Текст книги "Сибирская ментальность и проблемы социокультурного развития региона"

З. А. Данилова
Мигранты Китая в Байкальском регионе

В статье рассматриваются мотивы, факторы трудовой миграции граждан Китая в Байкальском регионе, представлены некоторые материалы социологического исследования по данной теме. Обосновывается эффективность труда китайских мигрантов, дана структура их занятости по отраслям народного хозяйства региона. На основе социологического обследования отражены уровень адаптации трудовых мигрантов КНР в регионе, среднестатистический портрет современного мигранта.

Для современного российского общества характерна новая миграционная ситуация, отмечается стремительный рост потоков трансграничных миграций, активно формируются миграционные потоки из «ближнего и дальнего зарубежья». Особенно растет количество мигрантов из Китая. Разнообразие и интенсивность миграционных процессов влияет на общество-резидент в целом, изменяются его количественные и качественные параметры.

Применение труда иностранных рабочих экономически обоснованно, однако дальнейшее сохранение темпов трудовой иммиграции несет определенную опасность, нарушает устойчивые формы жизнедеятельности принимающего общества. Россия становится страной реципиентом, где тенденция невозвращения мигрантов на родину приобретает угрожающий характер.

Особенно неблагоприятная миграционная ситуация сложилась в Сибири и на Дальнем Востоке. В Байкальском регионе (БР)[187]187
  В Байкальский регион России входят Республика Бурятия, Иркутская и Читинские области.


[Закрыть] появляются этнические диаспоры, которые в силу культурных особенностей имеют иное мировоззрение, исповедуют другие религии, нежели коренные народы. Появление многочисленных иноэтнических групп порождает, с одной стороны, процессы интеграции культур, с другой – их конфликта. В основе конфликтов местного населения и иммигрантов лежат преимущественно экономические мотивы и, прежде всего, борьба за рабочие места, престижные сферы деятельности. Не случайно для поведения принимающего общества характерны мигрантофобии, маркировка мигрантов как социально опасной группы, о чем свидетельствуют многочисленные социологические опросы населения, проводимые в стране и регионе. Мигрантские страхи активно муссируют средства массовой информации, которые отчасти имеют на то основание.

Байкальский регион не привлекает иностранных граждан на постоянное место жительства, практически отсутствует поток иностранцев, ищущих убежище в России и число вынужденных переселенцев незначительно. Так, количество получивших вид на жительство иностранных граждан в Прибайкалье немногочисленно (1). В Читинской области в 2004 г. на учете состояло всего 185 семей или 372 человека вынужденных переселенцев. В то же время в область через пограничный пункт в Забайкальске въехало около 140 тысяч иностранных граждан, практически все они из Китая (2).

Основную массу миграционного потока в БР составляют трудовые мигранты, отмечается тенденция увеличения числа работающих легально и нелегально иностранных граждан. В 2003 г. в органах внутренних дел Читинской области прошли регистрацию 25499 иностранных граждан, из них свыше 90 % гостей Забайкалья из КНР (3). В 2005 г. наибольшую долю мигрантов в Иркутской области составляли граждане Китая – около 19 тыс. человек или 37,3 % всех мигрантов (4). Количество легальной иностранной рабочей силы в Бурятии относительно невелико. В 2005 г. они составляли 3391 человек.

Определенная часть трудовых мигрантов из КНР работает на территории Байкальского региона незаконно, поэтому выявить их точное количество весьма проблемантично. Установить реальные масштабы иностранной рабочей силы невозможно и в целом по России, поскольку не вся выездная деятельность фиксируется органами статистики и соответствующими структурами по делами миграции МВД, фактически не учитывается сезонная трудовая миграция.

Мотивами трудовой миграции граждан Китая являются следующие:

• высокий уровень безработицы в КНР. Скрытая безработица в городах Китая составляет 15–20 % (5). Поэтому основной причиной выезда китайских граждан в Россию является желание заработать, помочь семье, т. е. трудовая миграция является способом выживания людей;

• следствие стихийного демографического давления, диктуемого необходимостью освоения заброшенных и богатых природными ресурсами территорий России;

• локальные инициативы губернаторов северных китайских провинций, проводящих политику поощрения иммиграции рабочей силы в северные территории и др.

