Текст книги "Дуэль Пушкина. Реконструкция трагедии"

Пасквиль

2 ноября Натали сделала первое признание о рандеву, что вызвало у Пушкина вспышку гнева. Два дня спустя почта доставила в дом на Мойке анонимное письмо.

Пасквиль, присланный Пушкину, по форме пародировал грамоты на пожалование звания кавалера Ордена. Его составители использовали термины, типичные для разных Орденов⁹¹¹. Пасквиль начинался с шутовского извещения о том, что «Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра Ордена, его превосходительства Д.Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом Ордена». Под дипломом стояла подпись: «Непременный секретарь: граф И. Борх»⁹¹².

Мистификации как способ светских развлечений имели широкое распространение на Западе и, в частности, во Франции в начале XIX в. Участники «шутки» развлекались тем, что создавали разного рода вакхические и прочие общества и ордена, рассылали «патенты рогоносцев»⁹¹³. В 1836 г. «дипломы» Рогоносцев рассылали в Вене, потом в Петербурге. По словам Соллогуба, венское общество целую зиму развлекалось этой игрой. Петербургским подражателям венской затеи достаточно было списать текст образца и вставить в него имена лиц, которых они хотели подвергнуть осмеянию.

Игра подчинялась определённым правилам. «Диплом» рассылали знакомым рогоносца в двойных конвертах. Адресат, раскрыв конверт, обнаруживал второй конверт с именем жертвы. Он мог либо распечатать его, либо передать письмо по назначению. Таким образом в руках жертвы оказывалось, помимо оригинала, несколько копий «диплома» Рогоносцев. Немая сцена в доме жертвы и его жены венчала мистификацию.

Анна Ахматова обратила внимание на то, что памфлет был разослан исключительно друзьям поэта. С. Абрамович уточнила её наблюдение: «шутники» разослали «диплом» членам историко-литературного кружка Карамзиных. Так ли это? После розыска, писал Пушкин, «я узнал, что семь или восемь человек получили в один и тот же день по экземпляру того же письма… Большинство лиц… подозревая гнусность, их ко мне не переслали»⁹¹⁴. В другом случае поэт назвал иные цифры, отметив: «Я получил три экземпляра из десятка, который был разослан»⁹¹⁵. Пушкин строго взвешивал свои слова. О семи дипломах Пушкин знал достоверно, слышал о восьмом и подозревал о существовании ещё нескольких экземпляров. Друзьями Пушкина были вдова Карамзина, Е. Хитрово, Вяземские, М.Ю. Виельгорский. Молодой офицер К.О. Россет был приятелем братьев Карамзиных. В отличие от друзей Пушкина, он показал пасквиль по крайней мере трём знакомым, но ничего не сказал самому поэту. А.И. Васильчикова (её имя стояло на письме, принесённом Пушкину В. Соллогубом) была приятельницей родителей поэта. Таким образом, из десятка «дипломов» пять-шесть попали к лицам, составлявшим ближайшее окружение Пушкина. Среди этих лиц литератором был только поэт Вяземский. Восьмой «диплом» неизвестными путями попал в руки министра Нессельроде, никак не принадлежавшего ни к салону Карамзиных, ни к кругу друзей Пушкина.

Каждый экземпляр «диплома» Рогоносцев, адресованного Пушкину, был запечатан красной сургучной печатью. Геккерн следующим образом описал печать на письме, показанном ему графом Нессельроде: письмо «было запечатано красным сургучом. Сургуча мало, запечатано плохо»⁹¹⁶. На экземпляре из Пушкинского Лицейского музея печать также разрушена⁹¹⁷. Печать на «дипломе», адресованном Виельгорскому, сохранилась превосходно⁹¹⁸. Плохое состояние печатей, возможно, связано было с тем, что министерский и лицейский экземпляры ходили по рукам, отчего сургуч осыпался. Со своим экземпляром Виельгорский, кажется, никого не знакомил.

Мистификаторы, конечно же, использовали не собственную печатку, а чужую, вышедшую из употребления, чтобы не выдать себя. Геккерн отметил «своеобразие печати» и попытался описать её по памяти: «…насколько я помню, „а“ посредине этой формы „А“ и множество эмблем вокруг „А“. Точно разглядеть эти эмблемы я не смог, так как, повторяю, запечатано было плохо. Помнится, что вокруг были знамёна, пушки и т. п., но я не уверен. Помнится также, что они были с разных сторон, но в этом я тоже не уверен»⁹¹⁹.

