встретились, она быстро скрылась. Гуд остановился перед своей дверью.

– Сар, если угодно, можете подождать здесь. Я сейчас вынесу бальзам. – Он приподнял щеколду. – Но можете и зайти, если угодно.

Он толкнул дверь от себя, отворяя ее, и крикнул в дом:

– Гость, Мэй!

Гуд шагнул было через порог, но остановился. Черные бездонные глаза смотрели в лицо Мэтью, и было ясно, что старик пытается принять какое-то решение.

– В чем дело? – спросил Мэтью.

Гуд, кажется, решился. Мэтью увидел, как напряглись у него желваки на скулах.

– Сар, не окажете ли вы мне честь войти?

– Что-нибудь случилось?

– Никак нет, сар.

Дальнейших объяснений Гуд не предложил, но остался стоять, ожидая, чтобы Мэтью вошел. Мэтью подумал, что за этим нечто большее, нежели простое гостеприимство. Поэтому он вошел в дом, а Гуд шагнул за ним и закрыл дверь.

– Кто это? – спросила коренастая женщина, стоявшая у очага. Она помешивала в котле, поставленном на горячие угли, но сейчас вращение деревянной ложки прекратилось. Глаза ее, глубоко посаженные, смотрели настороженно, лицо под грубой коричневой повязкой на голове бороздили складки.

– Это мастур Мэтью Корбетт, – объявил Гуд. – Мастур Корбетт, это моя жена Мэй.

– Рад познакомиться, – сказал Мэтью, но старуха не стала отвечать. Она оглядела его с головы до ног, чуть присвистнула и вернулась к своей стряпне.

– Рубашки на нем нет, – объявила она.

– Мастур Корбетт сегодня получил три плети. Помнишь, я тебе говорил, что его хотят выпороть?

– Гм… – сказала Мэй. Жалкие три плети она не считала поркой.

– Не присядете ли здесь, сар?

Гуд показал на короткую скамью возле грубо сколоченного стола, и Мэтью принял приглашение. Потом, когда Гуд отошел к полке, где стояли деревянные банки, Мэтью воспользовался случаем осмотреть обстановку. Осмотр длился недолго, потому что комната была единственной в доме. Дощатый помост с тонким матрасом служил постелью, а кроме скамьи и стола, единственной мебелью были кресло с высокой спинкой (когда-то величественное, но теперь весьма потрепанное), глиняный умывальник, открытый ящик с одеждой и пара фонарей. Мэтью заметил большой черепаший панцирь, вывешенный на стене над очагом, и завернутый в мешковину предмет (конечно, скрипка), лежащий на отдельной полке возле кровати. На другой полке стояло несколько деревянных чашек и тарелок. На этом, похоже, опись имущества Гуда заканчивалась.

Старый негр взял одну из банок, открыл ее и обошел Мэтью сзади.

– Сар, ничего, если я пальцами?

– Ничего.

– Немножко пощиплет.

Мэтью вздрогнул, когда прохладная жидкость коснулась его рубцов, но пощипывание было вполне выносимо – по сравнению с тем, что пришлось недавно выдержать. Через несколько секунд пощипывание стихло, и появилось ощущение онемения на воспаленной коже.

– Не так плохо, – сказал Гуд. – Видал и похуже.

– Спасибо за мазь, – ответил Мэтью. – Она действительно снимает боль.

– Боль, – сказала женщина и крутанула ложкой в котле. Сказано было почти насмешливо. – От трех плетей боли не бывает. Она после тридцати начинается.

– Ну-ка, ну-ка, попридержи язык чуток. – Гуд закончил намазывать рубцы и закупорил банку. – Должен был помочь вам, сар. Вряд ли вы сегодня будете спать хорошо, потому что рубцы от плетей сначала горячеют и только потом начинают заживать. – Он отошел к полке и поставил банку точно откуда взял. – Извините, что спрашиваю, – сказал он, – но вроде бы мастур Бидвелл вас не любит?

– Действительно, не любит. Должен сказать, что это чувство у нас взаимно.

– Он думает, вы стоите за госпожу Ховарт, да? – Гуд осторожно снял мешковину со скрипкой с полки и стал разворачивать ткань. – Извините за вопрос, но вы взаправду за нее стоите?

– У меня есть некоторые вопросы, касающиеся ее дела.

– Вопросы? – Гуд отложил сверток в сторону. В дымном желтом свете фонаря скрипка отсвечивала матовым маслянистым блеском. – Сар, а ничего, если я спрошу?

– Спрашивай.

– Ну, выходит вроде так, что госпожу Ховарт вот-вот сожгут. Я не слишком ее хорошо знаю, но однажды она взяла ведро и помогла Джинджер его нести, когда Джинджер была тяжела младенцем.

– Не знает он, кто такая Джинджер! – подала голос Мэй. – К чему ты ведешь?