Некоторые обстоятельства, способствующие принятию мигрантов в РФ:

• относительно либеральное российское законодательство в отношении мигрантов, в том числе и нелегальных;

• потребность народного хозяйства Байкальского региона в иностранной рабочей силе, нехватка рабочей силы для выполнения низкоквалифицированной работы;

• нежелание безработных Байкальского региона трудиться в отраслях экономики с трудоемким производством, низкой оплатой и вредными условиями труда, фактическим отсутствием социальных гарантий;

• существенное пополнение бюджета региона за счет привлечения иностранной рабочей силы. Так, только в 2005 г. от привлечения иностранной рабочей силы в бюджет Читинской области поступило более 15 миллионов рублей (6);

• экономическая выгодность применения труда иностранной рабочей силы. Государству и предпринимателям выгодна китайская рабочая сила, поскольку они, как правило, владеют одновременно несколькими смежными профессиями, а также знакомы с высокими технологиями. Китайские строители все чаще берутся за выполнение работы под ключ, включающей в себя полный хозяйственный цикл: от замешивания бетона на стройке до евроремонта на объекте. Таким образом, основными мотивами использования труда иммигрантов являются стремление работодателей снизить издержки производства за счет более низкой заработной платы, а также высокая производительность труда китайских работников.

Труд китайских мигрантов эффективный и в силу того, что они дисциплинированы, не подвержены вредным привычкам, законопослушны и трудолюбивы. Не притязательны они по отношению к жилищным и бытовым условиям, работодатели не представляют мигрантам социальные гарантии и др. льготы.

В целях получения экономической выгоды принимающая сторона эксплуатирует иностранную рабочую силу. Порою отмечается несоблюдение трудовых отношений, несвоевременная выплата заработной платы или ее необоснованное сокращение. Активно используют работодатели систему штрафных санкций, в результате которой значительно снижается уровень оплаты труда мигрантов.

Легальная занятость осуществляется на основе временных трудовых контрактов. Большая часть китайских мигрантов работает по найму у российских работодателей, другая – у своих земляков и в редких случаях – в иных этнических организациях, сообществах на территории региона.

Этнические диаспоры по-своему вписываются во все сферы жизни принимающего общества. Наиболее предпочтительные отрасли китайских мигрантов: строительство, сельское хозяйство, в частности огородничество, торговля (преимущественно челночный бизнес), сфера бытовых услуг и питания. Исторически, на протяжении многих лет заселения Дальнего Востока и Сибири китайцы трудились именно в этих сферах (7). В последние годы граждане КНР активно занимаются вывозом из России стратегического сырья.

Если 5–6 лет назад присутствие китайцев в регионе было заметно в основном на вещевых и мелкооптовых продуктовых рынках, то сегодня они приобретают городскую недвижимость, занимаются скупкой металла, работают в сфере общепита и услуг, экспорта леса и строительства, оптовых и сельскохозяйственных рынков и др. Наибольшее число трудовых мигрантов из Китая работает в строительных фирмах.

Строительные подрядчики и заказчики продолжают активно заключать договоры на выполнение работ с китайскими рабочими, в то время как строительных бригад рабочих из стран СНГ становится все меньше.

Граждане Китая заняты в таких крупных строительных организациях Читинской области, как «Стройконтракт», «Жилстрой», «Энергостройинвест» и др. Сегодня ими возводится около 85 % всех строящихся объектов области.

В г. Улан-Удэ за последние годы было открыто 8 китайских ресторанов, несколько предприятий автосервиса, созданы строительные организации с китайским участием. В 2004 г. мэрия Улан-Удэ и мэрия г. Маньчжурия подписали соглашение о сотрудничестве. Планируется открытие прямого авиарейса Улан-Удэ-Маньчжурия, возведение китайскими строителями гостинично-развлекательного комплекса, торгового центра и жилого микрорайона в китайском стиле в столице Бурятии (8). В перспективе намечается строительство других объектов, проведение ряда культурных и др. мероприятий.

В сельской местности иностранные рабочие главным образом заняты на заготовке и переработке леса и строительных материалов. Для этих целей привлекается до 40 % граждан КНР.