На экземпляре Виельгорского чётко видна форма в виде двух прямых с удлинённой перекладиной наверху и буквой «А» посредине. Слева виден раскрытый циркуль, справа – птица. В основании фигуры – перо. Видимо, на полуразрушенной печати циркуль можно было принять за знамёна, а перо, действительно, походило на пушку. Наверху печати изображены две капли с точкой посредине⁹²⁰.

Полагают, что два сохранившихся экземпляра пасквиля писаны одним почерком⁹²¹. Этот вывод трудно опровергнуть, но элемент сомнения сохраняется. Дипломы писаны по-французски, прописными буквами. Бросаются в глаза различия в написании букв «n» и «u». Первая из этих букв в одном экземпляре соответствует французской букве, а во втором экземпляре не отличается от русской буквы «п». Некоторые слова в одном экземпляре начинаются с большой буквы, в другом – с малой. Всё это как будто говорит о разной степени владения французским языком. Почерк Лицейского «диплома» – более округлый и решительный, чем почерк экземпляра Виельгорского. Не совпадают росчерки возле подписи И. Борха. В лицейском варианте «шутник» не сдержал ликования и, поставив точку, приписал три восклицательных знака⁹²². Возможно, изготовлением диплома занимался не один человек.

На обороте диплома имя Пушкина написано не прописью, а скорописью. В обоих экземплярах неизвестный написал «Александри Сергеичу Пушкину»⁹²³. Ошибка в имени была исправлена сходным образом в обоих дипломах. Неизвестный пририсовал прямую жирную черту в конце слова, исправив «Александри» на «Александру».

На внешней обложке экземпляра Виельгорского значилось: «Графу Михайле Юриевичу». Ошибка выдает русское происхождение писавшего. Уже граф Соллогуб назвал русский почерк на внутренней обложке «диплома» «кривым лакейским почерком»⁹²⁴.

Пасквилянты были русскими людьми. Основной текст «диплома» был написан прописными буквами, что делало почерк неузнаваемым. Один из участников интриги писал нетвёрдой рукой, не везде соединяя буквы. Он надписал конверты размашисто, не заботясь об изменении почерка. Очевидно, он не был человеком из общества.

Сохранилась записка Геккерна к Дантесу, посвящёная пасквилю. Она начиналась словами: «Если ты хочешь говорить об анонимном письме, я тебе скажу» и пр. Исходя из привычного представления о причастности посла к сочинению «диплома», П.Е. Щёголев назвал его записку «воровской», составленной сразу после дуэли ради мистификации суда⁹²⁵. Такая характеристика не находит опоры в источнике.

Заподозрив Геккернов в фальсификации, П.Е. Щёголев утверждал, что приведённая записка не могла быть написана после дуэли, так как Жорж находился на гауптвахте и не мог видеться с дамами, к которым отсылал его отец. Надо заметить однако, что кавалергард мог обмениваться записками с любыми лицами. В какой-то момент жена и другие лица получили разрешение посетить его на гауптвахте.

По мнению А.С. Полякова, Геккерн уже 7 ноября догадался, что Пушкин обвинял его в составлении анонимных писем, явившихся прямым поводом к вызову, и по этой причине послал записку сыну, косвенно оправдывая себя в его глазах⁹²⁶. Предложенная схема не соответствует обстановке, сложившейся 7 ноября. Вопрос о пасквиле приобрёл исключительную остроту, конечно же, после гибели Пушкина. Записка Геккерна должна была подготовить Дантеса к судебным прениям, во время которых ему неизбежно пришлось бы участвовать в обсуждении вопроса о «дипломе». В тревоге за судьбу сына Геккерн писал: «Ради Бога, будь благоразумен и за этими подробностями отсылай смело ко мне, потому что [сам] граф Нессельроде показал мне это письмо», то есть пасквиль⁹²⁷. Из записки следует, что Геккерн не имел у себя «диплома», но видел его в руках Нессельроде.

Нессельроде имел много соглядатаев в своём министерстве, а потому он и его жена («мадам Н.») заполучили в свои руки один экземпляр анонимного письма. Если бы Дантес воспользовался советом отца и на допросе упомянул об экземпляре пасквиля, имевшемся у Нессельроде, суд мог бы затребовать важнейший дуэльный документ. Однако записка Геккерна не попала в руки Дантеса, а отложилась в архиве III Отделения.

