Текст книги "Чертополох. Репортаж из поднебесья"

Что-то щелкнуло, и запахло сероводородом…

Глава шестая. Миг шестой

… – Устаю очень, – пожаловался мне «Нечистый» с усталым лицом редактора центральной газеты, в сером костюме и рубашке в полоску, тёмном галстуке с расслабленным узлом, поправив оправу позолоченных очков.

Увидев, что я ему посочувствовал, перегнувшись через стол, достал из ящика стола сигареты, прикурил от пальца, и, затянувшись, добавил:

– Работы невпроворот, приходится мотаться из края в край Вселенной, чтобы успеть насолить Создателю. А он, как ребенок, еще обижается, что я не по правилам «играю»! Он считает, что люди это совершенство и достойны жить в раю. А я говорю, что нет. Люди только пред лицом ужаса начинают очищаться душой и задумываются о вечном. И все время у меня чешутся руки, чтобы дать какому-нибудь психопату чемоданчик с ядерной кнопкой. Но я тщеславен и хочу, чтоб чтобы всё было постепенно, чтобы люди, потеряв веру в социальную справедливость, в Бога, в чёрта, в коммунизм, стали ничтожествами и уничтожили друг друга. И я хочу понять, почему ты развалил Коммунистическую партию и Советский Союз?

– Дык, она само собой как-то развалилась, – несмело парировал я.

– Сам по себе может прыщ на заднице выскочить, твою мать! В то время, когда ты на рожон полез, было все хорошо. Царило всеобщее одобрение политикой партии и правительства, все молчали в тряпочку. Ты же осмелился выступать в печати, тем самым разбудил задремавшие было силы добра и зла. Тоже мне, пис-сатель хренов!

– Да это был просто эксперимент: «О влиянии критики на самого критикующего и на критику в целом».

– Ну-ну, я весь внимание, – изрёк он, сев на край редакционного стола, закинув ногу на ногу без обуви с давно немытыми ступнями и глубоко затянувшись сигаретой.

– Короче. Это было во времена всеобщего одобрения. Когда при пустых прилавках магазинов в верхах целовались и вешали на грудь друг другу звезды и медали, а народ последний хрен без соли доедал. Я решил попытаться изменить все это, надеясь на то, что остались еще в стране те, которые выражали свое недовольство не только на кухнях и беседках, забивая «козла»… «Редактор» щелкнул пальцем.

…И вот я уже иду по коридору горкома партии. Куда пригласили меня послушать и посмотреть на меня, так сказать, на «возмутителя спокойствия». Иду по бархатной дорожке и не дышу. Думаю, какие только люди не ходили по этим коридорам, вплоть до Иосифа Виссарионовича и Феликса Эдмундовича с Лубянки. А теперь – я, простой плотник со стройки. Иду, восхищенный значимостью факта, и ищу кабинет секретаря горкома Перепупкина. А сам думаю, чего это я приперся, только людей отрывать от дел государственной важности? Как-то не по себе мне стало.

– Здравствуйте! – здороваюсь я с трепетом в сердце, открывая оббитую кожей дверь. – Бородулин я, вызывали?

– А, да, – говорит Перепупкин, выходя из-за огромного стола и улыбаясь так, как улыбаются только секретари райкомов и горкомов – счастливой улыбкой на все лощеное лицо – и крепко пожимая мне руку. – Проходите, присаживайтесь!

Я робко опускаюсь на край близстоящего стула.

– Да. Читал вашу статью. Остро. Умно. Злободневно. Главное, с критикой! А то мы как-то попривыкли умалчивать, не правда ли?

– Да уж.

– Вот и я говорю, надо что-то делать, чем молчать. Молодец, так держать! Если что, поможем, в обиду не дадим!

Потом мы пили чай с тортом и шоколадом, которые принесла его длинноногая секретарша в мини юбке и вели светскую беседу о том, о сём. Ушел от него я окрыленный, думая, что теперь все изменится, и мы заживем хорошо. Но не тут-то было.

