Текст книги "Дуэль Пушкина. Реконструкция трагедии"

Встреча с царём

Свет продолжал с жадным любопытством следить за скандалом в семье поэта. 21 ноября П.Д. Дурново после посещения салона Нессельроде записал в дневнике о Дантесе: «Это фат, весьма ограниченный», «…женится на мадмуазель Гончаровой. Говорят, он ухаживал за сестрой – госпожой Пушкиной и что он был принуждён мужем к объяснению»¹¹¹⁰. После помолвки 17 ноября Пушкин мог торжествовать. Вынужденный брак выставил поведение Дантеса в самом невыгодном для него свете. Подозрение в трусости грозило погубить репутацию молодого офицера.

Считают, что 21 ноября Соллогуб, придя в ужас от письма Пушкина, бросился искать помощь у Жуковского. Последний отправился к поэту и тут же якобы всё уладил¹¹¹¹. Перед нами устойчивый миф.

В первой половине ноября Жуковский убедился, что не в его силах предотвратить поединок. Не имея возможности повлиять на Пушкина, он отправился к царю и подал ему донос.

Вопрос о вмешательстве властей обсуждался в кругу друзей после того, как Жуковский впервые сложил с себя полномочия посредника. Пушкин тотчас заподозрил неладное. 13 ноября Жуковский попытался рассеять его подозрения. «Ты вчера, – писал он Пушкину, – что-то упомянул о жандармах, как будто опасаясь, что хотят замешать в твоё дело правительство»¹¹¹².

Обращение Жуковского к Николаю I дало результаты. Пушкин неожиданно для себя получил высочайшее повеление явиться в Зимний дворец. Как значится в камер-фурьерском журнале, 23 ноября по возвращении с санной прогулки «его величество принимал генерал-адьютанта Бенкендорфа и камер-юнкера Пушкина»¹¹¹³.

О встрече царя с Пушкиным почти нет достоверных данных. Поэт всегда беседовал с государем с предельной откровенностью. Этим он обезоруживал августейшую особу, поскольку почти всегда говорил во вред себе. Вероятно, так же он вёл себя и во время ноябрьской встречи. Запись в камер-фурьерском журнале, по-видимому, следует понимать как указание на присутствие Бенкендорфа в кабинете царя. Поскольку дуэль затрагивала семью голландского министра, присутствие шефа жандармов было необходимым. Дуэль считалась делом незаконным и уголовно наказуемым. По собственному признанию поэта, он имел намерение и возможность обесчестить голландского министра в глазах «дворов нашего и вашего», то есть российского и голландского, но не воспользовался случаем¹¹¹⁴. Пушкин мог скомпрометировать посла, но тогда ему пришлось бы упомянуть имя жены и предъявить письма. Недавние ухаживания царя за Натальей Николаевной усугубляли деликатность ситуации.

Жалобы Пушкина встретили полное понимание монарха. На то были свои причины. Карьера Геккерна пошатнулась. Своими бестактными действиями он навлёк на свою голову гнев императора. Николай I взялся помочь Пушкину восстановить справедливость.

Определённо известно, что во время беседы государь взял с Пушкина слово не драться на дуэли. Если бы поэт принял требование царя, не выдвинув никаких условий и не упомянув имени свояченицы, он предал бы её, так как отказался бы от единственного средства давления на Геккернов. Ничто бы не мешало Дантесу под предлогом слабого здоровья на время покинуть Петербург и расторгнуть помолвку с опозоренной девицей. Можно предположить, что Пушкин, будучи в Зимнем дворце, повторил «новеллу» о Катерине, которую постоянно рассказывал в свете. Царь должен был стать на сторону оскорблённой невинности. Поэт получил заверения в том, что власти воспрепятствуют расторжению помолвки.

Николай I, по предположению Я.Л. Левкович, дал поэту какие-то обещания или заверения, может быть, приструнить кавалергарда, выразить неудовольствие дипломату и пр., но «своего обещания… не сдержал»¹¹¹⁵. В действительности император выполнил то, что обещал.

