Текст книги "Дуэль Пушкина. Реконструкция трагедии"

Зимой 1838/1839 г. Идалия написала письмо к Екатерине Геккерн: «Я вижу довольно часто ваших сестёр у Строгановых, но отнюдь не у себя. Натали не имеет духа прийти ко мне; мы с ней очень хороши; она никогда не говорит о прошлом; оно не существует между нами»⁸⁷⁷. Если бы Идалия коварством заманила Натали в ловушку за несколько дней до дуэли, вдова никогда бы не простила ей этого. Но свидание произошло задолго до дуэли и с доброго согласия Пушкиной, вследствие чего две женщины, связанные родством, сохранили прежние отношения после гибели Александра Сергеевича. Родную сестру Екатерину Натали так никогда и не простила.

Согласно припоминаниям Вяземской, во время рандеву кавалергард, оставшись с глазу на глаз с Натали, «вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст себя ему»⁸⁷⁸. В рассказе Александрины все эти яркие подробности отсутствуют. По словам Александрины, Дантес вёл себя во время свидания благородно, не пытался соблазнить Натали, а сделал ей предложение. В письме к Араповой свояченица Пушкина писала: «Старый Геккерн написал вашей матери письмо, чтобы убедить её оставить своего мужа и выйти за его приёмного сына…»; далее она писала, что в доме Полетики Дантес застал Натали и, «бросившись перед ней на колена, он заклинал её о том же, что и его приёмный отец в своём письме»; «свидание длилось только несколько минут, ибо, отказав немедленно, она тотчас же уехала»⁸⁷⁹.

Как и Пушкин, Александрина умерла с уверенностью, что старый Геккерн желал разрушить семью Пушкина и соединить сына с Натальей. Это обстоятельство полностью объясняет происхождение её ошибки. Геккерн продиктовал письмо сыну, но это письмо заключало в себе не предложение руки и сердца, а отказ от видов на Натали.

На первый взгляд, версия Александрины не заслуживает доверия ввиду её абсурдности. Как мог кавалергард просить руки замужней дамы? Любому было понятно, что даже если бы Натали приняла предложение, у неё не было шансов получить от православной церкви разрешение на развод и вступление в брак с иноверцем. Тем более, что для развода не было причин, кроме безрассудных претензий французского подданного.

Однако слова Александрины находят подтверждение в самых ранних документах, исходивших от участников события.

1 марта 1837 г. отец Дантеса обратился к министру Нессельроде со следующими словами: «Г-жа Пушкина… могла бы дать удовлетворительный ответ (суду. – Р.С.), воспроизведя письмо, которое я потребовал от сына, – письмо… в котором он заявлял, что отказывается от каких бы то ни было видов на неё»⁸⁸⁰.

Выражение «иметь виды на женщину» подразумевало серьёзные намерения, иначе говоря, – намерение жениться на ней.

Письмо посла министру было написано в связи с судом над Жоржем. Голландский посол предложил вызвать вдову в суд, чтобы она рассказала о письме Дантеса. Судьи намеревались допросить вдову, так что дипломату приходилось взвешивать каждое слово.

О чём говорили Наталья и Дантес и чем кончилось свидание? Ответ на этот вопрос даёт дневник Барятинской. 22–23 октября она занесла в дневник следующие фразы о Дантесе: «…его отвергла г-жа Пушкина, поэтому он и хочет жениться (на ней, Марии Барятинской. – Р.С.). С досады!»

Пушкиной надо было выяснить, справедливы ли слухи о готовившемся сватовстве Дантеса к юной Барятинской. Офицеру пришлось держать ответ за своё поведение. Объяснения Жоржа не удовлетворили женщину. Дантесу надо было доказать, что он имеет виды, но не на Барятинскую, а на Пушкину, и он сделал ей предложение. Будучи матерью семейства, имея на руках четырёх детей, Наталия, естественно, отвергла фантастическое предложение поручика.

Двое молодых людей любили друг друга, но по-разному. Дантес был влюблён без памяти и явно потерял голову. Наталья сохраняла трезвый взгляд. Она одержала победу над соперницей, но принимать предложение, не имевшее никакого реального смысла, она вовсе не собиралась, как не собиралась жертвовать своей репутацией добродетельной жены.

Жорж Дантес был достаточно откровенен с приёмным отцом. В любом случае он должен был сообщить Геккерну о свидании с Натальей. В свете уже толковали об этом событии со слов Трубецкого и Барятинских. Поведение Жоржа грозило разрушить матримониальные планы дипломата. Понятно, почему посол категорически потребовал от сына составить письмо с отказом от видов на Пушкину. Если бы поручик не дал опрометчивых обещаний даме сердца, отцу не понадобилось бы опровергать их особой нотой.