Жители приграничных территорий стремительно отделяются от центра страны, прежде всего из-за транспортной недоступности, из-за высоких авиа и железнодорожных тарифов. Известно, что среднему статистическому жителю приграничных территорий с Китаем и Монголией намного быстрее и легче пересечь границы этих государств, чтобы удовлетворить свои жизненно-важные потребности, причем экономно и качественно. Все больше россиян предпочитают отдыхать и лечиться в Китае, где открываются лечебные и оздоровительные центры, учреждения специально для русскоговорящего контингента.

В марте 2006 г. под руководством автора совместно с А. М. Заяхановой проведено пилотажное обследование мигрантов в регионе, в апреле – мае этого же года проведен социологический опрос в г. Улан-Удэ и г. Гусиноозерске на тему «Адаптация иммигрантов в Республике Бурятия». Выборочная совокупность исследования составила 193 человека и осуществлялась по признаку этнической принадлежности в соответствие с пропорциями, разработанными отдельными авторами (9). Мигранты были поделены на четыре группы: Китай (53,5 %), Кавказ (23,3 %), Средняя Азия (14 %), Украина (9,3 %). Данные пропорции приблизительно соответствуют количественному соотношению мигрантов в регионе. Анкетирование проводилось в местах компактного пребывания мигрантов, в основном по месту работы.

Анкета состоит из 49 вопросов (241 предполагаемых ответов), разделенных на тематические блоки, касающиеся проблем адаптации иммигрантов на территории РБ. Вопросы были направлены на выявление причин, барьеров миграции, уровня знания русского языка мигрантами отношения к ним местного населения, характеристики социально-психологического настроя мигрантов, факторов, барьеров адаптации иммигрантов в новых условиях жизнедеятельности (политические, экономические, правовые, психологические, социокультурные и др.), уровня адаптации мигрантов в принимающем обществе (уровень дохода, наличие имущества, социальное самочувствие) и др.

Ниже мы приводим отдельные итоги проведенного исследования. Большинство мигрантов Китая находятся в республике от 1 года и более 3 лет (51,2 % опрошенных), значительная часть (27,4 %) – менее трех месяцев. Значительная группа мигрантов регулярно приезжает в Бурятию (46,4 %), впервые приехали – 40,6 % и второй, третий раз – 13,0 % опрошенных. Целью приезда у подавляющего большинства граждан Китая является работа (91,2 %), лишь изредка респонденты отметили учебу, лечение и дальнейший переезд на Запад. Таким образом, экономические мотивы являются доминирующими при миграции китайских граждан в Бурятию. Отчасти мотивом приезда в республику послужило географическое положение региона (11,7 %).

Как правило, китайские мигранты не владеют русским языком, но, учитывая то, что основная масса приезжающих живут в регионе от года и более лет, о чем мы указывали выше, они постепенно начинают осваивать язык принимающего общества. По данным исследования свободно говорят на русском языке 2,9 % респондентов, понимают и могут изъясняться 21,7 %, не говорят и частично понимают 74,0 % опрошенных.

За рубеж китайские граждане предпочитают выезжать одни (66,8 %), с женой или мужем – 18,7 % и с другими членами семьи – 14,5 % и в основном не планируют привозить свои семьи (63,0 %). Отсутствуют семьи на родине у 25,5 % опрошенных.

До приезда в Бурятию 92,4 % мигрантов не жили в других регионах России. На постоянное место жительства в Бурятии планируют остаться 18,7 % опрошенных мигрантов из Китая и вернуться домой 21,7 %, стремятся уехать в другую страну 1,5 % и еще не определились 57,9 %. Показательно, что никто не планирует переехать в другой регион России и там остаться на некоторое время.

Среди причин нежелания остаться в регионе мигранты указывают чаще на низкий уровень оплаты труда (16 %), отсутствие перспектив для развития своего бизнеса (16 %), коррупцию чиновников (16 %), недоброжелательное отношение к ним местных жителей (13,6 %) и более всего отмечают суровые климатически условия (36,4 %). Неблагоприятные суровые климатические условия Сибири являются существенным барьером миграции для жителей южных стран на данную территорию.