Чтобы дать сыну представление о пасквиле, Геккерн упомянул, что анонимное письмо, показанное ему Нессельроде, «написано на бумаге такого же формата, как и эта моя записка»⁹²⁸. А.С. Поляков имел случай отметить, что записка барона сыну по формату не совпадает с «дипломом»⁹²⁹. В самом деле, «диплом» имеет формат 11,5 x 18 см и написан на лицевой стороне сложенной половины листа. Записка барона написана на тонкой бумаге с филигранями (литеры JWH, 18), на четвертушке бумаги 12,5 x 19 см⁹³⁰. Барона не интересовала бумага «диплома» сама по себе. Он хотел дать сыну примерное представление о внешнем виде «диплома».

Содержание записки подтверждает непричастность Геккернов к составлению анонимного пасквиля.

Тотчас после смерти Пушкина А. Тургенев в дневнике дважды упомянул о том, что в доме Карамзиных говорили о князе И.С. Гагарине как авторе пасквиля⁹³¹. На панихиде Тургенев наблюдал за тем, пойдёт ли Гагарин к гробу и отдаст ли последнее прощание. Поведение Гагарина сняло подозрения Тургенева. Случай этот был рассказан Тургеневым самому Гагарину и известен только со слов последнего⁹³².

Обвинение Гагарина бросило тень и на князя П.В. Долгорукова, снимавшего квартиру вместе с ним⁹³³. Попытки графологического анализа анонимного «диплома» вызвали длительную полемику, но не дали достоверных результатов⁹³⁴.

С.А. Соболевский записал слухи об авторстве Гагарина, но при этом подчеркнул, что «главнейший повод к такому предположению дала бумага, подобную которой, как утверждали, видели у Гагарина»⁹³⁵. Никаких других улик против Гагарина не было⁹³⁶. По поводу слухов о Гагарине Соболевский писал: «Твёрдо уверен, что это клевета»⁹³⁷.

Князь Гагарин принадлежал к образованной русской молодёжи, ценившей гений Пушкина. Именно он принёс в «Современник» стихи Ф.И. Тютчева и передал тому отзыв Пушкина: «Пушкин ценит Ваши стихи как должно и отзывался мне о них весьма сочувственно. Я отменно рад, что могу передать Вам это известие»⁹³⁸. В обществе было замечено, как тяжело переживал Гагарин смерть поэта. Жизнь Гагарина была отмечена духовными исканиями. Он принял католичество, что было полной неожиданностью для его друзей в Петербурге.

К.О. Россет вспоминал о своей дружбе с Пушкиным с умилением. Но он вёл себя не вполне дружественно по отношению к поэту. Распечатав письмо, адресованное не ему, он не уничтожил пасквиль, а показал его поручику Скалону, Гагарину, Долгорукову, позже великому князю Михаилу Павловичу⁹³⁹. К.О. Россет утверждал, будто показал пасквиль Гагарину и Долгорукову, потому что «по почерку стал догадываться, что („диплом“. – Р.С.) от них»⁹⁴⁰. Тем самым он объяснял своё свободное обращение с анонимным письмом. Но его припоминания не отличались точностью. Почерк анонимных писем не поддаётся идентификации.

Обратимся к воспоминаниям И.С. Гагарина, записанным в начале 60-х годов. Повествуя о посещении Россета и беседе с ним, Гагарин подтвердил: «…я действительно приметил, что письмо, показанное мне К.О.Р., было писано на бумаге, подобной той, которую я употреблял… на этой бумаге не было никаких особенных знаков, ни герба, ни литер»⁹⁴¹.

В литературе осталось незамеченным разительное противоречие в показаниях, касающихся пасквиля. Характеристика Гагарина подтверждается палеографическими наблюдениями за двумя сохранившимися экземплярами «диплома». Но она полностью расходится со свидетельством Яковлева, которому письмо показал сам Пушкин.

Сохранившиеся «дипломы» писаны на толстой, плотной бумаге, не имевшей филиграней. О такой бумаге Гагарин сообщал следующее: «…я её покупал, сколько могу припомнить, в английском магазине, и, вероятно, половина Петербурга покупала тут бумагу»⁹⁴². Яковлев держал в руках «диплом», который был написан на бумаге лучшего качества, используемой иностранными посольствами⁹⁴³. Какой же была бумага в действительности: грубой, доступной половине Петербурга, или дорогой, используемой иностранными посольствами? Противоречие, видимо, объясняется тем, что Яковлев и Гагарин видели разные экземпляры «диплома». Лицейский друг обследовал оригинал, присланный Пушкину. Гагарин видел копию, полученную К.О. Россетом.

