Текст книги "Чертополох. Репортаж из поднебесья"

***

На следующий день мы с Валерой сидели в скверике Республиканской больницы и ждали окончания тихого часа, который не посмели нарушить. В полном молчании мы просидели около часа, каждый наедине со своими мыслями. И вот двери распахнулись – и вышли две девушки в больничных халатах. И я с трудом в одной из них узнал Флориду. Глубоко запавшими глазами она искала вызывавших среди небольшого числа посетителей.

– Ой! Валерий, Алексей! Неужели это вы? Как вы меня нашли? А я-то подумала, опять Ольга Борисовна пришла, – говорила она, приближаясь к нам и стараясь быть веселой, но ей это плохо удавалось. – А я вот решила посачковать! Спасибо, что… – не договорив, она начала медленно оседать. Судорожно рукой искала опору. Мы вскочили оба. Но я был ближе к ней, и она повисла на моих руках. Она была невесома. Ее подружка побежала за сестрой. Я держал ее на руках, как самое дорогое сокровище. Время остановилось. Вдруг, очнувшись, я увидел, что нас обступили больные и медперсонал. И просили кого-то нести. Оказывается, просили меня.

– Куда нести? – Спросил я. Мне показали дорогу.

На больничной койке, когда сестра сделала укол, Флорида открыла глаза. И слабыми дрожащими руками нащупала мою ладонь и, виновато улыбнувшись, сказала:

– Спасибо, что пришли. Я часто вспоминала о вас. Особенно здесь, в больнице. Хорошие вы ребята. Но вы не беспокойтесь, я поправлюсь, вот увидите.

– Конечно-конечно, – нарочито весело сказал я. Когда ей стало немного лучше, я рассказал ей обо всем, что поведала нам Ольга Борисовна, и как потом поняли, это было самым лучшим лекарством для нее.

***

В сентябре Флорида выписывалась из больницы. В этот день у нас были учебные полеты. Но наши машины не были готовы. И от нечего делать мы позвонили в больницу. И Флорида сообщила, что ее выписывают. В последнее время у нас с Валерой изменились отношения, и далеко не в лучшую сторону. И причиной тому была Флорида. Совсем неожиданно для себя мы оказались по краям пропасти, которая увеличивалась с каждым днем. Мы это понимали. И надо было что-то делать. И мы по дороге решили, к кому первому подойдет Флорида, тому и претендовать на ее счастье. Мы были похожи друг на друга: оба коротко пострижены, в одинаковых летных куртках, с одинаковыми букетами в руках и даже улыбались одинаково. И вот мы стояли по краям асфальтированной дорожки, по которой шла Флорида, лицом к лицу, вытянув букеты вперед. Она быстро разгадала наши мысли. Поравнявшись с нами, подмигнула, и одновременно взяв из рук букеты, весело рассмеявшись, побежала вперед. Нам оставалось только переглянуться и следовать за ней.

А Флорида шла дальше, с охапкой осенних цветов, улыбаясь прохожим своей обворожительной улыбкой. Прохожие отвечали ей. И она шла дальше, мимо разукрашенных домов, удивленно уставившихся на улицу своими резными ставнями окон, и садов, готовых осыпать своими плодами. И казалось, даже яблони кланялись ей через высокие заборы.

Швабра
Ироническая проза

Плотник Александр Чаркин жил далеко за городом и, мотивируя этим, частенько опаздывал на работу на час, а то и два. И все ему сходило с рук, пока не стала табельщицей, Перехватова Зина из разнорабочих. Такой вакансии, как табельщица, в строительном управлении не было, но администрация вынуждена была жертвовать финансами ради улучшения дисциплины. Зина недавно получила комнату от управления как мать-одиночка, и все же была недовольна не только теми, кто любил «подзадержаться», но и собой. Обида, причиненная «вещным лимитчиком», отцом Андрюшки, Василием Перехватовым, глубоко засела в ее еще молоденькой душе.

– Ну, в самом деле, далеко же ехать, – опоздав в очередной раз, объяснял табельщице Чаркин, засовывая в рыжих волосах ногу в рваную штанину давно не стираной спецовки, – пока приедешь, несколько автобусов сменяешь…

– Все! Часа не будет, – не на шутку рассердилась Зина, побагровев лицом, и ушла, хлопнув дверью бытовки.