Неожиданно сын отказался повиноваться покровителю. Объясняя своё сопротивление, Жорж писал отцу: «…ты и сам догадался, что я потерял голову из-за неё, а наблюдая перемены в моём поведении и характере, окончательно в этом утвердился»⁸⁸¹. Чтобы добиться своего, Геккерн вступил в торг с Дантесом и прибегнул к дипломатическим уловкам. Сговор между отцом и сыном стоил жизни Пушкину⁸⁸².

Суть сговора Жорж чётко изложил в письме барону от 17 октября. Кавалергард чуждался грубых выражений, тем не менее его слова были исполнены цинизма. Поручик просил Геккерна без промедления, в тот же вечер на рауте улучить момент и внушить Пушкиной, «будто полагаешь, что бывают и более близкие отношения, чем существующие (между Дантесом и Натали. – Р.С.), поскольку ты сумеешь дать ей понять, что, по крайней мере, судя по её поведению со мной, такие отношения должны быть»⁸⁸³. Вызывающие по содержанию речи, сообща сочинённые Геккернами, не лишены были комизма. Старик, погрязший в разврате, должен был объяснить женщине, имевшей четырёх детей, что «бывают более близкие отношения», нежели платонические узы, связующие её с Жоржем.

Продолжая наставления старшему Геккерну, молодой человек писал: «…она ни в коем случае не должна заподозрить, что этот разговор подстроен заранее… Всё-таки было бы осмотрительно, если бы ты не сразу стал просить её принять меня, ты мог бы сделать это в следующий раз»⁸⁸⁴. Отвергнутый Пушкиной, Жорж просил покровителя устроить так, чтобы любимая женщина его «приняла», иначе говоря, отдалась ему. Слова Дантеса устраняют все сомнения. Во время тайного свидания его постигло полное фиаско, после чего отцу удалось убедить сына, что без его помощи ему никогда не удастся овладеть этой женщиной.

До сих пор никто не задумался над вопросом, почему Геккерн решился завести с Пушкиной рискованный разговор, касавшийся её интимной жизни, а сын поверил тому, что отец может склонить красавицу к сожительству с ним? Совершенно очевидно, что всё это было бы невозможно, если бы дипломат не завязал доверительных отношений с Натали в предыдущий период, когда жене поэта покровительствовали приятельницы Геккерна и за ней ухаживал император. Противоестественная ориентация барона исключала какие бы то ни было чувства к красавице, что порождало иллюзию бескорыстия. Отношения министра с Пушкиной были таковы, что он мог запросто навестить её и вручить письмо.

Поведение поручика было более чем двусмысленным. Отношения с Натали касались его одного, и участие третьего лица грозило оглаской и скандалом. Обеспокоенный тем, что Натали догадается о его сговоре с отцом, Дантес хотел убедить её, что посол действует всецело по своей инициативе. С этой целью кавалергард просил Геккерна остерегаться и в своём объяснении с Натали не «употреблять выражения, которые были в том письме»⁸⁸⁵.

О каком письме шла речь? По всей видимости, о той самой «ноте», которую отец продиктовал сыну и тут же отнёс Пушкиной. Об этой «ноте» Геккерн счёл необходимым сообщить министру Нессельроде: «Письмо (Пушкиной с отказом от видов не неё. – Р.С.) отнёс я сам и вручил его в собственные руки»⁸⁸⁶. Поведение посла шло вразрез со всеми правилами дипломатического этикета. Министр мог в крайнем случае принести собственное послание, но не записку поручика. «Нота», вручённая Пушкиной, была составлена опытным дипломатом, и поручик тревожился, что Геккерн употребит привычные выражения в устной беседе с ней. Если 16–17 октября Дантес опасался, что Пушкина узнает некоторые выражения из письма, это значит, что она получила памятное послание незадолго до 16 октября.

Сделанные наблюдения позволяют уточнить датировку событий. В первой половине октября Наталья Николаевна имела рандеву с Жоржем. Геккерн вскоре же узнал об этом и забил тревогу. Он продиктовал сыну письмо к жене Пушкина и в тот же день отнёс его Наталье. Дантесу не терпелось узнать, какое впечатление произведёт «нота» на его возлюбленную, и он отправился к Вяземским на другой день или через день после вручения письма. Если такое предположение верно, то «нота» была составлена 14–15 октября, а тайное свидание имело место несколькими днями ранее.

