Текст книги "Дуэль Пушкина. Реконструкция трагедии"

Исчезнувшие автографы

24 января Пушкин видел царя и поблагодарил «за добрые советы его жене». Исследователи приписывают поэту иронию или сарказм в этом эпизоде. Николай I вмешался в семейные дела поэта и, как считает С.Л. Абрамович, «своим вмешательством он нанёс Пушкину новую тяжкую обиду»; Александр Сергеевич поблагодарил государя, но его «благодарность» более походила на дерзость¹⁴⁷⁴. Предположение о тяжкой обиде едва ли основательно. Надо иметь в виду, что словами благодарности Пушкин как бы завершал откровенный разговор, который произошёл между ним и царём 23 ноября и который имел важные последствия для судеб трёх семей – Пушкиных, Гончаровых и Геккернов. Государь был в курсе всего «дела», а потому высочайшее внимание едва ли было для поэта оскорбительным.

25 января Пушкины встретились с Дантесом и его женой в доме у Вяземских. Княгиня Вера Фёдоровна говорила, что с ней Пушкин был откровеннее, чем с князем. В тот день Вяземская принимала друзей одна. Хозяин дома, пригласив гостей, ушёл на вечер к Мятлевым и вернулся после их разъезда.

После гибели Пушкина князь Пётр Вяземский старался доказать, что Дантес был повинен в трагедии, афишируя страсть к жене Пушкина. Однако сын Вяземского Павел был более точен в своих воспоминаниях. Он писал, что отец употребил неточное выражение, говоря, будто «Геккерн (сын. – Р.С.) афишировал страсть: Геккерн постоянно балагурил и из этой роли не выходил до последнего вечера в жизни, проведённого с Н.Н. Пушкиной»¹⁴⁷⁵. Этот последний вечер состоялся в доме Вяземских, и Павел на нём присутствовал. Его слова о балагурстве кавалергарда походили на правду. Пушкин ценил светское общество. Его тяготили рауты и балы во дворцах, присутствие множества малознакомых лиц, но он чувствовал себя свободно и непринуждённо в круге друзей, в дружеских домах. Появление Дантеса в этих домах грозило лишить его последнего прибежища. Не ревность к Натали, а стремление оградить свой мир от вторжения чужих и чуждых лиц побудило поэта раз и навсегда закрыть перед Дантесом двери своего дома. Не менее охотно Пушкин выдворил бы кавалергарда из дружеских салонов, но это было не в его власти, и он вынужден был терпеть балагурство француза, его плоские шутки и казарменные каламбуры. Каждое явление «родственника» раздражало поэта, лишало душевного покоя, отдыха в кругу близких.

Поведение кавалергарда не было вызывающим. Но Пушкин, по словам Веры Фёдоровны, «волновался: присутствие Геккерна было для него невыносимо»¹⁴⁷⁶.

На вечере 25 января сёстры Натали и Екатерина, как и Дантес, были веселы и принимали участие в общем разговоре¹⁴⁷⁷.

Покидая дом Вяземских после вечеринки, поэт сказал хозяйке, глядя на Дантеса: «Что меня забавляет, это то, что этот господин веселится, не предчувствуя, что ожидает его по возвращении домой». Княгиня отвечала ему: «Мы надеялись, что всё уже кончено». Тогда Пушкин вскочил, говоря: «Разве вы принимаете меня за труса? Я вам уже сказал, что с молодым человеком моё дело было окончено, но с отцом – дело другое. Я вас предупредил, что моё мщение заставит заговорить свет»¹⁴⁷⁸. Таким образом, поэт напомнил Вяземской слова (уже известные читателю), сказанные ей 14 ноября.

История письма Пушкина Геккерну заключает в себе много неясного. Пушкин написал письмо Геккерну, а затем дважды скопировал его. Оригинал (от 25 января) и первая копия, снабжённая подписью автора и датой (26 января 1837 г.), не сохранились. Последняя копия, переписанная, без сомнения, рукой поэта, уцелела в архиве семьи Данзаса. Автограф был приобретён Пушкинским домом у племянницы К.К. Данзаса в 1918 г.¹⁴⁷⁹

Итак, из трёх автографов письма два исчезли, а уцелевшая копия – экземпляр Данзаса – не имеет подписи.

При каких обстоятельствах исчезли автографы Пушкина?