Свидетельство дочери Николая I Ольги подтверждает это. В своих воспоминаниях она писала о Пушкине следующее: «Папа (после появления анонимных писем. – Р.С.)… приложил все усилия к тому, чтобы его успокоить. Бенкендорфу было поручено предпринять поиски автора писем. Друзья нашли только одно средство, чтобы обезоружить подозрения. Дантес должен был жениться на младшей сестре г-жи Пушкиной, довольно мало интересной особе»¹¹¹⁶. Похоже, что именно такими были результаты беседы царя и Бенкендорфа с Пушкиным 23 ноября 1836 г. Кого имела в виду Ольга, говоря о друзьях Пушкина? Несомненно, Жуковского в первую очередь. Он воспитывал царских детей и был хорошо известен Ольге. Жуковский не участвовал в беседе царя с Пушкиным, но он был инициатором встречи и более всех других хлопотал о браке Дантеса и Катерины. Следует заметить, что император и его жена придерживались неодинаковых взглядов на свадьбу Дантеса. Царица писала своей фрейлине: «Мне жаль Дантеса, нужно было бы помешать этому браку – он будет несчастием для них обоих»¹¹¹⁷. Император, напротив, считал, что Дантес должен жениться на соблазнённой девушке.

Согласно воспоминаниям Е.Н. Вревской, имевшей откровенную беседу с Пушкиным накануне его дуэли, последний сказал ей: «Император, которому известно всё моё дело, обещал мне» и пр.¹¹¹⁸ В поздних воспоминаниях Вревской, по справедливому замечанию С.Л. Абрамович, звучит живая пушкинская фраза¹¹¹⁹. Поэт сказал царю больше, чем говорил друзьям.

Беседа поэта с царём имела важный результат. В письме от 2 февраля 1837 г. Е.А. Карамзина, с которой поэт делился всеми своими заботами, сообщила сыну: «После истории со своей первой дуэлью П[ушкин] обещал государю больше не драться ни под каким предлогом», а после дуэли просил «прощения у гос[ударя] в том, что он не сдержал слова»¹¹²⁰.

Нарушение честного слова дворянина бросало тень на репутацию поэта. Между тем, его друзья старались представить репутацию погибшего в самом безупречном виде. По этой причине Жуковский в конспективных заметках даже не упомянул о встрече в Зимнем дворце, устроенной им самим. Вяземский ограничился глухой фразой о том, что царь, «встретив где-то (?! – Р.С.) Пушкина, взял с него слово, что, если история возобновится, он не приступит к развязке, не дав знать ему наперёд»¹¹²¹.

Крушение карьеры

Дантес сделал головокружительную карьеру при русском дворе. Он вошёл в круг любимцев императрицы – молодых офицеров Кавалергардского полка.

В 1835 г. тридцатисемилетняя царица увлеклась двадцатидвухлетним ротмистром Кавалергардского полка князем А.В. Трубецким, который был ближайшим другом Дантеса¹¹²². В своём дневнике императрица Александра многократно упоминала о Трубецком, именуя его «Бархат» (за бархатные глаза). Будучи в загородном доме, в августе 1836 г. царица писала Бобринской: «Он (Бархат. – Р.С.) и Геккерн (кавалергард. – Р.С.) на днях кружили вокруг коттеджа. Я иногда боюсь для него общества этого новорождённого». 15 сентября Александра высказалась по адресу Дантеса ещё более резко. «Я хочу ещё раз просить Вас, – писала она Бобринской, – предупредить Бархата остерегаться безымянного друга (Дантеса. – Р.С.), бесцеремонные манеры которого он начинает перенимать… император это заметит, если он… не будет за собой следить в салонах»¹¹²³. Для француза аффектация чувств не заключала в себе ничего предосудительного, но служила признаком галантности кавалера. Императрицу Александру беспокоило то, что Трубецкой стал перенимать у француза его манеру ухаживания за женщинами.

Царица была шефом Кавалергардского полка, и её неудовольствие было достаточным поводом, чтобы полковое начальство перестало делать поблажки нерадивому французскому офицеру русской службы.