В архивах III Отделения сохранились образцы бумаги, которой пользовались Геккерны. Их бумага более тонкая, чем бумага сохранившихся экземпляров пасквиля и, в отличие от них, имеет филиграни⁹⁴⁴.

Россет не передал свой экземпляр Пушкину, а экземпляр Соллогуба поэт изорвал сразу после того как получил его. Пушкину незачем было хранить переданные ему копии пасквиля. В конце концов был уничтожен также экземпляр, адресованный поэту. Но до того его успел обследовать Яковлев. Он заведовал крупнейшей казённой типографией и знал толк в сортах бумаги, которую использовали в то время в столице. Не отличить грубую бумагу от «посольской» сколько-нибудь наблюдательный человек не мог. Подчеркнём, что в своём расследовании происхождения «диплома» Пушкин поставил на первое место «вид бумаги»⁹⁴⁵.

Итак, участники драмы засвидетельствовали, что оригинал «диплома» был сделан на очень дорогой «посольской» бумаге, а копии – на гораздо более дешёвой и общедоступной. Это наблюдение может послужить косвенной уликой в предпринятом расследовании. Определённо к составлению пасквиля была причастна бюрократия, но, по-видимому, не высшая бюрократия и знать – министры, князья-Рюриковичи и пр., – а мелкая шушера, те, кого называли «кувшинное рыло», завистники, мздоимцы, чуждые культуре. Под рукой у них не оказалось десятка листов дорогой бумаги, на которой писали чиновники более высокого ранга, и им пришлось довольствоваться бумагой разного сорта.

Подозрения против двух министров

Один из самых авторитетных пушкинистов, Ю.М. Лотман, предположил, что в составлении «диплома» участвовал министр просвещения С.С. Уваров⁹⁴⁶.

Эта атрибуция основана на данных «Заметки о Пушкине», которую приписывали вюртембергскому послу князю Гогенлоэ-Кирхбергу.

Использовать Заметку невозможно без установления её происхождения. В литературе отмечено, что у Заметки имеется двойник – депеша голландского дипломата Геверса. Тексты двух документов совпадают на протяжении многих страниц. Возник спор, кто из двух дипломатов сочинил текст, а кто списывал с первого? Какой источник можно считать первичным?⁹⁴⁷

В основе этих двух документов, бесспорно, лежал один и тот же начальный текст. Его составителя не следует искать среди иностранных дипломатов. Приведённые в тексте подробности из жизни Пушкина могли быть известны только его друзьям. Характеристика творчества поэта наводит на мысль, что автором рукописи, использованной двумя дипломатами, был русский литератор или человек, близкий к литературной среде. Указание на оппозиционность поэта исключало возможность публикации документа в России. Заметка была написана в расчёте на западную публику. Понятно, что документ был анонимным и не имел подписи. Приятели поэта общались со многими дипломатами, включая князя Гогенлоэ. Князь виделся с Тургеневым, Вяземским, Жуковским⁹⁴⁸. По крайней мере до 3 апреля посол не имел в руках Заметки о Пушкине, так как не упоминал о ней в своих депешах. 14 апреля он послал донесение с приложением Заметки о Пушкине. Геверс отправил депешу с изложением истории Пушкина позже – 20 апреля 1837 г.

Гогенлоэ подверг русскую рукопись правке и, в частности, включил в неё родословную поэта, из которой следовало, что Пушкины происходили из немецких рыцарей и пр. Геверсу эти вставки остались неизвестны. Он заботился преимущественно о сокращении русского текста. Дипломат вычеркнул обширный текст с характеристикой стихов Пушкина, допустив при этом анекдотическую ошибку. Копия Гогенлоэ сохранила раздел с заглавием: «Главнейшие его произведения» с перечнем трёх поэм. Наименования «Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан» были объединены фигурной скобкой, а ниже следовало: «Цыганы – лёгкая поэзия, одно из замечательнейших произведений Пушкина»⁹⁴⁹. Геверс вычеркнул заголовок и названия поэм и переделал упоминание о «Цыганах» следующим образом: «…особенно примечательны Цыгане, небольшое стихотворение…»⁹⁵⁰ Очевидно, он понятия не имел о русской литературе.

