Текст книги "Дора, Дора, памидора…"

Глава 14

Мы добрались до парка. Начало светать, но было тихо – институтский парк спал. Выпустив картофелину-контейнер из рук, я сунула два пальца в рот и свистнула. Потом еще раз. Парк начал просыпаться. Через несколько минут вокруг меня собрался парковый народец. Теплокровные, как Кирилл, только яйцекладущие, и млекопитающие… Несколько белок, пара рябых кукушек, что ни разу не прокуковали в моем присутствии. Непоседливые сойки. Красноголовый дятел, который сразу принялся долбить ствол клена, но как-то неубедительно, будто на публику. Рядом переминалась иволга, чужая в этом парке, но очень красивая, что никак не могла сойтись с коллективом. Суетились сороки, продолжая ссору, начатую еще вчера. Стая воробьев висела поодаль шумным раешником. А в траве гужевались два больших и толстых ужа с яркими желтыми пятнами на голове. Я звала их Рома и Лева. Еще там было несколько бездомных котов и стая беспризорных дворняг, счастливо избегавших встреч с собаколовами. Их предводитель – черный гигант Страшила любил потусоваться со мной ранним утром. Он присел на хвост, посмотрел на меня и улыбнулся.

В присутствии парковой фауны я чувствовала себя в безопасности, а они галдели все разом, прыгали, хлопали крыльями, выискивая корм, и нетерпеливо глядели на меня, ожидая разъяснений по поводу незапланированного визита. Но когда парковый народец заприметил контейнер, движение и крики стихли. Звери и птицы уселись на землю вокруг артефакта ровным кругом, как никогда не сидели. Замерли и, задрав головы, уставились на висящий в воздухе шар.

Что-то надо было делать дальше. Только что и кому. И снова пребывала в состоянии несделанного выбора. И, погруженная в когнитивный диссонанс, понимала, что декорации могут поменяться в любой момент, что не успею подготовиться и пропущу свой выход…

А по периметру парка уже шумно выстраивались войска. Гудели и дымили танки с бронетранспортерами. Многие не удавалось завести. Служивые разворачивали системы залпового огня, все эти «Тополи», «Смерчи», «Воеводы», «Искандеры» и «Грады», не всегда попадавшие в цель. Эшелонировали оборону. А здесь, сразу за лесным народцем, тоже кругом стали черные правительственные тачки, вымытые до зеркального блеска кремлевскими шампунями. Из машин повылезала охрана, потом – чиновники ближнего круга. И все принялись оглядываться по сторонам, и негромко переговариваться по телефонам, и так. И недоверчиво поглядывали на парковую фауну. А фауну меньше всего интересовали войска, охрана и чиновники с тачками.

Все ждали появления верховного правителя и поглядывали в небо. Значит, прилетит на вертолете. Только зачем ему вертолет, если может передвигаться и так, двигая по миру свою копию… или что там у него в резерве? И вп появился. Неулыбчивый, даже строгий. В деловом костюме не для парка, в галстуке с большим узлом, выдававшем скобаря, он выбрался из круга зверья.

Я зависла в новой реальности, которая еще не случилась, как старенький компьютер. И не знала, надо ли отключиться, чтобы сделать reset me up, поздороваться первой, поклонившись, как Плисецкая на сцене, или сделать вид, что незнакома. А он уже шел ко мне, привычно глядя куда-то в сторону уставшими глазами-буравчиками с хитрым прищуром. И казалось, прямо сейчас, несмотря на неурочный час и неподходящее место, предложит сыграть в очко.

Я поймала себя на мысли, что по-прежнему люблю его, как никого никогда не любила. Что сама – почти такая же тщеславная и лживая, как он. Что также предпочитаю играть по собственным правилам и лидировать в своем кругу избранных… любой ценой. Только масштаб другой. И обыденный вопрос, что давно крутился на языке: «Чего мы все хотим от него?», внезапно сменился на злободневный: «Чего он хочет от нас?».

