Текст книги "Невидимая невидимость невидимого. Опыт философского скетчинга"

Зарыть талант в землю

Как сообщил докладчик на одной из философских конференций, задача человека – «реализовать себя так, чтобы умирать с миром на душе».

Я, кажется, догадываюсь, что имеется в виду. Видимо, следующее: я написал десять книг, поэтому могу умирать с миром на душе. Или как вариант: я познал больше ста женщин и могу умирать с миром на душе. Ну и так далее.

Так или иначе, душевный покой ставится в зависимость от степени самореализации. Чем она выше – тем больше мира в душе.

Уважаемые участники философских конференций! Душевная гармония обусловлена чем-то принципиально иным, нежели любая наша активность, увенчалась она какими-то плодами или не увенчалась. Лучше даже сказать, мир в душе вообще не относится к числу обусловленного чем-либо. Можно ничего особенного не совершить и переживать мир в душе. Можно добиться многого, а мира в душе не переживать.

Впрочем, это банальности. Интересней другое: за мыслями о том, чтобы умирать в соответствующем настроении или с соответствующим багажом достижений, кроется отношение к смерти как к чему-то экстраординарному. Вроде визита важного гостя, которого нельзя встретить в домашней пижаме.

Но ведь это всего лишь укоренившееся представление, а не аксиома. Причем представление, покоящееся на довольно условных основаниях. Умирать естественно. Умирать нормально. Во всяком случае, ничем не менее нормально, чем жить. И если я позволяю себе жить в домашней пижаме, то могу позволить себе и умереть в ней.

Касаясь самореализации, заметим: как современного социального фетиша ее уместнее избегать, нежели к ней стремиться. Появилась у тебя идея книги – не вздумай ее писать. Прозвучала мелодия внутри – не дай себе переложить ее на нотный лист. Пришло понимание, «как нам обустроить» страну, – молчи в тряпочку.

Возможно, когда-то в развитии талантов и способностей был смысл. Потому что у него (у развития) не было внешней цели – того же социального одобрения. Сегодня же социум как институция как будто бы соблюдает privacy и, скажем, не лезет к нам в постель (на самом деле, конечно же, лезет), но зато беззастенчиво вламывается в наши куда более сокровенные сферы, поощряя то, что является исключительно нашим собственным делом.

Я не сторонник теорий заговора, но ведь это очень здорово придумано – похвалить человека за успех в том, что является его сугубо личным делом. Едва такое случилось, сугубо личное дело если и остается личным делом, то как минимум без дополнения «сугубо». Между тем некоторые наши дела являются исключительно личными. Едва они начинают волновать кого-то или что-то еще – пиши пропало.

Наша реализация – одно из таких сугубо наших личных дел. В самом деле, раскрыл я свой так называемый потенциал или нет – касается меня и только меня. И если некий человек побуждает меня к самореализации, то, скорее всего, он желает мне того, что представляется ему в качестве таковой на его сторонний взгляд. И, движимый благими намерениями, этот человек непременно будет неправ: то, что действительно будет моей реализацией, нельзя вывести со стороны.

Моя самореализация для мнимого благодетеля будет представлять собой нечто внешнего (догматического) порядка, вроде сочинения стихов как у такого-то или написания картин как у такого-то. Всякая другая моя самореализация будет видеться ему моим отклонением от самореализации.

В самореализации нет и не может быть никакой внешней необходимости. В частности, это означает следующее: мы можем с чистой совестью лежать на диване и плевать в потолок. Даже во мне самом сейчас поднялось возмущение, но я готов повторить: лежать на диване и плевать в потолок – прекрасное времяпрепровождение, которое нужно перестать подвергать уничижению.

Только меня касается, реализовал я себя или нет. А из этого вытекает вполне логичная посылка: сам перед собой человек вообще не рассматривает свою жизнь с точки зрения реализации или не-реализации. Это повестка, целиком сформированная извне и инкорпорированная внутрь как якобы изначально там бывшая.