Из лояльности к Пушкину князь Гогенлоэ изменил русский текст, посвящённый жене поэта. Согласно Записке, Жуковский упрекал Пушкина в том, что он принимает слишком близко к сердцу мнение света, убеждённого в невиновности его жены. На это Пушкин, якобы, отвечал, что дорожит мнением среднего, истинно русского класса, который восхищён его женой. Слова по поводу «восхищения женой», видимо, были внесены в текст самим Гогенлоэ. Правка лишила рассказ всякого смысла. В депеше Геверса текст русского оригинала передан более точно. Неважно, что свет убеждён в невинности жены, пересказывал Жуковский мнение Пушкина, – «Единственное мнение, с которым я считаюсь, – это мнение среднего сословия, которое ныне одно только истинно русское, а оно обвиняет жену Пушкина»⁹⁵¹. Итак, Геверс имел в руках русский текст, не подвергшийся правке в вюртембергском посольстве.

Раздел о пасквиле Геверс дополнил ошибочным указанием на то, что один экземпляр был получен из провинции посольшей Фикельмон. Этого дополнения нет в Заметке Гогенлоэ. Но у последнего имеются свои, более обширные вставки. Во-первых, Гогенлоэ утверждал, будто на пасквиле было три подписи (третья – постоянного секретаря Р.С.). Во-вторых, некоторые из писем «были доставлены (Пушкину. – Р.С.) даже знакомыми (так, между прочим, В.П.)…»⁹⁵² Это тоже было ошибкой: «В.П.» (т. е. Пётр Вяземский) не передал свой экземпляр Пушкину, а уничтожил его.

Гогенлоэ ссылается на два мнения об авторе пасквиля:: «Наиболее пользующееся доверием публики, – значилось в Заметке, – указывает на О… Другое мнение, мнение властей, основывающееся на тождественности расстановки знаков препинания, на особенностях почерка и на сходстве бумаги, обвиняет Н»⁹⁵³. Инициалы расшифрованы в литературе: О – это Ouvaroff; Н – Heeceren – Геккерн⁹⁵⁴. Первое мнение не требовало особых доказательств. Всем, включая иностранных дипломатов, было известно, что Пушкин оскорбил Уварова позорной эпиграммой. Министр возненавидел его. На этом основании публика заключила, что именно Уваров отомстил поэту пасквилем. Гогенлоэ не высказал своего отношения к мнению, «пользующемуся доверием публики». Вражда Уварова ничего не доказывала. В тексте пасквиля невозможно обнаружить информацию, связанную с министром просвещения или его ведомством. Друзья Пушкина заподозрили уже в момент смерти Пушкина Гагарина. Но их подозрения остались известны лишь очень узкому кругу лиц – друзьям поэта.

Примечательны аргументы в пользу второго мнения. Это указание на тождественность расстановки знаков препинания и на почерк. Аргументы такого рода относятся к области фантазии, так как анонимные письма были написаны печатными буквами. Гогенлоэ лишь записал пересуды малоосведомлённых людей.

Наибольшее распространение получила версия, согласно которой пасквиль был составлен министром Геккерном и его сыном. «Следует считать наиболее вероятным, – пишет С.Л. Абрамович, – что анонимные письма исходили от Геккернов и были переписаны и распространены с помощью какого-то соучастника»⁹⁵⁵. Такой вывод не опирается на информацию, заключенную в самом «дипломе» Рогоносцев.

Установить круг, в котором был составлен пасквиль, помогают в первую очередь упомянутые в нём имена. Великим магистром ордена назван Д.Л. Нарышкин, обер-егермейстер двора, муж красавицы, состоявшей долгие годы любовницей Александра I. Рождение царской дочери в семье рогоносца и её последующая судьба стали притчей во языцех. Толковали, что Александр I заботился о дочери и благословил её помолвку с Шуваловым. «После помолвки своей, – повествуют современники, – Шувалов (жених дочери Александра I от Нарышкиной), числившийся по Министерству иностранных дел, пожалован был камергером по официальному представлению графа Нессельроде; император Александр Павлович, со дня помолвки уже обходившийся с Шуваловым как с будущим зятем, улыбаясь, спросил у него: сколько он подарил графине Нессельроде?»⁹⁵⁶ Приведённая история была записана П.В. Долгоруковым. Его рассказ – это своего рода притча о хитростях и жадности чиноначальников. Героями анекдота были «Великий магистр Ордена Рогоносцев» Нарышкин, Шувалов и супруги Нессельроде. Молва обвиняла Андрея Шувалова в том, что он хлопотал о заключении выгодного брака, закрыв глаза на позор рогоносца Нарышкина. Чтобы заполучить придворный чин, он должен был заплатить немалые деньги графине Нессельроде. Муж Нессельроде возглавлял Министерство иностранных дел, а Шувалов был видной фигурой в его ведомстве⁹⁵⁷.