– Здравствуйте, правитель! – сказала я, чувствуя себя людоедкой Эллочкой, и привычно вильнула хвостом. – С чем пожаловали? Вы говорили, у меня в запасе два дня. – Только он не услышал: над парком завис вертолет, высматривая площадку для посадки. А когда сел, вслед за вооруженными людьми выбрался вп… другой. Криво улыбнулся на камеры. Равнодушно взглянул на контейнер с другой водой, висящий в воздухе. Потом также безучастно – на меня, на моего вп. Посмотрел на парковый народец и шагнул к ним, широко расставив руки, будто собрался расцеловать всех или прокатить на военном вертолете. Но фауна, заколдованная артефактом, не обратила внимания на вп. Она вообще не замечала прибывшую публику и их транспортные средства. И было заметно, что такое поведение фауны беспокоит людей больше всего.

Последовали негромкие команды. К парковой живности выдвинулись бронетранспортеры и танки и, повращав пушками, направили их на зверье, на контейнер… Военный сходняк набирал обороты.

Не знаю, что испытывали в этот момент чиновники, охрана и войска, только поняла, что опять случилась новая реальность, в которой люди и вещи перестали быть собой: их накрыла тень других миров и поменяла очертания, и смыслы. И сразу все изменилось: ход времени, ощущения, чувства, правила игры, если это была игра, и действующие лица в порядке их появления на сцене, которой служила клумба с увядшими гладиолусами.

«Из-за меня, из-за всей этой гребанной истории с другой водой погибло столько хороших людей… и плохих тоже, – подумала я. – А сейчас погибнут и звери с птицами». – И захотела наложить на себя руки. Но нашелся кто-то разумный, что не позволил открыть огонь. Танки с бронетранспортерами потоптались и отошли. Их место занял внедорожник с пушечкой в открытом кузове. Прозвучал хлопок и теплокровных яйцекладущих вместе с млекопитающими накрыла большая плетеная сеть. Я знала, что их ждет.

– Не переживай! – сказал мой вп.

А во мне проснулся биолог с красным дипломом. Я бросилась к армейскому внедорожнику, чтобы распутать сеть. Но дорогу преградили люди в черных торжественных костюмах с узкими галстуками на резинках. Вежливые и немногословные, они говорили вполголоса, как говорят в присутствии тяжелобольного близкого человека. А сеть… сеть распуталась сама собой. И пленники, отряхиваясь, с криками, шумом и хлопаньем крыльев, выбирались из кузова армейского джипа. А когда выбрались и привели себя в порядок, снова окружили кольцом контейнер с другой водой, не обращая внимания на людей.

Ко мне подошел мужчина. Осторожно взял за локоть. Сказал:

– С вами хочет говорить верховный правитель. – И замер в нерешительности между двумя вп. Я сама умирала от любопытства: кто из них другой? Хотя, по большому счету, мне было до фени. А два вп смотрели друг на друга, будто впервые. И, судя по всему, старались понять, кто – настоящий. Я тоже старалась и тоже не понимала. Я теперь даже не очень понимала, настоящая ли я сама или, как? Потому что почувствовала приближение предменструального синдрома. Я знала, что мной манипулируют, но не знала, что до такой степени. А они продолжали пялиться друг на друга без любопытства и вражды. Так смотрят на жеребца, что щиплет траву, или на человека с ружьем. Чиновники ближнего круга тоже не были готовы к новой реальности. Но менять тактику, тем более стратегию, прямо на ходу не были обучены.

Был бы здесь красногрудый снегирь из президентского полка, что случился в туалете для дам урюпинского аэропорта, он бы сразу въехал: кто – свой, кто – чужой?

– Сыграем? – предложила я, удивляясь собственной смелости.

– На что? – поинтересовался мой вп. Я поняла, что уже играла с ним. Но другой вп, более продуктивный и строгий, потребовал прямо сейчас передать ему контейнер с другой водой.

