Текст книги "Дуэль Пушкина. Реконструкция трагедии"

Дантес мог обеспечить жене образ жизни, приличный для аристократии. Пушкину всё труднее было выполнять обязательства, которые он принял на себя при вступлении в брак. Согласившись на родственные сношения с Геккернами, Пушкины неизбежно оказались бы в положении бедных родственников, что было невыносимо. Между тем, из рассказов Александрины поэт знал, что Дантес готов возобновить домогательства в отношении Натали.

Свадьба Дантеса и Екатерины Гончаровой состоялась в воскресение 10 января. Жених и невеста венчались по католическому обряду в церкви св. Екатерины и по православному – в Исаакиевском соборе. В качестве свидетелей со стороны невесты был её дядя граф Г.А. Строганов и брат – поручик Иван Гончаров, со стороны жениха – посол барон Геккерн, виконт д’Аршиак, полковник Кавалергардского полка Александр Полетика и ротмистр того же полка Августин Бетанкур¹¹⁷⁸.

Граф Строганов и его жена были на свадьбе посажёнными отцом и матерью Гончаровой, у Дантеса посажённой матерью была графиня Нессельроде. Со стороны посла присутствовали князь и княгиня Бутера. В роли шаферов выступали Александр и Владимир Карамзины. Наталья Николаевна присутствовала на обряде венчания сестры, после чего тотчас уехала домой.

Часть III
Накануне катастрофы

Журнальная Одиссея

Пушкин готовился основать и возглавить ежедневную политическую газету с литературным приложением, которое предполагалось именовать на английский манер «Обозрением» (Reviews), или по-русски – Летописцем¹¹⁷⁹. Но проект издания газеты рухнул.

31 декабря 1835 г. Пушкин обратился к Бенкендорфу с просьбой разрешить ему издание четырёх томов статей чисто литературных (повестей, стихов, критических разборов словесности), исторических, учёных (политика исключалась), наподобие английских трёхмесячных Reviews. Так началась эпопея с журналом «Современник». Журнал должен был возглавить литературное движение своего времени и одновременно стать типом «торговой спекуляции», приносящей солидную прибыль.

Мотивируя свою просьбу, поэт указывал, что лишился своих доходов и независимости, отказавшись от участия во всех русских журналах. «Издание таковой Reviews, – заканчивал своё прошение Пушкин, – доставило бы мне вновь независимость, а вместе и способ продолжать труды мною начатые»¹¹⁸⁰. Под начатыми трудами он подразумевал «Историю Петра», тем самым соотнося задуманное издание со своими занятиями в качестве официального историографа. 10 января Бенкендорф записал царскую резолюцию: «Государь позволил через Ценсуры о чём уведомить Уварова»¹¹⁸¹. О послаблениях в виде личной цензуры монарха более не было и речи. Цензуровать журнал должен был на общих основаниях А. Крылов, известный своей трусостью и глупостью. Пушкин должен был получать разрешение на свои публикации также от церковной и военной цензуры и от Бенкендорфа. «И с одной ценсурою напляшешься, – сетовал поэт, – каково же зависеть от целых четырёх?»¹¹⁸²

Принимаясь за издание журнала, поэт не скрывал неуверенности. Как писал Н.В. Гоголь, «сильного желания издавать этот журнал в нём не было, и он сам не ожидал от него большой пользы. Получивши разрешение на издание его, он уже хотел отказаться от него»¹¹⁸³. Но выбора у Пушкина не было.

Журнал мог обеспечить материальную независимость писателя. Своё отношение к «торговле рукописями» Пушкин раскрыл в рецензии на издание Шатобриана, осуществившего перевод поэмы английского поэта Мильтона «Потерянный рай».

Шатобриана Пушкин называл первым из современных французских писателей и учителем всего пишущего поколения. Таким же было положение Пушкина в России. Шатобриан был в прошлом министром. Но он не пожелал жертвовать свободой ради благополучия. «Тот, – писал Пушкин, – кто, поторговавшись немного с самим собою, мог спокойно пользоваться щедротами нового правительства, властию, почестями и богатством, предпочёл им честную бедность. Уклонившись от палаты пэров… Шатобриян приходит в книжную лавку с продажной рукописью, но с неподкупной совестию»¹¹⁸⁴.

