Текст книги "Дора, Дора, памидора…"

– Выигрыш забери! – остановил дискуссию верховный правитель.

Я была уверена, что подарит вазу для фруктов. А он посмотрел на пресс-секретаря. Тот полез в карман. Достал платиновую кредитную карточку Visa. Протянул, улыбнулся, став привлекательней в семь раз, и сказал шепотом в ухо:

– Кастинг окончен. Вот тебе телефончик на один звонок правителю. Только сюжет пока не ясен, потому как в нашей стране все – имитация: свобода, благополучие, равные права.

Я полезла в карман за словом…

Кто-то тормошил меня за плечо. Подняла голову. Открыла глаза и не увидела ничего. Матерно подумала, что теперь ко всему еще ослепла. Поняла, что сижу на унитазе. Вытянула руки вперед и уперлась в мужской живот. Меня снова удручала неопределенность, а пальцы привычно двинулись вниз, нащупывая застежку-молнию. «Господи, что я делаю?». Но ответа не ждала. Встала. С колен упала книга. Мужчина, что долго молчал, сказал голосом теплокровного Кирилла:

– Как ты, Никифороф?

– В порядке. Только потрепана немного и ослепла. Помоги выбраться на свет. Как это могло случиться? – Я нервничала. Ретроградная амнезия была так глубока, что не помнила ничего из случившегося.

– Мы – в туалете урюпинского аэропорта. Провожали монаха Илюшу Зверина и перевозчика Марианну в столичный институт психиатрии. Они прошли паспортный и таможенный контроль, и теперь, надеюсь, благополучно летят в столицу. – Голос Кирилла был излишне артикулирован и громок.

– А это, что? – Я протянула упавшую книгу.

– Радищев. «Путешествие из Петербурга в Москву», – сказал Кирилл, пошелестев страницами. Помолчал и добавил: – С экслибрисом верховного правителя. Где ты взяла?

Ко мне внезапно вернулось зрение. И свет, ослепительный, до боли в глазах, вернул память. Не частями, как обычно, а сразу всю, целиком. Я вспомнила последние слова вп:

– Книга – букинистическая редкость. Первое издание, отпечатанное в собственной типографии Радищева. Обязательно прочти.

– Я читала.

– Тогда должна понимать, какой была страна и какой стала.

– Господи, правитель! С чем вы сравниваете?! «Чудище, по-прежнему, обло, озорно, огромно, стозевно и лайяй», – сказала я, чувствуя такую тоску в душе и отчаяние, будто мальчик из старшей группы отобрал у меня недоеденное яблоко и поколотил при всех в придачу.

Мы вышли из туалета. За нами увязался ментовский пес, таща за собой на поводке полицейского…

Я вернулась домой. Отыскала в спальне початую бутылку виски. Приложила горлышко к губам. Ах, какое наслаждение этот первый большой глоток с потрясающим послевкусием… МаркБорисыч, размером с индюка, терся о колени прижатыми колючками. Пахнул молоком и клубничным вареньем. Я легла. Еж забрался в постель и, пыхтя, принялся устраиваться рядом, норовя пролезть под одеяло. «Once a hedgehog forgot to die. And when he remembered it was late,[131]131
  Однажды еж забыл умереть, а когда вспомнил, было поздно.


[Закрыть] – вспомнила я и решила: Все, баста! Утром отвезу его в Виварий и достану из живота контейнер с другой водой».

Оставив МаркБорисыча в постели, я перебралась в кабинет. Уселась на диван перед ящиком. В вечерних новостях по всем государственным каналам шло сообщение о взрыве на борту самолета, летевшего из урюпинска в столицу. В голове включилось и принялось за дело эфэсбешное устройство. Я оглянулась в поисках бутылки. Хлебнула и приготовилась погрузиться в спасительное небытие, в котором нет ни взорвавшегося самолета, ни монаха-масона с перевозчиком. И пока ждала, тупо смотрела в ящик, что грузил народонаселение новым сюжетом, в котором верховный правитель принимал молодого талантливого ученого Веру Никифорову в своем рабочем кабинете в кремле. Она говорила что-то за достижения и преданность науке, а вп сетовал, что в ней мало моцартов, зато Сальери – пруд пруди.

В дверь позвонили. Я посмотрела на часы. Решила: «Пресс-секретарь». Открыла. В дверях стояли гинеколог Надежда Петровна и генералова актриса с контральто, что нравилась мне. С бумажным мешком, в котором позвякивали бутылки, и коробкой пиццы они переминались у порога, пересмеивались и повторяли: «Специальная доставка». И извинялись за поздний визит.