– Злая, как стерва! – сказал Чаркин, прислушиваясь к звону пустых стаканов на столе. – И чего ей не хватает! Комнату получила – ну чего еще? Из-за хахаля своего бесится. А на нас зло срывает, и ничем ей не угодишь. Ну, в самом деле, далеко же ехать, – объяснял он напарнику Николаю, здоровому детине лет тридцати, которому все было пофигу, но он участливо кивал головой. А сам задумался: «Как же угодить ей, чтобы зря часы не срезала. Может, что по хозяйству подсобить»? И вот Чаркин всю неделю, выкроив время в обеденный перерыв, что-то выстругивал. На вопрос товарищей: «Что это будет?», он загадочно улыбался и уклончиво отвечал, и каждый раз по-разному. В пятницу все было готово, осталось только соединить. После обеда, выделив время, Чаркин, уединившись в одной из комнат еще не достроенного здания, отдолбил долотом в широкой части отверстие и соединил одно с другим. Швабра получилась что надо! Отшлифованная тремя сортами наждачной бумаги, сверкала в лучах осеннего солнца, словно лакированная. Черенок, ладно приделанный к основанию, как будто вырастал из нее.

– Надо бы, конечно на клей посадить, – говорил он напарнику Николаю, все время следившему за его действиями. – Но где его возьмешь? На этой стройке не то что клей, простой доски не найдешь, друг у друга воруем, чтобы опалубку сделать. Но ничего, забьем два клинышка, не расшатается.

На вопрос Николая: «Кому это?», он только загадочно улыбнулся, любовно рассматривая свое произведение. Обнаружив в черенке сквозной ржавый след гвоздя, аккуратно забил его деревянным клинышком и снова зачистил до идеального блеска.

– Зарплату привезли! – донеслось снизу радостное известие. Руководство управления, наученное горьким опытом, старалось по возможности развозить зарплату по объектам к концу недели: «Чтобы за выходные успели пропиться и в понедельник выйти на работу как огурчики».

Строителей как ветром сдуло: одиноко торчал врубленный в опалубку топор, на полу валялись рассыпанные гвозди, слабый ветерок, ворвавшись в разбитое окно, катал по полу стружку и обрывки газет. Но зато у прорабской, временно превращенной в кассу, было многолюдно и шумно.

– Кто последний? Я первый.

– Ну что, Леша, получил? Беги в магазин!

– Кому я должен? Всем прощаю!

Сварщик Леонид Прудков уже третий месяц откладывал возвращение Чаркину долга в три рубля. Деньги, конечно, небольшие, но долг платежом красен! И Чаркин решил перехватить его у кассы. Но пока он прятал инструменты и швабру, Прудков уже успел получить деньги и сбегать в гастроном через дорогу.

К приходу Чаркина в бытовку Прудков был уже навеселе. За столом было шумно, и собутыльник Прудкова, Михаил Корешков по кличке «Кореш», желая что-то ему сказать и чтобы привлечь его внимание, стучал по столу ладонью:

– Слушай сюда!

Но его никто не слушал.

– О-о! Чаркин, заходи. Пить будешь? – взял его в оборот Михаил прямо с порога и, не дожидаясь ответа, потащил к столу. Чаркин сопротивлялся, выдергивая руки из его огромных лап, но с каждым разом все слабее и слабее. – Это, а это мой друган Шурик, три года вместе пахали в одной бригаде. Да, Шурик?

– Подтверждаю, – выдохнул Чаркин, опрокинув налитый ему стакан, и закусил помидором.

– Слушай сюда, – не унимался Кореш.

– Ах, да. Пока не забыл, – улыбнулся Михаил, протягивая Чаркину пять рублей. – Как говорят, долги сокращают жизнь.

– А ты мне только трояк должен.

– Ну и что? Добавь к моим двум свои три и сбегай к Симе, а то у нас тут уже на донышке.

Потом сходили еще дважды.

– Слушай сюда…

– Извини, я тебя перебью, – вежливо обратился Михаил к Корешу. И по-дружески ударив Чаркина по плечу, добавил, – Шурик, ты квартиру получил или нет?

