Текст книги "Голос ночной птицы"

– Это ты?! – поразился Мэтью. – Что ты здесь де…

Щепоть метнулась вперед, сунув порцию зловонной каши ему между губ. Первым побуждением Мэтью было сплюнуть, но демон зажал ему рот ладонью, а второй стал поглаживать горло.

У Мэтью не было выбора, кроме как проглотить. Вещество было странно маслянистым по консистенции, но Мэтью приходилось есть сыр и похуже. А эта смесь вкусовых ощущений, кисловатого со сладковатым, производила такое действие… да, оно просило вторую порцию.

Девушка – Девка, ответил Абнер со смехом, когда Мэтью спросил, как ее зовут, – отошла в тень, и он не успел больше ничего спросить. Демон продолжал кормить его, пока не опустела миска.

– Где я? – спросил Мэтью, языком выковыривая мелкие семена из зубов. Ответа не было. Демон взял свою миску и тоже стал отодвигаться. – Я в Аду?

– Се хапна та ами, – ответил демон и издал кудахчущий звук.

Мэтью почувствовал, что остался один. Над собой сквозь слои дыма он мог разглядеть что-то вроде деревянных балок, скорее даже небольших сосновых стволов, неошкуренных.

Немного времени потребовалось, чтобы веки отяжелели снова. Сон навалился недолимо, опрокинулся на Мэтью зеленой морской волной и унес его в неведомые глубины.

Без сновидений. Глубокий. Сон на столетия, абсолютный в своем покое и тишине. А потом голос:

– Мэтью?

Ее голос.

– Ты меня слышишь?

– А-ах, – ответил он освобождающим выдохом.

– Ты можешь открыть глаза?

С весьма небольшим усилием – но с сожалением, потому что отдых был такой приятный, – он открыл их. Над ним, склонившись к нему лицом, стояла Рэйчел. Он ясно видел ее в бликах огня. Густой дым развеялся.

– Они хотят, чтобы ты попробовал встать, – сказала она.

– Они? – Во рту ощущался вкус чего-то горелого, пепла. – Кто?

Тот самый демон, только уже без третьего глаза, вошел и встал рядом с ней. Сделав движение ладонями вверх, будто что-то поднимает, и ухнув, он явно показал, что требуется от Мэтью.

Появились те два существа женского пола, которые служили Мэтью, и стали что-то делать возле его головы. Что-то разрезали – быть может, кожаный ремень, – и вдруг голова освободилась, отчего мышцы шеи тут же свело судорогой.

– Хочу тебе сообщить, – сказала Рэйчел, пока два существа перерезали путы, удерживающие Мэтью на сосновой лежанке, – что ты был страшно ранен. Медведь…

– Да, я знаю, – перебил Мэтью. – Он убил меня и тебя тоже.

– Что? – нахмурилась она.

– Медведь. Он же убил… – Мэтью почувствовал, как с левого запястья сняли веревки, потом с правого. А замолчал он потому, что заметил: на Рэйчел свадебное платье. А на нем – следы травы. Он с трудом проглотил слюну. – Так мы… не погибли?

– Нет, мы вполне живы. Хотя ты чуть не погиб. Если бы они тогда не появились, ты бы истек кровью. Один из них тебе перевязал руку и остановил кровь.

– Руку. – Мэтью теперь вспомнил страшную боль в плече и кровь, капающую с пальцев. Пальцами левой руки он не мог пошевелить и даже их не чувствовал. Под ложечкой вдруг свернулся ледяной ком. Боясь даже глянуть туда, Мэтью спросил: – Она у меня осталась?

– Да, – серьезно ответила Рэйчел, – но… рана была очень нехороша. До кости, а кость сломана.

– А еще что?

– Левый бок. Туда пришелся страшный удар. Два, три или больше ребер… не знаю, сколько сломано.

Мэтью поднял правую руку, не поврежденную, если не считать ссадины на локте, и осторожно ощупал бок. Там он обнаружил большую глиняную заплату, закрепленную каким-то коричневым липким веществом, и под ним бугор, указывающий, что что-то приложено прямо к ране.

– Доктор поставил припарку, – сказала Рэйчел. – Травы, табачные листья и… не знаю, что еще.

– Какой доктор?

– Гм! – Рэйчел посмотрела в сторону наблюдающего демона. – Вот это у них врач.