«Нельзя дать другому то, чего у тебя самой нет», – подумала я. И сказала: – Забирайте! Вам только руку протянуть. Но сначала – малышка Дарвин. Где она?

Другой вп посмотрел на пресс-секретаря, и тот, будто кредитную карточку American Express Platinum, вытащил откуда-то из-за спины малютку Дарвин.

– Хочешь, чтобы тени другого мира упали на девочку и сделали ее другой? – спросил пресс-секретарь.

– А вы планировали вырастить из нее депутата-гимнаста?

Я взяла ребенка на руки. Посчитав свои обязательства выполненными, оба вп двинулись к клумбе, над которой висел контейнер. Следом – пресс-секретарь с небольшой шкатулкой. Я увидела красный стеганый сафьян внутри.

Другой вп взял в руки артефакт.

– Нет! – закричала я. – Не надо! Не дам!

А он уже нес шкатулку с картофелиной на вытянутых руках и, не обращая внимания на крики, негромко вещал на телекамеры:

– … в цветущий сад от края до края, где каждый будет свободен и богат, и счастлив, потому что теперь… – Дальше было неинтересно, потому что снова все было лицемерием и ложью ради еще нескольких десятков или сотен миллиардов долларов для узкого круга. Только зачем ему так много? Он никогда не сможет воспользоваться своим богатством, – думала я. – Если уйдет сам, то образ безгрешного, честного мачо, бессребреника и подвижника, не позволит сорить деньгами. Если его «уйдут» силой – тем более. Только он знал, зачем богатство, раз так старался. Видимо, вопрос владения другой водой был для него не только ключевым, но сильно воспаленным.

Закончив монолог про счастье народонаселения, что не заметило наступившего процветания, и, повернув головы, вп сказал кому-то спиной:

– Заберите у нее ребенка.

И сразу ко мне заспешил пресс-секретарь с виноватым лицом и двое из кремлевской челяди с подмогой.

Я что-то кричала матерное, плакала, прижимала девочку к груди, но они втроем, мягко увещевая, также мягко забрали ребенка и двинулись к машинам. Кто-то держал меня за руки. Кто-то брызгал в лицо какой-то гадостью из пульверизатора, а я продолжала вырываться, задирала ноги и грубо, как в детском доме, материлась…

– Пусть забирают, – попытался утихомирить меня Кирилл. – И девочку тоже. Они по-любому не оставят ее, потому что им еще хуже, чем тебе сейчас…

Это было слабым утешением, но оно подействовало: я перестала думать о дочери Доры Дарвин. И мысль о том, чего ждала малышка Дарвин от своей матери, и чего теперь она будет ждать от меня, перестала досаждать. Я сосредоточилась на действиях верховного правителя. Он опять обманул меня, нае. л, как говорит народонаселение, которое он тоже постоянно на…..ет.

А теперь их двое, будто две головы змея Горыныча, про которого Фанька Зеттель говорила, что смерть его запрятана так глубоко, что не достать, разве что добрый молодец какой… И оба станут править нами, незаметно для глаз меняясь местами на троне, когда захотят. И не будет нужды сдавать его в аренду доверенным лицам. И презрение к человеческой природе будет по-прежнему доставлять обоим удовольствие.

– Дура! – шептала я. – Из меня добрый молодец, как из говна пуля. – Только для кого шептала? Кирилл и так все знает. Тупым журналюгам-роботам все – до фени, а кремлевским постояльцам – подавно. Но остановиться не могла. – Ах, какая же я дура, мать твою! Повелась на его закидоны, как последняя мудачка. А он просто, даже элегантно, будто исполнил одним пальцем бетховенские «Семь багателей», обвел меня… вокруг пальца. И все его приколы: дурацкая игра в карты, Радищев, бессмысленные разговоры за науку, либеральничание, уважительный тон – все ради того, чтобы развести меня, как тупую детдомовскую телку… Зашибись! Хотя, кто я для него? Нет! Я владела другой водой и держала его за яйца, которые теперь снова висят, где положено. Зато теперь он держит меня за большой клитор. Нет! Уже не держит. Отпустил. Слава Богу! Только теперь у меня нет ни Доры Дарвин, ни ее дочери, ни другой воды, ни любимых мужчин, ни х… И зашлась в плаче Ярославны, будто стою на зубчатой кремлевской стене. И так увлеклась, что прозевала появление Евсея и Старой Суки.