Пушкин мог легко занять место, опустевшее после смерти Карамзина, и написать любую официозную историю. Тогда на него пролились бы все щедроты и почести, которыми был до него удостоен придворный историограф. Но поэт не хотел поступиться независимостью. Он пришёл в книжную лавку с «продажным журналом, но с неподкупной совестью». Эти слова, отметил Ю.М. Лотман, могли быть написаны на знамени создателя «Современника»¹¹⁸⁵.

Шатобриан взялся за неблагодарный труд «для куска хлеба». С той же целью Пушкин взялся за издание журнала «Современник». Он рассчитывал иметь 60 000 дохода ежегодно. Но надежды не оправдались. Тираж первого номера не разошёлся, и издателю пришлось из номера в номер сокращать тираж «Современника».

Книжная торговля в России сделала первые крупные успехи благодаря просветительской деятельности Новикова. Его хлопотами сеть книжных лавок расширилась и впервые охватила провинцию.

К началу XIX века в России было несколько десятков типографий, частных и казённых. Все они печатали в среднем не более 250 книг в год. В послереволюционной Франции в это же время издавали почти в двадцать раз больше книг разных наименований. Французское общество жило напряжённой интеллектуальной жизнью. Оно избавилось от пут старых феодальных отношений и цензуры. Книгоиздатели спешили удовлетворить духовные потребности буржуазного общества.

Характеризуя младенческое состояние русской книжной торговли, Пушкин писал в 1831 г.: «Десять лет тому назад литературою занимались у нас весьма малое число любителей. Они видели в ней приятное, благородное упражнение, но ещё не отрасль промышленности: читателей было ещё мало. Книжная торговля ограничивалась переводами кой-каких романов и перепечатанием сонников и песенников»¹¹⁸⁶. В русской книжной торговле переводная литература доминировала долгое время.

Самые богатые лавки в Петербурге принадлежали иностранцам. Их магазины, как и русские лавки, торговали прежде всего иностранными книгами. Пушкин писал об этом: «Русские книгопродавцы всегда сумеют получать большие барыши, перепечатывая иностранные книги, сбыт которых всегда будет им обеспечен даже без вывоза»¹¹⁸⁷.

Приобщившись к европейской культуре, дворяне усвоили снисходительное отношение к родному языку и литературе. Родная сестра Пушкина в письме к родителям сообщала, что Александр скоро издаст журнал. «Не знаю, – продолжала она, – поручусь ли я, что стану его читать, честно говоря, я более чем когда-либо терпеть не могу русские книги»¹¹⁸⁸. В то время это было типичным отношением к русской литературе, и оно оказывало самое непосредственное влияние на книготорговлю.

Русским издателям публикация книги обходилась дешевле, чем западным. Но продавали книги тут по таким же высоким ценам. Видимо, уровень цен на русском рынке определялся дорогими западными изданиями, поступавшими из-за рубежа. Французский язык был для дворян вторым родным языком. Поэтому дворяне охотно покупали оригинальные французские издания. Но преобладали всё же переводы с западных языков, пользовавшиеся большим спросом.

Издатели ориентировались на дворян, в первую очередь на знатное и богатое шляхетство. Богатая библиотека была непременной принадлежностью аристократического дома. Русское общество унаследовало эту моду от просвещённого XVIII века. Книги должны были украшать жилище дворянина. Их выпускали в роскошных переплётах, с золотым тиснением. Цена таких книг была очень высока. Всё это тормозило развитие книжного рынка. Даже среди дворян немногие могли тратить значительные суммы на приобретение книг.

