Текст книги "Сибирская ментальность и проблемы социокультурного развития региона"

С этой точки зрения пространство культуры полиэтнического региона (в нашем случае Байкальского) представляет собой поле пересечения разнообразных идеально-ценностных установок.

В преломлении к данному конкретному исследованию выявление конкретных эстетических идеалов в художественной культуре Байкальского региона посредством глубокого анализа художественных произведений (суть ценностей) позволит синтезировать неповторимый «стержень» данной культуры, представляющий собой конгломерат различных, уникальных по-своему этнических культур. Вместе с тем изучение конкретных произведений искусства, созданных художниками данного региона позволяет выйти на проблему взаимодействия на профессиональном уровне культур Востока и Запада. Как, например, бурятские художники, получившие профессиональное образование в русской художественной школе, пытаются сочетать европейский подход к живописи с «азиатской душой».

Исходя из изложенного, можно сформулировать основную цель исследования: выявить идеально-ценностные установки в художественной культуре Байкальского региона посредством анализа конкретных художественных произведений на основе синергетического подхода, рассмотреть пространственно-временные категории образа мира различных национальных культур, существующих на территории этого региона.

Д. Д. Нимаев
История становления населения Восточной Сибири и ее перспективы

Численность населения Сибири в XVII в., ко времени прихода русских составляла, по оценочным данным, примерно 160 тыс. чел. [5; 615–617]

Конечно, приведенные здесь и ниже цифровые выкладки могут рассматриваться лишь как относительный ориентир, а не как отражение реальной картины того времени, когда еще не существовало ни должного учета местного населения, ни твердо установленных границ подвластной русским территории. Так, в перечне народов Сибири XVII в. почему-то не представлены ненцы, одни из наиболее многочисленных этносов Севера в настоящее время. Не отмечены народы Приамурья, поскольку эта территория в то время находилась вне сферы влияния России.

Однако, как уже отмечали многие специалисты, в частности, С. К. Патканов, принимавший непосредственное участие в разработке материалов переписи в качестве редактора Центрального статистического комитета, материалы этой переписи требуют порой весьма осторожного отношения при пользовании ими. Как известно, именно он проделал огромную кропотливую работу по специальной этностатистической разработке материалов переписи 1897 г., где была широко использована и та часть материалов, которой «не подлежало быть обнародованной в общем издании результатов переписи». Кроме того, если в официальных итогах переписи в качестве основного и единственного этнического определителя был принят показатель «родной язык», то С. К. Патканов для определения национальности стремился привлечь и другие признаки – названия родов, волостей, управ, сословная, религиозная принадлежность и т. д., разграничив тем самым понятия «родной язык» и «национальность», что сделало значительно более приемлемым сравнение итогов этой переписи, например, с материалами Всесоюзных переписей населения СССР [11; 12].

Этнический состав населения того периода в основном совпадает с представителями ныне проживающих на этой территории этносов. Другое дело, что этнодемографическая ситуация у каждого из них сложилась по разному, если сравнить эти данные с материалами Первой всероссийской переписи населения 1897 г. Общая численность коренного населения Сибири, согласно переписи, составила 822 тыс. чел.

При знакомстве с материалами названной переписи прежде всего бросается в глаза поразительный размах темпов прироста бурят – от 27,3 тыс. до 288,9 тыс. чел. Темпы прироста среди остальных народов гораздо скромнее или даже отрицательные. Якуты – от 28,5 до 226 тыс.; саяно-алтайские тюрки – от 16,7 до 108,8 тыс.; сибирские татары – от 17 до 53 тыс.; ханты и манси – от 16,3 до 26,6 тыс.; селькупы – от 3,1 до 5,8 тыс. Вместе с тем у многих малочисленных народов Сибири и Севера отмечен отрицательный прирост численности. Так коряки – от 10,7 до 7,3 тыс.; чукчи – от 2,4 до 1,1 тыс.; юкагиры – от 4,8 до 1,2 тыс.; ительмены – от 12,8 до 2,8 тыс.; кеты – от 2 до 1 тыс.; нганасаны – от 1 тыс. до 900 чел.; энцы – от 3,1 тыс. до 500 чел.; эскимосы – от 4 до 1,3 тыс.