– Бог мой! – произнес ошеломленный Мэтью. – Нет, я все-таки в Аду! Иначе где же?

– Нас доставили, – спокойно объяснила Рэйчел, – в индейскую деревню. Как далеко отсюда до Фаунт-Рояла, я не знаю. От того места, где на тебя напал медведь, мы шли час.

– Индейская деревня? То есть… меня лечил индеец?

Это было немыслимо! Уж лучше демонический врач, чем дикарский!

– Да. И хорошо лечил. Они со мной очень хорошо обращались, Мэтью, и у меня не было причин их бояться.

– Пок! – сказал доктор, жестом веля Мэтью встать. Две женщины перерезали путы на его лодыжках, потом отодвинулись. – Хапапе пок покати! – Он протянул руку, снял плетеное покрывало с тела Мэтью и отбросил его, оставив юношу голым, как кочерга. – Пух! Пух! – настаивал врач, похлопывая пациента по ногам.

Мэтью рефлекторно закрыл интимные места обеими руками. Правая довольно быстро повиновалась, но в левое плечо ударила жгучая боль в ответ только на приказ нервам заставить мышцы двигаться. Мэтью скрипнул зубами, лицо покрылось потом, и он заставил себя посмотреть на рану.

От плеча и до локтя рука была обернута глиной и предположительно подложенными под нее так называемыми лекарствами. Глина была намазана на деревянный лубок, и рука обездвижена в слегка согнутом положении. От края глины идо кончиков пальцев кожа покрылась страшными черно-лиловыми кровоподтеками. Зрелище впечатляющее, зато все-таки рука у него осталась. Мэтью поднял здоровую руку ко лбу. Там тоже лежала глиняная повязка, закрепленная липким кашеобразным веществом.

– У тебя был глубоко рассечен лоб, – сказала Рэйчел. – Как ты думаешь, стоять сможешь?

– Да, если не развалюсь на куски. – Он посмотрел на доктора. – Одежду! Понимаете? Одежду!

– Пух! Пух! – повторил доктор, похлопывая Мэтью по ногам.

Мэтью обратил свой призыв к Рэйчел.

– Ты не могла бы мне добыть какую-нибудь одежду?

– У тебя ее нет, – ответила она. – Все, что на тебе было, пропиталось кровью. Они над ней выполнили какой-то обряд в первый же вечер, и сожгли.

Эти слова вошли в мозг как копье.

– В первый вечер? Сколько времени мы здесь?

– Сегодня пятое утро.

Целых четверо суток в лапах индейцев! Мэтью не мог в это поверить. Четверо суток, и у них все еще скальпы на голове! Может, они ждут, пока он оправится, чтобы убить его и Рэйчел одновременно?

– Я думаю, – сказала она, – нас пригласил сюда их мэр, или вождь, или кто он там. Я еще его не видела, но тут начались какие-то приготовления.

– Пух! Пух! – настаивал доктор. – Се хапапе та моок!

– Ладно, – сказал Мэтью, решив принять неизбежное. – Я попробую встать.

С помощью Рэйчел он слез с лежанки на земляной пол. Скромность взывала к нему, но ответить он не мог. Ноги все же держали его, хотя прилично окостенели. Глиняная повязка на сломанной руке тянула вниз, но угол, под которым держал руку лубок, делал это терпимым. Ребра слева бухнули тупой болью под повязкой и припаркой – впрочем, это тоже можно вынести, если не пытаться дышать слишком глубоко.

Он знал, что был бы убит на месте, если бы Одноглазый сам не был так стар и болен. Встретиться с этой зверюгой в ее молодые годы означало бы быстрое обезглавливание или медленную мучительную смерть от выпотрошенных внутренностей, какую встретил муж Мод.

Индейский доктор – тоже совершенно голый, если не считать небольшого ремня из оленьей кожи и набедренной повязки, – пошел вперед, к дальней стене прямоугольного деревянного строения, где стояло несколько лежанок. Мэтью понял, что это местный лазарет. В яме, обложенной камнями, горел небольшой огонь, но, судя по кучам золы, именно здесь бушевал дымный ад.

Мэтью опирался на Рэйчел, пока его ноги не привыкли снова держать его вес. А в голове все еще плыл туман. Непонятно было, эта любовная встреча с Рэйчел произошла на самом деле или в горячечном бреду, вызванном ранами. Уж конечно, она не полезла бы на этот помост заниматься любовью с умирающим! И сейчас не было никаких признаков, что между ними что-нибудь произошло.