Я не стала спрашивать, что привело их ко мне? А они бы и не сказали. Только ничего хорошего не ждала. И помнила, как в аэропорту верховный правитель впаривал, что доверять никому нельзя. «Как жить-то, никому не доверяя?», – поинтересовалась я тогда. Он успокоил: «Я вот никому не доверяю и живу, и правлю большой страной».

Через несколько минут мы сидели за обеденным столом и запивали пиццу красным чилийским вином. Вскоре вино закончилось.

– У меня есть виски, – сказала я.

– Тащи, подруга! – обрадовалась Надежда Петровна. А генералова женщина громким театральным шепотом сообщила, что предпочитает красное вино и сгоняет за новой порцией. Мы остались вдвоем.

Вскоре я поплыла, забыв пророческий текст верховного правителя, потому как пила на пустой желудок: пиццу я терпеть не могла еще с универа. И вырубилась, конечно. А когда вернулась и смогла поднять голову, и открыть глаза, увидела, что в доме все вверх дном. Не обращая на меня внимания, по комнатам бродят какие-то люди, переговариваются, переступают через опрокинутую мебель, через меня.

Голова болела, но как-то странно, будто вместо дивайса чекисты запустили большой колокол. Придавленный алкоголем, он глухо гудел, вызывая тошноту. Встала, шатаясь двинулась к людям, что по-прежнему не замечали меня. И громко поинтересовалась, стараясь привлечь внимание:

– Я что-то пропустила?

– Заткнись! – сказала Надежда Петровна.

Я взяла себя в руки. Села на пол, прислонившись спиной к стене. Пересчитала. Их было шесть или семь человек, мужчин и женщин. Все – сотрудники института. К большому колоколу в голове присоединились голоса новых. Они звучали чисто и громко, заставляя вибрировать тело. Я постепенно приходила в себя. И понимала, что публика занята поисками, но пока не находит то, что ищет. Сейчас они обратятся за помощью ко мне.

Первой подошла Надежда Петровна – предводитель в команде, как я поняла. Я даже знала теперь, что они ищут, но помогать не собиралась. Надежда Петровна не учла этого и дерзко спросила, пнув для убедительности ногой:

– Где ты прячешь другую воду, Никифороф? – И сразу, без паузы: – Есть два варианта ответа: хороший и не очень. Ты отдашь нам другую воду Не буду объяснять, почему, и останешься живой. Или отдашь силой, а потом умрешь.

Пока она парила мне мозги вместе с колоколами, вокруг собрался почти весь коллектив Лэба, будто пришли на пятничный семинар. И тогда Надежда Петровна слово в слово повторила базовый вопрос вп, только в грубой форме. Я не стала уходить от ответа:

– Вас это не должно заботить.

– Почему?! – вскипела гинеколог и пнула ногой в живот.

«Господи, – подумала я, – наш вп – просто ангел во плоти.

Пусть правит вечно». И сказала: – Другая вода сама хранит себя.

– А про Зою Космодемьянскую и Павлика Морозова говорить не стала. Лишь добавила, чтоб позлить: – Специальная доставка, «товарищи ученые, доценты с кандидатами».

И тогда они принялись всем коллективом мучить меня. И поодиночке тоже. Но не со злобой, а с сочувствием и жалостью. И действовали неумело, хоть с фантазией, и очень больно.

Первыми сдали нервы у Левы с Ромой.

– Что мы делаем, челядь, мать вашу?! – Закричали они хором.

– Хватит! Пора сматываться. Никифороф знает о другой воде не больше нашего.

Я знала, что кривят душой и была благодарна им за это. Но публику уже не остановить. Вскоре я поняла, что не выдержу и что сравнивать меня с Зоей Космодемьянской все равно, что хер с пальцем. И завопила:

– Забирайте! – И знала, что далеко не унесут. Стоит набрать номер в телефончике вп, как сразу явятся кавалергарды в камзолах с красной грудью. За ними – пронырливая свора в гражданских одеждах. Потом люди в доспехах для полетов на Марс. И начнут привычное: «Всем – на пол…». И никому не поздоровится. И воинственных девок настигнут, где бы ни затаились, и ученую челядь. И контейнер с другой водой отберут. И упрячут всех в психушку или в тюрьму мотать срок в световых годах…

Меня отпустили. Я попыталась сесть. Не смогла. И лежа, с пола, собралась рассказать, где спрятана другая вода… Но тут в дверь позвонили. Коллектив насторожился. Звонок повторился. Потом кто-то забарабанил кулаками. А следом начал бить ногами. Надежда Петровна открыла дверь…

Пьяный Евсей, в Тихоновом кожаном плаще Marlboro, несмотря на жару, стоял в дверях и упирался руками в проем, чтобы не упасть. Интересно, за кого он: за белых или за красных? А я, какая? Белая, наверное. Сейчас узнаем.