Несколько особняком нужно выделить ситуацию среди тунгусов, общая численность которых возросла от 36,2 тыс. до 57,8 тыс. чел. В то же время численность оседлых рыболовов уменьшилась в 5 раз, оленеводы-охотники остались примерно на том же уровне – от 23,9 тыс. до 26,5 тыс., а численность тунгусов-коневодов выросла в 3 раза.

Основную причину отрицательного прироста численности большинства малочисленных народов Сибири и Севера исследователи усматривают в опустошительных эпидемиях оспы и прочих болезней. Эпидемии явились следствием не только отсутствия естественного иммунитета у аборигенов, но и исключительно тяжелых условий жизни, особенно ухудшившихся в результате обложения охотничьих племен непомерно высокими ясачными поборами.

Другой существенный фактор, отразившийся на приросте численности «инородцев» – это ассимиляционные процессы, принявшие особо интенсивный характер после того, когда пришлое русскоязычное население стало численно преобладающим.

Тунгусские племена в XVII в. были широко расселены по просторам Сибири – от бассейна р. Обь на западе до Охотского моря на востоке. Согласно данным переписи 1897 г., примерно 60 % от их общей численности проживало на территории Иркутской губернии и Забайкальской области. По мнению большинства исследователей, становление и формирование пратунгусской этноязыковой общности происходило в пределах обширной исторической области, включающей горнотаежные районы Прибайкалья, также верховья Амура, что в целом совпадает с территорией расселения древнемонгольских племен. Имеющиеся факты свидетельствуют о существовании весьма тесных и длительных связей между рассматриваемыми народами.

Первые казачьи отряды русских начали появляться на территории Сибири с конца XVI в. Продвижение русских на Восток и начало присоединения новых земель было обусловлено целым рядом политических, социально-экономических и геополитических факторов. В России в этот период завершается процесс создания централизованного государства. Поэтому присоединение Сибири и других национальных окраин к России явилось закономерным процессом территориального роста могучей державы, соответствовавшим ее экономическим и политическим потребностям. В особенности русскую администрацию интересовали залежи золотых и серебряных руд, запасы пушнины.

В 1587 г., неподалеку от места разгромленной ставки Кучума было основано одно из первых русских укрепленных поселений на Сибирской земле, получившее название Тобольск. По мере освоения русскими новых территорий Сибирская земля начала покрываться сетью новых острогов: Тюмень, Сургут, Томск, Кузнецк, Мангазея, Туруханск…

В 1619 г. и 1628 г. были сооружены соответственно Енисейский и Красноярский остроги, ставшие важным форпостом на пути к освоению территории Восточной Сибири.

Первая непосредственная встреча бурят («брацких людей») с русскими казаками состоялась в 1629 г. на Ангаре, в низовьях Оки. Известно, что эти первые встречи носили относительно мирный характер, что в целом отвечало взаимным интересам обеих сторон. Местные племена были заинтересованы в установлении торгового обмена с пришельцами, поскольку оказались отрезанными от традиционного китайского рынка в результате сложившейся в то время сложной военно-политической обстановки в Центральной Азии.

Мирная политика царского правительства тоже диктовалась реальными политическими соображениями. Не располагая на первых порах в Восточной Сибири крупными военными силами, русские вынуждены были действовать только мелкими отрядами служилых людей. При таких силах рассчитывать на вооруженное покорение такой многочисленной и воинственной народности, какой, особенно по предварительным слухам, представлялись буряты, конечно, было трудно.

Период с XIV – нач. XVII вв. считается относительно «темным» в истории Бурятии из-за отсутствия конкретных источников, поэтому о событиях этого времени можно говорить лишь предположительно, на основании косвенных фактов. Очевидно, в этот период происходил процесс консолидации различных мелких родоплеменных групп, в том числе тюркского и тунгусского происхождения, в рамках нескольких крупных территориально-этнических объединений.