И все же… могло такое быть?

Но вот нечто реальное, что он считал причудой своих снов: на полу среди глиняных чашек, деревянных мисок и костяных резных трубок у огня валялась отломанная половинка тарелки Лукреции Воган.

Целитель-дикарь – который заставил бы своего коллегу доктора Шилдса побледнеть от ужаса – отодвинул тяжелую оленью шкуру с черной шерстью от входа в лазарет.

Пол залило ослепительным солнечным светом; Мэтью зажмурился и пошатнулся.

– Я тебя держу, – сказала Рэйчел, прислоняясь к нему, чтобы он не упал.

Снаружи раздался возбужденный шум, состоящий из визга, криков, хохота. Перед Мэтью возникла стена улыбающихся лиц, она напирала. Индейский доктор что-то крикнул, и по раздраженному тону было ясно, что слова универсальны: «Отодвиньтесь, дайте дышать!»

Рэйчел вывела Мэтью, голого и ошеломленного, на свет Божий.

Глава 17

Собравшиеся – а было их человек восемьдесят, если не сто или больше – стихли, когда появился Мэтью. Те, кто стоял впереди, попятились, подчиняясь непрекращающимся выкрикам доктора. Мэтью и Рэйчел шли за целителем в набедренной повязке, а индейцы пристроились за ними, и крики, смех и возбужденные возгласы возобновились с новой силой.

Мэтью и в бочке рома не могло бы присниться, что он предстанет миру голый, цепляясь за Рэйчел и проходя мимо орды смеющихся и вопящих индейцев. Зрение вернулось, хотя свет по-прежнему ошеломлял. Он увидел пару десятков деревянных хижин, обмазанных высохшей глиной или заросших мхом, с крышами, где трава росла так же густо, как на земле. Мелькнул засеянный кукурузой участок, перед которым встали бы на колени фермеры Фаунт-Рояла. Две собаки – серая и темно-коричневая – подошли обнюхать ноги Мэтью, но после окрика доктора бросились прочь. То же случилось со стайкой голых коричневых ребятишек, сунувшихся к бледнокожему пациенту, – они унеслись прочь, визжа и подпрыгивая.

Мэтью заметил, что почти все мужчины – такие же узколицые, тощие и с пучком волос на лысой голове, как доктор, – были почти голыми, но женщины облачены либо в оленьи шкуры, либо в ярко окрашенные одежды, вроде бы сплетенные из хлопка. Некоторые из них предпочитали оставлять грудь обнаженной – от такого зрелища жители Фаунт-Рояла попадали бы в обморок. Ноги у всех были либо босы, либо обуты в сшитые оленьи шкуры. Многих мужчин украшала изобретательная синяя татуировка, и некоторых из старших женщин – тоже. Татуировки имелись не только на лице, но и на груди, на руках, на бедрах и – предположительно – на всех других местах.

Настроение было карнавальное. Взрослые ликовали, как дети, а дети – которых было много – как мелькающие белки. Живности тоже было достаточно: свиньи, куры, лающий хор собак.

Доктор подвел Мэтью и Рэйчел к хижине, расположенной посередине деревни, отвел в сторону шкуру, украшенную тиснением, предлагая войти, и сопроводил гостей в прохладное, тускло освещенное помещение.

Свет давали небольшие огни, горевшие в глиняных плошках с маслом, расставленных по кругу. Лицом к этому кругу, на возвышении, установленном на трех деревянных ножках и укрытом звериными шкурами, сидел, скрестив ноги, человек.

При виде этого человека Мэтью застыл как вкопанный. У него отвисла челюсть и зубы чуть не выпали – так он был потрясен.

Человек – явно вождь, губернатор, властитель, или как там его называли, этой деревни – был одет в набедренную повязку из оленьей кожи, едва прикрывающую гениталии. Но это было уже привычно. А потрясло Мэтью то, что на голове у вождя находился длинный, белый, туго завитый судейский парик, а грудь покрывал…

«Я сплю! – подумал Мэтью. – Не в своем уме надо быть, чтобы вообразить такое!»

…шитый золотом камзол магистрата Вудворда.

– Пата не. – Доктор жестами показал Мэтью и Рэйчел, что надо войти в круг, а потом сесть. – Оха! Оха!

