Текст книги "Чертополох. Репортаж из поднебесья"

– Ну, успокойся Наденька, – говорит ей Романов, обнимая, и целуя ее в губы, лицо и шею. – Я же люблю тебя и только тебя! Что ты, к ней, что ли ревнуешь? К этой больной пигалице? Что ты! И не думай.

Надежда Михайловна немного пришла в себя. Увидев в руке деревянный челнок, удивилась и, отшвырнув в угол, зарыдала.

– Сволочь! Зараза! Я не буду больше жить с тобой! Я вообще не хочу жить. Как мне теперь жить?!

Немного успокоившись, оба ушли. Я тоже поспешил покинуть убежище с ножом за пазухой, завернутым в тряпочку. Во дворе и на улице никого не было, кроме кур, беззаботно клюющих зерна, выпавших из мешка рыжей кобылы Романова, и гусей, важно расхаживающих со своими гусятами. Нож я спрятал у себя на сеновале. На следующий день хотел похвастаться перед Федькой. Но, достав его из тайника и разглядывая, вдруг понял, что надо избавиться от него, и так, чтобы никто не нашел. В моих руках был нож – убийца, погубивший бедного оленя, сотни домашних животных поселка и, может быть, самого Вождя. И нож, в последний раз сверкнув лезвием в лучах заходящего солнца, булькнув, исчез в Тихом омуте за мостом. Через неделю Романов, пьяный и весь в слезах, лежал у нас в сенях на кушетке и жаловался моей маме: – Она бросила меня и уехала к маме вместе с детьми. Как мне дальше жить? Опозорила совсем. И как мне теперь руководить людьми? Я смотрел на него, и совсем его не было жалко.

На другое утро поехали мы отцом за вениками для бани. Сивый мерин по кличке Малыш бежал ровно, то и дело фыркая и размахивая хвостом от надоедливых мух и слепней. Было сухо, и травы на полях почти не было, кроме зарослей крапивы и чертополоха.

– А что это за растение? – спросил я у отца, указывая на синеватые цветки чертополоха.

– А, сорняк, – сказал он, останавливая Малыша и доставая косу из-под телеги, увидев небольшую полянку с зеленой травой. – А вот это нам пригодится, не так жестко будет сидеть. Да и козам зимой пригодится.

– Красиво! А он полезный? – спросил я, сорвав несколько синеватых цветков.

– Сынок, все на земле имеет свое предназначение. Поговаривают, что у него очень длинные корни, которые дорастают аж до самой Преисподней, а по осени, когда он засыхает, по корням вверх поднимается нечистая сила.

Я с опаской выбросил цветочки и отряхнул руки.

Глава четвертая. Миг четвертый

– Ну, Бородулин, мать твою! – «Крылатый» как всегда был не в духе и никак не мог закрепить человеческое лицо – оно то пропадало, то вновь появлялось. – Что за саботаж ты устроил на заводе!

Не успел я рот открыть, как послышался щелчок, и запахло озоном и свежескошенной травой.

…Проснулся от странного шума. Это сосед по комнате Николай Старков во сне заскрипел пружинами, он что-то пробурчал – потом стало тихо. Будильник на тумбочке громко отсчитывал начало нового дня. За окном заводского общежития уже светало, в голову лезли разные мысли, отгоняя сон. Незаметно для себя задремал и тут же проснулся – зазвенел будильник. По привычке хлопнул ладонью по кнопке, желая еще подремать. Но не тут-то было – заработала сирена под кроватью от хитрой системы, которая включила электрочайник и магнитофон. Чтобы отключить, нужно было обязательно вставать обоим, иначе он будил весь дом.

– Когда-нибудь я выкину эту систему в окно! – выругался Николай, подскочив с кровати и протирая сонные глаза, просыпаться ему явно не хотелось.

– Так в чем же дело? – улыбнулся я, открывая настежь окно. Запахло утренней свежестью и ароматом свежескошенных трав с газона, в комнату ворвалось пение птиц.

– Да пусть живет! Меня он тоже не раз выручал, когда я загуливался до третьих петухов с представительницей прекрасной половины человечества.

– Так бы и сказал – с Зоей, с Зоей из сборочного цеха! Просто и ясно.