Наиболее крупными среди них являлись хоринцы, основная территория расселения которых располагалась в Забайкалье, по правобережной стороне от течения р. Селенги вплоть до верховьев Амура. В Предбайкалье к числу наиболее крупных объединений племенного типа нужно отнести эхиритов, булагатов и хонгодоров. Можно предполагать, что родо-племенные группы Предбайкалья к началу XVII в. уже находились на определенной стадии этнической консолидации. Этому сопутствовал ряд факторов – единая территория, периферийное положение по отношению к остальному монгольскому этническому миру, сходство хозяйственно-культурных типов, а также общность исторических судеб населения – в его формировании заметную роль сыграли этнические компоненты тунгусского, тюркского и ойратского происхождения. Очевидно, именно в отношении их был прежде всего употребительным термин «большие брацкие люди» русских документов. Тем не менее не приходится сомневаться в том, что прибайкальские племена в этот период продолжали находиться в довольно тесных отношениях с населением собственно Монголии.

По всей вероятности, процессы этнической консолидации были далеки от завершения среди большинства других народностей Сибири.

Однако дальнейшие взаимоотношения между русскими казаками и местным населением целом развивались не столь однозначно. С одной стороны, среди бурятских князцов, особенно из среды так называемых «больших брацких людей», встречались и такие, которые воспринимали принятие русского подданства как угрозу своему собственному положению и всячески пытались противостоять этому. Но в значительной мере причиной тому послужили действия отдельных представителей местной администрации и предводителей казачьих отрядов, далеко не всегда движимых интересами большой политики, а во многом стремлением к личной наживе и возможностью безнаказанно пограбить отдельные беззащитные стойбища аборигенов.

Положение усугублялось еще и тем, что разгорелось соперничество между Енисейским и Красноярским острогами за сферы влияния среди ясашного населения. Нередко случались факты двойного обложения ясаком, что вызывало естественное сопротивление у местного населения, которое старалось теперь по мере возможности уклониться от уплаты повинностей вообще.

Причем, как явствует из документальных источников того времени, основными зачинщиками погрома улусов выступали красноярцы. Как указано в одном из них, «по иным волостях ходили красноярские казаки и войною ясачных людей обвоевали и от тое войны ясачные люди оголодали, стали без промыслов»[14; 20].

Попытки нового енисейского воеводы Шаховского исправить положение, уговорить бурят оставаться «под государевою высокою рукою» не увенчались успехом. Ситуация становилась практически неуправляемой. Основные события начали разворачиваться в районе сооруженного в 1631 г. Братского острога, где начали собираться вооруженные буряты, к которым на подмогу пришли отряды даже из-под Байкала. На все попытки завершить дело миром буряты остались непреклонными, и в конечном счете 1635 г. гарнизон острога из 60-ти служилых людей под командованием Дунайки Васильева был разгромлен, а острог сожжен. Высланный из Енисейска крупный карательный отряд в 100 чел. под началом сына боярского Николая Радуковского, не сумев найти непосредственных виновников происшествия, наткнулся в районе Падунского порога на 5 бурятских юрт. «И божиею милостию и твоим царским счастием те пять юрт погромили и пять мужиков убили и ясырю взяли четыре бабы, шестеро робят»[14; 28–30].

С основанием нового Братского острога в устье Оки в 1636 г. в основном завершился процесс покорения местного населения. Одновременно русские продолжили свое продвижение к верховьям Лены, где в 1641 г. был сооружен очередной острог. После основания в 1647 г. Осинского на Ангаре против устья р. Унги, в 1648 г. Удинского (ныне г. Нижнеудинск), в 1654 г. Балаганского и ряда других острогов, территория Западной Бурятии в основном вошла в подчинение царской администрации.

С 1640-х годов отряды русских служилых людей начали наведываться на южную сторону оз. Байкал. В 1638 году из Енисейска был снаряжен отряд под командованием Максима Перфильева, который в течение двух лет продвигаясь вверх по Лене и Витиму, дошел до устья р. Ципа. Путем расспроса местных эвенков были собраны интересные сведения о жизни и быте населения и природных богатствах края. В частности, русские здесь впервые услышали о даурском князце Ботоге, проживавшем «на Витиму реке на усть Карги реки, на одном месте улусами», у которого «соболя много, и серебро… есть»[14; 38].