В день дуэли 27 января Геккерн на словах передал царю через Нессельроде сведения о бранном письме Пушкина. Николай I потребовал доказательств. 28 января 1837 г. Геккерн препроводил «документы, относящиеся до того несчастного происшествия», с напоминанием того, что Нессельроде обещал лично передать их «на благоусмотрение его императорского величества»¹⁴⁸⁰.

6 февраля 1837 г. Дантес на допросе в суде сослался на письмо Пушкина и другие его письма, связанные с поединком: «Всё сие может подтвердиться письмами, находящимися у его императорского величества»¹⁴⁸¹.

Судьи пожелали видеть упомянутый кавалергардом документ. Прошло два дня, и в судебных материалах появилось упоминание о том, что 8 февраля Нессельроде передал председателю суда под расписку два письма Пушкина – от 17 ноября 1836 г. и 26 января 1837 г. В письме от 28 апреля 1837 г. Нессельроде утверждал, что «сии два письма» были вручены ему послом¹⁴⁸².

Министр Нессельроде допустил неточность. Он передал суду авторскую (пушкинскую) копию письма.

Можно установить, от кого получил Нессельроде эту копию. 2 февраля 1837 г. секундант Пушкина Константин Данзас обратился к князю Петру Вяземскому с просьбой принять «своеручную копию рокового письма Пушкина к Геккерну», чтобы «показать оное царю»¹⁴⁸³. Данзаса ждала гауптвахта, и он отдал письмо Вяземскому, который имел возможность передать письмо царю через своего племянника Нессельроде.

После суда Геккерн стал настойчиво добиваться возвращения ему дуэльных бумаг. Нессельроде отдал оригинал императору, и ему пришлось пойти на подлог. Письмо, «находившееся у его императорского величества», так и осталось у монарха, а суду министр передал письмо от 26 января, якобы полученное им от посла, а на самом деле переданное ему в начале февраля Вяземским.

После новых настойчивых напоминаний со стороны Геккерна министр попытался найти выход. По его представлению, 28 апреля два пушкинских письма Геккерну от 17 ноября 1836 г. и 26 января 1837 г. были скопированы в судебной канцелярии, после чего подлинники изъяты из судного дела и 1 мая переданы Нессельроде. Последний не спешил с отправкой документов владельцу. 15 мая Геккерн просил голландского поверенного в Петербурге Геверса посетить Нессельроде, причём писал: «…скажите ему, что я не нашёл здесь бумаг. Эти бумаги моя собственность, и я не допускаю мысли, чтобы министр, давший формальное обещание их возвратить, пожелал меня обмануть. Потребуйте и пошлите их мне немедленно: документов числом пять»¹⁴⁸⁴. 26 мая министр отправил царскому послу в Гааге пакет для барона Геккерна. В пакете должно было быть по крайней мере два письма Пушкина, извлечённые из судного дела. Однако Геккерн получил только одно письмо Пушкина от 17 ноября 1836 г., которое не заключало в себе ничего компрометирующего камер-юнкера, царского придворного. Пушкинский автограф (копия письма) так и не был отослан голландскому послу и не попал в его архив.

Геккерн мог спорить с Нессельроде, но не с самим императором. У него не было средств к тому, чтобы принудить царя вернуть ему письма. Напротив, Николай I имел возможность оказывать давление на бывшего посла: приток доходов из гончаровских имений напрямую зависел от милости государя.

В судебных материалах по делу о дуэли осталась канцелярская копия пушкинской авторской копии письма. Она снабжена пометами: «С подлинным верно. Начальник отделения Шмаков»; «Подлинное письмо отправлено при отношении Генерал-Аудитора от 30 апреля 1837 г. […] для обращения г. министру иностранных дел»¹⁴⁸⁵. Заверка Шмакова имеет существенное значение. Но она не устраняет подозрений по поводу возможной фальсификации документа при копировании.

Наличие второй авторской копии – экземпляра Данзаса целиком опровергает сомнения в аутентичности послания. Текст этого экземпляра, единственного сохранившегося автографа, совпадает с содержанием судебной копии. Навыки литератора были слишком сильны, и Пушкин не мог механически переписать собственный текст. По этой причине он внёс в документ с десяток поправок. Но все они носят сугубо стилистический характер¹⁴⁸⁶.