Увидела их верхом на лошадях, когда услышала ржание и почувствовала запах конского пота. За ними, докуда видит глаз, переминалась конница… конное войско имени товарища Буденного со старыми метафорами и древними коммунистическими лозунгами, которые они выдавали за новые: «Нищета народа – позор страны!» «Власть – народу!». «Землю – крестьянам!». «Фабрики – рабочим!». «Лаборатории – учёным!» «Требуем национализации стратегических отраслей экономики!» «Социализм возродит страну!» И распевали старательно: «Утро красит нежным светом стены древнего кремля…»

Снова в кожаном плаще Marlboro, широкополой шляпе и остроносых ковбойских сапогах, Евсей был величествен, как разведенный Дворцовый мост в северной столице. И Старая Сука, молодая женщина, чуть за сорок, будто амазонка, что сторожит Золотое руно в долине Колхиды, грациозно сидела в седле, в наряде для верховой езды. Меня не заботило, как они прошли сквозь оцепление с танками и пушками. Интересно было, как Евсей поведет себя с вп? Мне в голову не приходило, что они знакомы. Наблюдала и не верила глазам. Будто встретились два хорошо знакомых пацана из соседних дворов.

– Слава Богу, успел! – говорит Евсей, пошатываясь в седле. И сразу – в атаку: – Зазря твои люди Данилу Козла замочили.

– Да, очень жаль. Только не твое это дело, – строго отбивает вп.

Евсей молча соглашается. И после паузы переходит к главному:

– Поделим другую воду из контейнера пополам, правитель. Половина тебе – в кремль, другая нам – коммунистической коннице.

– Коммунистам за что? – мягко интересуется вп.

– Ну, как же… Я сберегал другую воду столько времени: от ученых, журналистов, америкосов, эфэсбешников сраных, – бесхитростно грузит старик. – Вся моя конница…

– Ты получишь столько, сколько получишь, – строжает голосом и лицом вп, и берет Евсея под уздцы. – И не потому, что сберегал, а от того, как проголосует сраный урюпинск и конница.

Я никогда не узнаю всей правды их отношений. Они оба ее не знали, в постоянном старании замести следы. Сам Евсей вряд ли был способен разобраться в собственной душе. Для вп такого понятия вообще не существовало. А чужая для обоих была хуже, чем потемки…

Прозрев в самолете и поверив в существование бомбы на борту, Данила Козел выложил тогда чистую правду про бандитов, что инфильтрировали собою власть. Про то, что вместе с Евсеем входил в руководство большого бандитского совета, который объединил в себе наиболее патриотичных и преданных людей, ставших определяющей и направляющей силой страны. В советские времена эту роль присвоила себе – тогда, казалось, навечно – коммунистическая партия, что почитала себя умом, честью и совестью эпохи.

Конечно, народонаселение знало, что власть преступна. Но, чтобы до такой степени?! Чтобы взаимное проникновение власти, монополий и бандитов было настолько глубоким, like a threesome sex, большинство даже не подозревало. Хотя, про нашу страну, что ни скажешь, все – правда.