– Джинджер – сестра Мэй, – пояснил Гуд. – Живет напротив, через дорогу. В общем, это был добрый поступок. Вот знаете, чудно мне вот что. – Гуд тронул струну, прислушался и подкрутил колок. – Отчего это из рабов никто ничего не видел. – Он тронул другую струну, прислушался и подкрутил снова. – Нет, только англичане всякое видят. И это тоже как-то чудно.

– Чудно? В каком смысле?

– Да видите, сар, когда это все началось, у нас тут много было языков в Фаунт-Рояле. Немцы были, голландцы. Все напугались и сбежали, но никто из них ничего не слыхал такого, чтобы с госпожой Ховарт. Нет, сар, только англичане. – Гуд тронул третью струну, звучание его удовлетворило. Он посмотрел Мэтью в лицо: – Видите, к чему я клоню, сар? Вопрос у меня: как получается, что Сатана ни по-немецки, ни по-голландски не говорит и нам, черным, тоже ни слова не сказал?

– Не знаю, – ответил Мэтью, но тут было о чем подумать.

– А ведь Сатана все на свете языки знает, – гнул свое Гуд. – Чудно, да и только. – Он закончил настраивать инструмент, взял несколько нот подряд. – Мастур Бидвелл вас не любит, – сказал он, – потому что вы вот такие вопросы задаете. Мастур Бидвелл хочет спалить госпожу Ховарт побыстрее и закончить дело, чтобы спасти Фаунт-Роял от гибели. Извините, что разболтался.

– Ничего, – ответил Мэтью. Он попытался надеть рубашку, но плечи были еще слишком чувствительны. – Я знаю, что у твоего хозяина планы честолюбивые.

– Это да, сар. Слыхал, как он говорил насчет привезти еще черных болото осушать. Трудная это работа. Всякие там ползучие и кусачие твари, аллигаторы да змеи. Так что, видите, работа только для черных. У вас, белых – извините уж за слово, – кишка для того тонка. Я был покрепче когда-то, да теперь уж стар стал.

Снова он сыграл поток нот. Мэй налила в котел воды из ведра и сосредоточила усилия на котле поменьше, кипевшем возле стены очага.

– Не думал я, что доживу увидеть такой мир, как сейчас, – снова тихо заговорил Гуд, рассеянно трогая струны. – Тысяча шестьсот девяносто девять, и скоро век сменится!

– Недолго уже, – поддержала его Мэй. – И мир погибнет в небесном огне.

Гуд улыбнулся:

– То ли да, а то ли нет. Может, погибнет в огне, а может, век чудес наступит.

– В огне, – твердо возразила Мэй. Мэтью подумал, что такое расхождение во мнениях и может быть костью раздора между двумя супругами. – Погибнет в огне и возродится снова. Таково обетование Господне.

– Подождем, – спокойно согласился муж, демонстрируя дипломатический дар. – Подождем.

Мэтью решил, что ему пора идти.

– Еще раз спасибо за помощь. – Он встал. – Мне стало намного…

– О нет, сар, не уходите еще! – настоятельно попросил Гуд. – Сделайте мне одолжение, сар! Я вас сюда привез показать одну вещь, которая вам, может, будет интересна.

Он отложил скрипку и вернулся к полке с деревянными банками. Но не успел взяться за ту, что стояла рядом с мазью, как Мэй воскликнула с тревогой в голосе:

– Ты что это вздумал, Джон Гуд?

– Показать ему. Хочу, чтобы он увидел.

Банка была закрыта крышкой, а не заткнута пробкой, и Гуд эту крышку поднял.

– Нельзя! Их нельзя показывать! – Выражение сморщенного лица Мэй нельзя было назвать иначе как ужасом. – Ты из ума выжил?

– Все в порядке, – ответил Гуд спокойно, но твердо. – Так я решил. – Он посмотрел на Мэтью. – Сар, я верю, что вы – человек достойный. Я давно хотел показать кому-нибудь, но… ну, боялся я. – Он заглянул в банку, потом поднял глаза на Мэтью. – Вы обещаете мне, сар, что никому не скажете, что я вам сейчас покажу?

– Я не знаю, могу ли я дать такое обещание, – сказал Мэтью. – Что это?

– Видишь? Видишь? – Мэй размахивала руками. – Он только и думает, как их украсть!

– Тихо! – прикрикнул Гуд. – Не будет он их красть. А ну успокойся!

– Что бы там ни было, я обещаю это не красть.

Мэтью обращался прямо к Мэй и снова сел на скамью.

– Это он сейчас говорит! – Мэй готова была вот-вот расплакаться.

– Все в порядке! – Гуд положил руку жене на плечо. – Я хочу, чтобы он их увидел, потому что тут есть вопрос, на который нужен ответ, а я думаю, ему надо знать, тем более что его самого обворовали.