Рэйчел повиновалась. Мэтью попытался опуститься, но боль ударила в ребра, и он с перекошенным лицом схватился за глиняную повязку.

– Уг! – провозгласил вождь. У него было узкое лицо с длинной челюстью, вытатуированные круги на обеих щеках, татуировки на руках, как голубые лианы, и они же покрывали кисти. Кончики пальцев выкрашены в красный цвет. – Се на оха! Паг ке не су на оха сау папа!

Повелительный голос заставил доктора действовать – то есть схватить Мэтью за правую руку и выпрямить. Увидев это, Рэйчел подумала, что вождь хочет, чтобы и она встала, но как только она попыталась это сделать, доктор довольно решительно посадил ее на место.

Вождь встал на своем помосте. Ноги от колен до босых ступней покрывала татуировка. Он поставил руки на бедра, глубоко посаженные глаза вперились в Мэтью с серьезным выражением, как того требовало высокое положение их обладателя.

– Те те вейа, – сказал вождь. Доктор отступил, пятясь, и вышел из хижины. Следующие слова были обращены к Мэтью: – Урн та ка па пе не?

Мэтью только покачал головой. Он видел, что драгоценный камзол Вудворда на вожде расстегнут, и грудь тоже украшают татуировки. Хотя у чужого народа трудно определить возраст, Мэтью подумал, что вождь молод, всего на пять-шесть лет старше его самого.

– Оум? – спросил вождь, хмурясь. – Ка тайнай калмет? Опять-таки Мэтью мог только головой покачать.

Вождь на минуту вперил взгляд в землю, потом скрестил руки на груди. Вздохнув, он погрузился в размышления. Небось о том, подумал Мэтью, как лучше убить пленников.

Вождь снова поднял глаза и произнес:

– Quel chapeau portez-vous?

Вот тут Мэтью чуть не рухнул. Индеец говорил по-французски. Вопрос, конечно, чудной, но уж таковы французы. Вождь спрашивал, какую шляпу носит Мэтью.

Мэтью пришлось взять себя в руки. То, что этот дикарь говорит на классическом европейском языке, в голове не укладывалось. Такое было потрясение, что Мэтью даже на секунду забыл о своей полной наготе. Он ответил:

– Je ne porte pas de chapeau. To есть «Я не ношу шляпу».

– Аг аг! – Вождь искренне улыбнулся, что несколько осветило и согрело помещение. Он хлопнул в ладоши, пораженный и обрадованный, что Мэтью понимает этот язык. – Tous les hommes portent des chapeaus. Mon chapeau est Nawpawpay. Quel chapeau portez-vous?

Теперь Мэтью понял. Вождь утверждал, что каждый человек носит шляпу. Он говорил, что его шляпа – Навпавпэ, и спрашивал, какая шляпа у Мэтью.

– Oh! – ответил Мэтью, кивнув. – Mon chapeau est Mathieu.

– Mathieu, – повторил Навпавпэ. – Mathieu… Мэтью, – продолжал он так же по-французски. – Странная шляпа.

– Может быть, но эту шляпу дали мне при рождении.

– А! Но сейчас ты возродился вновь, поэтому тебе следует дать новую шляпу. Я сам тебе ее дам: Победитель Демона.

– Победитель Демона? Я не понял.

Он посмотрел на Рэйчел, которая – не зная ни слова по-французски – оказалась полностью выключена из разговора.

– Разве ты не победил демона, который чуть не отобрал у тебя жизнь? Этот демон бродил по земле уже… о… только мертвые знают сколько, и среди них – мой отец. Не могу сказать, сколько братьев и сестер увели от нас эти клыки и когти. Но мы пытались убить этого зверя. Да, мы пытались. – Он кивнул, лицо его вновь помрачнело. – А тогда демон насылал на нас зло. За каждую стрелу, которая попадала в его тело, он посылал десять проклятий. Умирали младенцы мужского пола, чахли посевы, рыба ходила мимо сетей, а нашим провидцам являлся во снах конец времен. И мы перестали пытаться, чтобы спасти свою жизнь. Тогда стало лучше, но зверь был вечно голоден. Понимаешь? Никто из нас не мог его победить. Лесные демоны стоят друг за друга.

– Но ведь зверь остался жив, – сказал Мэтью.

– Нет! Охотники рассказали мне, что увидели вас и пошли за вами. И тут напал зверь! Мне рассказали, как он налетел на тебя, как ты остался стоять перед ним и испустил громкий боевой клич. Жаль, что я не видел этого сам! Мне сказали, что зверь был ранен. Я послал охотников, и они нашли его мертвым в логове.