– Да еще какую! – оживился Чаркин, с гордостью оглядывая присутствующих и закидывая ногу на ногу. – Зайдешь, все блестит. Мебели на три тысячи купил. Обои, все под дерево, плитка на кухне, двери с серебряными ручками! Начальнику управления вжись такого не видать. Вот ему! – Он со свистом с носа строил дулю и совал под нос Прудкова. – Второй месяц не платит за проездные. Вот уволюсь, будут знать! От них мне ничего не надо, у меня все есть. Пусть они теперь дерутся за квартиру. Ты знаешь, эта стерва Зина опять мне часы порезала. Точно бесится из-за хахаля.

Видя, что никак не включиться в разговор, Корешков решил поступить по примеру Прудкова:

– Извини, я тебя перебью. Хочу сказать, что Шурик мне тоже нравится. На той неделе он мне рубль дал. Ну не хватало на бутылку. И теперь я его за это уважаю. Дай за это поцелую.

– Да не надо, – покраснел Чаркин.

Но Корешков все-таки схватил его за шею и, притянув, чмокнул его в нос, оставляя при этом крошки хлеба и колбасы.

До конца рабочего дня оставалось больше часа, когда их застукала табельщица Зина:

– А, Чаркин, ты опять ханку жрешь в рабочее время! Они тут ресторан открыли! Всем по полдня не будет, понятно! – и ушла, хлопнув дверью. Прислушиваясь к звону стаканов на столе, Чаркин вспомнил, что не подарил ей приготовленную швабру. И от этого ему стало обидно до слез. И он сходил за шваброй, и хотел даже отдать ее табельщице, но вспомнив, как она на него кричала, размахнулся и ударил об угол бытовки. И тут же, присев возле обломков, заплакал от обиды, размазывая по лицу слезы рукавом грязной рубахи. Поникшие плечи мелко вздрагивали. Давно не мытые волосы, выбившись из-под слетевшей на затылок кожаной фуражки, оголили плешь, посередине которой красовалась небольшая шишка. Из разорванного полуботинка, зашнурованного алюминиевой проволокой, торчал большой палец. И сквозь слезы были слышны обрывки слов:

– Всю жизнь на стройке и ничего хорошего не видел. Спился тоже на стройке. А жена собирается развестись. А квартиру высудит, потому что закон теперь на их стороне. Подыхать мне как собаке.

Так сидя и уснул возле стенки. Снилась ему его квартира с серебряными ручками, что он опять молод, и начинает только жить…

На следующий день табельщица Зина собирала по рублю с носа Чаркину на венок.

Короткое замыкание
Ироническая проза

Они встретились в классе народного танца, куда Рафаэль пришел по объявлению, постигать азы искусства – агитировать ногами. И когда художественный руководитель ансамбля перед началом хореографии, картинно тряхнув седеющей шевелюрой, картавя, сказал; «Вальс. Кавалеры приглашают дам», – Рафаэль сразу подошел к ней.

– Альфия, – сказала она чуть присев.

– Рафаэль, – ответил он, по-гусарски щелкнув чешками, и взял ее за талию, словно фужер со сладким вином. При довольно-таки пышных бедрах она обладала тонкой талией, которую, если постараться, можно было обхватить пальцами рук. Большие черные глаза с поволокою, и губы цвета спелой вишни. И в свои семнадцать лет она умело пользовалась косметикой. Рафаэль то и дело сбивался с ритма и краснел от смущения, но Алла, как её называли все, чувствовала себя как рыба в воде. Она уже была солисткой ансамбля.

Когда их взгляды встречались, он смущенно улыбался. Она отвечала ему обворожительной улыбкой, чуть высунув кончик языка к верхним губам, как бы дразнясь, и от этого казалась еще красивее. Ее глаза, словно два газетных киоска, смотрели на него загадочно и заинтересованно, потому что он был здесь новенький.

Потом занимались у станка. У стенки с зеркалами, с деревянным брусом в метре от пола, за который можно было держаться руками, делая всякие выкрутасы. Многие ребята то и дело просились выйти, потому что смотреть на то, что Алла выделывала ногами, обтянутыми черным трико, не было никаких сил; выходил и Рафаэль, почувствовав неладное в трико.