Очевидно, как указывают и другие исследователи (10), территория российского Дальнего Востока (имеется ввиду и Сибирь), является непривлекательным местом проживания для мигрантов из Китая. Мигрантов привлекают пригодные для сельского хозяйства южные районы вдоль Амура и в Приморском крае.

Большинство мигрантов не планировали открыть свои предприятия в Бурятии и занимаются в основном челночным бизнесом (34,8 %), заняты на строительстве и ремонтных работах (30,6 %). Лишь единицы из них являются владельцами крупных (1,5 %) и средних предприятий (10,1 %).

Значительная часть китайских мигрантов занята в челночном бизнесе (44,8 % опрошенных), а также на тяжелых, строительных и ремонтных работах (30,5 %) и отчасти в кафе-ресторанном бизнесе (14,5 %). Работу, как правило, они ищут через ближайшее социальное окружение – родственников, друзей и соотечественников (67,8 %), предпочитают работать также у них.

В условиях проживания в иноэтнической среде мигранты из Китая предпочитают селиться компактно, сохраняя традиции и обычаи своего народа (88,4 %) и не воспринимают культуру народов принимающего общества (72,5 %). Они исповедуют буддизм (52,1 %), однако среди них высока доля и атеистов (46,4 %).

В основной своей массе мигранты Китая состоят на учете в налоговых органах (59,6 % опрошенных) и деятельность их носит законный характер, в то же время значительная их часть не зарегистрирована в налоговых органах (16,2 %), другие мигранты затруднились ответить или уклонились от ответа и «все дела ведет у них работодатель» (21,1 %), то есть возможно предположить, что группа незаконно работающих мигрантов из Китая в республике достаточно весомая.

Таким образом, среднестатистический мигрант из КНР как правило мужчина молодого мобильного возраста (30–39 лет), имеющий семью на родине, но не планирующий ее привозить. Приблизительно одна треть мигрантов проживает на территории БР нелегально. Подавляющая часть китайских мигрантов имеют среднее и среднее специальное образование, являются в основном предпринимателями (розничная торговля) и рабочими-строителями. Лишь единицы из них имеют свои крупные и средние предприятия. Китайские мигранты проживают компактно, замкнутыми общинами, не подвержены социокультурному восприятию принимающего общества.

Сегодня очевидно, что с вхождением РФ в социально-экономическое пространство Азиатско-Тихоокеанского региона процессы социальной мобильности, миграционные потоки будут нарастать. Несмотря на то, что темпы и уровень внешней миграции в России официально сокращаются, возросли объемы незаконной трудовой иммиграции. Экспансия рабочей китайской силы на территорию Байкальского региона во многом обусловлена близостью границ. В современных условиях назрела необходимость эффективного государственного регулирования данными процессами.

Литература:

1. Байкальская Сибирь: из чего складывается стабильность. М. Иркутск: Наталис, 2005.-320 с. Редкол.: В. И. Дятлов, С. А. Панарин, М. Я. Рожанский. С. 104

2. Данные Управления по делам миграции УВД Читинской области. http://www.sibcity.ru/news=2214&line=security&page=12&PHPSESSID=9f9eba016054f30fcd369cd1aa8a8244

3. Общая газета. Ру-Сибирь. 28 октября 2005. http://sfo.og.ru/news/2005/10/27/781.shtml

4. http://snews.netter.ru/default.php?num=6267&module

5. Зайончковская Ж., Витковская Г. Новая столыпинская политика на Дальнем Востоке России: надежды и реалии / Перспективы дальневосточного региона: межстрановые взаимодействия /Под ред. Г. Витковской, Д. Тренина. М.:Гендальф, 1999. С. 80–120.

6. Данные Управления по делам миграции УВД Читинской области. http://www.sibcity.ru/news=2214&line=security&page=12&PHPSESSID=9f9eba016054f30fcd369cd1aa8a8244

7. Ламин В. М. Мигранты из Юго-Восточной Азии: неизбежность или осознанная необходимость //Народонаселение, № 2, 2005, с. 121–138

8. «Московский комсомолец в Бурятии» 23 февраля 2005

9. См.: Дмитриев А. В. Миграция: конфликтное измерение. – М.:Альфа-М, 2006. – 432 с.