– С точки зрения банальной эрудиции не каждый индивидуум способен интегрировать тенденции парадоксальных эмоций.

– Хочешь сказать – если ума нет, то у соседа не займешь?

– Аналитика прекрасного при основной его формалистической тенденции обнаруживает отличие трансцендентальных транскрипций, говорящих о сущности аналитического идеализма…

– Перевожу – красота спасет мир. Не так ли?

– Оно, конечно, верно, – замысловато покрутил пальцами он у головы, сидя на кровати. – При всем при этом. И об этом можно было бы еще поговорить, если бы не на работу. О, как мне надоела эта работа. Каждый день работа… Скорей бы отпуск. Вот тогда и отдохну. Неделю буду отсыпаться, потом пойду на рыбалку, закину удочки, натяну гамак между деревьями и тоже буду спать… Хороший парень Николай Старков, но иногда его заносило.

Каждое утро людская река, словно весенний поток, собираясь с самых дальних окраин города, подхватывала меня, словно щепку, и несла к заводу. А там она, наткнувшись своим могучим, отдохнувшим за ночь телом об плотину проходной, раскручивая турникеты, текла дальше к цехам, чтобы придать то же ускорение станкам и механизмам. А вечером, перемолов в своих мощных жерновах людскую силу, завод выплевывал обратно.

– Как хочешь, Михаил Андреевич! – кричал я начальнику участка, стараясь перекричать шум работающих литейных машин. – Вчера брак гнал? Гнал! А сегодня не буду. Ты же знаешь – одна треть идет с браком.

– Ты, Бородулин, не беспокойся. Треть – мы спишем, – уговаривал меня Иван Михайлович, лысоватый мужчина лет сорока, роста небольшого, с крупным носом на плохо выбритом лице, умом, хватившим только для того, чтобы окончить школу мастеров при заводе и за пятнадцать лет вырасти до начальника участка.

– Я привык работать на совесть. И гнать брак далее не собираюсь, хватит с меня. Так что ставь меня на другую машину, – настаивал я.

– А кто не привык? Я тоже хочу хорошо работать! Но от меня как от начальника участка требуют план. Ты же хочешь получать премию? Я тоже. Так что давай, включай машину, – и не будем митинговать!

«Чтоб ты разбогател, черт лысый»! – выругался я про себя и пошел к своей литейной машине. Настроение было никаким. Нехотя осмотрев машину, нажал на тумблер «Пуск». Машина, как бы протестуя, зарычала, потом, подстегнутая какой-то неведомой силой, завыла гидравлическими насосами и приветственно замигала разноцветными лампочками на пульте управления.

«Работать на машине литья под давлением дело не хитрое. Надо знать не только технологию и определенные навыки, но и принцип работы машины – одним словом, техника на уровне фантастики. Немецким разработчикам этих машин надо отдать должное. Первое время они работали от кнопок. Но проходило время, менялись люди, и за какие-то два, три года машины стали ломаться, а вскоре совсем встали. В погоне за пресловутым планом мастера и литейщики постоянно нарушали технологию литья изделий, что, в конце концов, привело в негодность пресс-формы станков. Каналы водяного охлаждения литейных машин забивались накипью, что вызывало коробление деталей. А всё потому, что в отремонтированных пресс-формах не выдерживались конструкторские размеры. Литейщик был вынужден подкладывать под пресс-форму фольгу, которая в процессе работы вылетала, и в образовавшийся разъем шел сплошной прострел.

Качество изделий ухудшала также плохая работа ремонтников службы главного механика. Из-за больших простоев рабочие получали мало, а это увеличивало количество предпосылок для текучести кадров. Из цеха уходили специалисты, проработавшие год, два» – писала заводская многотиражка, что принес мне вчера Николай. Это я знал, потому что было написано мной. Но работать легче от этого не стало. Работа моя не шла. Сразу перегрелась пресс-форма, пошло коробление детали, и мне частенько приходилось ходить к автомату с газированной водой не только потому, что мучила жажда, но и для того, чтобы пресс-форме дать время охладиться. Время близилось к обеду. Справа от меня вырастала гора негодных деталей, а слева – всего четыре крышки блока двигателя «Москвич – 412М». И тут забарахлил дозатор, опустившись в тигель с горячим металлом и поднявшись, он уже не включался на ход к заливной горловине пресс-камеры. Я был вынужден взобраться наверх и встать на тигель, наполненный расплавленным металлом, чтобы подкрутить «концевики». Было жарко, как в парилке бани. Пот полил ручьем. Пришлось слезть и сунуть голову под кран с холодной водой. Немного стало легче. Но после десятого цикла отказал поршень, я от досады швырнул крючок для снятия готовых отливок об заградительный щит соседней машины.