Евсей не заставил себя ждать. Не обращая внимания на пистолет, которым размахивала перед его носом генералова женщина, принялся громко звать: «Верунчик! Верунчик!», удивленный присутствием в квартире большого количества людей. И не мог отыскать меня в толпе.

– Ты чего притащился, старый козел? – поинтересовалась Надежда Петровна.

Взглянув на потрепанную алкоголем и бесплодными поисками предводительницу, Евсей сказал:

– Похоже, у нас в институте все идет хорошо. Только мимо.

– Собрался поправить?

– Собрался, потому как грех, в котором вознамерились погрязнуть, есть первопричина потребности во спасении. – Он обвел ученую публику уверенным взглядом: – За водой явились? Где Никифороф?

Понятно, что никто не стал отвечать ему. А я из-за спин челяди не могла ни докричаться, ни подать знак. И не понимала, за кого он: за белых, за красных? И молча наблюдала, как Надежда Петровна пытается выставить его за дверь.

– Вы все тут, вашу мать, за глоток другой воды, готовы назвать красное белым, а белое красным, – начал Евсей, вяло сопротивляясь. Только вопрос: «За кого он?», для меня не прояснил. – Горилла отличается от своего кузена homo sapiens тем, что не готова убивать соплеменников. – Он взял Надежду Петровну на руки. Отнес в гостиную. Усадил плотным задом в коробку с пиццей.

Все заговорили разом, матерно и громко. Однако напасть на Евсея не решались. Наверное, знали, что конники его тусуются у подъезда, перестраивая порядки и распевая: «Там вдали за рекой…». Только бывший институтский электрик Чернышевский не знал про конников и showed off[132]132
  Вы…вался.


[Закрыть] громче всех:

– Ты, задроченный некрофил! Дай плащ поносить, придурок.

И тогда застенчивый Евсей, провинциальный и боязливый, врезал Чернышевскому. И, видимо, попал, потому как электрик постоял недолго и осторожно прилег, как Рахметов на гвозди. Никто не обратил внимание. Только генералова женщина бросилась к нему. Присела. Положила голову себе на колени и принялась шептать что-то в ухо.

– Все пошли вон отсюда! – заорал Евсей, забывая, что служит санитаром в морге. – Дайте поговорить с глазу на глаз с дочкой моей. – И странное дело: публика засобиралась. Только Надежда Петровна, что успела встать на колени в картонной коробке с пиццей, не думала сдаваться:

– Послушай, Евсей. Ты теперь богат. Неужели не хочешь пожить несколько десятков лет в комфорте и роскоши, а не прозябать в песочнице с трупами?

Я почувствовала, как боязнь надвигающейся старости начала трансформироваться в Евсее в смутное пока желание вечной и счастливой жизни. И в наступившей тишине громко выкрикнула из-за спины:

– Ты меня сдашь, Евсей?!

Он, наконец, увидел меня. Я приготовилась услышать радостное: «Верунчик, Верунчик», но Евсей неожиданно строго заявил, имитируя дисциплину и ответственность: – Я всегда выполняю заказ.

Только я не врубилась в двусмысленный Евсеев ответ. И не понимала, за кого он: за белых, за красных? Публика тоже не понимала. Однако приосанилась и решила напасть первой. И напала. Их уже было больше дюжины. Они повалили Евсея и стали поджаривать электрошокером. Но на пьяного служителя морга разряды в сто тысяч вольт действовали слабо…

Я нашла глазами Чернышевского. Он успел подняться и теперь сидел за столом с бутылкой моего виски, периодически отпивая из горла. Рядом хлопотала генералова актриса.

Не сумев преодолеть любопытство, я осторожно обошла челядь, занятую разборками с Евсеем, подошла и процитировала по памяти громоздкий текст Николая Гавриловича, которым когда-то похвалялся институтский электрик:

– «Случаи, когда отдельные личности ради своей выгоды попирают общечеловеческие ценности, всегда оказываются вредными не только для этих личностей. Страдает все сословие, которое надеялось доставить себе выгоду этими нарушениями». Что скажешь, чувак?