Пользуясь отсутствием юридической защиты авторского права, неупорядоченностью практики оплаты литературного труда, книготорговцы грабили и литераторов, и книгоиздателей. Лишь постепенно, с увеличением оборотов книжной торговли, возникла почва для высоких авторских гонораров. Пушкину пришлось потратить много труда, чтобы растолковать обществу, что литературный труд требует достойного вознаграждения. В 1824 г. поэт писал по поводу предложения владельца лавки Слёнина: «Слёнин предлагает мне за Онегина сколько я хочу. Какова Русь, да она в самом деле в Европе, – а я думал, что это ошибка географов»¹¹⁸⁹. Стандарты оплаты труда, принятые в Западной Европе, служили недосягаемым образцом для русских литераторов.

В 1824 году Пушкин стал жертвой плутней петербургского почтового цензора Евстафия Ольдекопа, издавшего без его разрешения поэму «Кавказский пленник» и присвоившего весь доход. Ольдекоп опубликовал вместе с оригиналом наскоро составленный перевод поэмы на немецкий язык¹¹⁹⁰.

В 1827 г. поэт в письмах к Бенкендорфу обосновал необходимость «оградить литературную собственность от покушений хищника». Его ходатайство не осталось гласом вопиющего в пустыне. Первые попытки защитить авторские права были предприняты в связи с введением нового цензурного устава в 1828 г.

Невзирая на неблагоприятную ситуацию, издательское дело в России с годами расширялось. В 1825 г. примерно шестьдесят российских типографий выпустили 323 книги, из которых 208 были оригинальными русскими, а остальные переводными. В 1833 г. было издано около 500 книг, а в 1837 г. – вдвое больше¹¹⁹¹. По европейским масштабам успехи российских издательств были весьма скромными. Новых книг было мало, тиражи их невелики. Книги распродавались медленно. Большая часть тиража оставалась нераспроданной иногда многие годы.

Журналы пользовались несколько более высоким спросом по сравнению с другими изданиями. Количество их множилось из года в год. Но в большинстве своём они были недолговечны. Финалом журналистской деятельности обычно было банкротство.

Наибольшим успехом пользовалась в 30-е годы «Библиотека для чтения». Её издателем был Смирдин, а его сотрудниками были Сенковский, Булгарин и Греч. Владелец журнала приглашал самых известных авторов и платил им огромные гонорары. Понимая значение Пушкина, Смирдин попытался убедить его отказаться от идеи издания собственного журнала. В январе 1836 г. в письме к Нащокину Александр Сергеевич писал: «Смирдин уже предлагает мне 15 000, чтоб я от своего предприятия отступился и стал бы снова сотрудником его Библиотеки, но хотя это было бы и выгодно: но не могу на то согласиться. Сенковский такая бестия, а Смирдин такая дура – что с ними связываться невозможно»¹¹⁹². Когда первый номер «Современника» всё же вышел, Смирдин взял 100 экземпляров для распродажи.

Сенковский и Булгарин ориентировали журнал на малообразованную публику с невзыскательными вкусами. Благодаря энергии Смирдина их журнал завоевал провинциального читателя. «Библиотеку» читали больше в провинции, чем в столице¹¹⁹³.

Пушкин внимательно следил за книготорговлей и положением литераторов на Западе, особенно в Англии, где образование достигло больших успехов и возник устойчивый книжный рынок. Наличие читающей публики и рынка обеспечивали литературе, а именно – модным английским романам, устойчивый коммерческий успех. В отличие от Англии, в России становление литературы как общественного института, отвечавшего условиям нового столетия, только началось. Пушкин с одобрением отзывался о превращении литературы в «честную промышленность», т. е. профессиональную деятельность, приносящую твёрдый заработок¹¹⁹⁴.

Уровень просвещения в России был невысок. В шести российских университетах училось не более 1900 студентов. Учебные заведения были доступны преимущественно дворянам. Но даже среди дворян только 5 процентов получили образование в объёме гимназии¹¹⁹⁵. Сказанное объясняет судьбу пушкинского «Современника». Этот журнал никак не мог соперничать с «Библиотекой для чтения», украшением которой были творения Булгарина.