После тренировки провожали Аллу вдвоем с Маратом, соседом по дому, куда она переехала недавно, и они уже были знакомы. Марат занимался в изостудии Дворца культуры, и дни занятий совпали.

Им было по пути. Рафаэль проживал в заводском общежитии чуть дальше, чем они. Пока шли, говорили о том, о сем: о музыке, театре и кино.

Подстегиваемые декабрьским морозом, проводы были короткими. И разошлись они кто куда. Но оба парня были полны желания приударить за ней.

Зная это, Рафаэль решил опередить соперника. Приближался Новый год. И на следующий же день, выбрав на елочном базаре самую большую и пушистую елку, он помчался к ней. Прислонив елку к двери, Рафаэль нажал на кнопку звонка. За дверью тренькнуло, и послышались легкие шаги. Он полетел по ступенькам вниз, под скрип открывающейся двери и шум падающей елки, и остановился этажом ниже.

Алла испугалась и отпрянула от двери, но когда шок прошел, заглянула за дверь – ни души. Она округлила глаза и, накинув на плечи мамин платок, побежала вниз. На улице тоже никого. В глазах немой вопрос: «А кто бы это мог быть?». И еще раз посмотрела на открытку, которую сорвала с елки вместе со стеклянным шаром:

– Дед Мороз!

Ее разбирало любопытство. Со двора был только один выход, и под аркой показалась соседка с продуктами.

– Вы тут никого не видели? – спросила Алла.

– Нет. А что?

– Да так, – сказала она задумчиво.

Женщина удивленно пожала плечами и скрылась в подъезде. За всем этим Рафаэль наблюдал в щель открытой двери следующего подъезда и умирал со смеху.

Через день, на занятиях, Алла, поглядывая на Рафаэля, рассказывала подругам про странную елку и Деда Мороза. Но он и виду не подавал, что причастен к этому делу, в душе ликуя от удавшейся шутки.

Опять Аллу провожали вдвоем с Маратом. Ее родители уехали в деревню к бабушке. И должны были вернуться только в понедельник. И Алла пригласила их на чашку чая. И они с удовольствием согласились.

Квартира была большая, в три комнаты. В зале, сияя разноцветными огнями, стояла елка.

– А это мои сестры, Света и Эльза, – представила Алла своих сестер.

– Привет! Сколько тебе лет? – спросил Рафаэль младшую сестренку.

– Пять, – улыбнулась Эльза, сделав реверанс.

– У-у! Какая у тебя красивая елка!

– Дед Мороз принес.

За чаем, Марат держался свободно и ухаживал за Аллой, давая понять, что здесь уже все схвачено. И Рафаэль больше возился с маленькой Эльзой. Вдоволь наигравшись с ее куклами, начал собираться домой. Провожая Рафаэля, Алла между делом в ванной включила стиральную машину – и выбило пробку.

При свете карманного фонарика, зажженного Аллой, Рафаэль со знанием электрического дела выкрутил предохранитель. Там стоял «жучок» – намотанная на предохранитель проволока.

– Это непорядок. Надо заменить! – сказал он.

Но запасного предохранителя не нашлось. И пришлось Рафаэлю закрутить ту же, слегка подправив:

– Да будет свет, сказал электрик!

Под аплодисменты Алла проводила его до лестничной площадки:

– А может, посидим еще, чайку попьем? – говорила она, застегивая ему пальто.

– Уже поздно, – сказал он. И в его голосе звучали и обида, и ревность одновременно. И думал уже поставить точку на этом. Но сдаваться просто так ему не хотелось. И он сказал:

– Завтра пойдем на выставку картин? Говорят, интересная…

– Пойдем, – согласилась она.

– Тогда в десять у ДК, – и окрыленный надеждой, он полетел вниз по лестнице.

В эту ночь Рафаэлю не спалось. У него была дурацкая привычка записывать все, и что интересно, в стихах. И даже для этого завел зеленый блокнот. И к утру появились такие строчки, посвященные Альфие:

«Пробежалась легкими шажками. Остановилась в центре. Шире круг. Ты в вихре танца закружилась. И забилось сердце вдруг». И в этот вечер он чувствовал себя гением, правда, пока еще не признанным.

Выставка оказалась в самом деле интересной и понравилось обоим. Потом посидели в кафе. И когда он подавал ей пальто, заметил красное пятно на шее – засос. У Рафаэля в голове что-то щелкнуло:

– А Марат у тебя до утра был?