Если нечто касается только меня, то у меня развязаны руки. Я волен поступить как угодно. И так, и этак будет хорошо, коль скоро это мое частное дело. Написал книжку – хорошо. Не написал – тоже хорошо.

Впрочем, лучше выразиться иначе. Написал книжку – хорошо. Не написал – еще лучше. Потому что, когда я не написал книжки, я проявил свою свободу в большей степени, чем если бы написал. Собственно, в том, чтобы проявить свободу, и заключена реализация, о которой имеет смысл говорить. Написав книжку, я в известной степени иду на поводу. Скажем, на поводу у мнения, согласно которому сочинительство – уважаемое, благородное дело. В свою очередь, не написав книги, я поступаю вопреки общественным идеалам, каковые в данном случае представляют собой не что иное, как вторжение в мое сугубо личное пространство.

Если социум как институт настаивает, чтобы ты раскрыл свой потенциал, – сделай наоборот. Зарой свои таланты в землю. Сохраннее будут. К тому же от тебя требуют не столько развить свои потенции, сколько сделать их удобоваримыми для окружающих. По сути, самореализация как социальная ценность предполагает не столько мое раскрытие по максимуму, сколько раскрытие до «разумных» пределов. Говоря «реализуй себя», подразумевают «если и высовывайся, то в меру», «если и твори, то в рамках принятой парадигмы». Что, разумеется, противоречит самому смыслу творчества.

Кстати, как по мне, куда важнее уделить внимание не своему потенциалу, а своему, простите за насилие над языком, «актуалу». Другими словами, не тому, кем ты можешь стать, а тому, кто ты есть прямо сейчас.

Как это ни парадоксально, но обществу, зацикленному на идее самореализации своих членов, нет дела до их «внутреннего». И это вполне гармонирует с тем, что «внутреннее» живет иным, нежели реализация и тому подобное. Скажем, следуя за тем, что ему «просто интересно», человек вообще не думает о том, что он таким образом сбывается или исполняется. Ему все равно, сбывается он сейчас или не сбывается. Ему интересно, и на этом – всё.

Правда, «просто интересного» в нашей жизни практически нет. Как правило, то, что мы полагаем «просто интересным» внедрено в нас извне той культурной средой, внутри которой мы взращены и вскормлены.

Косвенным подтверждением тому является следующее: как правило, мы представляем «интересное» как дело, работу, занятие. В то время как подлинный, не внушенный интерес проявляет себя в другом – в созерцании, в наблюдении. Причем в таком, которое в конечном счете приводит к неразличению наблюдающего и наблюдаемого. А еще очень интересно погружаться в покой, безмятежность, уравновешенность. Это занятие не может надоесть в принципе, поскольку покой есть возможность еще большего покоя, то есть, другими словами, он неисчерпаем, правда, по мере погружения в покой становится все менее выраженным различие между собственно покоем и тем, кто его испытывает.

Мнимая завершенность

Вообразим человека, возжелавшего заработать миллион денежных единиц. «Обычное дело!» – воскликнете вы и будете тысячу раз правы. Но вообразим также, что накануне этот человек узнал: через неделю он умрет. И возжелал заработать миллион именно за оставшийся срок. Приступил к работе. Буквально за считаные минуты до смерти работа была принята и оплачена. Он получил на руки свои деньги и со словами: «Ну, слава Богу!» – испустил дух.

У вас не создалось впечатление, будто здесь что-то пропущено? Наверняка, должен быть какой-то промежуток между получением денег и смертью, во время которого человек, к примеру, передал заработанное на благотворительность. Или, скажем, отправился в бордель и устроил там форменный кутеж, во время которого и помер. В самом деле, вот он заработал миллион. Но ведь не просто же так!

Теперь вообразим человека, мечтающего о славе. Скажем, писателя. Тоже ведь довольно обычное дело. Самое интересное, что слава мало чем отличается от финансового успеха. Однако в сознании того, кто о ней, славе, мечтает, моменту ее обретения придается мнимая завершенность.