Помимо Нарышкина, в «дипломе» упомянуто имя графа Иосифа Борха. Граф занимал пост переводчика во II отделении Министерства иностранных дел. Иосиф Борх и Нессельроде были австрийскими графами, что и объясняет особое расположение австрийца Нессельроде к Борхам. Старший брат Иосифа, Александр, был помощником главы 1 Особой экспедиции, а его жена Софья была ближайшей приятельницей графини Нессельроде⁹⁵⁸.

В Петербурге фамилия Борхов пользовалась скандальной славой. Отправляясь к месту дуэли на Чёрной речке, Пушкин встретил по пути сани с четой Борхов. «Вот две образцовых семьи, – сказал поэт ехавшему с ним секунданту. – Ведь жена живёт с кучером, а муж – с форейтором»⁹⁵⁹. Иосиф Борх был не только рогоносцем, но и гомосексуалистом, подобно Геккернам. Жена Борха была двоюродной сестрой Натали, и Пушкин знал, о чём говорил.

Иосиф Борх был героем шумной «истории», позабавившей столицу. Осенью 1835 г. во время стоянки кавалергардского полка в Новой деревне офицеры С. Трубецкой и другие «устроили на Неве какие-то великолепные похороны мнимо умершему графу Борху»⁹⁶⁰. Аристократический бомонд собрался в тот день на Чёрной речке, чтобы отпраздновать чьи-то именины. Гости разместились на гондолах, вместе с музыкантами и певцами. Внезапно появился ялик с чёрным гробом. Трубецкой и другие гвардейцы, сидевшие в лодке, сбросили гроб в реку, из-за чего произошла ужасная суматоха⁹⁶¹. Борх стал посмешищем в 1835 г., почему и был упомянут в пасквиле.

Следует подчеркнуть, что Пушкин, подобно Борху, числился чиновником Коллегии иностранных дел. Не вполне ясно, была ли в ведомстве Нессельроде штатная должность историографа, на которую царь велел зачислить Пушкина. В стенах министерства на этот счёт немало шутили и злословили. Присвоение поэту титула историографа Ордена Рогоносцев было ещё одним следом, который вёл к ведомству Нессельроде. В пасквиле не отразилась информация, которая указывала бы на близкое знакомство его авторов с личной жизнью Пушкина. Среди сослуживцев по министерству у Александра Сергеевича, кажется, не было приятелей.

С большой долей вероятности можно заключить, что пасквиль отразил в себе информацию, связанную с жизнью, трениями и соперничеством внутри узкого чиновного мирка Министерства иностранных дел.

Современники называли Нессельроде «австрийским министром русских иностранных дел». В его ведомстве служило много венцев. Постоянная дипломатическая связь обеспечивала быструю доставку не одной только дипломатической корреспонденции. Неудивительно, что в недрах коллегии иностранных дел игра с рассылкой дипломов началась с минимальным опозданием в сравнении с Веной.

Чиновники министерства пользовались такой же репутацией среди служащих статских ведомств, как кавалергарды среди прочего офицерства. Те, которые служат в иностранной коллегии, иронизировал Гоголь, «…отличаются благородством своих занятий и привычек. Боже, какие есть прекрасные должности и службы! Как они возвышают и услаждают душу!» Особое щегольство одежды и причёска резко выделяют «возвышенные души» из толпы. Среди гуляющих на Невском господ с бакенбардами «вы встретите бакенбарды единственные, пропущенные с необыкновенным и изумительным искусством под галстух, бакенбарды бархатные, атласные, чёрные как соболь или уголь, но, увы, принадлежащие только одной иностранной коллегии. Служащим в других департаментах провидение отказало в чёрных бакенбардах»⁹⁶².