– А… я понимаю. Но… он был стар и болен. Думаю, он уже умирал.

Навпавпэ пожал плечами:

– Может быть, и так, Мэтью, но кто нанес последний удар? Они нашли твой нож, он все еще торчал вот тут. – Вождь показал пальцем себе под подбородок. – А если тебя беспокоят лесные демоны, то можешь спать спокойно и знай, что они преследуют только наш род. Твоего рода они боятся.

– В этом я не сомневаюсь, – сказал Мэтью.

Рэйчел больше не могла выдержать.

– Мэтью, что он говорит?

– Они нашли медведя мертвым и считают, что убил его я. Он мне дал новое имя: Победитель Демона.

– Это вы по-французски говорите?

– Да. Я понятия не имею как…

– Прошу прощения, перебью, – сказал Навпавпэ. – Откуда ты знаешь язык короля Ла Пьера?

Мэтью еще раз перешел мысленно с английского на французский.

– Короля Ла Пьера?

– Да, из королевства Франз-Европэ. Ты из его племени?

– Нет, из другого.

– Но ты с ним говорил? – Сказано было с пылающей надеждой. – Когда он вернется в эти земли?

– Ну… гм… я точно не знаю, – ответил Мэтью. – Когда он здесь был в последний раз?

– О, это было во времена отца моего деда. Он оставил свою речь в моей семье и сказал, что это язык королей. Я хорошо на нем говорю?

– Да, очень.

– А! – Навпавпэ просиял, как мальчишка. – Я его повторяю про себя, чтобы не забыть. Король Ла Пьер показал нам палочки, которые добывают огонь, он ловил наши лица в пруду, который лежал у него в сумке. И еще у него была… маленькая луна, которая пела. И все это вырезано на дощечке. – Навпавпэ озабоченно нахмурился. – Я так хочу, чтобы он вернулся увидеть все эти чудеса, как видел их отец моего деда. Мне этого не хватает. Ты не из его рода? Почему же ты тогда говоришь на языке короля?

– Я его узнал от человека из племени короля Ла Пьера, – решил ответить Мэтью.

– Теперь я понял! Когда-нибудь… когда-нибудь… – он поднял палец, подчеркивая важность своих слов, – я поплыву по большой воде в облачном корабле туда, где Франз-Европэ. Я пойду в ту деревню и сам увижу хижину короля Ла Пьера. Какое там должно быть богатство! Не меньше ста свиней!

– Мэтью! – Рэйчел готова была взбеситься от этого разговора, в котором не могла принять участие. – Что он говорит?

– Печально об этом говорить, но твоя женщина, кажется, не цивилизована, как мы с тобой, – определил Навпавпэ. – Она говорит грязные слова, как та белая рыба, которую мы поймали.

– Белая рыба? – спросил Мэтью. Жестом он показал Рэйчел, чтобы сидела тихо. – Какая белая рыба?

– Не стоит слов. Вообще ничего не стоит, потому что он убийца и вор. Самая нецивилизованная тварь, которую мне выпало несчастье видеть. Так что ты можешь мне рассказать про ту деревню во Франз-Европэ?

– Я тебе расскажу все, что я о ней знаю, – ответил Мэтью, – если ты мне расскажешь про эту белую рыбу. Вот эту… свою одежду… и головной убор ты нашел в его хижине?

– Эти? Да. Разве они не чудесны? – Вождь развел руки в стороны, улыбаясь, чтобы лучше был виден шитый золотом камзол.

– Можно спросить, что еще ты там нашел?

– Другие вещи. Наверное, их как-то используют, но я просто люблю на них смотреть. И еще… конечно… я там нашел мою женщину.

– Твою женщину?

– Мою невесту. Мою принцессу. – Улыбка грозила развалить его лицо пополам. – Молчаливую и прекрасную. О, ей будут принадлежать наравне со мной все мои сокровища, и она нарожает мне полную хижину сыновей! Но сначала, конечно, надо будет ее откормить потолще.

– А белая рыба? Где он?

– Неподалеку. Были еще две рыбы – старые, – но они ушли.

– Ушли? Куда?

– Всюду, – ответил Навпавпэ, снова разводя руки в стороны. – В ветер, в землю, в деревья, в небо. Сам знаешь.