– Ты чего буянишь, Даниил? – спросил Иван Каратаев, выглянув из-за щита. – Что, опять встала? Да брось ты эту машину! Пусть отремонтируют! Скажи мастеру и сиди, пока не сделают. Она мне в прошлую неделю тоже все нервы вымотала.

– Да говорил я ему. А он говорит – план у меня. Да чтоб ему так долго жить! – плюнул я от досады. – Пойду на водопой.

В воздухе цеха висел запах жженого железа и пыли. На чугунных плитках пола в лужах маслянистой воды отражались солнечные зайчики, падавшие на пол через щели разбитых стекол, пропыленных от времени фрамуг. Звучала музыка. Но меня ничего не радовало. «Неужели я не заставлю работать эту железяку»? – подумал я в очередной раз, включая тумблер. И надо было случится тому, что я сделал прессовку, забыв вытолкнуть из пресс-камеры предыдущую заливку. И вспомнил как раз в тот момент, когда уже поршень медленно, но верно, включившись, пошел на первой фазе. Я прыгнул к красной аварийной кнопке. Но в это время прозвучал глухой удар поршня об заливку, рука по инерции нажала кнопку. И зря. Пока я, включив машину, открывал пресс-форму, подставив болванку, и выталкивал заливку в ручном режиме – металл уже успел остыть в пресс-камере. Это был конец. Теперь без демонтажа пресс-камеры его уже не вытащишь.

– Что это такое! – кричал начальник цеха Бакланов, тряся перед носом начальника участка Перепивченко листом бумаги. Бакланов, злой, как чёрт, расхаживал по кабинету, куда пригласили нас на «разборку». – Нет, что это такое: «Чтобы больше не гнать брак, я засандалил болванку в пресс-камеру». Что это такое, Иван Михайлович, Вы что, издеваетесь!? Объяснительная записка так не пишется. Это документ! И кто это пишет – наш корреспондент родной многотиражки. Непростительно. Статейки писать можем, а объяснительную записку – кое-как.

– Так ведь… Я же предупреждал, Андрей Акимович, что пресс-формы перегреваются. Автоматика ни к черту, – виновато оправдывался Иван Михайлович, тупо уставившись на макет двигателя «москвича», установленного на стенде в углу кабинета. Видно вспоминая, как он натерпелся из-за этого мотора. В душе проклиная тот день, когда пришел работать в «литейку», чтобы заработать вредность и пораньше уйти на пенсию.

– Ишь ты, «засандалил»! Если каждый тут будет «засандаливать», живо нас всех разгонят. Умники! Для начала я засандалю вам по выговору и накажу рублем. А там посмотрим. Идите, работайте!

Иду и вспоминаю строчки из статьи: «Цех постоянно лихорадит. Под угрозой остановки главный конвейер. Из-за течи маслоканала готовые блоки разбираются и присылаются обратно на переплавку. А это лишние затраты. Из московского завода автотракторного электрооборудования без конца идут рекламации на устранение дефекта крышки генератора. А это значит – опять надо кого-то отправлять в Москву снимать заусенцы. Пресс-формы забиты накипью и нет охлаждения». Что интересного – после случившегося я не чувствовал ни угрызения совести, ни потерянных тридцати четырех рублей, которые высчитали за ремонт машины.

– Да ты не горюй! – сказал Иван Каратаев, по-дружески хлопнув меня по плечу. – Наоборот, даже можешь гордиться тем, что, наконец, забил глотку машине, производящей брак. Бабы с участка обрубки не нарадуются – в три смены обрабатывали эти негодные детали, потом чтобы отправить на переплавку – смешно!