Но начнем с самого начала. В то время говорили, что истинным хозяином на производстве должен быть рабочий. И я, руководствуясь принципом: «Я хозяин жизни, и что мешает мне нормально жить и работать, должно быть уничтожено», через центральную печать осмелился назвать себя хозяином стройки. Но настоящие хозяева начальник управления Пупкин и секретарь партбюро Подпупкина поспешили в редакцию с опровержением. Спекулируя тем, что я посягнул на авторитет коллектива, им удалось восстановить против меня и некоторых рабочих. И те пошли на поводу. А потом, конечно же, рабочие поняли, что они защищали совсем не то, что было им нужно. На собраниях и страницах печати высказывались их же недовольства проблемами на рабочих местах.

– Ну что мы можем сказать, – сказал в курилке каменщик управления Андрей Бутов, стряхивая пепел на костер, разведенный в срезанной пополам железной бочке, – Мы люди зависимые. Каждому квартира нужна. Заработок, премии и прочие блага, сам понимаешь, в руках руководства. И еще неизвестно, что выгорит из твоей затеи. Хотя она верна, тысячу раз верна. Но мы люди зависимые и многого тебе не скажем. Мы будем держать нейтралитет.

Многие терялись в догадках, почему же вдруг я начал критиковать? Но чтобы было понятно, начнем с самого начала. Еще не будучи коммунистом, я спрашивал у молодых членов партии:

– Что там было на собрании, какие вопросы решались?

– А-а! – отвечали они после очередного собрания, – каждый раз одно и то же.

«Как это так», – думал я. Но став членом партии, убедился сам. Кстати, я всегда сторонился «стадности». Осознавая, что это не мое. Конечно, кроме пионерии и комсомола. Эти годы были для меня самые счастливые. В партию я вступил осознано: «Чтобы быть в авангарде строителей социально-справедливого общества». Как мне казалось тогда. Может быть, я вступил бы и в другую какую-нибудь партию, но тогда других не было. Еще в детстве, когда «верхние» ребята дрались с «зареченцами», а я жил на центральной улице, все приглашали меня в свои «банды» – я оставался сам по себе; меня били и те и другие. Но потом им тоже доставалось от меня. На каждом партийном собрании выносились одни и те же решения, о выполнении которых мало кто беспокоился. И тут в одну из бессонных ночей меня осенило, а не тут ли скрыты причины наших всеобщих бед заорганизованности, попустительства, беспринципности и прочих наших негативов? Ведь собрание по уставу является высшим органом партийной организации. И если высший орган не может до конца разрешить такие, казалось бы, простые задачи, так кто же? Это первое. И второе. Утвердилось мнение, что справедливости добиться невозможно, что человек, затеявший борьбу ради торжества справедливости, попадает под опалу руководства и, в конце концов, бывает наказан не только морально, но и материально. Напрашивается вопрос: «Почему человек, болеющий душой за интересы страны, желающий навести надлежащий порядок, становится жертвой нападок со стороны должностных лиц? И почему человек, «возмутивший спокойствие» ради Высшей цели, становится «затюканным борцом»? Задавшись целью найти ответы на эти вопросы, я пошел на эксперимент, написав статью: «О влиянии критики на самого критикующего и на критику в целом». Для надёжности поставил в известность органы печати. Многие не верили в триумфальный успех моей затеи, но в помощи не отказывали, и на том спасибо. Однако для того, чтобы правдиво ответить на все вопросы, надо было побывать, как говорится, в «шкуре» правдоискателя. И сказать правду всю до конца. Но только вопрос: кому и где? Отчетно-выборное собрание треста – место, где как нельзя лучше можно было сказать всё, что наболело. В присутствии секретаря райкома поведать активу обо всех бедах не только управления, но и строительного треста. Что и было сделано с позволения собрания. Не будем вдаваться в подробности. Я приведу лишь несколько примеров, заслуживающих внимания. На собрании говорилось о том, что бюро первичной партийной организации СУ не принимает должных мер по все тем проблемам, о которых строители постоянно говорят с каждой трибуны.