Значит, это Данила Козел командовал парадом в урюпинске и манипулировал хаосом. А теперь вот, Евсей. А Кирилл? А он, наверное, был у них вроде меня: прикупом в преферансе. Но гондон в руки ему не дали пока…

Только не могла поверить, что вечно пьяный неумытый Евсей мог из своего гадючника принимать участие в управлении страной: смещать и назначать министров, определять процентные ставки по кредитам, захватывать чужие территории отрядами с гуманитарной помощью, придумывать новые законы… Хотя вот, к примеру, пользовался Старой Сукой, как своей собственностью, и ничего. Тихон даже пикнуть не посмел, а мог изничтожить. И за дочь свою приемную не попенял…

Продолжая держать Евсея под уздцы, вп двигал к концу явно невыгодное для того соглашение по другой воде, которое называл консенсусом. Когда дележ закончился, Евсей понуро тронул коня. Оглянулся в поисках Старой Суки и свистнул, сунув в рот два пальца, обоссанные вп. А когда Старая Сука, что гарцевала поблизости, подъехала, поцеловал руку, подражая покойному Тихону, и выдал очередную успокоительную херню из интернета:

– Нинико, генацвале! Не многое на свете долго остается важным.

Старая Сука еще сильнее распрямила спину и посмотрела на вп:

– Мой муж, директор тутошнего института… академик Тихон Перевозчиков… он не только синтезировал другую воду, но геройски погиб, оберегая ее от врагов… Мы оба с мужем… мы всегда были бескорыстно преданы вам, почитали и уважали… Именно этим, господин правитель, искренняя любовь отличается от научного блядства. – И заставила обоих вп внимательно посмотреть на себя…

А армейские части по периметру парка постепенно сжимали кольцо, продвигаясь все ближе к клумбе с увядшими гладиолусами, где развивались главные события, грозящие сотрясти мир. Только выглядело все удручающе банально. Евсеевы конники мирно бродили среди урчащих моторами боевых машин. Лошади щипали траву, чесали крупы о борта танков, закидывали морды на стволы пушек, фыркали. Такая вот прифронтовая полоса.

Место Евсея занял настырный пз с безграничным самопожертвованием на лице. Рядом с лошадьми он смотрелся мелким теплокровным чиновником, будто встал на колени, демонстрируя лояльность режиму. И переминаясь, и веря, что преданность начинается еще во сне, выученной скороговоркой заявил:

– Через полгода на базе урюпинского института по вашему заданию открываем международный spa-hotel «The another water». Нам бы пару капель этого напитка… для видимости. И тогда мы сможем гарантировать аншлаги в лице граждан всего мира… даже в мертвый сезон, если…

В этот момент картофелина с другой водой выбралась на волю, бесшумно проделав отверстие в крышке шкатулки, и снова зависла над клумбой, завораживая фауну и людей… и флору.

– Задержи эту хрень! Любой ценой! – потребовал от меня вп, мучаясь неизвестностью и желанием поскорее переместить запятую в знаменитой фразе: «Казнить нельзя…».

– Зачем? – поинтересовалась я, будто речь шла о пустяке. И наблюдала вместе с фауной за картофелиной, которая, похоже, никуда не собиралась. И вспоминала, как легко она проникла через толстую дубовую дверь моей спальни. А вп продолжал:

– У тебя есть гарантии, что она не совершала генетических манипуляций над народонаселением? А над чиновниками? Ее следует уничтожить.

– Чтобы не сообщила другой планете наш адрес и секреты? Тогда ее накажут там за недоносительство, как здесь Гумилева. – Я снова искала грабли. И, кажется, нашла, потому что вп так угрожающе замолчал, что любой его текст сулил только плохое. Я уже давно была большой девочкой и знала: «The most stupid rabbit is it that thinks if he behaves wolf wouldn't dare to eat him».[133]133
  Самый глупый заяц думает, если вести себя хорошо, волк его не сожрет.


[Закрыть]

Подошла к клумбе. Слева возле ноги пыхтел МаркБорисыч, справа – Страшила. За его спиной норовила приблизиться стая беспризорных собак. Страшила строго оглянулся, как вп, и стая послушно уселась на задние лапы. И тут, впервые после долгой паузы, я почувствовала, что снова схожу с ума, едва успевшего адаптироваться к парковому безумию. А может, бедная крыша моя, съезжавшая много раз, не захотела вернуться, потому что бугристая картофелина с другой водой повела плечом, улыбнулась… а потом сказала отчетливо и внятно, голосом Вождя с неизбывным одесским акцентом:

– Слушай сюда, Никифороф! Мне уже таки пора. Я возвращаюсь.