10. Кучерявенко В. Е. Проблема китайской миграции на территорию Российского Дальнего Востока / Пространственная экономика. 2006. № 1. С. 149–158

В. Х. Тхакахов
Культурно-цивилизационные ресурсы и риски российской идентичности[188]188
  Подготовлено при поддержке Гранта РГНФ № 05-03-03380а.


[Закрыть]

Российская идентичность – это самоопределение, сопринадлежность россиян, имеющих российское гражданство, осуществляющих отечественные социальные практики и имеющие общие представления друг о друге, судьбе России и собственной культурно-цивилизационной самобытности.

Исходным в понимании идентичности (в т. ч. и российской) выступает тот смысл, который проистекает из ситуационного социального взаимодействия сограждан на коллективно-групповом и индивидуальном уровнях. Сопринадлежность формируема, порой даже навязана. Она не есть лишь результат свободного выбора и самоопределения индивида. Идентичность, формируясь социальными процессами (П. Бергер и Т. Лукман, 1995) находится в социальном пространстве сил, оказывающих на нее принудительное воздействие на уровне коллективных представлений и практик. Совместное существование, взаимодействие осуществляется посредством производства, обмена и воспроизводства определенных ресурсов. Ресурсы – средства, посредством которых идентичность конструируется и воспроизводится. Ресурсы могут быть разнообразными (материальными и символическими), однако их востребованность, иерархия, акцентация – результат социальной практики, исхода той борьбы сил, которая осуществляется в ключевых полях пространства (политическом, экономическом, культурно-символическом). В этом смысле культурно-цивилизационные ресурсы российской идентичности не являются нейтральным продуктом российской истории и наследием традиций. Не все из них взаимозаменяемы и равнозначны. Ресурсная трансформация способна потенциировать риски (общенациональные и периферийные).

В данной статье нас интересует проблема рисков для цивилизационных оснований и границ российской идентичности. Одним из теоретических инструментов осмысления данной проблемы может выступать, как нам представляется, концепция цивилизации как зоны престижа Р. Коллинза[189]189
  Collins R. Civilizations as zones of prestige and social contact // International sociology. – London, 2001/ Vol. 16. № 3, p. 421–437.


[Закрыть]. В рамках данного подхода та или иная цивилизация трактуется в качестве некоего центра творческой активности в силу чего и может выступать тем пространством, которое функционально притягивает агентов (посетителей и учеников) для обретения, подтверждения цивилизационной идентичности. Социологию цивилизаций таким образом интересуют виды социальной активности, «которые усиливают либо ослабляют уровень харизматичности данной цивилизации, а так же интенсивность и дальность распространения ее привлекательности»[190]190
  Коллинз Р. Цивилизации как зоны престижа и социального контакта // Социальные и гуманитарные науки. Отеч. и зарубеж. литература. Сер. 11. Социология: РЖ. – М., 2003, с. 95.


[Закрыть]. Престижность и привлекательность базируются в свою очередь на отношениях традиций преемственности между учителями и учениками, а также на интеллектуальной конкуренции различных внутри одной цивилизации школ мысли и сетевых отношений между ними. В пространственном смысле периферия цивилизации ориентирована на центр (как зону творческой активности) и зависит от него культурно. Центр подтверждает идентичность периферии, так как производит и обладает основным цивилизационным продуктом (в виде благ, престижа и символической власти).

Российская цивилизация в немалой части своей истории развивалась подобным образом. Однако, в постсоветский период появились периферийные риски, которые создают проблемы для российской идентичности как культурно-цивилизационного феномена.