«Библиотека для чтения» Смирдина имела 5000 подписчиков, булгаринская «Северная пчела» – 3400, пушкинский «Современник» – всего 600–700¹¹⁹⁶. Любой журнал проходил через руки подписчика, его родни – обитателей дворянских гнёзд, соседей по поместью и пр. На одну подписку приходилось до 5—10 читателей. Отсюда следует, что издания Смирдина и Булгарина завоевали добрую половину читающей России. Круг читателей «Современника» был значительно более узким.

Булгарин был плодовитым автором и успел издать собрание своих сочинений в 12 томах. Пушкин третировал его писания. В статье «Альманашник» (май 1830 г.) он воспроизвёл воображаемый диалог издателя с отставным канцеляристом, тщетно искавшим место в столичных канцеляриях:

«– Служба тебе, знать, не даётся. Возьмись за что-нибудь другое.

– А за что прикажешь?

– Например, за литературу. …пиши Выжигина.

– Выжигина? Господи Боже мой: написать Выжигина не шутка; пожалуй, я вам в четыре месяца отхватаю 4 тома, не хуже Орлова (автора вульгарных лубков. – Р.С.) и Булгарина, но покаместь успею с голода околеть»¹¹⁹⁷.

Здесь Пушкин высмеивал Булгарина как подёнщика, наскоро лепившего роман, чтобы не умереть с голода.

Пушкин ославил Булгарина как шпиона и как автора бездарных сочинений. Не все его стрелы попали в цель. Утверждение, будто романы Булгарина скучны и не могут рассчитывать на успех у читателей, было бесспорным в широком плане, с точки зрения будущего. Однако современники Пушкина – обитатели дворянских усадеб, провинциальные господа в картузе, Буяновы и Петушковы с домочадцами – вовсе не считали плутовской роман Булгарина о Выжигиных скучным. Роман «Иван Выжигин» отнюдь не принадлежал к настоящей литературе, но он стал первым русским романом XIX века, имевшим в момент публикации коммерческий успех¹¹⁹⁸.

Романы Булгарина пользовались успехом не только в провинции, но и в столице. По представлению Бенкендорфа Николай I весной 1831 г. наградил Булгарина бриллиантовым перстнем за роман «Пётр Иванович Выжигин» и при том разрешил предать гласности свой отзыв, что имело немаловажное значение¹¹⁹⁹.

Пушкин, смеясь, говорил, что Булгарин плутовством выманил «высочайший рескрипт Петру Ивановичу Выжигину»¹²⁰⁰. Награды, вроде перстня, были обычны в те времена, когда покровитель мог пожаловать колечко, но мог также наказать «тростию оплошного стихотворца», не успевшего сочинить оду¹²⁰¹.

Булгарин удостоился царской милости после того, как в Польше вспыхнуло национальное восстание. Поляк по происхождению, он выступил решительным противником польских повстанцев – своих соотечественников. Бенкендорф собирался послать Булгарина в Варшаву в качестве правительственного агента для «усмирения умов»¹²⁰². Однако этот проект не был осуществлён. Пушкин не сомневался в том, что Николай I не благоволит к Булгарину. 1 июня 1831 г. он уведомил Вяземского, что Булгарин, разобиженный его эпиграммами, стал докучать императору доносами и жалобами. Говорят, шутливо завершал свой рассказ Пушкин, что именно за это государь ныне велел выслать его из столицы¹²⁰³.

Какими бы беспомощными и безвкусными ни были романы Булгарина, они обеспечили ему неплохой доход. В то же время пушкинская «История Пугачёва» продавалась плохо.

Книга Пушкина о Пугачёве увидела свет в декабре 1834 г. По распоряжению начальства типография отпечатала 1200 экземпляров книги на казённой бумаге. Рассчитывая на интерес к запретной теме, Пушкин задумал отпечатать ещё 1800 экземпляров. Бумагу для дополнительного тиража ему пришлось оплатить из собственных средств. Автор ожидал получить от продажи книги не менее 40 000 рублей, но выручил менее половины этой суммы. До начала 1837 г. из 3000 напечатанных экземпляров удалось продать лишь 1225. То был первый случай, когда произведение Пушкина не нашло покупателя. Непроданная книга поставила перед поэтом такие проблемы, с которыми он ранее не сталкивался.