С утра следующего дня я пребывал в хорошем настроении. Машина, на которой отливал крышки генератора, работала безотказно. Солнечные зайчики, отражаясь от маслянных луж на полу, весело прыгали по стальным фермам перекрытия и по деталям на конвейере. Ноздри щекотал запах нагретого масла и расплавленного металла. В цеху стоял веселый перезвон воздушных пистолетов и молотков. В перерыве, выпив сразу два стакана газированной воды с солью, я решил позвонить по заводскому телефону Эллочке, моей подруге, работавшей в отделе рекламации завода.

– Привет, Элла! Как живем, что жуем? Есть предложение сходить в кино.

– Слушай, дорогой! – сказала она, – вместо того чтобы по киношкам мотаться, лучше бы занялся качеством своих блоков. Сколько можно брак лить?!

– Не только от меня это зависит, я-то со знаком качества лью.

– Никто плохие не льет, однако моторы текут! Вон их сколько! Больше девяти тысяч рекламаций и на каждую брак-карту заводить надо. Ведь всё время пишут: «Когда исправите брак»?» И каждому заказчику надо ответить о принятых мерах. За день приходится перебирать горы бумаг, маникюр уже не держится…

– Эпоксидной смолой не пробовала, которым мы блоки замазываем? Прекрасная, кстати, вещь!

– Я тебе покажу, смолу! Ты мне еще пошутишь. Ишь, в кино захотел? Не звони мне больше! – и бросила трубку. И хорошо, что мы разговаривали по телефону. А так бы, ей Богу, вцепилась в лицо. А ногти у нее, как у тигрицы, противотанковые рвы будут.

…В воздухе запахло сероводородом. Очередь в предбаннике Преисподней не убавилась, и я глазами отыскал Жука-Диогена. Он обрадовался нашей встрече не меньше меня, и сразу зажужжал с расспросами:

– Ну, как там твои дела? Что нового на земле? Как она там наша родная колыбель?

– Загадили, спасу нет. Добрались до нефти – крови земли и стали её выкачивать. А где нефть – там и война. А на нефти запустили железные колесницы, которые дымят и загрязняют воздух так, что теперь грозит глобальным потеплением и последующим потоплением земной тверди. И им хоть бы что, лишь бы побольше выпустить машин и заработать побольше денег, даже не думая, что они здесь не понадобятся.

– Это точно, – сказал Диоген. – Но земля это живой организм и в обиду себя не даст. Она еще себя покажет – мало не покажется. А что «Нечистый» к тебе привязался? Гляжу, так и «летаешь» туда-сюда.

– Не знаю, чего-то он хочет, а чего, не пойму.

– Я слышал, что ты родился особенным и никакой стороне не принадлежал. Но потом ему как-то удалось переманить тебя на свою сторону. А потом ты проштрафился за что-то. Из-за чего Нечистый отправил тебя на землю простым человеком, отобрав у тебя способность перемещаться в пространстве и во времени. И память твою, говорят, он тоже стер.

– Так вот откуда у меня тяга к полетам! – удивился я.

– Нарушен баланс сил. И теперь между Ним и Создателем идет борьба, кто кого перетянет. Скорей не за тебя, а за твоего сына, который должен родиться и стать грозой «Нечистого» и поставить его на место.

– Какого сына? – удивился я, – я даже не женат еще.

– Значит, долго здесь не задержишься.

Глава пятая. Миг пятый

В воздухе запахло озоном.

– Такой жары отродясь не помню, – сказала мама, отхлебнув чай из блюдечка. – Суховей идет, вся земля потрескалась.

– И откуда это воронье слетелось? Все помидоры склевали в огороде, спасу нет, – сказала тетушка Хайят в ситцевом платочке на голове, завязанном на затылке и отхлебнула чай, прикусывая кусочек сахара. – Конец света пришел!

Тетушка Хайят приходилась нам какой-то дальней родственницей по маминой линии, как – точно никто не помнил. Но она все время находилась у нас. Лет ей было за пятьдесят, небольшого роста, с острыми, любопытными глазами на добром лице. Она знала все поселковые новости и живо делилась ими за чашкой чая, пока не выдуют весь самовар. Опустошив, ставили по новой. И так до вечера, и между чаем успевали связать парочку носков или вышить разноцветными узорами полотенце. У тетушки Хайят было восемь уже взрослых детей, и они дома управлялись сами.