III Отделение искало автора анонимного пасквиля и ему, возможно, удалось напасть на верный след. Подтверждением тому служат слова императора Александра II, записанные князем А.М. Голицыным. В узком кругу приближённых – за столом в Зимнем дворце – царь, лично знавший поэта, произнёс фразу: «Ну, вот теперь известен автор анонимных писем, которые были причиной смерти Пушкина: это Нессельроде»⁹⁶³. В момент смерти Пушкина наследнику было около 20 лет. Сведения о пасквиле он получил, наверное, после восшествия на трон. При Николае I Нессельроде сорок лет руководил внешней политикой России. Император не желал компрометировать влиятельнейшего из своих министров, произведённого им вскоре в канцлеры. Александру II не надо было заботиться о репутации Нессельроде, снятого им с высоких постов.

Именно Нессельроде передал военному суду, допрашивавшему Дантеса в феврале 1837 г., дуэльные документы Пушкина, чиновника его ведомства. Судей, конечно же, интересовал анонимный «диплом», послуживший причиной или поводом к дуэли. Нессельроде имел таковой в своём распоряжении и обязан был передать его в суд. До суда министр показал «диплом» Геккерну, но отказался передать документ в трибунал. Его поведение было бы необъяснимо, если бы пасквиль не имел отношения к министерству. Видимо, Нессельроде не хотел дать судьям материал, который мог обнаружить след, ведущий к его ведомству.

Пушкин нисколько не напоминал «сошедшего с ума» ревнивца Безобразова. Владимир Соллогуб, принёсший ему утром 4 ноября один из экземпляров «диплома», был поражён, с каким достоинством и спокойствием реагировал поэт на случившееся.

В сочинениях Соллогуба разных лет можно обнаружить разные версии пушкинских речей, услышанных им в тот день. В поздних воспоминаниях слова Пушкина переданы следующим образом: «…безыменным письмом я обижаться не могу. Если кто-нибудь сзади плюнет на моё платье, так это дело моего камердинера вычистить моё платье, а не моё»⁹⁶⁴. Мемуары Соллогуба несут на себе печать беллетристической обработки. В ранней записи воспоминаний того же автора, сделанной по просьбе П.В. Анненкова, слова Пушкина переданы совсем иначе. Говоря о пасквиле, Пушкин произнёс: «Впрочем, это всё равно что тронуть руками говно. Неприятно, да руки умоешь и кончено»⁹⁶⁵. Приведённый пример даёт представление о приёмах работы мемуариста, который считал себя вправе приглаживать речи Пушкина, приписывать ему сочинённые фразы и пр. В ранней записи речи Пушкина переданы следующим образом: «Я подозреваю одну женщину». В литературных мемуарах добавлено: «которую мне и назвал»⁹⁶⁶. Пояснение Соллогуба относительно имени кажется сомнительным. Свидание Натали в квартире Полетики бросало тень на эту даму, смертельно ненавидевшую поэта. Однако предположить, что Пушкин назвал Соллогубу имя Полетики, не представляется возможным. Любое упоминание её имени грозило скомпрометировать жену. Допустить этого поэт не мог. Даже спустя много лет друзья поэта называли Полетику не иначе как г-жа N. Характерно, что Пушкин скоро отказался от догадки, что автор пасквиля – великосветская дама.

Ближайшие приятели и знакомые Дантеса знали, что Натали отвергла его домогательства. Откровенное объяснение едва ли могло поколебать доверие Пушкина к жене. Однако среди великосветской черни, жадно следившей за разгоравшимся скандалом, слухи о тайном свидании красавицы с кавалергардом получили наихудшее истолкование. Бездействие грозило погубить честь женщины.

Пушкин не читал строк из письма Дантеса: «…я слишком люблю её (Пушкину. – Р.С.), чтобы хотеть скомпрометировать»⁹⁶⁷. Но он представлял характеры действующих лиц и направил вызов Дантесу вовсе не из-за подозрения в совращении жены или сочинении пасквиля. Жорж настоял на тайном свидании с Натали и убеждал её бросить мужа. Эта дерзость, скомпрометировавшая честь добродетельной матери семейства, не могла остаться безнаказанной. Соллогуб получил вызов в феврале того же года за несравненно меньшую дерзость. Только дуэль могла оградить дом поэта от низкой интриги. Вечером 4 ноября Пушкин послал вызов на дуэль поручику Жоржу Дантесу.