– Hey you! Stop fucking around![134]134
  Что за хрень ты несешь?


[Закрыть] – переполошилась я, падая с лошади и чувствуя, как намокают трусы горячим. И что обрывками одежды, оставшимися на мне, позор не скрыть. Ноги подкосились, я уселась на траву в измененном состоянии. И уже оттуда, с земли, спросила, все еще не веря ушам: – Where? Back to the morgou?[135]135
  Обратно в морг?


[Закрыть] К Евсею? В Виварий? В живот МаркБорисычу?

– Что говорит эта хрень? – закричали хором оба вп, будто Лева с Ромой.

– I'm going back on my route.[136]136
  Мне пора собираться в дорогу.


[Закрыть] – Картофелина снова шевельнула плечом и оба вп, и публика из ближнего круга, и военные, что были в оцеплении, вырубились. А у танков с бронетранспортерами отключились двигатели. И журналюги-роботы из кремлевского пула, кружившие вокруг, застыли в неудобных позах. – I'm afraid to disappoint you, Nickiforoff. I'm not what you are thinking of. There is no any drop of the other water in me there.[137]137
  Боюсь разочаровать тебя. Только я не то, что ты думаешь. Во мне нет и капли другой воды.


[Закрыть]

– What?!

– Don't be in a funk![138]138
  Не ссы!


[Закрыть] Я – рядовой робот-разведчик с одной из планет безымянной для вас галактики. И визит мой случаен. И таких, как я, миллионы, пробирающихся из галактики в галактику в поисках других цивилизаций. Только, что такое один миллион… даже сто миллионов для бесконечного числа галактик?

«Твою мать! – думала я. – Человечество несколько столетий ждало встречи с представителями иных цивилизации. Встреча состоялась, но передо мной – обычный кусок железа – the fucking piece of iron. И чувствовала себя деревенской девкой, что набрела в курятнике на яйцо Фаберже. И сказала:

– Более всего у нас любят заблуждаться и верить. If you're an intelligence from another planet,[139]139
  Если ты разведчик с другой планеты…


[Закрыть] то совершенно неважна такая мелочь: живой ты или простая железяка.

Мы общаемся в абсолютной тишине. Общение, что связывает нас, заполняет пустоту в моей душе, меняет ее структуру Кажется, слушая инопланетного робота-разведчика, я сама превращаюсь в артефакт, выключив из себя все человеческое. Мне кажется, «выпавший» из картофелины робот-инопланетянин – плод моей фантазии, случившейся в парке под прессом безумных обстоятельств. Бегство от реальности, как у Сартра. А может, мои фантазии и есть подлинная реальность?

– Есть ли на нашей планете следы присутствия иных миров?

– Я несу какой-то бред, чтобы казаться умной. – Есть ли возможность установить хотя бы косвенный контакт с ними, чтобы понять, что происходит?

– Мультимировая космология, что утверждает множественность миров, признает их физическую непроницаемость для вас. Разве тебе недостаточно моего присутствия на земле? – улыбается картофелина.

«Боже! – с ужасом думаю я тем, что еще остается в черепной коробке. – Робот-инопланетянин! А я, набитая дура, почти год продержала его… где я его только не держала?». И принялась вспоминать, где…? – Прости, чувак! Что ты теперь думаешь о людях? Как тебя зовут? А что там у тебя внутри… в картофелине?

– Ну, внутри – всякая чепуха, начинка: уши, глаза, память, энергетический котел, манипуляторы and one way ticket, – сказал пришелец.

– Ничего не хочешь мне сказать?

– Я не могу вмешиваться в вашу жизнь. Вы сами…

– Да, я знаю. Но сами мы, в старании наладить нормальную жизнь, уже несколько столетий топчемся на месте.