Мэтью опасался, что действительно знает.

– Но ты сказал, что белая рыба еще здесь?

– Да, он еще здесь. – Навпавпэ поскреб подбородок. – Твоя природа полна вопросов, правда?

– Нет, просто… может быть, я его знаю.

– Его знают только нецивилизованные твари и пожиратели падали. Он нечист.

– Согласен, но… почему ты сказал, что он убийца и вор?

– Потому что так и есть! – Навпавпэ сложил руки за спиной и стал подпрыгивать на цыпочках, как ребенок. – Он убил человека моего племени и украл у него солнце мужества. Другой человек из моего племени это видел. Мы его взяли. Взяли их всех. Все они виновны. Все, кроме моей принцессы. Ты знаешь, как я это узнал? Потому что она единственная пошла с нами добровольно.

– Солнце мужества? – Мэтью понял, что вождь говорит о золотой монете. – А что это такое?

– Это то, что дает дух воды. – Он перестал подпрыгивать. – Пойди посмотри на белую рыбу, если хочешь. Увидишь, знаешь ли ты его, и спросишь, какие преступления он совершил.

– Где я могу его найти?

– Вон там. – Навпавпэ показал влево от Мэтью. – Хижина стоит рядом с кучей дров. Сам увидишь.

– Куда он показывает, Мэтью? – спросила Рэйчел. – Он хочет, чтобы мы куда-то пошли?

Она начала подниматься.

– О нет, нет! – быстро сказал Навпавпэ. – Женщина не будет стоять передо мной в моей хижине.

– Рэйчел, пожалуйста, останься где сидишь. – Мэтью положил руку ей на плечо. – Очевидно, таковы правила у вождя. – Он повернулся к Навпавпэ: – Можно ли ей пойти со мной увидеть белую рыбу?

– Нет. В ту хижину женщинам нельзя. Ты иди и возвращайся.

– Я уйду ненадолго, – сказал Мэтью Рэйчел. – Тебе надо будет остаться здесь. Хорошо?

– Куда ты идешь? – Она схватила его за руку.

– Здесь есть другой белый пленник, и я хочу на него взглянуть. Это будет недолго. – Он сжал ей руку и улыбнулся ободряюще, хотя и напряженно.

Рэйчел кивнула и неохотно отпустила его.

– Да… еще одно, – обратился Мэтью к вождю. – Можно мне какую-нибудь одежду?

– Зачем? Тебе холодно в такой жаркий день, как сегодня?

– Не холодно. Просто неуютно, когда так много воздуха.

Он показал рукой на свои обнаженные гениталии.

– А, понимаю. Хорошо, я сделаю тебе подарок.

Навпавпэ снял с себя набедренную повязку и протянул Мэтью.

Мэтью надел ее, осторожно балансируя, поскольку мог действовать только одной рукой.

– Я скоро вернусь, – обещал он Рэйчел и вышел, пятясь, из хижины на яркое солнце.

Хижина и куча дров находились не дальше пятидесяти футов от резиденции вождя. Стайка стрекочущих улыбчивых детей прицепилась по дороге к тени Мэтью, и двое из них бегали вокруг, будто посмеиваясь над его медленной неловкой походкой. Однако увидев, куда он идет, тут же отпрянули и убежали.

Навпавпэ был прав, когда сказал, что Мэтью сам поймет.

Кровь измазала наружные стены странными узорами, по которым христианин сделал бы вывод о сатанинской природе индейцев. На запекшейся крови пировали мухи, они жужжали у входа, закрытого черной медвежьей шкурой.

Мэтью минуту постоял снаружи, собираясь с духом. Вид был весьма не заманчивый. Потом он дрожащей рукой отвел шкуру в сторону. В лицо пахнуло едким дымом. Внутренность хижины едва освещало что-то красное – наверное, догорающие угли угасшего огня.

– Шоукомб? – позвал Мэтью. Ответа не было. – Шоукомб, вы меня слышите?

Ничего.

В дыму лишь приблизительно угадывались контуры.

– Шоукомб? – еще раз позвал Мэтью, но молчание сказало ему, что придется переступить этот ужасный порог.

Набрав в легкие едкого воздуху, он вошел. Медвежья шкура за ним опустилась на место. На секунду Мэтью остался стоять где стоял, ожидая, чтобы глаза привыкли к темноте. Страшный удушающий жар бросил его в пот. Справа можно было разглядеть глиняный горшок, полный тлеющих углей – это от них шел жар и дым.