Итак, вопрос об аутентичности пушкинского письма снят. Но надо иметь в виду, что единственный подлинник – автограф из собрания Данзаса – не имеет даты, что затрудняет использование документа.

Некоторые исследователи подвергают сомнению дату 26 января, выставленную на копии письма Пушкина. Они полагают, что при копировании в суде чиновник ошибся и вместо 23 января написал 26 января¹⁴⁸⁷.

Ближайший друг Пушкина А.И. Тургенев записал в дневнике: «3-го дня, в самый тот день, как я видел его два раза весёлого, он (Пушкин. – Р.С.) написал ругательное письмо к Геккерну-отцу»¹⁴⁸⁸. Эта запись была сделана 28 января, значит речь шла о письме 26 января. Откуда почерпнул свои сведения А.И. Тургенев? Очевидно, Данзас, прежде чем отдать Вяземскому автограф Пушкина, ознакомил с ним друзей поэта, находившихся подле умирающего.

Данзас не был свидетелем событий 25 января. Для секундантов существенное значение имело время получения письма, а не его отправки. Сказанное объясняет, почему в военно-судном деле время отправки письма и вызова безоговорочно отнесены к 26 января¹⁴⁸⁹.

В каком соотношении находился оригинал письма, отосланного поэтом Геккерну 25 января, с авторской копией, изготовленной им на другой день? Имеются подозрения, что их тексты серьёзно рознились между собой.

Излагая содержание письма Пушкина (от 25 января), Геккерн утверждал, что тот оскорбил имя матери Дантеса. Однако в сохранившихся копиях никаких упоминаний о матери нет.

Можно ли заподозрить Геккерна во лжи? Такое предположение противоречит обстоятельствам дела. Царская семья находилась в близком родстве с голландской королевской семьёй. Оба дома поддерживали между собой тесные связи. Оригинал пушкинского письма находился в руках у Николая I. Посол рассчитывал получить его для ознакомления с ним своего правительства. При таких условиях он должен был возможно более точно излагать содержание письма, с которым связано было крушение его карьеры. Любое искажение могло пойти во вред ему и его приёмному сыну, находившемуся под судом.

В послании к голландскому министру иностранных дел Верстолку от 30 января 1837 г. Геккерн писал о полученном им письме следующее: «…самые презренные эпитеты были в нём даны моему сыну… доброе имя его достойной матери, давно умершей, было попрано»¹⁴⁹⁰. Перечитаем внимательно поразительные строки из письма Геккерна. Они могут означать только одно: Пушкин обрушил на Дантеса площадную брань.

Прочитав пушкинское письмо от 25 января, Николай I написал сестре 4 февраля 1837 г.: «Пушкин… оскорбил своего противника столь недостойным образом, что никакой иной исход дела был невозможен»¹⁴⁹¹.

Помощник Геккерна Геверс отметил в письме министру Верстолку от 20 апреля 1837 г.: «В письме, которое Пушкин написал моему начальнику… едва можно узнать писателя, язык которого чист и почти всегда пристоен, – он пользуется словами мало приличными, внушёнными ему гневом»¹⁴⁹². Вюртембергский посол Гогенлоэ в сообщении своему правительству указал на то, что в оскорбительнейшем письме Геккерну Пушкин употребил «выражения, которые благопристойность не позволяет повторить»¹⁴⁹³. Близкий к императорской семье В.П. Литке 28 января 1837 г. записал в дневнике слова Николая I о пушкинском письме: «Государь, читавший это письмо, говорит, что оно ужасно и что если бы он сам был Дантесом, то должен был бы стреляться»¹⁴⁹⁴.

Источники русского происхождения окончательно проясняют дело. Александр Трубецкой знал о содержании бранного письма Пушкина со слов Дантеса. Пушкин, как вспоминал Трубецкой, «написал Геккерну ругательное письмо, в котором выставлял его сводником своего выблядка»¹⁴⁹⁵.

Соответствующий «титул» получила мать «ублюдка», что засвидетельствовано Геккерном.

Трубецкой был таким же близким другом Дантесу, как Александр Тургенев – Пушкину. Поэтому его показания так же важны, как дневниковые записи Тургенева. Известие Трубецкого о письме Пушкина заслуживает такого же доверия, как и его свидетельство о том, что Пушкина отвергла Дантеса во время тайного свидания.