– Возможно, из-за слишком большой территории. Огромные малоплодородные пространства, плохо приспособленные для жилья, и вечная мерзлота не дают сформироваться ощущению единства у народонаселения в те периоды, когда оно пытается отвоевывать у режима свои права. Соседние страны, даже недружественные, находятся ближе и кажутся привлекательнее и родней. Поэтому жителям столицы плевать на окраины, что занимают большую часть территорий. А бедные окраины зло завидует богатой столице, и вместе они ненавидят власть. Только окраины научились скрывать это… И аграрное хозяйство страдает, потому как люди не научились бережно обращаться с землей: посеяли, собрали урожай, истощив почву, засеяли следующий участок… И живете вы мало и медленно, как ежи…

– Не парь меня этой ерундой. Власть всегда ворошила и опрыскивала самые низменные инстинкты и чувства народонаселения. Возможно, поэтому у нас нет национальных героев. Только вымышленные: Илья Муромец, панфиловцы, змей Горыныч, молодогвардейцы, Зоя… – Я продолжала нести вздор и никак не могла собраться с мыслями, чтобы спросить что-то важное… и не только для меня одной. Наконец, вспомнила, что биолог-ученый с красным дипломом и сказала:

– Мы держали тебя все это время за другую воду, которую нам удалось чудом структурировать в институте, вопреки господствующему в науке мнению, отвергающему саму возможность ее существования. И другая вода, как нам казалось, обладала желаемыми свойствами. Ты знаешь, что я имею в виду.

– Обо что ты думаешь? – нетерпеливо перебил робот, подражая Вождю. – Ты меня устала своими вопросами. Ступай кибитки красить.

– Хорошо! Скажи, существует ли другая вода во Вселенной?

– Во Вселенной есть все. Даже больше, как говорят в Одессе. Даже то, что по меркам Вселенной там быть не должно. Ваш знаменитый драматург… ну не ваш, не урюпинский… английский… его любила цитировать Дора Дарвин, написал еще в прошлом веке: «Многие великие истины сначала были кощунством».

– Как тебя зовут?

– Зови меня Дорой.

– Dear my, Dora! – Будто из-под пепла вдруг полыхнуло прямо по памяти чем-то обжигающе горячим. Я увидела Дору Дарвин так отчетливо и близко, что казалось, могу потрогать. И потрогала. И ощутила под рукою живую теплую плоть. Значит, живая, мать твою, хоть вся померкшая. Другая, послушная и невозмутимая, равнодушная, как лев зимой, с неподвижными глазами, подернутыми серой пленкой. И заорала, чувствуя, как собственная душа переполняется мучительно прекрасной любовью к этой женщине, так непохожей на других:

– Дора, Дора! Я так счастлива, что снова вижу тебя… – Все мои словари вдруг исчезли, будто не было их. Я молча теребила плечо Дарвин и не находила слов. И мыслей не было. Только одно сиротство в пустой голове, которое начало таять с появлением Доры. А когда растаяло, сказала: – Давай улетим отсюда на хер… вместе с картофелиной.

Дарвин улыбнулась. Обняла. Я почувствовала упругую грудь без лифчика, а следом – волшебный вкус твердого розового соска, что иногда втягивала в рот.

– Не могу, – сказала Дарвин, пряча грудь в вырез платья. – Моя душа уже не просит тела.

Я поняла, что им удалось сломать Дарвин. Она была не в себе, будто разорванная хирургическая перчатка. С клонящейся головой, что с трудом держалась на тонкой шее, с неподвижными глазами, подернутыми серой пленкой, и прикованными к картофелине-роботу, как у парковой фауны. А умники из фсб парили тогда научный мир легендами, будто Дарвин тайно вывезли за границу америкосы. И пытали, и вводили наркотики, чтобы узнать правду про другую воду, но доктор Дарвин молчала. А позже чекисты смогли то ли обменять ее, то ли выкрасть. Все было шито белыми нитками, как всегда. Просто Дарвин не стала сотрудничать с ними, и они предпочли держать ее за решеткой. В урюпинске. Подальше от глаз. И никто из ученого муравейника не вышел на улицу в ее защиту. Даже в одиночном пикете с плакатиком, на котором ничего не написано…

Меня остановила Дора-картофелина, безмятежно зависшая над клумбой:

– Не такси вас ждет, девки. Боливару двоих не унести. – Картофелина повела плечом и так заметно, что оба вп сразу врубились. А когда пришли в себя и привели в порядок одежду, поинтересовались:

– Что она говорит?