Что-то шевельнулось – медленно, тяжело – слева.

– Шоукомб? – спросил Мэтью.

Глаза его жгло. Он двинулся влево, куда удалялись клубы дыма.

Почти сразу, напрягая зрение, он смог разглядеть какой-то предмет. Он был похож на ободранный окровавленный бок говяжьей туши, который повесили вялить, и действительно, он висел на шнурах, закрепленных в потолочных балках.

Мэтью подошел. Сердце у него грохотало.

Что бы тут ни висело, сейчас это был кусок освежеванного мяса без рук и без ног. Мэтью остановился. Щупальца дыма плыли мимо лица. Ближе он подойти не мог, потому что уже знал.

Может быть, он издал какой-то звук. Застонал, ахнул, еще что-нибудь. Но – медленно, как пытка во внутреннем круге Ада – шевельнулась скальпированная и покрытая коркой крови голова этого бруска. Она качнулась набок, потом подбородок поднялся.

Глаза были на месте, вылезали из орбит на этом безобразно распухшем, покрытом синяками и черной коркой крови лице. Век не было. Нос отрезали, губы и уши – тоже. Тысячи мелких порезов нанесены на избитый торс, гениталии выжжены, запекшаяся рана покрылась блестящей черной коркой. Точно так же страшным огнем прижгли обрубки рук и ног. Обрубленную тушу оплетали веревки с узлами.

Если есть описание последнего ужаса, который обрушился на Мэтью, то известно оно лишь самому богохульнейшему из демонов и святейшему из ангелов.

Движения этого приподнятого подбородка хватило, чтобы тело качнулось на веревках. Они заскрипели в балках писком тех крыс, что одолевали таверну Шоукомба.

Туда-сюда, туда-сюда.

Раскрылся безгубый рот. Язык Шоукомбу оставили, чтобы он мог молить о милосердии с каждым порезом ножа, с каждым ударом топора, с каждым поцелуем огня.

Он заговорил сухим дребезжащим шепотом, едва различимым при крайнем напряжении слуха.

– Папочка? – Слово вышло изуродованным, как его рот. – Это не я котеночка убил, это Джейми… – Грудь его задрожала, донесся душераздирающий всхлип. Вытаращенные глаза смотрели в пустоту. Это от Шоукомба исходил тихий, раздавленный писк испуганного ребенка. – Не надо, пожалуйста, папочка, не бей меня больше…

Изуродованный громила зарыдал.

Мэтью повернулся – глаза его жгло дымом – и выбежал, пока разум его не развалился на части, как тарелка Лукреции Воган.

Он оказался снаружи, ослепленный и дезориентированный сиянием солнца. Пошатнулся, заметил еще несколько голых детишек, носящихся вокруг него со стрекотом, и лица у них были радостные, хотя они танцевали совсем рядом с хижиной пыток. Мэтью чуть не упал, выскакивая наружу, и его резкие неловкие движения, чтобы сохранить равновесие, вызвали у ребятишек вопли восторга, будто он присоединился к их танцу. По лицу бежал холодный пот, внутренности бунтовали, и Мэтью пришлось наклониться и сблевать на землю, отчего детишки засмеялись и запрыгали вокруг с новыми силами.

Он зашагал дальше, пошатываясь. К веселой компании малышей присоединился одноухий рыжий пес. На Мэтью спустился туман, и он не ведал, в ту ли сторону идет среди хижин. Его движение привлекло жителей постарше, прекративших собирать семена и плести корзины, чтобы присоединиться к веселой цепочке, будто он какой-то вельможа или властитель, чья слава затмевает само солнце. Смех и вопли нарастали, как и число последователей, и от этого лишь сильнее становился ужас Мэтью. Гавкали в спину собаки, шныряли под ногами дети. Ребра болели смертельно, но разве это боль? В остолбенении он понял, что никогда не знал боли, даже грана ее не ведал, если сравнить с тем, что выносит сейчас Шоукомб. За коричневыми улыбающимися лицами заблестели солнечные блики, и вдруг перед ним оказалась вода. Мэтью упал на колени, сунул лицо в воду, не обращая внимания на дикую боль, пронзившую до костей.