И если в первой истории заменить деньги на славу, вам, возможно, не покажется в ее финальной части ничего странного; не возникнет ощущения, будто имеет место какая-то лакуна.

Для большей убедительности воспроизведем эту концовку. «Буквально за считаные минуты до смерти ему сообщили: „Ваша мечта о славе осуществлена: ваш труд издан и бешено раскупается, критики в восторге“. „Ну, слава Богу!“ – отвечает автор и испускает дух».

Как будто бы все на месте, история не вызывает вопросов, не выглядит проверкой на внимательность. История как история.

Но если мы с этим согласны, мы, стало быть, также видим в обретении славы мнимую завершенность. И не видим, что она – тот же миллион в самой крепкой валюте, который никто не стремится заработать просто так.

К сожалению или к счастью, но слава никак не может стоять в конце, придавать законченность, выступать в качестве окончательного. Да, заполучив славу, человек, как ему может рисоваться, обеспечил себе бессмертие, застолбил место среди небожителей. Вошел в историю, увековечил свое имя. Что еще? Получил огромную порцию людского одобрения. Стал объектом зависти, центром внимания. Начал пользоваться успехом у женщин. Но ведь все это совершенно сродни тому, как кто-то выбивает себе ежемесячное пособие, или разрешение на строительство дома, или право не платить налог, или вид на жительство.

Тщеславный человек полагает, будто, заполучив желаемое, то бишь славу, он будет ею наслаждаться, нежиться в ее лучах, торжествовать, блаженствовать. Однако слава – отнюдь не из числа того, на чем можно закончить. Она не может быть тем, что есть само по себе, вне контекста. Это всего лишь условие. А всякое условие – это условие для чего-то. Всякое условие – это то, чего самого по себе мало.

Слава – та же поддержка. Кто-то выслуживается перед начальством, а кто-то – перед богами или потомками. Суть одна – стремление заручиться благосклонностью. Допустим, некто, заискивавший перед своим боссом, такую благосклонность получил. В результате он одолевает своих недоброжелателей и назначается на более высокую должность. А что является результатом обретения славы?

Да, конечно, тот, кто мечтает о славе локальной и прижизненной, рассчитывает заработать с нее денег, добиться влияния, знаков почета. Например, чтобы в ресторане давали скидку или чтобы лечили за счет государства. Однако мечтающий о славе в веках и в масштабе всего человечества или даже мироздания почему-то убежден, будто она – сама по себе счастье. Он полагает ее безусловным благом, разумеется сильно при этом заблуждаясь. И кстати, обретением желаемого как наилучшим средством избавления от иллюзий здесь, увы, не воспользоваться – стать свидетелем своей славы в веках смертному человеку не дано.

Итак, представление, будто слава равна счастью и являет собой благо-само-по-себе, – не более чем заблуждение. Как уже сказано, это всего лишь вариант поддержки, а поддержка никогда не нужна сама по себе. Кому-то мало благосклонности окружающих – ему нужна благосклонность самих небес. Кто-то ни во что не ставит устойчивость здесь, в этой мимолетности, – ему подавай прочное положение там – в вечности. Но, по сути, речь все равно идет не более чем о способе держаться «на плаву». А бытие на плаву если и может быть самоценностью, то столь же мнимой. Слава совершенно равна тем же деньгам: ты обеспечил себя средством, позволяющим теперь… Позволяющим теперь что?