Отослав письмо Геккерну 25 января, Пушкин изготовил две копии, в которых смягчил выражения. Судебная копия и автограф Данзаса дают следующий текст: «…вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорождённого или так называемого сына…» В подлинном тексте письма 25 января 1837 г. значилось иное: «Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему выблядку или так называемому сыну». (Пушкин употребил французское выражение, эквивалентное русскому слову «выблядок»).

Слова подобного рода свободно употреблялись П.А. Вяземским, Пушкиным, А.И. Тургеневым в их дружеской переписке. Например, в письмах к Тургеневу князь Пётр употреблял полный набор непотребных выражений¹⁴⁹⁶. Пушкин имел случай отметить, что «откровенные оригинальные выражения простолюдинов повторяются в высшем обществе, не оскорбляя слуха»¹⁴⁹⁷. М.А. Цявловский выделил случаи употребления Пушкиным слова «выблядок» без оттенка непристойности (в письмах брату Льву, жене Наталье, в черновиках «Путешествия в Арзрум»)¹⁴⁹⁸. Уступая цензуре, Пушкин вычеркнул из текста «Бориса Годунова» «матерщину французскую и отечественную», в частности, фразу монаха Варлаама «Отстаньте, блядины дети!» Матерщину Пушкин шутя называл «русским титулом»¹⁴⁹⁹. Как отметил Тодд, сквернословие Пушкина обычно не выходило из рамок добродушной грубости, позволительной «в предвикторианские времена»¹⁵⁰⁰. Но если в дружеской переписке, в приятельском разговоре грубые выражения звучали как просторечие, то в письме послу иностранной державы они производили совсем другое впечатление.

Надо заметить, что в оскорблении матери Жоржа Дантеса был повинен не столько Пушкин, сколько сами Геккерны. Это они придумали фантастическую родословную поручику, будто бы родившемуся от внебрачной связи его матери с голландским королём. Изощрённый дипломат, барон Геккерн заставил высшее общество поверить этой небылице, позорившей ни в чём не повинную баронессу Дантес как женщину сомнительного поведения и мать ублюдка.

Отсутствие в тексте письма Пушкина от 26 января (в судебной копии и автокопии) матерного выражения неопровержимо доказывает, что названное письмо, переданное Нессельроде суду, не было идентично оригиналу, полученному министром от Геккерна и переданному Николаю I.

Теперь мы можем, наконец, дать достоверный ответ на вопрос, куда исчезли автографы Пушкина. В предписании Жуковскому царь повелел уничтожить все крамольные и непристойные сочинения, которые будут обнаружены в бумагах умершего поэта. Письмо Пушкина Геккерну от 25 января подпадало под действие этого указа. Николай I не пожелал отдать неприличное послание своего придворного в руки судей и не вернул его собственнику письма. Очевидно, он приказал уничтожить оригинал письма 25 января. Ранее он поступил точно так же с покаянным письмом, в котором Пушкин признавал себя автором «Гавриилиады».

Государь не позволил Нессельроде переслать в Голландию авторскую копию письма Пушкина от 26 января и также приказал уничтожить её. Если бы оригинал попал в руки бывшего посла, тот получил бы повод для обвинения Нессельроде в подлоге.

Картель

Геккерн был инициатором первой мистификации, бесчестившей семью Пушкина. Поэт принудил Дантеса жениться на Катерине. В итоге молодой кавалергард, изгнанный из дома Пушкина, теперь вернулся в него на правах родни. На семье образовался нарост. Поединок был попыткой избавиться от него. Положение поэта стало невыносимым после того, как он узнал о том, что окружение Геккерна и Строганова распространяют слухи о совращении им свояченицы Александрины Гончаровой.

Пушкин не мог послать Геккернам картель, так как был связан словом, данным царю. Он имел все основания бояться, что его новые родственники пропустят мимо ушей его обращение. Традиции исключали дуэль, как способ разрешения споров между близкими родственниками. Всё это побудило Пушкина прибегнуть к брани, поправшей все нормы светской благопристойности. Брань исключала возможность примирения.

25 января 1837 г. Пушкин приступил к переделке текста послания, написанного им в ноябре 1836 г. и дважды исправленного. Ноябрьская эпистолия ужаснула молодого Соллогуба. Январский вариант был более грубым и более коротким.