«Нота» Дантеса, надо полагать, уязвила Наталью. Она наказала поручика, отвергнув его домогательства во время тайного свидания. Но одно дело – отказать самой, и другое – получить отказ. На вечере у Вяземских 16 октября выдержка не изменила Пушкиной. Она ничем не обнаружила своих чувств. Зато поручик плакал после вечеринки как ребёнок. Все его надежды рухнули. От любви остались одни руины.

Поведение кавалергарда развеяло иллюзии Натальи Николаевны насчёт великой страсти красавца-француза. Осознав случившееся, Дантес 17 октября обратился к отцу с настойчивой просьбой выполнить обещание, повидать Пушкину и убедить даму отдаться ему.

Согласившись на тайное свидание, Натали скомпрометировала себя. Отныне Геккерны могли не церемониться с ней, так как её репутация целиком зависела от их скромности. Огласка грозила скандалом. Дантес отлично понимал это и намеревался использовать ситуацию. Об этом свидетельствуют написанные и зачёркнутые строки в тексте октябрьского письма. Обращаясь к отцу, поручик писал: «Если бы ты сумел вдобавок припугнуть её и внушить…»⁸⁸⁷

Серена Витале высказывает предположение, что влюблённый грозил покончить с собой или, что вероятнее, грозил обо всём рассказать мужу. В самом деле, Жорж готов был прибегнуть к шантажу, но в конце концов одумался и вымарал фразу. Прочесть в его письме удаётся только некоторые слова предложения: «припугнуть её и внушить».

Ещё недавно Жорж превозносил возлюбленную как ангела, сошедшего с небес – «она осталась чиста», «есть такие, у кого на устах чаще слова о добродетели и долге, но с большей добродетелью в душе – ни единой»⁸⁸⁸. Теперь «человек чести» готов был шантажировать возлюбленную, использовать услуги сводни – приёмного отца, с помощью которого он надеялся соблазнить добродетельную даму.

В октябрьском письме Дантес просил отца сказать Натали: «…ты (посол. – Р.С.) убеждён, что у меня (сына. – Р.С.) произошла ссора с её мужем…» В действительности ссора ещё не произошла, но отношения гвардейца с Пушкиным уже были натянутыми. Александр Сергеевич, по свидетельству Данзаса, перестал принимать кавалергарда в своём доме⁸⁸⁹. Не желая компрометировать жену, поэт избегал каких бы то ни было публичных столкновений. В свете Натали продолжала встречаться с поклонником, как и прежде. Именно к этому времени можно отнести эпизод, описанный юным Павлом Вяземским. Молодой человек встретил Наталью, гулявшую по Невскому в компании сестры Катерины и Дантеса: «…в эту самую минуту Пушкин промчался мимо нас как вихрь, не оглядываясь, и мгновенно исчез в толпе гуляющих. Выражение лица его было страшным»⁸⁹⁰.

Погода в октябре была скверной. Сначала заболел Дантес, затем – Пушкин. Микстуру для него заказывали с 23 октября до 1 ноября⁸⁹¹. Жена выезжала в свет одна, а точнее, в сопровождении сестёр. Такие выезды давно стали привычными и не вызывали возражений у главы семьи. После того, как Натали перестала флиртовать с царём, Пушкин спокойно относился к её победам. Наблюдательная Долли отметила в дневнике: «Пушкин тогда совершил большую ошибку, разрешая своей молодой и очень красивой жене выезжать в свет без него»⁸⁹².

Если Мария Барятинская смогла дознаться о тайном свидании Натальи с Дантесом в конце октября, то рано или поздно толки должны были дойти и до ушей Александра Сергеевича. Объяснение между супругами оказалось неизбежным. В неотправленном письме Геккерну (ноябрь 1836 г.) Пушкин писал: «2 ноября вы от вашего сына узнали новость, которая доставила вам большое удовольствие. Он сказал вам, что вследствие одного разговора я взбешён, что моя жена опасается… что она теряет голову»⁸⁹³.

По мнению С.Л. Абрамович, в один и тот же день, а именно 2 ноября Натали сначала тайно виделась с Дантесом, затем рассказала о рандеву мужу, затем об этом узнали в семье Геккерна, затем Пушкин узнал, что известие о его бешенстве доставило удовольствие послу и пр. Простой перечень событий показывает, что они не могли произойти в один день. Рандеву имело место в первой половине октября, объяснение супругов – 2 ноября.