«Ничего не делать!» – предложим такой вариант ответа. «Ничего не делать» – в смысле не действовать из необходимости, по принуждению. «Ничего не делать» – вот, стало быть, цель, а вовсе не слава сама по себе. Собственно, слава и была той самой вышеупомянутой необходимостью, тем, к чему понуждают, а не тем, чего хочешь сам. Необходимостью, выполнив которую, можно присесть, прилечь, успокоиться, прийти в равновесие. Невозможно радоваться обретению того, к чему понуждали. Хотя нельзя не признать, в основном именно такому мы и радуемся. Требовали, чтобы одевался прилично, купил себе костюм и радуешься. Однако это не отменяет того факта, что по-настоящему радует лишь обретение того, чего хотел сам. (Впрочем, это еще большой вопрос, заслуживающий того, чтобы обратиться к нему отдельно: а хотим ли мы чего-либо сами, то есть тогда, когда в нас не инкорпорировано ничего чужеродного?)

Вот я поработал на славу (в смысле – ради славы), забронировал себе местечко в раю или в истории, добился расположения главных лиц или высших сил и теперь, сделав что НЕОБХОДИМО, могу делать что ХОЧУ. Счастье, таким образом, составляет не само обретение славы, но то, что обретается через ее обретение (якобы через ее обретение, но об этом позже). Свобода, возможность действовать не из нужды, а из интереса, возможность уделять внимание не тому, что сулит выгоды, но тому, что достойно внимания само по себе. Счастье – это возможность не думать о своей безопасности и не заботиться о своем статусе. Счастье – если идти до конца – возможность вообще не думать о себе, возможность о себе позабыть, от себя отвлечься и даже более того – себя отринуть, отпустить.

Кстати, любопытный момент: слава рассматривается как условие свободы, однако, коль скоро свободный все еще ее ценит, он, стало быть, не вполне свободен. Из настоящей свободы слава уже не предстает чем-то существенным. И это еще мягко сказано. Для действительно свободного слава – ничто. Будь она у него – он отдал бы ее задаром, с легкостью, с какой расстаются с одеждой, из которой выросли. И одно это, надо заметить, заставляет задуматься, а правда ли слава является условием свободы, а правда ли она свободу дает, обеспечивает?

Заметим, что свободный, то есть тот, для кого интересное является таковым в силу своих внутренних, а не внешних качеств, в принципе не предполагает перед или над собой каких-либо зрителей, судей, критиков, летописцев. Даже будь они, он бы на них не ориентировался, не учитывал бы их присутствия. Выражаясь чуть иначе, в момент, когда мы заняты чем-то самим по себе, нам настолько не нужны зрители или поклонники, что для них просто не бронируются места. В мире, где кто-то обращается к чему-то (кому-то) ради него же, в зрителях нет никакого смысла.

Между прочим, такой мир конструктивно проще: когда я внимаю чему-то самому по себе, нет не только наблюдающих за этой картиной – нет даже меня. Ведь внять чему-то ради него же – все равно что признать его в качестве единственного, чем все представлено. Внять чему-то самому по себе – значит самоустраниться, предоставив ему возможность быть безотносительно ко мне (и понятно, что предоставить эту возможность можно только тому, что действительно в состоянии это выдержать – быть безотносительно к кому– и к чему-либо).

Как уже было сказано, будучи бессмысленной в качестве цели, слава оправдана лишь в качестве средства, а на средстве нельзя успокоиться: заполучив средство, нужно двигаться дальше. Оно – лишь ступенька. Уже одно это обстоятельство позволяет взглянуть на славу по-новому, как минимум гораздо сдержаннее. Однако этим разоблачением дело, похоже, не ограничится. Даже то, что слава – условие и средство, может быть поставлено под вопрос. Поначалу кажется, будто слава вполне может сослужить определенную службу. В самом деле, ведь уже отмечалось, что посюсторонняя (прижизненная и совпадающая с регионом проживания) популярность способна принести разного рода дивиденды: обслуживание вне очереди, льготы, благожелательное отношение окружающих. Все это немаловажно, но в данном контексте важнее несколько иное, а именно: может ли слава стать условием для свободы, для счастья? И если вспомнить, в чем именно счастье состоит, то можно и добавить: стать условием для счастья не думать о себе, для счастья не быть (неким отдельным, связанным собою существованием, мучимым своей заведомой не-цельностью)?