Парадоксально, но демократические процессы в социокультурной сфере в том виде как они реализовались в постсоветской России обусловили ряд неожиданных явлений и результатов. Процессы децентрализации структурировали оформление социальных условий цивилизационной идентичности в рамках периферийных центров. Основной центр делегировал периферии (под давлением регионального активизма) возможность осуществлять ряд своих функций по воспроизводству идентичности, ее экспертной оценке и формированию социальных условий культурного воспроизводства. Сюда же входит и деятельность по созданию инфраструктуры, для функционирования последних. Открытие в регионах, средних и малых городах России сети как центральных, так и периферийных вузов, их филиалов, образовательных центров по различным специальностям как «модным», так и рутинным; санкционирование в регионах открытия экспертных советов по защитам кандидатских и докторских диссертаций; отмена советской системы ФПК; предоставление прав научного руководства и консультирования аспирантов, докторантов и соискателей – все это неполный список направлений оформления процессов децентрализации, например, в сфере современного образования России. В данной тенденции можно было бы и не усматривать рисков для российской идентичности с точки зрения ее культурно-цивилизационной конструкции и оснований, если бы не та форма, в которой она реализуется. Дело в том, что одной из таких форм является имитация. Речь идет о том, что последняя не предполагает создания социальных условий культурно-цивилизационного производства и воспроизводства на периферии (конкурирующих, альтернативных школ и направлений мысли; системы «учитель – ученик» и т. п.). Функции воспроизводства престижа и подтверждения цивилизационной идентичности – один из основных продуктов российской цивилизации – не могут реализоваться в рамках имитационной модели. Последняя способна лишь обслуживать потребности сетевых структур, одной из которых и выступает стандартизированная система образования. Получатели и ретрансляторы сетевой продукции на местах представляют формализованные пространства потребителей. Продукт (также формализованный) создается в центральных, узловых и глобальных, а не в локальных местах. Ключевая проблема – несоответствие принципов организации и функционирования поля политики (где доминирует вертикально-иерархическая система администрации и монополизм) и поля культуры (где уже начинает господствовать плюрализм, горизонтализм и сетевые отношения). Отчасти, внутри экономического поля складываются отношения по типу последних.

Другая проблема, детерминированная слабой артикуляцией российской идентичности, ее позиционированием как очага цивилизационного престижа и привлекательности, связана с процессами локального конструирования идентификационных альтернатив. С точки зрения традиций российского проекта присвоения и освоения пространства важное значение имели различные формы локализма (областничество, земство, регионализм). Последние преимущественно формировались как территориальные идентичности надэтнического типа. Этничность имела периферийное значение, так как макроидентичность (российская) носила имперский характер.

Релевантными для российской идентичности выступают два уровня рисков – социальные и интеллектуальные.

Социальный уровень анализа рисков концентрируется в пространстве факторов и социальных практик, которые детерминируют из всей совокупности ресурсов идентичности выбор лишь определенных, соответствующих настоящему времени и социальным запросам. Какие ресурсы в рассматриваемом смысле считаются уже исчерпавшими себя? В первую очередь это экстенсивные социально-демографические ресурсы России, которые формировались как на основе внутренних источников, так и посредством расширения цивилизационного пространства вовне, когда новые людские ресурсы посредством колонизации и цивилизации инкорпорировались в него. Советская модернизация и постсоветские реформы способствовали закату экстенсивной модели потребления и воспроизводства данного ресурса. Отрицательное сальдо, территориальное запустение (безлюдье) одних пространств и асимметричная сверхконцентрация населения в других – явные признаки структурного ресурсного кризиса и одновременно сигнал к поиску новых проектов. Правомерно ли социально-демографические ресурсы интерпретировать в контексте культурно-цивилизационных? Если трактовать демографическое воспроизводство, его мотивационные механизмы в ценностном ключе, то ориентация на модель репродукции, «детскости» – это ценностная позиция. Сотни тысяч оставленных детей (в роддомах, детдомах, на улицах и т. п.) – это также ценностная позиция родителей и общества. Социально-классовые противоречия и их углубление – другой важный тип риска, свидетельствующий об ограниченности внутреннего культурно-цивилизационного пространства в его базовых социальных измерениях: социальной мобильности и социальной справедливости. Особенность современного доминирующего политического дискурса состоит в затушевывании социально-экономических и социально-классовых противоречий посредством навязывания (через символическое насилие) иного определения социальной реальности и процессов в ней происходящих.