Гуд подошел к столу и перевернул банку перед Мэтью. Когда то, что было в банке, выкатилось, у Мэтью захватило дыхание. Перед ним на столе лежали четыре предмета: осколок разбитой голубой чашки, небольшая серебряная ложечка, серебряная монета и…

Мэтью потянулся к четвертому предмету. Поднял его и стал рассматривать.

Это была золотая монета. В центре ее находился крест, разделявший изображения двух львов и двух замков. По краю шли отчетливо различимые буквы: Charles II и Dei Grat.

Сперва Мэтью подумал, что это – монета, украденная из его комнаты, но беглого осмотра хватило, чтобы понять: хотя это действительно испанское золото, но монета другая. Чеканка на этой была в гораздо лучшем состоянии, а на обратной стороне красовалась орнаментированная гравировка литеры «Е» и стертая, хотя различимая, дата: 1675.

Мэтью взял серебряную монету, явно старую и настолько стертую, что почти вся чеканка сошла. И все же можно было уловить очертания букв: Dei Grat.

Он поднял глаза на Гуда, стоявшего рядом.

– Откуда это?

– Из брюха черепах.

– Как?

– Да, сар. – Гуд кивнул. – Из брюха черепах. Ложечка и серебряная монета – из той, что я поймал в прошлом году. Голубой осколок – из той, что я поймал… кажется, месяца два назад.

– А золотая монета?

– В тот первый вечер, когда вы с магистратом приехали, – объяснил Гуд, – мастур Бидвелл мне велел поймать черепаху на ужин. Ну, я и поймал – большую. Вон висит панцирь. А золотая монетка была у нее в брюхе, когда я ее разрезал.

– Хм! – хмыкнул Мэтью. Повертел монету в пальцах. – Ты ловил черепах в источнике?

– Да, сар. В озере. Они, черепахи, любят камыши жрать.

Мэтью положил монеты на стол и взял ложечку. Она вся почернела, и черенок погнулся, но, в общем, очень неплохо выдержала неизвестный срок пребывания в брюхе черепахи.

– Действительно, странно, – сказал он.

– Я тоже так думаю, сар. Когда я нашел эту золотую монетку, а потом услышал, что у вас такую своровали… ну, я не знал, что и думать.

– Могу понять. – Мэтью снова посмотрел на дату на золотой монете, повертел в руках глиняный черепок и положил его вместе с прочими предметами в деревянную банку. Он заметил при этом, что Мэй вздохнула с облегчением. – Да, я обещаю никому не говорить. Насколько я понимаю, это никого не касается.

– Спасибо, сар, – сказала она с благодарностью.

Мэтью встал.

– Ума не приложу, как такие штуки могли оказаться в брюхе у черепах, но это вопрос, который требует ответа. Гуд, если поймаешь еще черепаху и найдешь что-нибудь подобное, ты дашь мне знать?

– Обязательно, сар.

– Отлично. А теперь я лучше вернусь в дом. Нет, карету не надо, я с удовольствием пройдусь.

Гуд закрыл банку крышкой и вернул на полку.

– Позволь мне теперь задать тебе вопрос и ответь правду: ты считаешь Рэйчел Ховарт ведьмой?

– Нет, сар, я так не думаю, – последовал немедленный ответ.

– Тогда как ты можешь объяснить свидетельства?

– Никак, сар.

– В том-то и проблема, – сознался Мэтью. – Я тоже не могу.

– Я вас провожу, – сказал Гуд.

Мэтью попрощался с Мэй и вышел со стариком из дому. По дороге к конюшне Гуд сунул руки в карманы штанов и тихо сообщил:

– Мэй забрала себе в голову, что мы сбежим во Флориду. Возьмем золотые и серебряные вещи и как-нибудь ночью сбежим. Я решил, пусть себе думает, ей так легче. Но давно миновали дни, когда мы могли бегать. – Он уставился в землю возле своих башмаков. – Меня привезли еще мальчишкой. Первым хозяином у меня был мастур Каллох, в Виргинии. Видел, как восемь детей продали. Видел, как запороли моего брата за то, что пнул ногой собаку белого господина. Дочка была маленькая, когда ей тавро на спине выжгли, а она плакала и просила, чтобы я их остановил. Я потому и играю на скрипке, что дал мне мастур Бидвелл. Я тогда не слышу ее голоса.

– Прости… – выговорил Мэтью.

– За что? Разве вы ее клеймили? Я ни от кого не жду извинений. Я только говорю, что моей старухе нужно мечтать про Флориду, как мне – музыку играть. Как всякому нужна причина, чтобы жить, только и всего. Сар, – добавил он, вспомнив свое место.

Они дошли до конюшни. Мэтью обратил внимание, что Гуд замедлил шаг. Похоже, у старого раба было еще что сказать, но требовалось время, чтобы облечь это в слова. Потом Гуд откашлялся и произнес тихо и осторожно:

– Я не верю, что госпожа Ховарт – ведьма, сар, но не могу не сказать, что не все с ней понятно.