– Отвали! – среагировала первой генералова женщина и поставила перед электриком тарелку с куском пиццы. – Не до тебя.

– Как?! – удивилась я так громко, что челядь начала оборачиваться, забывая Евсея. – Зачем вы все тогда притащились сюда?

– Ты все еще не знаешь?! – Я не верила своим ушам. Всегда элегантная, интеллигентная, немного пьющая, генералова женщина вела себя, как посудомойка. – Я его жена. – Она небрежно кивнула на Чернышевского. – Он обещал другую воду. Мне нельзя стареть: я – актриса.

– Ну, это не повод, чтобы вламываться в чужой дом, – заметила я, стараясь, чтобы голос звучал на пол октавы ниже. И наблюдала краем глаза, как публика расправляется с Евсеем. Им все-таки удалось хорошенько побить его и связать. Однако, не смирившись, уже лежа на полу, он продолжал матерно парить их:

– Проще нацедить ведро воды из «стоп-крана» в скором поезде «столица-урюпинск», чем сделать глоток другой воды из контейнера. Понимаете, про что я?

Они понимали, потому как отыскали меня и снова принялись бить, повторяя вразнобой:

– Говори, где вода, сука?!

Я мысленно попрощалась с МаркБорисычем и открыла рот…

В этот момент в дубовой двери спальни с легким шорохом возникло отверстие, через которое, легко, будто сквозь тонкий слой агар-агара, в гостиную проникло Изделие, до боли похожее на бугристую картофелину, только что выкопанную из земли. Помедлило и повисло над обеденным столом, неподалеку от Надежды Петровны. Ошалевшая от неожиданности предводительница тупо уставилась на контейнер.

– Хватайте его! – подсказал кто-то из челяди.

Передвигаясь на коленях по столу, Надежда Петровна протянуларуку. Контейнер отодвинулся. Размазывая пиццу коленями, гинеколог двинулась следом. Контейнер снова отодвинулась. И тогда, возбужденно крича и размахивая руками, на него набросился коллектив. Ученые бегали по квартире. Сталкивались друг с другом. Падали, поднимались и снова пытались поймать Изделие…

Все были так увлечены охотой, что не заметили пз, который вошел и теперь неуверенно топтался в коридоре, стараясь понять происходящее. А когда понял, присоединился к погоне. И не стал давать руководящих указаний, понимая, что публике нечего терять.

Зато теперь, несмотря на полную неопределенность ситуации, судьба контейнера с другой водой, показалась мне абсолютно предсказуемой. Я знала, что публика не получит Изделие. И снова вспоминала старую шутку про шезлонги, которые команда «Титаника» переставляла на палубе. И участие пз в изнурительной погоне лишь добавляло уверенности…

Однако вечно так продолжаться не могло. Я решила действовать, еще не зная, как. Встала с пола. Чтобы не упасть, прижалась спиной к стене. Посмотрела на задремавшего Евсея, который валялся связанным в углу. На снующих по квартире ученых. А потом, провожая расшалившуюся картофелину глазами, бесхитростно попросила:

– Пожалуйста! Сделай так, чтобы они все полегли, как на войне. Только без крови… до утра. – Помолчала и добавила: – Хочу поговорить с тобой… – И, не вдаваясь в анализ своей безумной просьбы, с такой же безумной надеждой ждала, когда грянет гром…

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем картофелина, ускользая от нападавших, приблизилась ко мне и замерла перед носом. Я протянула руку. Взяла, и публика стала валиться на пол, там, где была, будто на поле боя.

Переступая ногами и краснея от неловкости и стыда, стараясь не смотреть на Изделие, я попросила:

– Посоветуй, как быть… как жить дальше? Я устала имитировать прозорливость и компетентность, порядочность и влияние… – И подумала: «Мать твою, что я делаю? Разговариваю с картофелиной?! Как она мне ответит, даже если очень захочет?». И стала ждать, поглядывая на полегший институтский персонал…

И пока ждала, вспомнила о еже. Бросилась в спальню. Он сидел, облокотившись колючками о стену, и вылизывал живот. Взяла его на руки. Стала пальпировать свежий рубец, понимая, что в брюшной полости Изделия уже нет.