– Говорят, что наш начальник Романов за вашей соседкой Анной ухлестывает. Вот старый хрыч, ведь немолодой уже – а все туда же?

– Да что-то не замечала, – сказала мама, наливая чай тетушке Хайят.

– Говорят же, седина в бороду – бес в ребро. А еще говорят, что к нам какие-то геофизики приедут. Будут бурить, взрывать землю и нефть искать. А если найдут, потом будут выкачивать.

– А мы не провалимся? – засмеялась мама.

– А бес его знает…

– Надо, наверное, «Воронью кашу» сварить, – задумчиво сказала мама, взглянув в окно, – и накормить ворон, не то неурожай будет.

– Как это? – переспросила тетушка Хайят. – И что, поможет?

– Помню, мама еще варила. Надо собрать пшена от семи семей и варить три ночи, каждый раз меняя очаг и молиться Богу, чтобы смилостивился он над нами и ниспослал нам живительной влаги. Может, стоит попробовать?

– Да, Бога уже совсем забыли, богохульники кругом. Вот и наказывает нас Всевышний, – задумалась тетушка Хайят, – наверно, надо попробовать. А не засмеют?

О том, что варится какая-то «Воронья каша», на следующий день знали в поселке все. И каждый говорил об этом: одни с надеждой, другие с недоверием. Но каждый хотел принять в этом участие. Через три дня, когда каша была уже готова, все пришли посмотреть, как это будет происходить. А ничего особенного и не было. Мама вышла на Мельничную гору, поклонилась на все четыре стороны, что-то нашептывая, раскидала кашу из чугунка на радость пернатым и, окропив всех водой из чайника помазком для покраски печи, ушла. На небе не было ни единого облака.

– Сомневаюсь я, однако, – сказал Хариус, – что бы из-за чугунка каши дождь пошел. Надо было целый казан варить!

– Иди, иди, – заступилась за подругу тетушка Хайят. – И не забудь штаны подтянуть – песок рассыплешь!

– Да ты сама Карга старая! – ответил Лузгин.

– Ах, так! – рассердилась тетушка Хайят и, схватив ведро с водой, окатила его с головы до ног, – охладись, видимо, ты перегрелся на солнце!

Тут все и началось! Всех начали обливать водой, невзирая на возраст и лица, кроме грудных детей и немощных стариков. Досталось и Романову, когда он проезжал по мосту через Тибильку. Сперва было обиделся, что ему испортили выходной костюм, но потом, увлекаемый всеобщим весельем, отобрал у кого-то ведро и сам стал поливать направо-налево. Дождя не было.

Но к вечеру со стороны Югомашевской горы появились белые облака, за которыми были темнее, а вскоре грянул гром, сотрясая всю округу. Народ с надеждой взглянул на небо, но дождя еще не было. Небо меж тем затянуло сплошным маревом, заслоняя вечернее солнце. Ни ветерка, ни звука, природа притихла в ожидании. Вот дунул долгожданный ветер, усиливаясь и всё сильнее поднимая с земли клубы пыли, с жутким скрипом раскачивая корабельные сосны на школьном дворе и ели за огородами, завывая в печной трубе, как тысячи волков, вырывая с корнями деревья, срывая крыши домов. Было страшно. Прошлась и снова тишина. Но вот первые крупные капли дождя ударили по ведрам на крыльце, по поленнице у сарая, разгоняя кур, которые, воспользовавшись тишиной, обратно высыпали во двор. Дождь забарабанил по крыше нашей бани, по картофельной ботве и огородами побежал к другим дворам. А тут и ливень хлынул, как из ведра, сплошным потоком, заслоняя все небо, деревья и дома. Раз за разом сверкали, сопровождаясь оглушительным гром. Мне казалось, что небо разваливалось надвое и вот-вот обрушится на землю. Я, как гусь, при каждом ударе грома втягивал голову в шею и, несмотря на окрики мамы отойти от окна, бегал из одной комнаты в другую, стараясь увидеть все и запечатлеть в своей памяти. Дождь лил весь вечер и всю ночь. И мне под раскаты грома снились кошмары.