Увлечение императрицы закончилось плачевно. В марте 1837 г. Александра Фёдоровна писала Бобринской, что эти бедные молодые люди (Трубецкой с приятелями) вели себя безукоризненно, но все ухаживания проходили на глазах у Бенкендорфа, «которого я выбрала покровителем». Могущество секретной полиции было таково, что даже члены императорской семьи чувствовали себя поднадзорными. Не только Пушкин, но и царица была обманута маской дружелюбия главы III Отделения. Вскоре наступил и финал: «Император со мной говорил от своего имени и от имени других»¹¹²⁴.

При вступлении в полк в 1834 г. Дантеса определили в 7-й запасной эскадрон. Вскоре же его перевели в действующий эскадрон, хотя при этом и произошла небольшая задержка из-за незнания корнетом русского языка. 30 ноября 1836 г. начальство перевело Дантеса из действующего эскадрона обратно в 7-й запасной. Перевод таил в себе угрозу отставки¹¹²⁵.

Лишь после свадьбы с Е. Гончаровой поручик 15 января 1837 г. получил должность взводного во 2-м действующем эскадроне.

Дантес не выказывал особого усердия на службе. Тем не менее на первых порах он избегал выговоров и наказаний. С осени 1836 г. положение переменилось. В самом начале октября офицер получил пять нарядов вне очереди, 4 ноября «за незнание людей своего взвода и неосмотрительность в своей одежде» он вновь заслужил строжайший выговор и пять нарядов. 19 ноября за опоздание он вновь был наказан пятью дежурствами. 25 ноября последовал новый выговор и три наряда вне очереди.

Многие признаки указывали на закат карьеры блестящего кавалергардского офицера. Ещё в конце декабря 1835 г. император был чрезвычайно приветлив, очень долго беседовал с Дантесом. «Он многократно со мною раскланялся, шутя, как ты понимаешь, – писал поручик отцу, – и сказал, что я слишком уж любезен и учтив, причём всё это произошло к великому отчаянию присутствующих»¹¹²⁶. Однако с октября 1836 г. поручика вообще перестали приглашать на балы в царский дворец. Это был плохой знак¹¹²⁷. Кары, обрушившиеся на Дантеса, М. Яшин объяснял вмешательством Николая I, решившего женить Дантеса на Гончаровой. Однако наряды вне очереди посыпались на голову поручика уже в октябре, до его сватовства к Катерине. Что касается более серьёзной меры – перевода Дантеса в запасной эскадрон 30 ноября, эта кара, возможно, имела особые причины. Не была ли она следствием беседы царя с Пушкиным в Зимнем дворце 23 ноября?

Высшее общество настороженно отнеслось к известию об усыновлении Дантеса голландским послом. Поднявшиеся толки были неблагоприятными для них. Вюртембергский посол князь Кристиан Гогенлоэ в депеше своему правительству сообщил некоторые подробности насчёт отставки Геккерна в феврале 1837 г.: «Об его отъезде никто не жалеет, несмотря на то, что он прожил в С.-Петербурге 13 лет и в течение долгого времени пользовался заметным отличием со стороны двора, пользуясь покровительством графа и графини Нессельроде; в городе к барону Геккерну относились хуже уже в течение нескольких лет, и многие избегали знакомства с ним»¹¹²⁸. Гогенлоэ не коснулся вопроса о причинах непопулярности Геккерна. Но эти причины не были тайной для современников.

То, что поручик при живом отце был усыновлён стариком Геккерном, вызвало в обществе множество неблагоприятных разговоров. Дипломат пытался исправить положение. В ноябре 1836 г. П.Д. Дурново беседовал в салоне у Нессельроде о Дантесе, после чего записал в дневнике: «Молодой человек – побочный сын голландского короля»¹¹²⁹. В Москве говорили то же самое¹¹³⁰. Эти слухи исходили, по-видимому, от самих Геккернов. Высокородные господа мистифицировали общество подобно уличным фокусникам.

Чтобы объяснить светскому обществу усыновление молодого человека, Геккерны сочинили ещё одну историю. Матерью поручика, будто бы, была сестра посла, иначе говоря, барон усыновил своего племянника. Изощрённостью ума дипломат не уступал барону Мюнхгаузену. Самым удивительным было то, что Геккерны заставили общество поверить сочинённым ими небылицам.