Гораздо большее значение в смысле освоения территории Забайкалья имел поход, предпринятый сыном боярским Иваном Галкиным в 1648 г. Его отряд обошел Байкал с севера и проник в долину р. Баргузин, в устье которой был сооружен острог, ставший в последующие годы одним из главных опорных пунктов в Забайкалье.

В начале 1650-х годов русские начали прокладывать путь через Яблоневый хребет. В 1653 г. вверх по Селенге, затем по ее притоку Хилку двинулся сотник П. Бекетов со своим отрядом и возле оз. Иргень обосновал острог с одноименным названием. Здесь они вошли в контакт с людьми князя Култуцина, которые приняли русских вполне дружелюбно. С этого времени, особенно с основанием Нерчинского острога, под сферу влияния России вошла и часть территории Восточного Забайкалья.

Таким образом, в 50–60-х годах XVII в. территория Забайкалья стала последовательно покрываться сетью острогов, что позволило русской администрации взять под свой контроль значительную часть этого региона. Очевидно, что присоединение Забайкалья, в отличие от Предбайкалья, носило совершенно иной характер. Прямые вооруженные столкновения между местным населением и русскими казаками носили, скорее, случайный, нежели закономерный характер. Тому, естественно, были свои причины. С одной стороны, русские отдавали себе отчет в том, что население Забайкалья находилось под более тесным сюзеренитетом монгольских феодалов, которые были несравненно могущественнее бурятских князцов. Необходимо было учесть и более подвижный образ жизни забайкальских племен, которые легко могли уйти в случае возникновения конфликтных ситуаций. С другой стороны, и сами монгольские князья в условиях разгоревшихся в то время феодальных междоусобиц и угрозы вторжения Цинского Китая, видимо, не прочь были найти в лице Российского государства союзника или покровителя. Немаловажную роль сыграло также стремление монгольской стороны к установлению выгодных торговых отношений с русскими.

Как известно, за условную (но официально признанную) дату завершения присоединения Бурятии к России принят 1659 г. Но вместе с тем очевидно, что значительная часть Западного Забайкалья стала контролироваться русскими только после постройки Селенгинского (1665 г.) и Удинского (1666 г.) острогов, а Тункинско-Окинский край – со времени основания Тункинского острога в 1675 г. В Восточном Забайкалье ситуация начала стабилизироваться в основном со времени заключения в 1689 г. Нерчинского договора, определившего восточные границы России с Китаем. А вопрос о южной границе оставался открытым вплоть до установления русско-монгольской границы в 1727 г., когда был заключен Буринский трактат (по названию местности близ г. Кяхты). Именно с этого времени практически прекратилось доселе свободное перемещение кочевого населения в пределах Прибайкалья, Халхи и Джунгарии, и русская администрация установила окончательный контроль над местными племенами.

Присоединение Сибири в целом явилось достаточно длительным по времени и сложным по содержанию историческим процессом. До революции и в советское время вплоть до 40-х годов присоединение Сибири (и национальных окраин вообще) к России рассматривалось преимущественно как имеющее насильственный характер. В послевоенные годы вплоть до недавнего времени господствовала теория о добровольном присоединении, имевшая, безусловно, и политическую подоплеку. С конца 1980-х гг. эта концепция вновь начала пересматриваться. И в российской исторической науке в целом, так и на региональных уровнях наметился отход от теории добровольности.

Дело в том, что само понятие «добровольность» представляется неуместным применительно к подобного рода событиям. В истории, по всей вероятности, единичны случаи, когда какое-либо государство или народ добровольно приняли на себя все «прелести» чужого, иноземного покровительства. Его к этому можно только принудить. Кажущаяся лояльность или заинтересованность в этом какой-то части общества может быть обусловлена лишь конкретно складывающейся ситуацией, когда приходится выбирать из двух зол меньшее.

Очевидно, что появление русских в Восточной Сибири и последовавшее за этим присоединение ее территории к России придало совершенно иные направленность и характер происходящим в регионе этническим процессам, предопределив во многом их современную специфику.