С трудом скрывая отчаяние, Пушкин писал в дневнике: «В публике очень бранят моего Пугачёва, а что хуже – не покупают»¹²⁰⁴. Рецензент «Сына Отечества» в 1835 г. третировал труд Пушкина как «мертворождённое дитя». Булгарин бранил книгу в «Северной Пчеле»¹²⁰⁵. В своей неудаче поэт склонен был винить «подлеца Уварова», называвшего его «Пугачёва» возмутительным сочинением¹²⁰⁶.

Пушкин развивался непостижимо быстро, поражая современников неоценимыми художественными открытиями. «Пугачёв» обманул ожидания общества. Книга могла иметь успех в период общественного подъёма, но после расправы с декабристами ситуация изменилась. Причины неудачи «Истории Пугачёва» коренились также в сфере творческой.

Получив заказ на написание «Истории Петра Великого», поэт сочинил «Историю Пугачёвского бунта». Государь мог бы проявить неудовольствие. Но этого не произошло. «Пугачёв» был первым сочинением, написанным Пушкиным в должности придворного историографа. Царя концепция «Истории Пугачёвского бунта» удовлетворила.

Кризис

Век Просвещения оставил в наследие XIX веку классицизм. Просветители верили во всемогущество разума. Но европейское общество, пережившее французскую революцию и наполеоновские войны, мало походило на царство разума. Действительность, знаменовавшая наступление Нового времени, требовала своего осмысления. Вновь возникшие литературные течения в разных странах приобрели свою форму. В историю они вошли под общим наименованием романтизма. Представителями романтического направления были Шатобриан и Гюго во Франции, Байрон и Вальтер Скотт в Англии, Мицкевич в Польше, Жуковский в России.

Пушкин был воспитан на французской литературе. Он высоко ценил язык и литературу Франции. В 1825 г. он писал Вяземскому: «Ты хорошо сделал, что заступился явно за галлицизмы. Когда-нибудь должно же вслух сказать, что русский метафизический язык находится у нас ещё в диком состоянии. Дай бог ему когда-нибудь образоваться наподобие французского – ясного точного языка прозы – т. е. языка мыслей»¹²⁰⁷. Пушкин знал французский язык в совершенстве и в полной мере использовал свои познания, создавая новый литературный русский язык.

Английский язык Пушкин выучил самостоятельно к тридцати годам. Знакомство с творениями Байрона и Шекспира составили эпоху в его жизни. Ранние поэмы Байрона Гяур и Чайлд Гарольд произвели на поэта ошеломляющее впечатление. «От Байрона, – признавался позднее Пушкин, – я с ума сходил»¹²⁰⁸. Поэмы Пушкина «Кавказский пленник» и «Цыганы» с полным основанием называют байроническими. Однако последующие поэмы английского гения разочаровали молодого Пушкина. У него сложилось впечатление, что демонический пламенный гений, потрясший мир поэмой о Чайлд Гарольде, умолк, превратившись в высокий, но всё же человеческий талант.

Преодоление влияния Байрона было необходимым этапом в творчестве Пушкина. Он искал и нашёл свой путь, свидетельством чему был роман в стихах «Евгений Онегин».

Известие о смерти Байрона побудило поэта изложить свой взгляд на творчество, взлёт и падение английского поэта. «Гений Байрона, – писал Пушкин в 1824 г., – [ослаб <?>] бледнел с его молодостию. В своих трагедиях, не выключая и Каина, он уже не тот пламенный демон, который создал Гяура и Чильд Гарольда. …Его поэзия видимо изменялась… Постепенности в нём не было, он вдруг созрел и возмужал – пропел и замолчал; и первые звуки его уже ему не возвратились – после 4-й песни Child-Harold Байрона мы не слыхали, а писал какой-то другой поэт с высоким человеческим талантом»¹²⁰⁹.

Давно замечены черты разительного сходства в жизни и творчестве Байрона и Пушкина. Применимы ли наблюдения Пушкина к его собственной жизни? Не претерпело ли его творчество такой же метаморфозы, как и творчество английского поэта?