Как будто отец пришел только утром.

– Ну и гроза была ночью! Видимо, мать, ты переборщила с кашей-то? – говорил он, посмеиваясь, гремя рукомойником за печкой. – Говорят, молния в кузницу ударила, и, по словам Хариуса, над ней еще какой-то зеленый шар висел. Но верить ему трудно. Хорошо, что лошади не разбежались. До того умные животные – сбились в кучу и простояли, пока гроза не прошла. Вот бы и людям так, а то, как змеи, так и норовят укусить друг друга. А мы с напарником успели на пасеку забежать, благо рядом была. Много деревьев ветром повалило. А Хайруллиным полдома снесло. Помочь им надо. Собери мать что-нибудь поесть, – и я пойду. Мужики уже собираются, боюсь, сами не справятся.

– И я всю ночь дрожала со страху, – сказала мама, доставая заслонку из печи. – Думала, Конец света настал! – заслонка с грохотом упала на пол – и ручка отскочила. – Ну, вот чуть руку не обожгла…

– А что сильно? Маслом помажь.

– Да нет. До свадьбы доживет…

– До чьей свадьбы?

– Даниила, конечно, – она хитро подмигнула мне.

– А что, невесту нашел, – улыбался отец, утираясь расшитым полотенцем, – и кто, если не секрет?

– Да соседка Анна…

– Ну, хотя она и старовата для него, но девушка хорошая, ладная. Ну, давайте завтракать. А ты, «жених», сбегай на кузницу с заслонкой, если она еще на месте, и скажи Журбину, пусть ручку заклепает. Мне, как видишь, недосуг.

Кузница была на месте. Журбин уже колдовал над горном. Он был роста невысокого, жилистый, с рыжими подкрученными усами и юркими, но поблекшими от пьянок глазами на рябом небритом лице. А жена его Таисия, родившая ему семерых девчат, была женщина крупная, если не сказать, огромная. Всякий раз, когда Журбин обнимал ее, уходя на работу, поцеловать мог только в живот, потому как не вышел ростом – она была в два раза выше его. Бывало, если перепив Журбин не мог дойти до дома, то навстречу выходила Тося. И несла его под мышкой головой назад и била ладошкой по заднице, как малыша, приговаривая:

«Будешь пить, будешь пить, зараза»!?

– А что, есть? Наливай! – отвечал Журбин заплетающимся языком. И Тося била еще сильнее.

Прошлой весной был случай, когда Журбин замерз во льду. Думали, отпевать придется. Нет же, выжил кузнец. Тетушка Хайят пошла спозаранку за родниковой водой. И видит, в луже возле магазина чья-то голова из-подо льда торчит. Она испугалась и выронила ведра. На грохот голова очнулась и спрашивает:

– Тетушка Хайят, который час?

Она вскрикнула и свалилась в обморок. На крики сбежался народ. Не знают, что делать и кого спасать, то ли тетю, то ли кузнеца. Откололи кузнеца, водкой оттерли, выпить дали, и послали человека за его женой.

– Только не это, – сказал он, отдышавшись после второго стакана. – Она меня убьет. Я лучше в кузню. Разожгу горн и вмиг согреюсь и обсушусь, Лучше бабке помогите, – и убежал.

Откачали и тетушку Хайят. И весть об этом случае быстро облетела округу. И если кто-то говорил, что он из Кордона, то говорили: «А знаем, это поселок в лесу, в котором кузнец подо льдом переночевал»!

Работал Журбин красиво, жонглируя молоточком, выбивая из наковальни колокольный перезвон. И вся железная утварь от гвоздей до сложных механизмов было делом рук Мишки Журбина и его Молотобойца Аксена, здорового детины, лет двадцати пяти с золотыми – если их мыл – кудрями. Никто не знал, откуда он появился. Однажды водители подшутили над ним, угостив бутербродами из солидола и хлеба.

– Нехорошие вы люди, – обиделся Аксен. – Смейтесь, смейтесь! – досмеетесь. Скоро никого здесь не будет! На месте ваших домов будут гулять бездомные собаки.