Например: «Партбюро, к которому неоднократно обращался на собраниях бригадир каменщиков Анатолии Ревунов, в течение четырёх месяцев не смогло обеспечить бригаду ящиками для раствора, необходимыми бригаде для выполнения производственного задания в срок. Естественно, бригадир после этого махнул на все рукой и перестал выступать. Как и многие другие». Почему так произошло? Потому что все, что говорится с трибуны, остается висеть в воздухе. Решения собрания зачитывали по заранее приготовленной заготовке. А что говорилось на собрании, в спешке забывалось и не включалось в решение партийного собрания – высшего органа партийной организации. Если и записывалось, то только для «галочки». Потому что никто с них не спрашивал. Тем самым создавалось недоверие самих коммунистов к сказанному слову. А это рождало равнодушие и пассивность. С такой практикой нельзя было мириться. Поэтому я, в своё время учитывая всё это, предложил собранию меры, исключающие повторение и даже невыполнение пунктов решения собрания. Но тщетно. Казалось бы, чего проще, записать в решение и выполнять. Но нет же, руководящий орган партийного собрания – партбюро, до тех пор, пока не вмешался ЦК, оставался глух и нем. После этого обстановка изменилась – после каждого партсобрания зачитывают о выполнении решения предыдущего собрания. Теперь каждый может выступить, не опасаясь преследования за критику. И это можно было назвать нашей победой. Несколько лет тому назад мы были ещё далеки от этого. И мало верили в возможность сдвинуть с места большие проблемы. Однако радоваться пока было рано. Многие вопросы ещё не решены. Например, тогда на собрании я специально приводил пример выступления бригадира Перепелкина на собрании СУ, сетовавшего на нехватку стройматериалов для строительства третей очереди Краснопресненской плодоовощной базы: бетона, пиломатериалов, рубероида, гвоздей и вязальной проволоки – всего того, без чего невозможно было построить и сдать объект во время.

Что же изменилось после собрания? Надо парткому воздать должное. С тем, что не смогло сделать партбюро управления в течение месяца, партком справился за неделю, создав для этой цели специальную комиссию. И весь необходимый стройматериал имелся на объекте. Мало того, устроили очную ставку между строителями и всей снабженческой службой треста. Во время встречи выяснилось, что заявки на материал и инструменты предоставляются управлением в УПТК несвоевременно, а зачастую вообще не доходят до него. На этом, пожалуй, и закончилась работа комиссии, которая, впрочем, тоже отнеслась к своим обязанностям без особого рвения, формально, и многие факты ею были не признаны, что повлияло на все остальные. И велико было желание членов комиссии придать всей критике клеветнический характер. Настораживало и то, что некоторые факты нарушений были скрыты самими же строителями, ранее сетовавшими на нехватку стройматериалов, вынужденные простои механизмов и низкую дисциплину в коллективе. Потом по счастливой случайности «нашелся» упрятанный бетон, который не смогла найти комиссия. – В одно время бетона давали мало, – оправдывался бригадир Перепелкин, и дорогостоящий бетононасос простаивал. И мы добились доставки бетона через ГЛАВК. И бетона стали давать столько, что девать стало его некуда. Вот и вывалили пару машин в сторонке как раз в то место, где по проекту проходили трубы и должен был быть отстойник. Скажу больше, рабочие, промолчавшие об этом факте тогда на собрании, где разбиралась уважаемая комиссия, потом, чертыхаясь и проклиная всех и вся, выдалбливали этот бетон отбойными молотками. А ведь трубы могли пройти рядом – тогда никто бы не узнал, что строители выкинули бетон, и тем самым факт оказался бы не вскрытым?

Да, на сегодняшний день признание критики зависит от тех, кто упорно не желает его признавать. А если критика не признается, какая может быть речь об исправлении ошибок в пользу общего дела? Когда стало ясно, что ничего в лучшую сторону не изменится, я начал собирать материал для выступления в печати.

– Ты прекрати свои дела! – пригрозила мне секретарь бюро Подпупкина, узнав о моем намерении выступить в печати. – Допрыгаешься!