Прежде всего необходимо отметить довольно значительные изменения на этнической карте региона, происшедшие в результате усиления миграционного движения среди местных племен, которые и до этого временим вели достаточно подвижный образ жизни. При рассмотрении миграционных процессов у бурят и эвенков в прошлом необходимо учесть следующее: если у тунгусов в результате этих перемещений происходило дальнейшее их расселение по просторам Сибири, нередко в далекие, труднодоступные районы, то у бурят, наоборот, началось постепенное сужение их былой этнической территории с окраин, продолжающееся, кстати, до наших дней.

Однако на первых порах, ввиду относительной немногочисленности пришлого населения, его культурное влияние на аборигенов было невелико. Как отмечал, в частности, известный дореволюционный историк Сибири А. П. Щапов, «занимаясь по примеру бурят более скотоводством, чем хлебопашеством, русские и в умонастроении своем во многих отношениях более походят на бурят, чем на русских, много усвоили бурятских понятий, суеверий, примет и привычек. В домашних делах и обычаях русское забайкальское население немало усвоили изделий, обычаев, поступков и сноровок бурятских». А бурятский язык стал «господствующим языком казаков и крестьян»[15; 119–121].

Состав пришлого населения с самого начала был неоднородным. Одновременно с казачьими отрядами в Сибирь двинулись промышленные и «гулящие люди». К категории последних в старину обычно относилась беднота, искавшая посредством передвижения с места на место средства к существованию. Среди них были выходцы из достаточно удаленных друг от друга областей Русского государства – центра России, юга, Поволжья, Предуралья, значительная часть из Поморья. Все они являлись носителями различных хозяйственных и культурных традиций.

«Так как завоевателями Забайкалья были казаки и «охочие люди» из сибирских городов, – резюмировал Н. И. Разумов – нет сомнений, что первые русские поселенцы в крае представляли собою довольно смешанную, если можно так выразиться, пеструю массу: здесь были и чистокровные русские, и «черкесы», т. е. малороссы, и латыши, и донецкие казаки, и, наконец, потомки русских – выходцы от браков с сибирскими инородцами; могли быть также иностранцы, уже высылавшиеся в то время в Западную Сибирь» [13; 40].

Со второй половины XVII в. начинается процесс более целенаправленного хозяйственного освоения края. Для развития земледелия на вновь присоединенных землях, также для их закрепления за собой, Московским правительством были приняты меры к принудительному и добровольному заселению края. Особенно важное значение имело добровольное переселение людей. Последних, впрочем, находилось немало. В Сибирь крестьяне уходили от тягот крепостного бремени, уклоняясь от разного рода наказаний. Их привлекали слухи об обилии свободных земель, пушнины, дичи.

Значительную и весьма своеобразную часть пришлого населения составляли старообрядцы («семейские» в Забайкалье, «поляки» на Алтае), которые начали заселяться в Восточной Сибири со второй половины XVIII в. Всего было переселено более 20 тыс. чел., в основном принудительно, в несколько этапов. Селились старообрядцы, в основном, компактными группами. Занимали наиболее пригодные для ведения земледелия угодья, располагаясь преимущественно по долинам рек.

Некоторая обособленность старообрядцев не помешала установлению ими тесных хозяйственных связей с местным населением, которые нередко приводили и к родственным связям. Они вступали в брак с иноверцами, предварительно обратив их в старообрядчество. По переписи 1897 г. старообрядчество исповедывали 375 бурят обоего пола [2; 12].

Крепкие хозяйственные навыки, отменное трудолюбие и умение терпеть позволили семейским хорошо приспособиться к суровым местным условиям и внести заметный вклад в развитие земледелия в Прибайкалье.

В начале XIX в. здесь начали появляться компактные группы украинцев и белорусов, привлеченных обещаниями льгот со стороны правительства (Указ 1805 г.).

Сибирь, как известно, была также местом для отбывания ссылок. Большинство осужденных, оставаясь здесь на поселении до конца своей жизни, принимали и соответствующее участие в хозяйственной и общественной жизни местного населения. Причем ссыльные в третьем поколении переходили в разряд крестьян-старожилов. Только за 1807–1886 гг. в Сибирь было отправлено более 700 тыс. ссыльных [16; 367–368].