А еще его кто-то ради забавы напоил водкой. Что с ним бедным творилось: то плакал, то смеялся, разбежавшись, бросался в воду. Пытались удержать бедолагу восемь мужиков, он раскидал их и, перевернув жернов возле мельницы, закатил его в воду. И все же, как бы над ним не издевались, он оставался ласковым и добрым. Не умея читать и писать, он перед клубом мог часами рассказывать девушкам стихи: «Не жалею, не зову не плачу. Все пройдет, как с яблонь белых дым. Увядание золотом охваченный, я не буду больше молодым».

– Вылитый Сережа Есенин, – умилялась учительница литературы и русского языка семилетней школы Марина Михайловна, слушая его стихи.

Когда Аксен появился в поселке в оборванной одежде и котомкой на плечах, зарабатывал свой хлеб тем, что помогал односельчанам – кому дров нарубить, кому огород вскопать. И относились к нему снисходительно. И ночевал то у одних, то у других. Пока не встретил Журбина и тот пригласил его в кузню. Сработались.

– А, Данила-мастер! – сказал Журбин, увидев меня в дверях. – С чем пожаловал?

Аксен приветливо помахал кувалдой.

– Да вот, ручка отлетела. Отец просил, заклепать надо…

– Раз отец просил – значит сделаем. Хороший он человек, уважаемый и малопьющий, не то, что мы, – он со знанием своего дела сделал из куска жести заклепку и, разогрев на углях, вставил на место, в три удара закрепил ручку и опустил заслонку в чан с водой, там зашипело, поднимая зеленоватый пар,

– Готово, Данила – мастер. Привет отцу!

Когда я взял заслонку в руки, то почувствовал, что она была невесома. Мало того, заслонка висела в воздухе на уровне пояса. Хотел прижать ее коленом к полу, ничего не получилось. Присутствующие Журбин, Аксен, вездесущий Лузгин, киномеханик Николай и я недоуменно переглянулись. Это было забавно. Потом я ее все-таки прижал к полу и, встав на нее во весть рост. И к удивлению всех, заслонка вместе со мной медленно направилась к выходу. Держась за косяк, я надел одну ногу в ручку, а другую поставил сзади, отпустил руки. Я парил в воздухе. Все смотрели на меня с завистью и удивлением. Я вспомнил про Федьку, и сразу захотелось поделиться с ним приобретением. Как только об этом подумал, так тут же заслонка полетела по направлению к дому. Только стать думать, что не помешало бы и повыше, как я уже парил над поселком, разворошенным ураганом. Мужики у дома Хайруллиных помахали мне руками. Управлять заслонкой было легко, просто надо было мысленно изъявить желание и летишь, куда хочешь. Захотелось об этом принципе действия заслонки поделиться. Поэтому я развернулся по направлению к кузнице. А там уже кипела работа, Журбин разогревал железки и бросал их в чан с зеленоватой водой, куда ночью ударила молния. И после охлаждения все железное приобретало летучесть. Вскоре к кузнецу выросла длинная очередь желающих перековать свои заслонки. Теперь все, кто не боялся высоты, летали по делам на своих заслонках. Но Журбину этого показалось мало, и он захотел поднять в воздух старый локомобиль, который прошлым летом своим ходом переехал из лесопилки, а нынче вот из-за ненадобности ржавел за кузней. Раньше он крутил пилораму, а вечерами – генератор электростанции, зажигая в домах лампочки, пока не приспособили для этого дизельный мотор. И вскоре локомобиль, испуская пар, с тележкой сзади описывал круги над небом поселка, на подножке которого стоял счастливый Журбин.

И все было хорошо, пока все это не увидел Яшка, Яков Спиридоныч, наш участковый, старший сын тетушки Хайят. Он и доложил по инстанции. Приехала вся районная милиция, вооруженная карабинами и стали собирать заслонки. Посадили на цепь рядом с кузницей и локомобиль. Начали пытать Журбина, как и что. Но он молчал, как партизан, пока не привели детей и не поставили их к стенке вместе с ним на расстрел. Жалко стало детей.

– Да, все это от воды в чане, – признался Журбин, – куда ударила молния во время ночной грозы.