Тут бы конечно поставить точку. Но для познания истинной правды стоило подразнить гусей. Если она после моего выступления в течение полутора месяца не показывала никаких признаков жизнедеятельности в ожидании наказания, то, когда наказание миновало ее, секретарь партбюро воспрянула духом. И собрала заседание бюро, якобы для обсуждения вопроса по выполнению мною уставных требований. Подпупкина устроила промывание моих мозгов. И надо сказать, что до меня и после больше никого по этому вопросу не слушали. Да, сегодня трудно раскусить бюрократов. Видоизменились и зажимщики критики – народ грамотный с дипломами в кармане и действуют от имени партии и народа. То, что было со мной – трудно было назвать зажимом критики. Это скорей всего классифицируется как небольшой прижимчик, после которого человек чувствует себя оплеванным и раздавленным на многие годы. И пройдет еще немало лет, чтобы он выпрямился и набрался смелости для повторного выступления с критикой. И как показывает практика, чаще всего этого не бывает. Такое политическое явление как «зажим критики» проявляется ещё в форме «проверки выполнения уставных требований» или «отчетом о выполнении партийных поручений». «Провинившегося» ставят перед собравшимися и засыпают вопросами, на которые, зная их преследуемую цель и задачу, не очень то и хочется отвечать. А цель простая – создать общественное мнение «о недостаточном выполнении уставных требований и партийных поручений». А дальнейшее их желание не трудно предугадать. Вызовут раз, вызовут два, и каждый раз будут указывать на плохую работу, а потом можно и выговор влепить. А там глядишь, и сломался человек. Он уже не борец и из него можно веревки вить. Многие, познавшие горести и радости борьбы с недостатками, советуют, прежде чем начать борьбу, надо разработать стратегию и тактику. Но спрашивается, к чему такие военные премудрости, если устав гарантирует право на критику каждым членом организации. Однако в жизни оказывается все по-иному. Вроде было все учтено мной: и стратегия и тактика. Но как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Я совершил «ошибку», благодаря которой познал, как «они», сильные мира сего, подвергают сомнению личность. Дело в том, что я «имел неосторожность» уйти с работы на час раньше для сбора материала будущей статьи. И надо сказать, что меня никто не искал, и в этот день никому я не был нужен. Потому что мы, плотники, работали под руководством самого начальника управления Пупкина, ставшего во время сдачи Дворца Культуры в одном лице прорабом, мастером и бригадиром. Кстати, того самого ДК, который после помпезной сдачи был поставлен на ремонт. Но надо отметить, что мы работали с опережением графика. И все было бы хорошо, если бы. Если бы четыре дня спустя кто-то из рабочих не донес до Подпукиной, что будто бы я собираю против нее материал. Она сама прибежала на объект и расспросила каждого мастера и прораба, кто меня отпустил с работы. Дело в том, что она получила неправильную информацию от «доброжелателя» – вместо одного часа отсутствия тот сказал «с часу», значит, сразу после обеда. Узнав, что я ушёл без согласования с кем бы то ни было, Подпупкина воспрянула духом – ведь появилась возможность наказать «непокорного». Для этого нужно было прорабу задним числом написать докладную «о самовольном уходе с рабочего места», но никто из прорабов на это не соглашался. Однако ей всё же удалось уговорить одного из вновь прибывших мастеров, готового услужить начальству.

– Почему все-таки Вы написали докладную? – спросил я его потом, – И к тому же неверно. Вместо одного часа «самовольного отсутствия» Вы указали четыре часа.

– Да меня Подпупкина попросила, – признался он.

– Я и знать не знал о твоем существовании.

Но Подпупкиной только этого и надо было. В этот же день они с Начальником управления Пупкиным поехали в партком к Запупкину за «благословлением» на моё наказание. И получив «добро», наказали меня морально и материально. За тот месяц я получил зарплату на тридцать рублей меньше и выговор с занесением в личное дело. Днем позже я тоже был в парткоме у Запупкина и имел с ним беседу. И как ни странно, удалось ему доказать, что действия Подпупкиной антипартийны. Он обещал принять меры. И на прощание крепко пожал мне руку.

Я невольно подумал о беспринципности партийного руководителя. «Как же так, – думал я, – он только вчера пожимал руки тем, кто собирался наказывать меня, а сегодня мне»? Как и следовало ожидать, никаких мер со стороны парткома принято не было. Отрадно отметить, многие рабочие управления и треста были заинтересованы, чтобы справедливость, наконец, восторжествовала. Каждый подходил ко мне со своими бедами, признавая во мне защитника, но и опасаясь за меня, что я могу пострадать за правду. Поэтому вся информация о намерениях и действиях администрации концентрировалась на мне, и я знал о каждом их шаге. Природа конфликтной ситуации такова – она возникает из-за отсутствия нормальной критики в коллективе, вернее, нормального отношения к ней. Когда в коллективе существуют беспорядки, знают об этом все, но с критикой выступает один, поддерживаемый небольшим количеством людей, по той или иной причине зависящих от руководства, и старающихся отойти в тень. На сегодняшний день признание критики зависит от тех, кто не желает её признавать, а тем более – кто не хочет исправлять ошибки. Чувствуя свою правоту, и не желая смириться с существующими недостатками, правдолюб идет выше по инстанции вплоть до Верховных органов. Но комиссия почему-то создается из тех же виновников, заинтересованных в том, чтобы критика была не признана. И в этом случае наказываются не истинные виновники, а тот, кто осмелился вынести сор из избы.