При этом необходимо указать, что среди политссыльных весьма многочисленную группу составляли поляки, численность которых, по некоторым имеющимся данным, доходила до 18 тыс. Большинство польских изгнанников, оказавшихся за Байкалом, были участниками неудавшегося восстания 1830–1931 гг., также выступлений 1863 г. Поляки, в частности, участвовали в количестве более 700 чел. в строительстве кругобайкальской железной дороги [4; 53–55].

Еврейское население Сибири, – считает Л. В. Кальмина, – формировалось в течение трех столетий. В отличие от других народов западных губерний Российской империи Сибирь своей репутацией «каторжного края» евреев не отпугивала. Напротив, после черты оседлости с ее перенаселенностью, жесточайшей конкуренцией в традиционно «еврейских» отраслях хозяйства и лишением возможности заработать на жизнь, следующими одна за другой законодательными мерами, ограничивающими права евреев, и жестким контролем властей за их исполнением, Сибирь с ее обширными территориями и кладезями природных богатств казалась краем неограниченных возможностей. Колонизация Сибири давала евреям прекрасный шанс вырваться за границу черты оседлости, и ради этого они использовали все доступные методы, не останавливаясь даже перед намеренным совершением уголовных преступлений.

Точно неизвестно, когда началась ссылка евреев в Сибирь, но уже с середины XVIII в. она сделалась постоянной. В начале XIX в. евреи стали составной частью сибирского населения: в Западной Сибири в это время образовались уже небольшие еврейские колонии в Томске, Омске, Канске, а в Восточной Сибири – в Канске и Нижнеудинске. Компактное поселение находящихся на каторге и «освобожденных на пропитание» евреев в начале века отмечено и в Петровском Заводе. 15 еврейских семей в 1828 г. прибыли ссылку в Якутск.

В середине XIX в. в Сибири было четыре категории евреев: ссыльные, земледельцы – колонисты, приехавшие осваивать здешние земли по закону 20 ноября 1836 г., военные кантонисты и солдаты, отслужившие срок службы по рекрутскому уставу и пожелавшие остаться в месте службы и, наконец, «случайные» – ремесленники и торговцы, при различных обстоятельствах и в разные годы по своей воле «зашедшие» в Сибирь и осевшие здесь. Самой многочисленной была группа ссыльных.

На протяжении периода с середины XIX до начала ХХ в. статистика фиксирует медленный, но устойчивый рост еврейского населения в регионе: от 0,23 до 1,3 процента общей численности населения Иркутской губернии, от 0,5 до 0,9 – в Енисейской губернии, от 1,0 до 1,7 – в Забайкальской области. За период с 1862 по 1909 г. число евреев в Якутской области выросло с 94 до 661 чел., то есть в семь раз [5;].

Хорошо известна та положительная роль, которую сыграли декабристы и другие политссыльные в деле объективного изучения истории края, культуры и быта местного населения, в подготовке национальных кадров интеллигенции. Благодаря чему начала возникать совершенно новая область взаимоотношений между представителями местного и русскоязычного населения, основанная на взаимопонимании и сотрудничестве.

Роль пришлого населения становится более ощутимой с середины XIX в., когда русскоязычные стали численно преобладающей частью обитателей края. Согласно переписи 1897 г., в пределах Иркутской губернии и Забайкальской области проживало 1187142 чел. Всего в списках упоминаются названия более 40 национальностей, в т. ч. численность русских – 819035 чел. (68,9 %).

Достаточно широкое распространение получили ассимиляционные процессы среди местного населения, особенно тунгусов. Так, по переписи 1897 г. русский язык считали родным 32 % тунгусов, бурятский язык – 16 %. Причем процесс смешения тунгусов с бурятами, очевидно, начался давно. Еще исследователи XVIII в., описывая быт так называемых «конных тунгусов» отмечали, что в «… поведении, юртах и во всем прочем от бурятов они мало отличны…, и разве некоторые старики найдутся, кои еще чисто по-тунгусски говорить могут» [3; 336, 10; 330–331].

А доля перешедших на русский язык среди забайкальских бурят составила 5,2 %, среди иркутских – 12,5 %.