Нетрудно убедиться, что в такой постановке вопроса полезность славы уже далеко не очевидна. Ведь разве требуются какие-то условия для того, чтобы не быть? Даже если в данном случае это означает «не быть отдельностью». Что нужно, чтобы не быть? Ничего не нужно. Это только для бытия – кем-то или чем-то – нужны условия, множество условий.

Можно уйти от скользкой темы счастья как «счастья не быть» и сформулировать вопрос по-другому. Нужны ли слава или какие-то другие условия (тот же миллион денег, например), чтобы делать, что хочешь? На первый взгляд, нужны. Скажем, сложно действовать так, словно ты свободен, если за некоторые свободные проявления могут наложить санкции, а то и вовсе намять бока. Хотелось бы сперва иметь гарантии безопасности.

Увы, первый взгляд цепляется за иллюзию. Гарантии безопасности не дают свободы. Кроме того, каков бы ни был уровень безопасности, его всегда можно и желательно повысить. Поэтому, чтобы действовать так, как действовал бы свободный, нужно… действовать так, как действовал бы свободный.

Для свободы не нужны условия, и это следует из самой ее сути. Если бы свобода порождалась чем-то, от нее отличным, она была бы у него в заложниках. То есть не была бы свободой. Ничего не нужно сделать сперва, чтобы потом делать, что хочешь. Об этом прекрасно знают те, кто сделал, что хотел. Под «что хотел» в данном случае подразумевается «к чему не вынуждали», и в этом смысле «делать, что хочешь» не предполагает, к примеру, творить зло. Зло проистекает из нужды, а не из свободы (клинические случаи не в счет, впрочем, ниже поговорим и о них).

Можно чуть уменьшить масштаб рассматриваемого вопроса, спустившись от славы к признанию. В признании тоже, как ни странно, видится завершенность, что совершенно не соответствует действительности. «Наконец-то меня признали», – сообщил мне как-то один знакомый, на что я ответил: «Не наконец-то, а для начала». Да, признание является одной из базовых потребностей, но ключевое слово здесь – потребностей. Потребность – другое название условия. Ситуация непризнанности бывает столь болезненна, что человек начинает верить, будто признание – это всё, это предел. Получил его – и остается только им наслаждаться. В действительности признание представляет собой то, что нужно для чего-то еще. Признанием дело не заканчивается. Признание важно, но оно не безусловно важно. Признание не следует путать со сбыванием. Тебя признали, значит, ты не изгой и не неудачник. Тебя впустили в закрытый для простолюдинов круг. Теперь ты можешь греться в его тепле. Теперь ты можешь жить, а не бороться за жизнь. Жизнь только начинается. Однако, скорей всего, она не начнется. А начнется борьба за большее признание, за доступ в еще более узкий и закрытый круг, где еще больше благ и еще выше уровень безопасности. Признание скорее закабаляет, нежели освобождает.

Чем больше говоришь, тем больше напрашиваешься на возражения. Попробуем предположить самое серьезное из них. Итак, с галерки раздается реплика: «Ну не знаю, не знаю. Вот есть у меня приятель, который претендует на то, чтобы его признали исключительным. У него это просто мания, главная цель в жизни. И когда он добивается желаемого, когда видит, что люди начинают перед ним преклоняться, то просто упивается этим. Видеть, как его почитают, – главное удовольствие в его жизни. А вы говорите – нельзя насладиться славой самой по себе. Возможно, вы просто не рассматривали случаи с маньяками. Тогда – извините».

Почему же? Мы рассматриваем все случаи. Просто вы много на себя берете, поскольку считаете, будто вам дано проникнуть в чужую голову. Кроме того, внешнее впечатление обманчиво. Нам может казаться, будто человек упивается своей славой, но на самом деле это он так от нее страдает. Не забудем и столь распространенный прием, как пускание пыли в глаза: слава не сделала меня счастливым, так пусть хотя бы окружающие будут во власти иллюзии моего счастья, пусть хотя бы их зависть меня погреет, раз уж лучи славы оказались холодными.