Он пил, как животное, и дрожал, как животное. Горло перехватило, он бешено закашлялся, вода хлынула из ноздрей. Потом Мэтью сел на корточки, с мокрого лица капала вода, а толпа позади разворачивалась в веселье.

Он сидел на берегу озерца. Оно было вдвое меньше фаунт-роялского источника, но вода в нем была такой же синей. Мэтью увидел невдалеке двух женщин, наполняющих мехи из шкур. Золотом переливалось солнце на поверхности, напоминая день, когда Мэтью увидел такое же солнце, сияющее над источником Бидвелла.

Он сложил ладонь чашечкой, набрал воды и приложил к лицу, ощущая, как она стекает по горлу, по груди. Горячка разума остывала, зрение прояснилось.

Индейская деревня, понял он, была зеркальным образом Фаунт-Рояла. Как и создание Бидвелла, деревня разместилась здесь – кто знает, когда это было, – поближе к источнику пресной воды.

Мэтью услышал, что шум толпы стих. Чья-то тень легла на него и произнесла:

– На унхуг паг ке не!

Двое мужчин взяли Мэтью, осторожно, чтобы не потревожить раны, и помогли ему встать. Потом Мэтью повернулся к говорившему, но он уже знал, кто отдал приказ.

Навпавпэ был на четыре дюйма ниже Мэтью, но высота судейского парика придавала ему солидность. Золотые полоски камзола сияли под ярким солнцем. Добавить сюда еще эти тщательные татуировки, и Навпавпэ становился зрелищем – глаз не оторвать, при этом весьма внушительной личностью. В нескольких шагах у него за спиной стояла Рэйчел, и глаза ее тоже были цвета испанского золота.

– Прости мой народ, – сказал Навпавпэ речью королей. Он пожал плечами и улыбнулся: – Мы не часто принимаем гостей.

Мэтью все еще не пришел в себя. Он медленно моргнул, поднес руку к лицу:

– А то… что вы сделали… с Шоукомбом… с белой рыбой… входит в прием?

Навпавпэ был просто шокирован:

– О нет! Разумеется, нет! Ты не так понял, Победитель Демона! Ты и твоя женщина – почетные гости здесь за то, что ты сделал для моего народа! А белая рыба – грязный преступник!

– Вы так с ним поступили за воровство и убийство? Может быть, закончить эту работу и проявить немного милосердия?

Навпавпэ помолчал, обдумывая.

– Милосердия? – спросил он, морща лоб. – Что такое это самое «милосердие»?

Очевидно, это понятие французский географ, выдававший себя за короля, не смог или не захотел объяснить.

– Милосердие, – начал Мэтью, – проявляется, когда… – он задумался, подыскивая слова, – когда наступает время положить конец чьему-то страданию.

Навпавпэ еще сильнее наморщил лоб:

– А что такое страдание?

– Это то, что ты чувствовал, когда погиб твой отец, – пояснил Мэтью.

– Ах, это! Ты хочешь сказать, что надо вспороть брюхо белой рыбе, а внутренности вытащить и скормить собакам?

– Ну… я думаю, нож в сердце будет быстрее.

– Смысл не в том, чтобы было быстрее, Победитель Демона. Смысл в каре, в том, чтобы показать всем, что бывает за такие преступления. И к тому же детям и старикам так нравится его пение по ночам. – Навпавпэ уставился на озерцо, все еще в размышлении. – Это самое милосердие; так делают во Франз-Европэ?

– Да.

– Тогда – что ж. Значит, это то, чему мы должны стремиться подражать. И все-таки… нам его будет не хватать. – Он повернулся к стоявшему рядом человеку: – Се ока па неха! Ну се каидо на кай ичиси!

С последним шипящим звуком он сделал колющее движение, а потом, к ужасу Мэтью, резко повернул и полоснул крест-накрест невидимым лезвием. Человек с покрытой татуировкой лицом побежал прочь, вопя и что-то выкрикивая, и почти все зеваки – мужчины, женщины и дети наравне – побежали за ним, испуская те же звуки.

Мэтью должно было бы стать легче, но не стало. Тогда он усилием воли переключил мысль на другой и более важный предмет.

– А что такое солнце мужества? – спросил он.

– То, что дает дух воды, – ответил Навпавпэ. – А также луны и звезды от великих богов.

– Дух воды?

– Да. – Навпавпэ показал на озерцо. – Здесь он живет.

– Мэтью! – окликнула его Рэйчел, становясь рядом. – Что он говорит?