Этому в немалой степени способствовала и русификаторская политика царской администрации и особенно православной церкви, которая с самого начала освоения края повела энергичную борьбу за распространение христианской идеологии среди местного населения. Христианизация местного населения приняло в целом довольно значительные масштабы, хотя многие шли на это лишь в силу каких-то житейских выгод. По данным 1897 г. православных только среди бурят насчитывалось 56 тыс. чел. Все это привело к возникновению особого метисного слоя населения, известного под названиями «ясачных» или «карымов», которые обычно жили особыми дворами или селениями. «Как мужчины, так и женщины… представляют собой довольно красивый физический тип или облик, несколько похожий на тип греческий, или иногда на цыганский, а по замечанию некоторых других наблюдательных лиц, похожий и на тип итальянский» [15; 115].

Правда, отметим, что выводы современных исследователей заставляют более осторожно и критично отнестись к несколько эмоциональным высказываниям А. П. Щапова [9; 8].

Таким образом, тесное многолетнее взаимодействие между местным и пришлым населением способствовало возникновению некоего синтеза в культурном укладе обеих сторон, соответственно, и особого менталитета среди жителей всего края.

Завершая разговор о процессе формирования населения Сибири в рассматриваемый период, очевидно нельзя не упомянуть о возникновении в Верхнеудинском уезде китайской колонии. В относительно массовом порядке они начинают появляться с 1860 г., чему во многом способствовало подписание Пекинского договора, по которому подданным Цинской империи было предоставлено право торговая в пределах России. Позднее, с развитием местной промышленности, главным образом, золотодобычи на баргузинских приисках, труд китайцев начал активно использоваться в этой сфере. Точную их численность установить, видимо, не просто, но по некоторым данным в 1902 г. в Верхнеудинском уезде насчитывалось 493 китайца.

В отношении правового положения китайцев в Верхнеудинском уезде действовал общероссийский порядок – каждый китаец обязан был иметь билет, дающий право находиться на территории России сроком на один год, по истечении которого необходимо было получить новый билет. В каждом билете указывался возраст, рост, особые приметы китайца. В основной массе это были молодые мужчины в возрасте от 20 до 45 лет. Встречались, редкие правда, случаи принятия китайцами российского подданства.

Китайцы в Вехнеудинском уезде работали на Брянском цементном заводе, Тарбагатайских камнеугольных копях, Баргузинских золотых приисках, но основным их занятием оставалась торговля. Например, большинство торговых лавок в Верхнеудинске принадлежало евреям и китайцам [1; 268–273].

Принятие царским правительством на рубеже XIX–XX вв. ряда новых аграрно-административных постановлений резко осложнило социально-экономическую ситуацию в Восточной Сибири. Поскольку цели и содержание этих преобразований хорошо известны, поэтому, не вдаваясь в детали, укажем, что необходимость их осуществления было вызвано обострением аграрного кризиса в европейской части России вследствие реформы 1861 г., усилившей обнищание и обезземеливание основной массы крестьян. Правительство же решило разрядить остроту аграрных противоречий в центре страны путем переселения крестьян в Сибирь; причем обеспечивание их землей предполагалось за счет сибирских крестьян и инородцев. Все это не могло не вызвать на местах горячие споры, тяжбы, доходящие до кровопролития.

В сложившейся ситуации последовала ответная реакция со стороны аборигенов, прежде всего забайкальских бурят: начался отток части населения на территорию Монголии. Истинные масштабы и конкретные сроки этих перемещений (скорее всего, это не был единовременным актом) пока трудно восстановить. Можно лишь указать, что согласно Всесоюзной переписи 1926 г. численность бурят составила 237 тыс. чел. вместо 288 тыс. в 1897 г. Здесь, конечно, сказались и издержки Первой мировой войны, когда большинство трудоспособных мужчин – инородцев были мобилизованы на тыловые работы, а также прямые людские потери и миграции во время Гражданской войны.

Мы не располагаем данными относительно того, насколько эти миграционные движения затронули так называемых «конных тунгусов» Забайкалья, которые по хозяйственному укладу и образу жизни мало чем отличались от своих соседей – бурят. Если опять же обратиться к косвенным данным, т. е. имея в виду, что в настоящее время в пределах Северного Китая (Маньчжурии) проживает более 20 тыс. эвенков, то, даже учитывая автохтонность некоторой их части, факт ухода за границу некоторых групп «конных тунгусов» становится очевидным.