В декабре 1836 г. Пушкин писал отцу: «…Екатерина выходит за барона Геккерна, племянника и приёмного сына посланника короля Голландского»¹¹³¹. Примерно в середине января 1837 г. Александрина писала брату из Петербурга, что обедала в доме у Геккернов, но у неё «отношения с дядей и племянником (Геккерном и Жоржем. – Р.С.) не из близких»¹¹³². Тотчас после смерти поэта Вяземский повторил ту же версию. Он писал насчёт родства Геккерна и Дантеса: «Роль дяди – отца – я не знаю, как назвать его, особенно двусмысленна»¹¹³³.

Ложь всплыла после дуэли. А.И. Тургенев писал П.А. Вяземскому из Германии в августе 1837 г.: «Я узнал и о его происхождении, об отце и семействе его; всё ложь, что он о себе рассказывает и что мы о нём слыхали»¹¹³⁴.

Посол вёл рискованную игру. Блистательная родословная Дантеса бросала тень на доброе имя беспорочной дамы – матери Жоржа и, что особенно важно, на ни в чём не повинного голландского короля.

Бестактность дипломата была всем известна. Осенью 1836 г. Геккерн доверительно сообщил Николаю I некоторые подробности семейной жизни принца Вильгельма Оранского, женатого на родной сестре царя, а затем изложил содержание беседы с императором голландскому правительству. «Донос» посла повлёк за собой выяснение отношений между августейшими родственниками. Переговоры продолжались весь октябрь. Барон навлёк неудовольствие как русского, так и голландского двора. По случаю отъезда Геккерна из России Вильгельм Оранский 8 марта 1837 г. писал: «Я в особенности надеюсь, что тот, кто его заменит, будет более правдивым и не станет изобретать сюжеты для заполнения своих депеш, как это делал Геккерн»¹¹³⁵. Указание на лживость собственного посла, его склонность к мистификациям было беспрецедентным в истории дипломатии.

Французский посол в Петербурге Барант, упомянув о частых беседах с Геккерном, так отозвался о нём: «Он человек остроумный, проявляющий много бесполезной тонкости, речь которого никогда не предполагает ни малейшей искренности»¹¹³⁶.

Письменные отзывы о Геккерне в большинстве датируются временем после дуэли, что неизбежно предопределяло крайне отрицательную оценку его личности. Ввиду этого исключительное значение приобретает свидетельство Долли Фикельмон, записавшей свои впечатления в дневник в 1829 г.: «Геккерн голландский министр, лицо тонкое, фальшивое, мало симпатичное. Он здесь сходит за шпиона г-на Нессельроде. Это предположение даёт лучшее описание личности и характера»¹¹³⁷. Геккерну удалось покорить Долли своей общительностью и остроумием, но и тогда она не отказалась от своего прежнего взгляда: «…Не могу скрыть от себя, что он зол – по крайней мере в речах»¹¹³⁸.

Чиновник дипломатического ведомства Н.М. Смирнов характеризовал Геккерна в таких же выражениях, как и Долли Фикельмон: «Геккерн был человек злой, эгоист, которому все средства казались позволительными для достижения своей цели, известный всему Петербургу злым языком, перессоривший уже многих, презираемый теми, кто его проник»¹¹³⁹.

Письма Дантеса дают ключ к объяснению карьеры Геккерна. Упомянув о короле Голландии, Жорж писал отцу: «…за свою службу вы довольствуетесь вознаграждением, которое ему ничего не стоит, а ведь редко найдёшь властей предержащих, пусть даже государей, которые не любят такой ценой платить за службу»¹¹⁴⁰. Геккерн получил место посла сначала в Петербурге, а позднее в Вене по той причине, что содержание посольств в двух главных европейских столицах требовало крупных расходов, а Геккерн довольствовался скромным вознаграждением из королевской казны. Дипломат барон Торнау сообщает, какие средства использовал Геккерн, чтобы поднять свои доходы. Барон покупал, менял и перепродавал картины и предметы древности. По словам Торнау, Геккерн был зол на язык, его «злого словца» боялись и «хотя недолюбливали, но кланялись»; «о правде Геккерн имел свои собственные, довольно широкие понятия, чужим прегрешениям спуску не давал».