В письме голландскому послу поэт писал в ноябре 1836 г.: «…вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о вашем сыне, а когда, заболев… он должен был сидеть дома… вы говорили… что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына»⁸⁹⁴. Друзья Пушкина смогли ознакомиться с этим письмом в январе 1837 г. В ближайшие недели после гибели поэта они постарались собрать дополнительные сведения об обстоятельствах трагедии⁸⁹⁵. Некоторые сведения были получены, по-видимому, непосредственно от Натальи Николаевны⁸⁹⁶.

Вместе с Вяземскими, Жуковским, Тургеневым в сборе материалов участвовал Александр Карамзин и его мать, пользовавшаяся исключительным доверием Пушкиных. В письме от 13 марта 1837 г. Александр Карамзин с наибольшей полнотой и откровенностью изложил брату те итоги расследования, которые задевали честь вдовы, а потому не подлежали разглашению. Не щадя Натали, Александр писал, что Дантес с отцом «в один год достигли того, что почти свели её с ума и повредили её репутацию во всеобщем мнении (более всего повредить репутации должно было рандеву. – Р.С.). Дантес в то время был болен грудью и худел на глазах. Старик Геккерн сказал госпоже Пушкиной, что он умирает из-за неё, заклинал её спасти его сына, потом стал грозить местью; два дня спустя появились анонимные письма»⁸⁹⁷.

Приятель Дантеса Карамзин знал о его болезни. По полковым документам, поручик хворал 19–27 октября 1836 г. Как видно, барон выполнил обещание сыну и обратился к Пушкиной с циничными предложениями. Если верить Карамзину, Геккерн шантажировал Наташу за два дня до получения Пушкиным пасквиля, иначе говоря, 2 ноября.

Пушкина не могла понять, почему Геккерн, ещё недавно бранивший её последними словами, убеждавший порвать с Дантесом, теперь заговорил с ней как с уличной женщиной, уговаривал вступить в связь с его сыном. Угрозы испугали красавицу, и она благоразумно решила, что ей следует самой рассказать мужу о рандеву и тем обезоружить шантажистов.

Итак, причиной объяснения в семье Пушкиных 2 ноября не была измена Натальи. Вслед за шантажом, повествует Александр Карамзин, «последовала исповедь госпожи П[ушкиной] своему мужу»⁸⁹⁸. Исповедь не поколебала доверия поэта к жене. Но его привели в бешенство попытки Дантеса смутить его жену вздорными обещаниями. Почва для дуэли была готова. Недоставало лишь повода.

4 ноября 1836 г. Пушкин получил по почте «диплом» ордена Рогоносцев. Сам поэт точно описал чувства, которые испытал в тот день: «Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимное письмо»⁸⁹⁹. Пушкин излагает дело с полной откровенностью. Получение «диплома» дало выход назревшему кризису.

Комментируя октябрьское письмо Дантеса, Серена Витале пишет: «…по крайней мере до октября 1836 г. Пушкин не был cocu (рогат)»⁹⁰⁰. Оговорка по поводу октября представляется излишней. Авторитетные свидетельства отнимают почву у подозрений насчёт неверности Пушкиной. Во время тайного свидания в октябре кавалергард потерпел полное фиаско. По меркам Трубецкого, знавшего дело со слов Дантеса, такой исход рандеву нанёс ущерб репутации ловеласа, которой гвардейская молодёжь чрезвычайно дорожила. Ноябрьская дуэльная история создала новую ситуацию, совсем не подходившую для повторного свидания.

Поэт чётко обрисовал ситуацию, сложившуюся в результате интриг Геккернов накануне кризиса 2 ноября. «Поведение Вашего сына, – писал он Геккерну, – было мне совершенно известно уже давно… но так как оно не выходило из границ светских приличий и так как притом я знал, насколько жена моя заслуживает моё доверие и моё уважение, я довольствовался ролью наблюдателя»⁹⁰¹. Роман Натали с Дантесом протекал на глазах Пушкина. В кодексе рыцарской чести отсутствовал поединок мужа с поклонником или возлюбленным жены. Вызов на дуэль мог лишь выставить в смешном виде ревнивого мужа, рогоносца. Поэтому Пушкин не мог послать картель Дантесу до получения пасквиля.

В марте 1836 г. поручик пенял отцу: «Позволь сказать, что твоё послание было слишком суровым… ты окончательно утратил доверие к моему рассудку, правда, был он совсем слаб», «…я просил укрепить меня советами… только это поможет мне одолеть чувство, коему я попустительствовал», «…ты был не менее суров, говоря о ней… по приезде ты найдёшь меня совершенно выздоровевшим»⁹⁰². После осеннего свидания с Натали Жоржу пришлось вновь оправдываться перед отцом и опять обещать вести себя благонравно, но при условии помощи отца⁹⁰³. Кавалергард не обладал ни характером, ни волей. У него не было сил противиться манипуляциям корыстного покровителя.