Беседуя с Егором Розеном, Пушкин дал совет не пренебрегать минутами лирического вдохновения, пока он молод: «Помните… что только до тридцати пяти лет можно быть истинно лирическим поэтом, а драмы можно писать до семидесяти и далее!»¹²¹⁰ Эти слова можно было бы обойти вниманием, если бы не одно обстоятельство. Они были произнесены, когда Пушкину было за тридцать. Признание было многозначительным.

В тридцать четыре года, беседуя с Александрой Апехтиной-Фукс, он сказал: «О, эта проза и стихи! Как жалки те поэты, которые начинают писать прозой, признаюсь, ежели бы я не был вынужден обстоятельствами, я бы для прозы не обмакнул пера в чернила»¹²¹¹.

Однажды Ксенофонт Полевой процитировал в присутствии Пушкина строфу из «Евгениея Онегина»:

 
Ужель мне точно тридцать лет?
 

Поэт с живостью возразил ему: «Нет, нет! У меня сказано: „Ужель мне скоро тридцать лет?“ Я жду этого рокового термина, а теперь ещё не прощаюсь с юностью». Пушкин сказал это, отметил Полевой, за несколько месяцев до своего тридцатилетия¹²¹². Тридцатипятилетие было психологически ещё более трудным рубежом.

Друзья-стихотворцы, разбиравшие рукописи Пушкина после его гибели, не скрывали изумления перед совершенством найденных ими стихов. Баратынский писал жене об этих стихах: «Есть красоты удивительной, вовсе новых и духом и формою. Все последние пьесы его отличаются, чем бы ты думала? – Силою и глубиною! Он только что созревал»¹²¹³. Большинство из этих неопубликованных шедевров были написаны поэтом до того, как он отпраздновал своё тридцатипятилетие.

В самые последние годы жизни Пушкин тщетно ждал наступления своей новой болдинской осени. Вдохновение посещало его реже. Стихи не шли с пера. Но среди них встречались шедевры, не уступавшие лучшим лирическим стихам. Достаточно вспомнить посвящение к 25 годовщине Лицея, написанное за несколько месяцев до гибели.

 
Всему пора: уж двадцать пятый раз
Мы празднуем Лицея день заветный.
Прошли года чредою незаметной,
И как они переменили нас!
 

Великой заслугой романтического направления было обращение к творчеству Шекспира. Романтики призывали возродить шекспировскую традицию. Их призывы были услышаны в разных концах Европы. Преодолев увлечения юности, Пушкин в июле 1825 г. писал: «…до чего изумителен Шекспир! Не могу притти в себя. Как мелок по сравнению с ним Байрон-трагик. Байрон, который создал всего-навсего один характер»¹²¹⁴. Пушкин неоднократно отмечал, сколь плодотворным было для него обращение к шекспировской традиции. «Борис Годунов» и «Маленькие трагедии» стали величайшим достижением не только русской, но и мировой литературы.

На вновь обретённом пути Пушкина ждали не только великие достижения, но и неудачи. В 1833 г. он написал поэму «Анджело» по пьесе Шекспира «Мера за меру». Поначалу поэт предполагал ограничиться переводом сочинения великого английского драматурга. Но затем стал работать над пересказом: изменил сюжет, перенёс действие в Италию, отбросил второстепенные подробности.

Шекспиру случалось переделывать посредственные пьесы, не им написанные, в результате чего на свет появлялись мировые шедевры. Пушкин также неоднократно заимствовал сюжеты и мысли у предшественников и творил сочинения, отмеченные печатью гения¹²¹⁵. В случае с переделкой пьесы Шекспира чуда не произошло. Шекспировские идеи и образы не получили новой жизни.

Публика встретила поэму «Анджело» холодно. «По моему искреннему убеждению, – писал автор одного из обзоров, – „Анджело“ есть самое плохое произведение Пушкина»¹²¹⁶.