Интеллектуальный уровень рефлексии и конструирования российской идентичности располагает совокупностью ресурсов, которые определенным образом формируют представления о современной отечественной самости. Данные ресурсы имеют как традиционный характер, так и являются результатом постсоветской интеллектуальной практики. То, что касается последних, то целесообразно обратить внимание на те концептуальные проекты, которые инструментально используются в осмыслении идентификационных и межкультурных процессов. Одним из наиболее известных является концепт мультикультурализма. В рамках настоящего исследования отсутствует возможность подробной экспликации понятия. Интерес представляет иной ракурс проблемы. Преимущественная ориентация на ресурс мультикультурализма – и на что обращают мало внимания – приводит к забвению другого не менее значимого ресурса для современного общества. Речь идет об идее (проекте) и процессах формирования альтернатив мультикультурализму, которые заложены в либеральном подходе к пониманию культурной идентичности[191]191
  См. более подробно: Бенхабиб С. Притязания культуры. Равенство и разнообразие в глобальную эру / Пер. с англ. – М.: Логос, 2003.


[Закрыть]. В отечественном интеллектуальном пространстве идея примата групповой идентичности (а мультикультурализм и является одной из ее разновидностей) продолжает оставаться доминирующей. Ее продолжают позиционировать в качестве средства решения современных межэтнических проблем российского общества. Мультикультурализм как сосуществование различного интеллектуально «подавляет» проект конструирования, поощрения сходного и единого в культуре российских этносов. Риски – это и возможные утраты и возможные приобретения. Важно не скатываться в русло преимущественно негативных трактовок рисков для современной российской идентичности. Особенность последней состоит в том, что она находится на первоначальной стадии своего постсоветского конструирования. Конечный исход проекта под названием «новая российская идентичность» отнюдь не предрешен и отнюдь не утопичен. Реализацией подобных проектов (с учетом своей культурно-цивилизационной и социальной специфики) заняты многие бывшие субъекты советского пространства[192]192
  Причем данная деятельность осуществляется как на социальном, так и на интеллектуальном уровнях. Примечательно название некоторых параграфов и глав в книге бывшего президента Украины Л. Кучмы «Украина – не Россия» (М., 2004) «Создать украинца», «Народ в поисках имени».


[Закрыть]. Данная деятельность является многогранной и по-своему обоснованной. Определение социальных и культурных границ идентичности – фундаментальное направление конструирования. Ключевые представления о границах современной российской идентичности можно дифференцированно типологизировать определенным образом. Во-первых, обсуждают культурно-цивилизационные границы российской сопринадлежности. Интеллектуальные рамки дискурса определяют российская традиция и концепты, идущие от славянофильства, западничества и евразийства. Во-вторых, межцивилизационные представления о месте России и ее идентичности начинают структурировать внутреннее пространство и его культурные границы. Возникает соблазн и реальные попытки сузить последние посредством религиозных и этнических ограничений. В первом случае «пограничные столбы» устанавливаются на канонических территориях – христианско-православных, исламских и буддистских. Во втором случае русская идентичность, ранее тождественная российскому имперскому самоопределению и включавшая в себя и малоросский и белоросский компоненты, начинает трактоваться в более узком этническом измерении и преимущественно в генеологическом аспекте. Существует ли объективная почва для подобного тренда? Полагаем, что основания для дрейфа в сторону определения этнической границы внутри российской цивилизации и идентичности потенциально уже сформированы.

Вероятно, народам свойственно забывать свою историю. Возможно и то, что им помогают ее вспомнить. Но воспоминание о прошлом, как длинный рассказ о себе, о своих корнях, о своей самости, как показывает опыт различных стран и народов, нередко бывает селективным. Вспоминают избранное, созвучное запросу текущего времени, сиюминутного настроения. И забывают, скажем, то, что было общим местом, социально признаваемым фактом в недалеком прошлом. Забывают то о чем писали великие люди России (Н. Карамзин, Л. Гумилев, Д. Лихачев). Риски забвения – спутник модернизации, когда история национальная начинает изобретаться.

Сухая статистика свидетельствует, что современная Россия в настоящее время представляет собой более моноэтническое общество, чем это было раньше[193]193
  Согласно Всероссийской переписи 2002 года русскими себя считают 115889107 человек (т. е. более 80 % населения РФ) См.: Основные итоги Всероссийской переписи населения 2002 года: в 14 т. Т. 14. – М.: ИИЦ «Статистика России», 2005, с. 274.