Поэт значительно сократил ноябрьский текст. Безапелляционные утверждения насчёт главенства посла во всех интригах уступили место более осторожным обвинениям. Фраза – «всем поведением этого юнца руководили Вы» была переделана следующим образом: «По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили Вы.» Аналогичным образом была исправлена другая фраза. Слова: «Это Вы диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и глупости, которые он осмеливался писать» – поэт заменил предложением: «Это Вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и глупости, которые он осмеливался писать»¹⁵⁰¹. Появление слов «вероятно», «по-видимому» симптоматично.

В ноябрьском письме значилось: «Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам… вы говорили, бесчестный вы человек…» и пр. В новом тексте обращение «бесчестный вы человек» было вычеркнуто.

Некоторые поправки стали необходимы после свадьбы Дантеса. Поэт потребовал, чтобы посол не обращался к членам его семьи с «отеческими», т. е. родственными увещеваниями¹⁵⁰². В исправленном тексте значилось: «Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания»¹⁵⁰³.

Уже в одном из вариантов ноябрьского письма поэт выдвинул условием мира разрыв каких бы то ни было отношений между его семьёй и семьёй Геккерна: «…надо, чтобы все отношения между вашей семьёй и моей были порваны навсегда»¹⁵⁰⁴. В январском письме это условие было сформулировано более жестко и категорично: «…я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие бы то ни было сношения с вашей»¹⁵⁰⁵. Эти слова подводили итог длительным попыткам Пушкина пресечь любые контакты с Дантесом. Что касается Катерины Гончаровой, она целиком приняла сторону Геккернов¹⁵⁰⁶.

При объяснении причин дуэли поэт сказал Соллогубу: «я не хочу, чтобы их имена (Натали и Дантеса. – Р.С.) были связаны вместе»¹⁵⁰⁷. В январском письме поэт обвинял Дантеса и требовал от отца «положить конец всем этим проискам» сына. В одном из вариантов ноябрьского письма далее следовал текст: «Я не могу позволить, чтобы рыцарь [?] без страха [?] Г-н… я знаю цену вам обоим, вы же ещё меня не знаете»¹⁵⁰⁸. Фраза подверглась исправлению. В тексте, датированном 26 января, Пушкин опустил иронические слова о «рыцаре без страха» и дописал: «Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой – и ещё того менее, – чтобы он волочился за ней и отпускал ей казарменные каламбуры, в то же время разыгрывая преданность и несчастную любовь, тогда как он просто трус и подлец»¹⁵⁰⁹. В авторской копии он заменил слова «трус и подлец» (qu’un lache et qu’un chenapan) словами «негодяй (плут, трус) и подлец» (qu’un pleutre et qu’un chenapan)¹⁵¹⁰. «Рыцарь без страха» сначала превратился в «труса», а затем в «негодяя».

В письме от 25 января поэт подтвердил, что Дантес сыграл во всей истории жалкую роль, а чувства, вызванные в душе Пушкиной «великой и возвышенной страстью» молодого человека, угасли в презрении и отвращении¹⁵¹¹. Приведённые строки ограждали репутацию Натали от каких бы то ни было подозрений.

Визит к Вревской

Ещё 22 января 1837 г. Пушкин обещал своей давней приятельнице Зизи – баронессе Евпраксии Вревской зайти к ней в понедельник. 25 января Зизи сообщила мужу: «Сегодня утром я собираюсь пойти с Пушкиным в Эрмитаж»¹⁵¹². 25 января утром поэт отправился к Вревской и по пути зашёл на почту, чтобы отослать написанное с утра письмо Геккерну.

Пушкину тяжело было возвращаться домой, и он провёл у Вревской почти весь день. Вероятно, они осуществили свои намерения и посетили Эрмитаж, после чего поэт остался у Зизи на обед. Брат мужа Евпраксии барон Михаил Сердобин засвидетельствовал в письме к С.Л. Пушкину от 27 марта 1837 г., что накануне дуэли Евпраксия обедала у него вместе с Пушкиным¹⁵¹³.