Нащокин вспоминал, будто поэт жаловался в таких выражениях: «Наши критики не обратили внимания на эту пиесу, и думают, что это одно из слабых моих сочинений, тогда как ничего лучше я не написал»¹²¹⁷. Это высказывание внушает сомнение. Возможно, Нащокин не совсем точно воспроизвёл смысл беседы с поэтом. Достаточно вспомнить слова Пушкина: «…русский язык, столь гибкий и мощный… неспособен к переводу подстрочному, к переложению слово в слово»¹²¹⁸, – слова, свидетельствующие о том, что Пушкин не предавался иллюзиям по поводу сочинений, подобных пересказу шекспировской драмы. Поэма «Анджело», законченная одновременно с «Медным всадником», заняла весьма скромное место в его литературном наследии.

Пушкин проявлял большой интерес к романам Вальтера Скотта, которыми зачитывалась образованная публика по всей Европе. Современники считали, что Скотт, создав форму исторического романа, возродил шекспировскую традицию. Белинский писал по этому поводу: «В начале XIX в. явился новый гений, проникнутый его духом, который докончил соединение искусства с жизнию, взяв в посредники историю. Вальтер Скотт в этом отношении был вторым Шекспиром»¹²¹⁹. Пушкин также склонен был исключительно высоко оценивать сочинения английского писателя: «…что нас очаровывает в историческом романе – это то, что историческое в них есть подлинно то, что мы видим – Шекспир, Гёте, Вальтер Скотт…»¹²²⁰

Русские романы, имевшие успех, признавал поэт, написаны по образцу Вальтера Скотта.¹²²¹

В молодости поэт писал брату Льву: «Conversations de Byron! Walt. Scott! это пища души!»¹²²² Уединившись в Болдине осенью 1834 г., Пушкин сообщал жене: «И стихи в голову нейдут; и роман не переписываю. Читаю Вальтер-Скотта и Библию»¹²²³. 18 декабря того же года он отметил в дневнике: «Третьего дня был я наконец в Аничковом. Опишу все подробности в пользу будущего Вальтер-Скотта»¹²²⁴. В 1835 г. поэт посетил Михайловское, откуда писал Наталье в сентябре: «Я взял у них (Вревских. – Р.С.) Вальтер-Скотта и перечитываю его. Жалею, что не взял с собой английского»; «…читаю романы В. Скотта, от которых в восхищении»¹²²⁵. Павлу Нащокину поэт шутливо говорил в ноябре 1833 г.: «Погоди, дай мне собраться, я за пояс заткну Вальтер-Скотта!»¹²²⁶ Н.М. Карамзин увлекался чтением романов Вальтера Скотта и шутил, что поставит памятник великому шотландцу у себя в саду.

Романы Скотта породили множество подражаний. Этот путь был чужд зрелому Пушкину. Повесть «Капитанская дочка» дала яркое представление об избранной им дороге. Законченная незадолго до последней дуэли, повесть раскрывала колорит, но ещё больше – сокровенный дух эпохи. Пушкин обладал даром художественного проникновения в суть исторических событий. «Капитанская дочка» давала для понимания пугачёвщины больше, чем всё, что было написано до того, включая пушкинскую же «Историю Пугачёвского бунта» в двух томах.

Обращение к прозе – «языку мысли» – открыло перед Пушкиным новые бескрайние горизонты. Но современники не могли оценить метаморфозу, происходившую у них на глазах.

Талант Пушкина поразил современников в то время, когда русское общество переживало духовный и нравственный подъём. Общественное мнение было на стороне вольнодумцев. Казалось, перемены, которые должны были превратить самодержавно-крепостную Россию в процветающую, цивилизованную страну, близки. Не страшась гонений, поэт выразил надежды и чаяния общества, что и сделало его властителем дум.

После мятежа 14 декабря либерализм, с которым мирился и которому отдавал дань наследник просвещённых монархов XVIII века император Александр I, потерпел крушение. Казни и гонения потрясли Россию. Историческая ситуация претерпела разительную перемену. Общество перестало видеть в Пушкине наставника и пророка.