П.Е. Щёголев придаёт особое значение приведённому известию, так как Торнау наблюдал барона в роли посла в Вене, и «его оценка наиболее беспристрастная, наиболее удалённая от пушкинского инцидента в жизни Геккерна»¹¹⁴¹.

К зиме 1836 г. появились признаки близкого крушения карьеры голландского министра, и он предпринимал отчаянные попытки избежать скандала, который мог бы осложнить его положение.

Навязанное родство

После помолвки Геккерны уговорились с Загряжской, что жених может видеть невесту в её апартаментах в Зимнем дворце каждый день от двенадцати до двух часов. В первой же записке Катерине кавалергард просил удостоить его свидания наедине, а не в комнате, где сидит тётушка, потому что он хочет говорить «о нашем счастливом будущем»¹¹⁴². Помимо «счастливого будущего» Жорж имел в виду говорить о том, что происходит в доме у Пушкиных.

Геккерны не очень церемонились с Катериной. Когда последняя в самых нежных и ласковых выражениях попросила у жениха его портрет, ей было отказано решительным образом¹¹⁴³.

В доверительном письме Нессельроде барон не скрыл своего подлинного отношения к невестке. Высоконравственное чувство, писал он, заставило «моего сына закабалить себя на всю жизнь, чтобы спасти репутацию любимой женщины»¹¹⁴⁴. Брак с нелюбимой девицей был хуже кабалы.

В свете кавалергард продолжал играть роль влюблённого жениха. Карамзина писала о нём брату: «…клянусь тебе, он выглядит очень довольным, он даже одержим какой-то лихорадочной весёлостью и легкомыслием, он бывает у нас каждый вечер»¹¹⁴⁵. У Карамзиных и в свете Дантес почти ежедневно сталкивался с Пушкиными. Неловкая игра поручика ставила всех участников драмы в фальшивое положение. Бобринская писала в письме от 25 ноября: «В свете встречают мужа (Пушкина. – Р.С.), который усмехается, скрежеща зубами. Жену, прекрасную и бледную, которая вгоняет себя в гроб, танцуя целые вечера напролёт. Молодого человека (Дантеса. – Р.С.), бледного, худого, судорожно хохочущего»¹¹⁴⁶.

Голландский посол должен был расстаться с надеждами найти богатую невесту для сына. Семья Гончаровых разорилась. Братья выплачивали ежегодное пособие Катерине и Александрине, но даже после настойчивой просьбы Натали не выделили причитающейся ей доли. Условия брачного контракта, продиктованного Геккернами, наносили прямой ущерб всем остальным наследникам имущества Гончаровых. Барон выговорил для сына гарантии на строго определённую долю наследства в недвижимости. Кроме того, Геккерны постарались получить значительную сумму от невесты. По этому поводу Катерина написала несколько писем брату Дмитрию¹¹⁴⁷. Первое неточно датировано 18 ноября: в этот день Дмитрий ещё был в Петербурге и у сестры не было нужды писать ему письмо. В письме от 3 декабря Гончарова напомнила Дмитрию: «…ты получил на днях моё письмо»¹¹⁴⁸. Очевидно, предыдущее письмо было послано в конце ноября. В этом письме Катерина, ссылаясь на своё «ужасно затруднительное положение», просила у брата Ивана взаймы дополнительно 5000 рублей¹¹⁴⁹. В целом Геккерны рассчитывали получить за Катериной 5000 ежегодного дохода¹¹⁵⁰. Устройством приданого пришлось заниматься самой невесте и её сёстрам. В декабре Пушкин писал отцу: «Шитьё приданого сильно занимает и забавляет мою жену и её сестру, но приводит меня в бешенство, ибо мой дом имеет вид модной и бельевой мастерской»¹¹⁵¹.

В конце ноября Катерина сообщила братьям, что свадьба назначена на 7 января 1837 г.¹¹⁵² Между тем, жених в середине декабря занемог. По данным архива Кавалергардского полка, Дантес болел с 15 декабря 1836 г. по 3 января 1837 г.¹¹⁵³ Болезнь носила отчасти дипломатический характер, поскольку больной стал появляться на светских приёмах по крайней мере за неделю до дня поправки, указанного в полковых документах. Болезнь Дантеса отсрочила развязку.