– Да, – сказала она без задней мысли. Но догадавшись, почему он спросил, покраснела до кончиков ушей.

У ее дома расстались холодно.

– Пока.

– Пока.

В тот вечер опять Рафаэлю не спалось. И в блокноте опять появились строки: «Ночами я не сплю. Я думаю о ней. И она не спит, мешают ей. А под диваном на полу, ботинки сорок третьего размера. Любовь не то, подумай, дорогая… Любовь – весна, апрель. А не вином смердящая постель!»

И снова после занятий хореографией шли втроем. Она болтала и смялась, как ни в чем не бывало. Говорили о музыке и кино. Но когда речь зашла о поэзии, Рафаэль вытащил зеленый блокнот и прочитал стихи, посвященные ей.

Она была на седьмом небе. Потому что до этого ей никто не посвящал стихов. И она взяла его под руку. Марат плелся сзади. Рафаэль тоже был на седьмом небе, и когда расставались, на радостях забыл взять у нее блокнот, который она взяла прочитать и убедиться воочию. Вспомнил только в общежитии. А ведь там были еще и другие стихи, которые не очень бы понравились ей. Но было уже поздно.

На следующие занятия Алла не пришла. Подруга ее, Вика, сунув Рафаэлю блокнот, завернутый в газету, сказала:

– Она болеет.

– Серьезно?

– Да, – сказала она, загадочно улыбнувшись ему.

Ну как же не проведать больную подругу? И вот Рафаэль, несмотря на позднее время, уже нажимает знакомую кнопку звонка.

Дверь открыла ее мама. В свои сорок два года она выглядела чуть старше своей дочери и служила поводом для ревности мужа, который работал водителем такси. Рафаэль, увидев повзрослевшую копию Альфии, растерялся и сказал:

– Агент Государственного страхования. Вы позволите?

– Да, да. Конечно, – сказала она удивленно. Время было уже позднее.

У Рафаэля от волнения пересохло в горле.

– А нельзя ли водички?

Выпив воды и немного осмелев, он сразу же вошел в роль:

– Конец года. А у нас, сами понимаете, план. Вот и приходится наверстывать упущенное. Имущество, у вас застраховано?

– Нет. Мы не страхуем. Не от кого и незачем!

– От пожара, наводнения, краж, наконец. А у вас ведь есть что застраховать: ковер, стол, телевизор…

По телевизору показывали мультики: «Ну, погоди!», и он подмигнул Эльзе:

– Все это может исчезнуть!

Эльза, смутившись, скрылась под столом.

Тут открылся туалет, и оттуда вышел хозяин дома, который все это время сидел там, сгорая от ревности, и прислушивался к той белиберде, которую нес Рафаэль. Рафаэль протянул ему руку:

– Добрый вечер. Ого! Рука-то шоферская?

Мама Альфии юркнула в ее комнату. Через минуту дверь приоткрылась, демонстрируя один удивленный глаз Альфии, и снова закрылась.

Рафаэль, заметив недобрый взгляд хозяина, понял, что надо сматывать удочки.

– Вы еще раз подумайте. Многие в вашем доме уже застраховались. И вам не помешает. Наводнение. Пожар. А у вас, наверное, «жучок», – сказал он. И щелкнув зажигалкой, небрежно выкрутил левую пробку в прихожей и сунул хозяину под нос. – Точно, «жучок»! Случись где-то замыкание… И все! Пшик.

Хозяин сжал кулаки и заскрипел зубами. Рафаэль поспешил уйти.

Почти целый месяц Альфия не показывалась на занятиях по хореографии. Пропустила и концерты, хотя она должна была солировать.

Рафаэль заскучал, и ему было как-то не по себе. И тоже решил «заболеть».

Расчет был простой. С вечера у него болела голова. И он высыпал на тумбочку все лекарства, какие у него были. Поставил на тумбочку фотографию Аллы, которую он стащил из ее альбома, надписал ее имя и адрес и телефон. В надежде на то, что вызовут ее по телефону к безнадежно больному, а может, и умирающему, другу. И начал стонать и беспрестанно повторять ее имя:

– Алла! Алла! Аллочка, не бросай меня!