Решительный шаг был сделан, и поэт не мог таить чувств, терзавших его. Мать Вревской Осипова уже после дуэли писала А.И. Тургеневу: «Я почти рада, что Вы не слыхали того, что говорил он перед роковым днём моей Евпраксии»¹⁵¹⁴. Тургенев просил Осипову: «Умоляю вас написать мне всё… передайте мне верно и обстоятельно слова его; их можно сообразить с тем, что он говорил другим, и правда объяснится»¹⁵¹⁵. Показания Евпраксии действительно могли бы помочь выяснению «правды» о последних днях Пушкина. Но баронесса Вревская, как и её мать Осипова, опасалась касаться темы, которая могла омрачить память поэта. Лишь много времени спустя М.И. Семевский записал воспоминания Евпраксии Вревской и её брата. Последний знал обо всём со слов сестры. Их показания резко расходятся между собой. Вопрос в том, чья память сохранила более точные сведения и кто оказался менее подверженным влиянию возникшей после гибели Пушкина традиции. По словам Вревской, «Пушкин сам сообщил ей о своём намерении искать смерти»¹⁵¹⁶.

У Пушкина были свои представления о смерти, венчающей жизнь. Узнав о гибели Байрона в Греции, он заметил Вяземскому: «тебе грустно по Байроне, а я так рад [ей] его смерти, как высокому предмету для поэзии»¹⁵¹⁷. Смерть на дуэли была в глазах Пушкина таким же высоким предметом для поэзии, как и смерть на войне.

Соответствовала ли истине запись поздних воспоминаний баронессы Вревской? В памяти Алексея Вульфа сохранились другие сведения: «Перед дуэлью Пушкин не искал смерти; напротив, надеясь застрелить Дантеса, поэт располагал поплатиться за это лишь новой ссылкой в сельцо Михайловское, куда возьмёт и жену»¹⁵¹⁸. Если версия Вульфа достоверна, становится понятным, почему Осипова отказалась сообщить друзьям Пушкина о содержании беседы.

Сохранился ещё один документ – письмо Вревского, мужа Евпраксии. Барон был в столице и узнал от жены о её разговоре с Пушкиным, когда поэт был у них в гостях. Вревский писал сестре Пушкина: «Евпраксия была с А.С. все последние дни его жизни. – Она находит, что он счастлив, что избавлен тех душевных страданий, которые так ужасно его мучили последнее время его существования»¹⁵¹⁹. О беседе Евпраксии с умирающим Пушкиным ничего не известно. Такая беседа вообще не могла состояться из-за тяжёлого состояния раненого. Запомнившиеся ей слова были произнесены поэтом, конечно же, не на смертном одре, а накануне дуэли. 25 января Пушкин облегчил душу, сообщив Зизи о предстоящем поединке.

Вяземский записал слова, сказанные поэтом перед самым поединком и услышанные д’Аршиаком: «С начала этого дела я вздохнул свободно только в ту минуту, когда именно написал это письмо»¹⁵²⁰. Именно с таким настроением явился поэт сначала в дом к Вревской, а днём позже в гостиницу Демута к Тургеневу. Пушкин испытал огромное облегчение оттого, что исполнил свой долг и отправил вызов Геккернам.

Пушкин приготовился к худшему. В любом случае поединок должен был резко изменить его судьбу и избавить от невыносимых душевных терзаний.

Из всех дуэлей Пушкина лишь одна была сходна с кровавым поединком 1837 г. Впервые поэт стал жертвой оскорбительных наветов, когда бретёр и авантюрист Фёдор Толстой – «Американец» распустил слух, будто власти высекли его за либерализм и эпиграммы на царя. По молодости Александр Сергеевич счёл себя навеки опозоренным и всерьёз обдумывал, надо ли ему покончить с собой или убить Александра I. Император, конечно же, не отдавал приказа о сечении опального стихотворца. Пушкина никто не сёк. Но молва связала два имени, и, беззащитный перед клеветой, поэт готов был пролить царскую кровь или же кончить жизнь самоубийством. История несостоявшейся дуэли с Толстым предвосхитила схему поведения поэта в последней дуэли.

Первым, кто после поединка назвал Пушкина самоубийцей, был Геккерн¹⁵²¹. Тем самым виновник трагедии пытался переложить всю вину на погибшего.

В ноябре 1836 г. Пушкин свёл счёты с Дантесом, выставив его на осмеяние. В то время он отказался от поединка с гвардейцем, чтобы поразить обличительным письмом старого Геккерна. В январе 1837 г. разоблачительное послание Геккерну-отцу было изготовлено в трёх экземплярах. Может быть, обличение отца имело в глазах Пушкина большее значение, чем поединок с сыном.