[Закрыть]. Парадокс в том, что большинство ее традиций являются полиэтническими, поликультурными и полицивилизационеными. Это наследие двух империй и модель многовекового функционирования и сосуществования. Российская цивилизация исторически развивалась как цивилизация народов и культур. Российская идентичность конструировалась не как русская, украинская, финская, грузинская, татарская и т. п., а преимущественно вне этнической аскрипции. Однако, это не означает, что последнее не может использоваться в качестве ресурса. Прошлое наследие автоматически не страхует от новых рисков. Так как до сих пор российская цивилизация рассматривается также в ее материально-территориальной форме, то в качестве одного из ключевых рисков обычно называют возможную утрату (в виде сецессии) ряда внутренних территорий России. Традиционные «кандидаты» – Северный Кавказ, часть Сибири и Дальнего Востока. Научные обсуждения проблемы подменяются конструированием обыденных клише об исламской, фундаменталистской и китайской угрозах. Искусственные жупелы, «страшилки» на самом деле искажают реальную ситуацию в данных регионах и подменяют научный анализ символическим насилием со стороны политики, ангажированной части российских интеллектуалов и интервенции обыденного сознания. Если в советский период доминирующий дискурс развивался в контексте категорий «класс» и «идеология», то ныне в центре внимания оказались «религия» и «этничность». В постсоветских исследованиях, посвященных стратегическим рискам России откровенно утверждается, что почва для межнациональных и межконфессиональных конфликтов в России – это наличие «десятка – полутора динамичных этносов со своей культурой, историей, традициями, часто и со своей религией, отличной от доминирующей православной»[194]194
  Стратегические риски России: оценка и прогноз. – М.: Деловой экспресс, 2005, с. 67.


[Закрыть]. Таким образом, получается, что этничность порождает конфликт, а не наоборот. До сих пор в социологии (еще со времен Г. Зиммеля) действовало иное правило: конфликт порождает, оформляет, объединяет, разъединяет группу. Само наличие социальной группы (религиозной, этнической, классовой) ничего не порождает. Порождающие свойства коренятся в той социальной практике, в которой деятельно сосуществуют и взаимодействуют группы. Противоречивые, но в целом равноправные отношения этносов и культур порождают одни практики взаимодействия, дискриминация, сегрегация, стигматизация – другие. Вызывает удивление как легко ряд современных отечественных исследователей попали в интеллектуальную ловушку парадигмы С. Хантингтона[195]195
  Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М.: АСТ, 2005, с.7, с. 24–25.


[Закрыть]. В итоге, мнимые стратегические риски России выдаются за реальные и основные. Россиян пытаются убедить в том, что «главная ось реальных и потенциальных разломов проходит по водоразделу русский православный центр – мусульманские народы России, их республики и иные территориальные образования»[196]196
  Стратегические риски России: оценка и прогноз., с. 68. См. также: Яковенко И. Г. Риски социальной трансформации Российского общества: культурологический аспект. – М.: Прогресс – Традиция, 2006, с. 165–167.


[Закрыть]. Ранее народы и страны, бывшие атеистическими и светскими, в одночасье оказались зачисленными в лоно той или иной церкви, приписанными к той или иной «канонической» территории. Между тем, подобный перенос внимания затушевывает более фундаментальные риски – общие для россиян независимо от их этнического, религиозного и культурного происхождения. О некоторых из них уже было сказано выше. Мы привыкли мыслить о границе преимущественно в ее материально-территориальных реалиях. Однако, главная граница конструируется в рамках символического пространства российской цивилизации. Мыслительные конструкции методологически оперирующие групповыми гомогенными переменными (православные/мусульмане; русские/нерусские; этносы/демосы) и все увереннее институционализирующиеся в социальной науке – результат интервенции обыденных представлений о социальной реальности. Полным ходом идет процесс трансформации советских представлений о реальности. Одна картина внутреннего мироустройства приходит на смену другой. Ранее уже указывалось на два базисных «кирпичика» нового представления о реальности (традиционной религии и примордиальной этничности). Интеллектуальная «перезагрузка» культурно-цивилизационной матрицы российской идентичности действует избирательно, линейно и дихотомично.