Пушкин вернулся из ссылки сразу после коронации Николая I. Престарелый писатель Владимир Измайлов писал в то время из провинции: «Завидую Москве. Она короновала императора, теперь коронует поэта»¹²²⁷. Преклонение перед гением Пушкина достигло апогея в 1820-х годах, а затем его популярность стала падать¹²²⁸.

После 1825 г. поэт впервые ощутил недостаточность своего образования. 10 мая 1830 г. Погодин записал в дневник слова, слышанные им от Пушкина во время бесед на исторические темы: «Как рву я на себе волосы часто… что у меня нет классического образования, есть мысли, но на чем их поставить»¹²²⁹. В поздних воспоминаниях, написанных в 1880 г., Павел Вяземский утверждал, что Пушкин отговаривал его от поступления в университет, выражал враждебный взгляд «на высшее у нас преподавание наук» и постоянно и настойчиво указывал юноше на недостаточное знакомство его с текстами священного писания и необходимость чтения книг Ветхого и Нового завета¹²³⁰. По словам друзей поэта, сам он усердно перечитывал Евангелие¹²³¹. В советах Пушкина проявлялось его глубокое недоверие к состоянию университетских наук и уровню преподавания в учреждениях, подведомственных министру Уварову. Университеты той поры не соответствовали представлениям поэта о классическом образовании и высшей школе. Поэт всю жизнь трудился над пополнением своего образования, самостоятельно изучил несколько языков, следил за иностранной литературой, основательно занимался русской историей. Но собственная начитанность его никогда не удовлетворяла. Любопытна самая ранняя запись воспоминаний Александры Россет-Смирновой о Пушкине. Однажды она призналась поэту, что мало читает. «Он мне говорит: „Послушайте, скажу я вам по секрету, что я читать терпеть не могу, многого не читал, о чём говорю. Чужой ум меня стесняет. Я такого мнения, что на свете дураков нет. У всякого есть ум, мне не скучно ни с кем, начиная с будочника и до царя“»¹²³².

Читатели, бурно приветствовавшие ранние романтические поэмы Пушкина, не находили прежних похвал для «Бориса Годунова». Бывший директор Лицея Е.А. Энгельгардт писал после появления трагедии Пушкина: «В Пушкине только и было хорошего, что его стихотворный дар, да и тот, кажется, исчезает»¹²³³. «Вероятно, – с грустью констатировал Пушкин, – трагедия моя не будет иметь никакого успеха. Журналы на меня озлоблены. Для публики я уже не имею главной прелести: молодости и новизны лите[ратурного] имени»¹²³⁴.

Беседуя с французским литератором Лёве-Веймаром 17 июня 1836 г., Пушкин с горечью повторял: «Я более не популярен»¹²³⁵. Поэт жаловался собеседнику, что не имеет возможности посетить страны Западной Европы вследствие запрета правительства. Знакомство и общение со знаменитыми писателями и деятелями Европы было его заветным желанием. Мечта осуществилась лишь однажды, когда судьба свела Пушкина с Адамом Мицкевичем.

Никто из соотечественников Пушкина не проник в суть духовной драмы Пушкина столь глубоко, как польский поэт.

Разгром тайных обществ, по наблюдениям Мицкевича, произвёл сильное впечатление на Пушкина, лишив его смелости и страсти; он ещё не признался даже самому себе в том, что прежние его идеи были заблуждением, но в интимных разговорах насмешливо отзывался об идеалах старых друзей; «он начал падать духом». С этого времени он стал более трезвым в своих стихах, начал высмеивать чрезмерную восторженность, лжемудрствования и либерализм. От человека, столь ненавидимого и преследуемого кликой (придворной камарильей, великосветской чернью. – Р.С.), стало отворачиваться общество. Произошло это не в силу личной неприязни. Общество, как и прежде, обращалось к любимому поэту за ответом на свои вопросы: «Ты нам предрёк в своих ранних стихах кровавое восстание, и оно произошло; ты предсказал нам разочарование, крушение слишком выспренных, слишком романтических идей – всё это сбылось. Что же ты предскажешь нам теперь? Что нам делать? Что нам ждать? И Пушкин не знал, что ответить на это. Он сам был в глубоком отчаянии»¹²³⁶.