Друзья не остались равнодушными зрителями происходившего. Вдова историографа Екатерина Карамзина имела с Дантесом откровенный разговор и предостерегла насчёт возможных непоправимых последствий его легкомыслия⁹⁰⁴.

Пушкина часто бывала в гостях у Вяземских, и всякий раз, как она приезжала, являлся Дантес. Княгиня Вера Вяземская, по её собственным словам, «напрямик объявила нахалу французу, что она просит его свои ухаживанья за женою Пушкина производить где-нибудь в другом доме». Поручик пропустил предупреждение мимо ушей, и тогда княгиня объявила ему, что прикажет швейцару не пускать его на порог⁹⁰⁵. Вяземская пыталась увещевать не одного кавалера, но и Наталью Николаевну. Однажды она обратилась к ней со словами: «Я люблю вас так, как своих дочерей, подумайте, чем это может кончиться!» На упрёки Пушкина отвечала: «Мне с ним весело. Он мне просто нравится. Будет то же, что было два года сряду»⁹⁰⁶.

Наталья Николаевна часто встречалась с Дантесом в салоне Фикельмон. Долли Фикельмон наблюдала за их романом с первых дней. Она писала, что Дантес был влюблён в Наталью Николаевну в течение года, но вёл себя сдержанно и не бывал в доме Пушкиных; но затем «в тесном дружеском кругу стал более открыто проявлять свою любовь»⁹⁰⁷.

Долли считала, что Натали из одного тщеславия принимала ухаживания Дантеса, но допускала возможность того, что страсть кавалергарда тронула и смутила её сердце. Александрина характеризовала ситуацию в сходных выражениях. Сестра, писала она, «несомненно, была тронута этой великой страстью, зарождённой ею помимо её воли», но едва ли к «этому примешивалось серьёзное чувство»⁹⁰⁸.

Долли не одобряла брака Пушкина, заключённого им «вопреки советам всех своих друзей» с женщиной «совсем юной», «с очень поэтической внешностью, но с заурядным умом и характером». Натали, по утверждению Фикельмон, совершенно потеряла способность противиться домогательствам Дантеса. Так ли это? Исход тайного свидания свидетельствовал об обратном.

За спиной двух молодых людей стояли наставники: один был старым, опытным дипломатом, другой – гениальным поэтом. Оба относились к роману отрицательно, следуя различным побуждениям. Геккерн руководствовался заботами о карьере молодого офицера и своекорыстной страстью. Пушкин стремился спасти счастье своей жизни, оградить семейный очаг. Слова поэта о несчастной, великой и возвышенной страсти, которая тронула сердце его жены, были проникнуты не сарказмом, не «безумной ревностью», а непостижимым благородством и великодушием.

По утверждению посла, он предостерегал Пушкину от пропасти, в которую она летит⁹⁰⁹. Вяземский писал, что Геккерн старался «толкнуть её в пропасть». Видимое противоречие приведённых свидетельств имеет объяснение. Барон резко отрицательно относился к увлечению сына, но затем изменил игру и пообещал ему помочь в совращении Натали. Он намеренно обратился к Пушкиной с такими предложениями, которые должны были оскорбить её до глубины души. Тайное свидание в доме Полетики воочию доказало Геккерну, что молодой человек не может справиться со своими эмоциями. Опыт дипломата подсказал барону выход. Надо было растоптать сердце Натали, чтобы продолжение романа стало немыслимо. Расчёт оказался безошибочным.

Дантес действовал с постоянной оглядкой на отца. Точно так же он должен был оглядываться на Пушкина, неизмеримо превосходившего его умом и характером. Офицер не был трусом, но сознавал, что столкновение с поэтом и дуэль грозят погубить его карьеру. В октябрьском письме 1836 г. кавалергард делился с отцом результатами своих самостоятельных наблюдений и размышлений. Раз дипломат заметил, что он, Жорж, потерял голову, подчёркивал сын, значит, и «мужу (Пушкину. – Р.С.) невозможно было не заметить того же самого». Согласно инструкции сына, барон должен был от своего имени сказать Пушкиной, «что у меня (Дантеса. – Р.С.) произошла ссора с её мужем, а к ней обращаешься, чтобы предотвратить беду»⁹¹⁰. Какой беды опасался Дантес? Очевидно, уже в первой половине октября в воздухе запахло дуэлью, и первым о ней заговорил не Пушкин, а Дантес.