Из трёх экземпляров письма два подверглись переделке, так как предназначались для общества и требовали пристойности. Надо помнить, что дуэль была всего лишь ступенью к акту мщения министру Геккерну, которого поэт считал источником всех зол. Если бы дипломат, получив оскорбительное письмо, не принял вызов, его ждало бы публичное поругание. Такой исход был вполне вероятен.

Вступив в бой с людьми, оскорбившими его, Пушкин, разумеется, уповал на победу. У поэта было четверо маленьких детей. Он был привязан к старшей дочери Маше и к сыновьям, младшему из которых было восемь месяцев. Гибель отца превратила бы их в нищих сирот. Думал ли об этом поэт перед поединком?

Обстоятельства подвергли великое жизнелюбие Пушкина суровому испытанию. Мучения стали невыносимы. На пути с места поединка Пушкин просил секунданта не скрывать от него мнение врачей, если те найдут его рану смертельной: «Меня не испугаешь, – сказал он, – я жить не хочу»¹⁵²². Пушкин сказал Данзасу то же самое, что накануне говорил Вревской.

Поэт твёрдо решил драться, чтобы защитить свою честь и дать всему ходу своей жизни новый поворот. Неизбежным следствием дуэли была бы отставка и ссылка в деревню. Ссылка означала бы конец царской службы, избавление от цензурных притеснений, неотступных домогательств заимодавцев и ростовщиков, словом, конец гибельной столичной жизни.

Вревская была соседкой Пушкина по имению, что и определило направление беседы. В течение месяца, с конца декабря 1836 г. поэт вёл переговоры с П.А. Осиповой о продаже ей Михайловского. Он намеревался продать свою долю земли с крепостными, но сохранить усадьбу с садом и десятком дворовых¹⁵²³. Пушкин изложил свой проект Вревской, и та от имени мужа выразила согласие, чему он был очень рад.

Мысль о переезде в деревню не покидала Александра Сергеевича до последних дней жизни. Сельцо Михайловское находилось в нескольких днях пути от Петербурга. Но путь туда с места поединка был совсем не так короток, как казалось поэту.

Под впечатлением рассказов сестры Вульф сделал некоторые выводы относительно дуэльной истории. Они сформулированы в его дневниковой записи от 21 марта 1842 г. Вульф писал, что Пушкин, «женатый, отец семейства, знаменитый – погиб жертвою неприличного положения, в которое сам себя поставил ошибочным расчётом»¹⁵²⁴. О каком ошибочном расчёте писал Вульф? О дуэли и повторной ссылке в Михайловское или о чём-то совсем ином? Ответить на это невозможно. Вульф был давним приятелем Пушкина. Но о событиях последнего года он знал лишь со слов сестры.

Повторим ещё раз: Александр Сергеевич проявлял живой интерес к биографии Байрона, в которой видел много общего со своей биографией. И Байрон, и Пушкин гордились принадлежностью к старинному дворянству. «Говорят, – писал русский поэт, – что Байрон своею родословною дорожил более, чем своими творениями. Чувство весьма понятное. Блеск его предков и почести, которые наследовал он от них, возвышали поэта: напротив того, слава, им самим приобретённая, нанесла ему и мелочные оскорбления, часто унижавшие благородного барона, предавая имя его на произвол молвы»¹⁵²⁵. Эти строки, по справедливому замечанию Я.Л. Левкович, Пушкин пишет как будто о самом себе¹⁵²⁶.

Мелочные оскорбления, причинённые русскому поэту, были более горькими, чем унижения «благородного барона». Оба реагировали на вызов, следуя своему характеру. Пушкин солидаризировался с биографом Байрона Томасом Муром в оценке личности английского поэта. Но его слова звучат как исповедь. Поэт вновь пишет о себе: «…в характере Б. ярко отразились и достоинства и пороки многих из его предков: с одной стороны, смелая предприимчивость, великодушие, благородство чувств, с другой – необузданные страсти, причуды, дерзкое презрение к общему мнению»¹⁵²⁷. Байрон унаследовал характер от разбойников-норманнов, Пушкин – от Ганнибалов. Бранное письмо к Геккерну служило примером «необузданных страстей» и «дерзкого презрения» Пушкина к общественным приличиям.