– Нечего у тебя не выйдет! – сказал мне как-то плотник Петрович по кличке «Паровоз» в обеденный перерыв, сметая стружки со столярного станка и расставляя шахматные фигуры, – Кто захочет признавать собственные ошибки и подписывать себе приговор? И никто тебе не поможет. Как жили в дерьме, так и будем жить!

– Америка поможет, – пошутил я.

– Как бы ни так. Ведь кто такие сегодняшние американцы? Это отпрыски тех, рванул из Европы во времена золотой лихорадки. А рванули туда в основном разный сброд, кто не хотел работать, а мечтал быстро разбогатеть. Вот и выжили те, кто умел быстрее доставать кольт и метко стрелять. Перебили коренное население «индейцев», отобрали их земли, загнав в резервации. Потом перебили «южан», которые хотели отделиться от них. Руками тех же толстосумов были развязаны все войны, от которых они зарабатывали миллиарды и забивали свою мошну! Там правит капитал. И наша огромная страна с ее полезными ископаемыми и ядерными ракетами им, как нож в сердце. И дай Бог, что ошибусь, они были бы не прочь разделить нашу страну и властвовать, если не смогут завоевать. А ты говоришь, Америка… Слушай, мне кажется, мы переборщили с гороховым супом-то. Тебя не пучит?

– Пока нет, – сказал я. В дверь столярки кто-то постучал.

– Бородулин, – выдавила запыхавшиеся табельщица Зина. – Везде тебя ищу, в горком вызывают, срочно!

Желая довести дело до конца и расставить все точки над «и», я направил материалы в газету. Но статью печатать не стали, сказав, что тему уже исчерпали. Но к счастью или к несчастью мои рукописи были переправлены в ЦК, а оттуда – в горком. А горком разбирался в присутствии Пупкина и Подпупкиной.

В кабинете у секретаря горкома Перепупкина было полно народу и накурено. Ждали только меня. И сразу перешли к обсуждению моего вопроса. Суть я знал, но ждал, чего они скажут. И в самом деле, я уже начал жалеть, что на обед взял полную тарелку горохового супа, а не половину как всегда. Меня здорово пучило, думал, до конца не досижу. Опять были те же разговоры, как и в прошлый раз. Ничего путного, и я пришел к выводу, что ничего не изменится. С трудом досидел до конца и вышел из кабинета первым. В коридоре никого не было. И я дал залп такой, что закачались люстры, и треснула штукатурка. На непонятный шум даже выглянула секретарша. А на улице, как сказал мне знакомый дворник, горьковский татарин Фиркат, с которым за это время мы уже успели познакомиться, отслоился и выпал здоровенный кусок штукатурки из фундамента горкома партии, что и послужило началом полного развала партии и Советского Союза. Которую всё ещё можно было спасти если бы взялись всем миром, но этого ни не хотел. Партия, которая не слышала сама себя, была обречена. Сказать по правде, хотя многое и нравилось мне в новой демократии, но я не хотел такого оголтелого капитализма с растаскиванием богатства страны, безработицей и бомжами. Войнами и взрывами то тут, то там. Пожалел я Пупкина и Подпупкину тогда и не довел дело до конца. На вопрос секретаря горкома Перепупкина, надо ли снимать их с должностей, я ответил: не нужно. Пожалел я их тогда. Хотя они потом били меня и хвост и гриву. Те, кто устраивал собрания и объявлял мне выговора, по природе своей были симпатичными людьми, но только при общении с каждым по отдельности. С ними можно было поговорить просто так за кружкой пива и бутылочкой винца. Но что интересно, вместе взятые, становясь коллективом, они становились частью системы. И действовали уже как бы от имени и по поручению этой самой системы или одного из представителей, уверенного в правоте своих действий. Так что, виноват я перед всеми безработными и бездомными, больными и бедными. И даже перед олигархами, скрывающимися от своего народа, облопошив их, за границей.