Чан с водой вытащили и вылили за кузницей в заросли чертополоха. И уехали, загрузив все печные заслонки. Хотели забрать и Журбина, но бабы уговорами, да слезами отстояли его. Все было хорошо, но к утру в том месте, где вылили зеленую воду, вырос чертополох выше кузницы. Первым это заметил Журбин, когда утром по привычке пошел отливать за кузню. Тут он пожаловался, что у него одни девки и не мешало бы и пацана иметь, чтоб так сказать, профессию передать. В то время как раз Тося на сносях была. Ну и разрешилась к вечеру – сын. На радостях Журбин вытащил заначку – решили обмыть ножки наследнику.

– Что-то нечисто, – шутили над ним мужики. – Одни девки и на тебе – мужик! Не иначе как Аксен подсобил?

– Да нет, – признался Журбин после двух стаканов. – Это я у чертополоха попросил. Ну, вот и сбылось!

Мужики ринулись за кузню со своими просьбами. И у каждого сбылось. Опять приехала милиция, узнав от Яшки о Тибильском чуде. Спилив бензопилой чертополох, уехали обратно. Но на следующее утро чертополох опять стоял выше крыши. Не успели мужики и пару заявок сделать, как из-за поворота, поднимая пыль, появился милицейский «газик». Милиционеры огородили чертополох забором с колючей проволокой и поставили постового с ружьем.

– Не то всякое может загадать пьяный мужик, – сказал начальник районной милиции Морозов, вытерев платком вспотевший затылок. – Вплоть до свержения Советской власти. А заслонки можете забрать обратно, не летают они за поселком, только опозорились, что в район возили. – И он толкнул ногой кипу заслонок с борта грузовика».

Я проснулся от грохота упавшей заслонки.

– Ну и гроза была ночью. Видимо, мамочка, ты переборщила с кашей-то? – сказал отец, гремя рукомойником за печкой. Говорят, в кузницу молния ударила. Ветром много деревьев повалило, а Хайруллиным крышу снесло. Слава Богу, все живы остались. Надо помощь! Народ уже собирается.

– Ну, вот, чуть руку не обожгла, – сказала мама.

– А что сильно? Маслом помажь.

– Да нет. До свадьбы заживет…

– До чьей свадьбы?

– Даниила, конечно.

– А что, невесту нашел? И кто же, если не секрет?

– Да соседка Анна.

– Хоть и старовата она для него, но невестой будет хорошей. Ну, давайте завтракать. А ты «жених» сбегай в кузницу, если она еще на месте, и скажи Журбину, пусть заклепает ручку, а то мне недосуг.

Всю ночь шёл проливной дождь. Утром везде под яркими лучами летнего солнца блестели огромные лужи. Было не так жарко. И я, босыми ногами рассекая лужи, полетел к кузнице. Кузница была на месте, из трубы валил черный дым. По поселку разносился веселый перезвон молоточков. Это Журбин с Аксеном играли на своей наковальне.

– А-а, Данила-мастер! – произнёс Журбин, пошурудив чипсами в раскаленных углях, – С чем пожаловал?

– Да вот, ручка отвалилась, отец просил заклепать…

– Сделаем. Это пара пустяков! – весело улыбнулся Журбин. После урагана работы прибавилось, а платили ему «жидкими» рублями и поэтому он уже был навеселе. – Наверно, я сопьюсь тут с вами, – сказал он, принимая очередную бутылку «самогона» и пряча её под скамейку в тряпки. – А у меня еще на шее семеро девчат и восьмой на взводе. Если жена опять девку родит, выгоню ее из дома к чертовой бабушке.

– Мальчик у тебя будет, – сказал я.

– А ты откуда знаешь, – удивился он.

– Я сон видел…

Не прошло и недели, как весь поселок поздравлял его с наследником.

– Однако, – сказал он, – как ты угадал, что у нас сын будет?

– Я же говорил, приснился мне сон, что у тебя сын родился. Правда, мы там еще на печных заслонках летали, но это был лишь только сон. Потом я проверял…

– Тогда он не Данила-мастер, а как по библии, Даниил – толкователь снов, – сказал Лузгин, великий знаток литературы. – Жил когда-то такой пророк на земле и умел растолковывать сны.