В самом деле, тщеславного человека, видящего заветный момент осуществления именно в славе, а не, скажем, в свободе или покое, с ее достижением ждут растерянность и депрессия. Ведь то, что он полагал самоцелью, таковой не оказалось. Слава нужна была для другого. Однако коль скоро человек мечтал именно о славе, то и дала она ему только себя. Он получил то, чего самого по себе недостаточно. В отличие от тех же свободы и покоя. Ведь они-то как раз ни для чего, не для чего-то другого. Впрочем, даже полагая, что ему нужна слава и ничего больше, тщеславец подспудно рассчитывает на нечто иное. Другое дело, что он дезориентирован. И к его показаниям лучше отнестись как к нерелевантным.

Продолжим настаивать на том, что нельзя радоваться таким вещам, как признание твоей значимости или исключительности, самим по себе. Быть исключительным непременно нужно в чужих глазах. Даже если одержимый этой манией сам думает иначе, быть исключительным нужно ему не просто так, а зачем-то. Скажем, пока все вокруг не признают его исключительным, он в силу каких-то реальных или надуманных причин полагает, будто не сможет спокойно жить и заниматься тем, что ему интересно.

Заниматься тем, что интересно, – вот единственная радость и единственное осуществление (или ничем не заниматься, когда под рукой ничего интересного нет либо интересна именно ничем не занятость). Кстати, то, что нам интересно, когда мы свободны, совпадает с интересным самим по себе. Но не будем уходить в сторону и подведем итог. Итак, мы заботимся о признании, чтобы у нас были моменты, когда о нем можно не заботиться. Слава нужна лишь затем, чтобы однажды можно было махнуть на нее рукой. Когда кто-то думает о том, как бы остаться в памяти потомков, он на самом деле думает о другом – о моменте, когда потомкам можно будет сказать: «Катитесь к черту!»

Попутное размышление. Вообще говоря, правило таково: если А делают ради Б (например, ради славы), то и Б, в свою очередь, представляет собой нечто такое, что важно не само по себе, но применительно к чему-то третьему. И так далее. В свою очередь, то, чему себя достаточно, непременно таково, что его производит, вызывает отнюдь не нечто стороннее, но оно само.

Иными словами, если бы слава была чем-то самодостаточным, то для ее обретения не нужно было бы ничего делать, как, скажем, ничего не нужно делать для обретения свободы. Не нужно было бы заискивать перед публикой, пыжась сотворить нечто доселе невиданное. Если бы слава воплощала собой нечто завершенное, она продуцировалась бы сама собой, а не мастерским, к примеру, пением или проникновенным чтением стихов. Если бы слава притягивала взор сама по себе, тогда то, что делали бы во имя ее, совпадало бы с ней самой. Однако слава – одно, а то, что ради нее делают, – всегда совсем другое.

Все, к чему можно обратиться ради него же, или, другими словами, все самоценное, находится, так сказать, в открытом доступе, абсолютно ничем и никем не преграждаемое. Условиями – билетами, пропусками – обставляет себя условное. Если что-то вызвало наш интерес само по себе, между нами уже не вклиниться никаким посредникам. Бери и напитывайся им, погружайся в него.

Бескорыстно внимают тому, что в состоянии быть так, как если бы было только оно одно; в состоянии не развалиться, оказавшись в положении «само по себе». То есть, если уж говорить без околичностей, завершенному, самостоящему, не ведающему ущерба или убытка бытию. А оно не может не быть абсолютно щедрым, ибо скупость всегда вызвана только тем, что тебе, как говорится, самому не хватает, самому мало, – опасением, что от тебя убудет. Оно расточает себя во все стороны до такой степени, что ни о каких таких «сторонах» как о чем-то, имеющемся помимо, говорить уже не приходится.