Тем временем свет продолжал злословить по поводу ревности Пушкина. На вечере 23 ноября С. Карамзина избрала предметом беседы с В. Соллогубом «историю о неистовствах Пушкина». Соллогуб, по словам Софи, сам ухаживал за Пушкиной и охотно поддержал тему¹¹⁵⁴.

28 декабря Пушкин с женой и свояченицами был в гостях у Карамзиной-Мещерской, где столкнулся лицом к лицу с Дантесом. Софи Карамзина по обыкновению подробно описала вечеринку в письме к брату. «Пушкин, – писала она, – продолжает вести себя самым глупым и нелепым образом; он становится похож на тигра и скрежещет зубами»; при его встрече с Дантесом в доме Мещерских «снова начались кривляния ярости и поэтического гнева»¹¹⁵⁵.

Ксенофонт Полевой однажды сказал Пушкину, что в стихах его встречается иногда такая искренняя весёлость, какой нет ни у одного из наших поэтов. Пушкин отвечал ему, что в основе своей его характер «грустный, меланхолический и если он бывает иногда в весёлом расположении, то редко и ненадолго». Эти слова были сказаны тридцатилетним Пушкиным. К концу жизни черты характера, отмеченные самим поэтом, стали более заметными. По словам того же Полевого, лишь в кругу близких людей Пушкин был разговорчив, любезен и остроумен. Его весёлость не знала предела, его речь была красноречивой импровизацией, он овладевал разговором; однако в большом обществе, среди чуждых ему людей Пушкин казался стеснённым, попавшим не на своё место¹¹⁵⁶.

По наблюдениям Е.Ф. Розена, своей манерой поведения поэт выделялся среди людей света. Каждое его движение было страстным, выдававшим избыток жизненной силы. Когда его увлекал разговор, писал Розен, он пленял своей речью ещё больше, чем своими сочинениями. В обществе же, при обыкновенном разговоре, он казался слишком порывистым и странным, даже бесхарактерным: он там будто страдал душою¹¹⁵⁷. Н.М. Смирнов писал о Пушкине: «В большом кругу он был довольно молчалив, серьёзен, и толстые губы давали ему вид человека надувшегося, сердитого; он стоял в углу, у окна, как будто не принимая участия в общем веселье. Но в кругу приятелей он был совершенно другой человек; лицо его прояснялось, он был удивительной живости, разговорчив, рассказывал много, всегда ясно, сильно, с резкими выражениями, но как будто запинаясь и часто с нервическими движениями, как будто ему было неловко сидеть на стуле»¹¹⁵⁸. Смирнов часто принимал Пушкина в своём доме. По словам Плетнёва, «общество, особенно где Пушкин бывал редко, почти всегда приводило его в замешательство, и оттого оставался он молчалив и как бы недоволен чем-нибудь»¹¹⁵⁹.

Накануне дуэли Пушкин увидел себя одиноким даже в кругу близких ему людей, у которых не находил более понимания. «Странности» в поведении были замечены окружающими. По словам Софи Карамзиной, на рауте у Мещерских «мрачный как ночь, нахмуренный… Пушкин прерывал своё угрюмое и стеснительное молчание лишь редкими, короткими, ироническими, отрывистыми словами и время от времени демоническим смехом»¹¹⁶⁰.

На новогоднем вечере у Вяземских Пушкин вновь столкнулся с Дантесом. По словам хозяйки, поэт не мог скрыть своих чувств, когда увидел француза возле своей жены. Присутствовавшая на рауте Наталья Строганова-Кочубей, давняя любовь поэта, сказала Вяземской, что у Пушкина «такой страшный вид, что будь она его женой, она не решилась бы вернуться с ним домой»¹¹⁶¹. Кочубей сочувствовала душевным мукам поэта, тогда как Софи видела в его страданиях одни «нелепости» и «кривляние». Свет вполне одобрял поведение кавалергарда и осуждал ревнивца. Друзья тщетно старались оградить его от неблагоприятных толков. В одном из декабрьских писем А.И. Тургенев писал о Пушкине: «Он полон идей, и мы очень сходимся в наших нескончаемых беседах; иные находят его изменившимся, озабоченным и не принимающим в разговоре того участия, которое прежде было столь значительным. Я не из их числа»¹¹⁶². Поэт жил полнокровной интеллектуальной жизнью. Он сочинял, вёл долгие беседы с друзьями, ежедневно занимался издательскими делами. Мысль об обиде и мести вовсе не стала у него навязчивой идеей. Но светские рауты стали для него невыносимы.