Это было в шесть утра. И увидев это, сосед по комнате, Андрей, побежал за вахтером. На вахте вызвали скорую помощь.

Скорая приехала быстро. Раздели, осмотрели, постукали, прослушали. И даже не посмотрев на фотографию, сказали:

– Ничего страшного. ОРЗ, – и, выписав пилюли, ушли.

Рафаэль полежал немного. Встал и пошел на работу.

А вечером была генеральная репетиция. Появилась и Альфия.

По тому, как она метала искры в его сторону, он понял, что что-то случилось. И не рискнул подходить к ней.

После репетиции она пошла одна. И Рафаэль, догнав ее на улице, взял под руку.

– Оставь меня, – сказала она, выдернув руку и сверкнув глазами. – Для своих экспериментов выбери другой объект. Я сыта по горло, – и ехидно улыбнувшись, добавила. – Тоже мне, Дед Мороз!

– А что случилось?

– После твоего ухода в доме все перевернулось. Отец обвинил маму в измене, думая, что ты приходил к маме. Мои уговоры, что ты приходил ко мне, были как об стенку горох. Утихомирился только утром, когда все выбились из сил. Маме вызвали скорую помощь. А отец глотал валидол. И до утра никто не спал.

– Но я, же не знал, что он такой ревнивый.

– Знать надо!

– Все знать невозможно, – он взял ее опять под руку, она не сопротивлялась.

– Кстати, я видел твоего отца как-то в универмаге утром, и потом вечером возле нашего общежития. Я собирался ехать в деревню, и пришлось изрядно помотаться по городу в поисках дефицита и подарков для родни.

– Так вот, он шпионил за тобой, пока не разузнал о тебе все. Где ты живешь и где ты работаешь…

– А теперь все нормально?

– Пока тишина. А надолго ли? Он опять что-нибудь придумает. Он же ревнует маму даже к самому себе, если нет на то причины.

– Сейчас он дома? Может, извиниться надо. Как-то нехорошо получилось.

– Да нет никого, все уехали. Может, зайдешь, посидим чайку попьем.

Включив свет, она поставила чайник. И пошла переодеваться, Рафаэль тем временем листал журналы и смотрел телевизор. Она вышла в халате и тапочках на босу ногу.

– Хочешь что-нибудь выпить?

– Можно, – согласился он.

Она принесла из кухни начатую бутылку красного вина и фужеры.

Выпили по одной, Рафаэлю стало хорошо, и он расслабился. Алла, сев напротив, в кресло-качалку, с фужером в руке, раскачиваясь, исподтишка разглядывала его, её тянуло к нему.

Он тоже любовался ею. И в самом деле, она была красивая, но что-то в ней было такое, что его настораживало.

– Иди ко мне, – сказала она, поставив фужер на стол.

Он встал и подошел. Она взяла его за руку, повалила на себя. Они закачались на кресле вдвоем, и губы как-то сами собой встретились. Ему было неудобно, и он попытался встать – и уперся об ее колени. Но рука соскользнула и оказалась между ее ног. Он нащупал влажный и шерстистый бугорок. Отдернул руку. Но она схватила его руку и вернула на прежнее место. У него такое было впервые. Конечно, он читал в книжках и слушал разговоры товарищей, которые давно стали «мужиками». И в свои двадцать три года он знал, как это примерно делается, но ему было не по себе.

Он где-то слышал, прежде чем иметь дело с девушкой, надо посмотреть на ее маму. Потому что через двадцать-тридцать лет она будет такая же, и, как мать, будет повторять ту же судьбу. Он представил себя ее мужем, как за ней будут ухлестывать мужики, а он ревновать, как ее отец, а может – и запьет с горя. Он не хотел такой участи.

Она опять впилась в него губами. И он было, уже подчинился стихии, но вдруг кончиком языка он нащупал ее чуть сколотый передний зуб, который она сломала, упав с велосипеда, и умело прикрывала язычком.

У него в голове что-то щелкнуло, он сразу отрезвел и отпрянул от нее. Она недоуменно улыбнулась. И в самом деле, у нее один зуб оказался с дефектом. И в это время она показалось ему какой-то неестественной, непонятной. И он поспешил уйти.

И сколько раз потом жалел об этом.

1983 год