Мы вернулись в гостиную. Контейнер с другой водой неподвижно висел над столом… «How to communicate?» – думала я, тупо глядя на безжизненный предмет. А когда осенило, пошла на кухню за компьютером. Он был так изуродован ученой публикой, что треснувший дисплей валялся отдельно. Подобрала его с пола. Нашла под раковиной, в коробке с картофелем, припрятанный портативный твердый диск с памятью в один терабайт, в который когда-то перегнала информацию из Кипиного компа. Вернулась в гостиную. Поискала на картофелине «порт». Не нашла. И, как малое дитя, приложила штекер к поверхности. Приложила и уставилась в экран, ожидая чуда. Но чуда не случилось. Вернее, случилось, но не там, где ждала. Мне показалось, что снова схожу с ума, в который раз уже, потому что картофелина улыбнулась…

Но меня уже ничего не могло достать. Даже улыбающаяся бугристая картофелина с другой водой. Задроченный мозг, погрузившись в состояние фимоза, отключился и отправился с очередным «Титаником» в свободное плавание. Мне ничего не оставалось, как отправиться следом, чтобы успеть переместить шезлонги на палубе.

Увидела женщину-актрису. Она старательно терла палубу шваброй. Поздоровалась, спросила:

– Все еще хочешь получить другую воду, чува? Знаешь, сколько народу желает сделать глоток? Не знаешь?! Все! Всё человечество. Встань в очередь. Ты – последняя пока, вместе с мужем и генералом.

А за женщиной, ближе к корме, уборкой палубы занималась челядь Лэба. Это было уже слишком. И, как спасение, ожидала встречи с айсбергом, которая все не случалась. Зато случился Кирилл. Он был так подавлен и печален, что Фирс, забытый чеховскими девками в вишневом саду, казался весельчаком. «Пусть «Титаник» идет своей дорогой, – решила я, возвращаясь домой. – Мне надо выслушать Кирилла».

Теплокровный Кирилл равнодушно оглядывал разгромленную квартиру и неподвижные тела на полу. А потом, не таясь, глядя в пол и непривычно волнуясь, рассказал, как заранее, не доверяя фсб, подготовил побег Илюши Зверина и Марианны из аэропорта: прямо из толпы пассажиров у трапа самолета. Как к трапу подъехал аэродромная машина с худощавой женщиной в форме с погонами лейтенанта фсб, в коротких черных волосах и таких же сапогах, и дисплеем на крыше: «Follow me». Как незамеченными, монах и Марианна смогли сесть в машину. Как выбрались за пределы аэропорта, свинтили дисплей и направились в сторону Тбилиси. Как после взлета взорвался их самолет, а потом из гранатомета подбили аэродромный автомобиль.

Я выслушала Кирилла, но не повела бровью. Чужие беды, даже смерти чужие, больше не ранили меня. А Кирилл продолжал. Я прислушалась:

– …любили друг друга. Это была внезапная, как неожиданный выстрел, любовь. Настолько сильная, насколько необычная. Так могут любить только двое избранных, захваченные врасплох всепоглощающим чувством взаимного притяжения. Чувством настолько глубоким, что «я» каждого растворилось, исчезло, трансформировавшись в блаженное и прекрасное «мы», счастливо парящее над социальным бытием. Илюша был и пребудет во мне…

«Значит, Кирилл, тоже масон и гомик» – думала я. Дальше было неинтересно. Теперь, уже по привычке, я ожидала пакостей от скорбящего Кирилла. А он поднял голову, увидел висящий над столом контейнер, и спросил:

– Пытаешься договориться с ним?

– Пытаюсь уничтожить, чтобы не уничтожили меня.

– А компьютер зачем?

– Стараюсь найти уязвимое место. Мне теперь кажется, другая вода – нечто вроде тени других миров. Падая на вещи нашего мира, она придает им очертаниям и смысл… Не спрашивай, какие? Нет! Не стану ее уничтожать…

– Я помогу сохранить контейнер, – сказал Кирилл.

– Для кого? Монаха тебе не вернуть даже с помощью другой воды.

– Для тебя. Для дочери Дарвин. У тебя по-любому отнимут.

– Нет! Ты – не мой мужчина. И никогда им не станешь.

Я решила, пора сваливать. Только куда? И, как была почти голой, в разодранном платье, с разбитым лицом, кровоподтеками на теле, с контейнером в руке, компьютером подмышкой и МаркБорисычем у ноги, спустилась вниз. Ни Евсеевой конницы имени товарища Буденного Семена Михайловича, ни кремлевской охраны, ни простых урюпинских мусоров не было окрест.

Еж на длинных ножках неуклюже топал рядом, а потом свернулся в огромный колючий клубок и резво покатил куда-то. Я двинулась следом, еще не зная, чего хочу. Знала только, что всеми средствами буду добиваться этого…