Современники плохо понимали Пушкина, объясняя его мучения кокетством и легкомыслием жены. Трагедия заключалась совсем в другом. В течение шести лет Пушкин жил семейной жизнью, старался защитить свой очаг от житейских бурь. Признания Натали, представленные ею любовные записки Дантеса, простодушные расспросы насчёт перемены в сердце молодого человека, любовью которого она дорожила, – всё это показало Пушкину, что его мечты о семейном счастье – мираж.

Когда Пушкин спросил жену, по ком она будет плакать после дуэли, Натали отвечала: «По том, кто будет убит»¹¹⁶³. В грустной шутке не было и следа цинизма. Она была произнесена после помолвки Екатерины с кавалергардом. Наталья вовсе не думала ставить на одну доску мужа и кавалера. Она лишь хотела сказать, что смертельная дуэль заставит её плакать в любом случае. После поединка вдовой осталась бы либо сама Натали, либо сестра, которую она любила.

В последние месяцы жизни Пушкин сблизился с А.И. Тургеневым, вернувшимся в Петербург из-за рубежа в конце ноября 1836 г. После вечера у Мещерской-Карамзиной 19 декабря Тургенев записал в дневнике: «О Пушкине; все нападают на него за жену, я заступался»¹¹⁶⁴. Тургенев обладал зорким и независимым взглядом, и его слова имели совсем иную цену, нежели суждения других современников, мешавших личные впечатления с ходячими суждениями света и сплетнями.

Наталья Николаевна осталась чужой для Карамзиных и Вяземских. В 1834 г. она горестно жаловалась на окружавшую её атмосферу отчуждения, несколько наивно объясняя всё особенностями столичной жизни. «Тесная дружба, – писала она, – редко возникает в большом городе, где каждый вращается в своём кругу общества, а главное имеет слишком много развлечений и глупых светских обязанностей, чтобы хватало времени на требовательность дружбы»¹¹⁶⁵.

Суждения Софи Карамзиной о Пушкиной отличались пристрастностью. Она описывала Наталью как притворщицу, неискреннюю кокетку. Красавица, злословила падчерица Карамзиной, «ведёт себя не очень прямодушно: …когда мужа нет, опять принимается за прежнее кокетство потупленными глазами, нервным замешательством в разговоре» и пр.¹¹⁶⁶ Долли Фикельмон высказывала более объективные суждения о поведении Пушкиной. Поразившее свет сватовство Дантеса к Екатерине поставило Натали в самое фальшивое положение. «Не смея заговорить со своим будущим зятем (Дантесом. – Р.С.), не смея поднять на него глаза, наблюдаемая всем обществом, она постоянно трепетала»¹¹⁶⁷. Смущение Натальи было истолковано светом по-своему.

Сохранилась записка Дантеса Катерине, которая позволяет более точно судить о взаимоотношениях действующих лиц. В записке жених сообщал невесте, что после «ужасного дежурства» в Зимнем он «нынче утром» передал несколько слов невесте через её брата Дмитрия Гончарова. Произошло это до отъезда Гончарова из Петербурга 23–24 ноября. (Путь из Петербурга в Москву занимал около 3 дней. В послужном списке Гончарова отмечено, что он вернулся в Москву 27 ноября.)¹¹⁶⁸

До отъезда Гончарова Жорж был в карауле 21 ноября¹¹⁶⁹. Этой датой С. Витале и датировала записку Дантеса Катерине¹¹⁷⁰.

Записка 21 ноября проникнута иным настроением, чем предыдущая, написанная в середине ноября. Тогда Дантес был ещё всецело во власти романтических переживаний: он счастлив тем, что его Натали спокойна. Теперь нежное участие уступило место грубости. «Нынче утром я виделся с известной дамой, – писал Жорж Катерине, – и, как всегда, моя возлюбленная, подчинился Вашим высочайшим распоряжениям; я формально объявил, что был бы чрезвычайно ей обязан, если бы она соблаговолила оставить эти переговоры, совершенно бесполезные, и коль Месье (Пушкин. – Р.С.) не довольно умён, чтобы понять, что только он и играет дурацкую роль в этой истории, то она, естественно, напрасно тратит время, желая ему это объяснить»¹¹⁷¹. О каких переговорах, надоевших кавалергарду, писал Дантес?

Письмо Софи Карамзиной помогает понять слова Жоржа. Близилась свадьба, а Пушкин, отметила Софи, до сих пор «упорно заявляет, что никогда не позволит жене присутствовать на свадьбе, ни принимать у себя замужнюю сестру. Вчера я убеждала Натали, чтобы она заставила его отказаться от этого нелепого решения, которое вновь приведёт в движение все языки города»¹¹⁷². Как следует из записки Дантеса, Натали и без подсказки Софи пыталась доказать мужу, что не может порвать родственных отношений с сестрой Катериной. Вопрос о поведении поэта обсуждался не только в светских салонах, но и при дворе. Сам царь, внимательно следивший за делом Пушкина, нашёл нужным выразить своё отношение к происходящему. «Его величество, желая сделать что-нибудь приятное вашему мужу и вам, – значилось в записке Бенкендорфа Н.Н. Пушкиной, – поручил мне передать Вам в собственные руки сумму» в 1000 рублей на свадебный подарок сестре Екатерине¹¹⁷³.

Неожиданный подарок Николая I укрепляет подозрения в том, что он непосредственно участвовал в устройстве «счастья» Катерины и Дантеса. Получив деньги из Зимнего, Пушкин лишился возможности не пустить жену на свадьбу.

Записка Дантеса обнаруживает, сколь пристрастно и зло интерпретировала Софи поведение Натали, замешательство которой было вполне понятным. Все попытки Пушкиной добиться родственного примирения неизменно наталкивались на категорический отказ. В своей записке кавалергард не скрывал чувства раздражения против Натали. Но следует иметь в виду, что Жорж писал невесте верноподданнические реляции. Что было у него на сердце – кто знает. Окружающие не сомневались, что он ведёт двойную игру в отношении сестёр.

Последняя из сохранившихся записок Дантеса к Катерине датируется 26 декабря¹¹⁷⁴.

Кавалергард придавал особое значение празднику, в котором участвовал «Двор». Выражение «Двор» имело в устах светского человека вполне определённое значение. В письме Катерине Жорж писал: «…начну с исполнения комиссии Барона, который поручает мне ангажировать Вас на первый полонез, а ещё просит сказать, чтобы Вы расположились поближе к Двору, дабы он смог Вас отыскать»¹¹⁷⁵. Смысл приведённых слов заключался в том, что Гончаровой следовало держаться так, чтобы «Двор» (царь) мог в любой момент подозвать и расспросить её о близкой свадьбе.

К началу января последние приготовления к венчанию были завершены. Братья Софи Карамзиной посетили Геккерна и были «ослеплены изяществом их квартиры», в особенности же убранством комнат, отведённых бароном молодым¹¹⁷⁶. Старый Геккерн старательно устраивал гнездо, в котором предстояло жить двум людям, связанным пороком, и нелюбимой Катерине Гончаровой.

Выйдя замуж за Дантеса, Катерина в мгновение ока превратилась из девицы-бесприданницы в богатую даму, невестку посла, представителя старинной аристократической фамилии Голландии. Роскошные апартаменты баронессы соответствовали богатству и положению семьи Геккернов.

Что касается Пушкиных, они занимали тесные покои и жили долгами. Уже в июле 1836 г. Натали признавалась брату: «Мы в таком бедственном положении, что бывают дни, когда я не знаю, как вести дом»¹¹⁷⁷. В декабре 1836 г. Наталья Николаевна не имела денег на оплату долгов булочнику, молочнице, аптекарю, кучеру, лавочникам, брала в долг продукты питания, дрова и пр.