– Кто? – сумела улыбнуться я обоим. А они, догадываясь, что теперь я отработанный материал, как Дора Дарвин, отыскали глазами военного, маленького и круглого, как МаркБрисыч. Только вместо колючек – генеральский мундир с прилипшими листьями клена, как на еже. Он стоял ближе всех и был вырублен, как остальная публика, и не реагировал на грозные взгляды вп. Картофели повела плечом. Военный врубился, резво подкатил.

– Поднимите в воздух беспилотники, – распорядился вп.

– Мы уже подняли, – опрометчиво отрапортовал военный.

– Проверьте, чтобы в воздухе не было чужих летательных аппаратов.

МаркБорисыч, с большими звездами в ряд на погонах, растерянно развел руками.

– Сколько чужих беспилотников в небе,? – спросил вп, демонстрируя завидную проницательность, и голос его не сулил хорошего генералу.

– Два американских дрона.

– Я так и думал, – сказал вп. – И вы не можете их сбить? Правильно? – Повернулся ко мне, посмотрел, обугливая взглядом, и потребовал:

– Подойди!

Я была готова, как тот военный, подбежать к нему на цирлах, даже на животе подползти и сказать, что не виновата. Лишь бы не давал команду открыть огонь на поражение, как любит… лишь бы еще раз не убивали Дору Дарвин.

– Ты передала американцам образцы другой воды? Отвечай!

– Я передала копию.

– Что это значит? – торопил он, задрав голову в небо, где вместе с нашими беспилотниками летали дроны американцев.

– Ну-у-у, – затянула я, глядя, как медленно тает над клумбой Дора Дарвин. – Копия контейнера для другой воды была напечатана на 3D-принтере. Внутри – вода из-под крана.

– Кто печатал?

Я не знала и сказала: – Покойный директор института Тихон Перевозчиков.

Он свирепо посмотрел на пресс-секретаря:

– Где эта блядь верхом на лошади, что клялась в верности правителю.

Привели Старую Суку.

– Слезьте с лошади, мадам!

– Какого хрена я должна спешиваться, сударь? По сравнению с моей родословной, прослеживаемой от грузинской царицы Тамары, ваши предки даже не выпали еще из гнезда. – Старая Сука делала вп комплимент, и он понимал это, потому что сказал:

– Хорошо. Оставайтесь в седле… Вы по-прежнему утверждаете, что вместе с мужем преданно и с достоинством любили своего правителя?

Старая Сука повернулась, улыбнулась, как, наверное, могла улыбаться только царица Тамара, и сказала почти по Кафке:

– Как любить правителя, который правит тобой по законам, которых ты не знаешь? – И продолжала говорить что-то, удерживая улыбку на лице. В небе появился вертолет и завис над нами, будто черный лебедь, заглушая ее слова.

– Это еще зачем? – спросил вп МаркБорисыча.

– Попробуем сбить дроны противника прямым огнем с вертолета, товарищ верховный главнокомандующий.

– Хорошо. Выполняйте.

И сразу вертолет открыл огонь из всех пушек, что были у него под рукой. Но дроны америкосов, будто заколдованные, продолжали летать кругами над картофелиной, пугая фауну.

Замешательство затягивалось. Оба вп никак не могли принять решения. Наконец, один из них, глядя мимо генерала МаркБорисыча, приказал сбить свой беспилотник.

Вертолет открыл огонь… потом запустил ракету «воздух – воздух», но родной дрон продолжал полет, как ни в чем не бывало…

– Пусть с земли ударят по вертолету, – негромко приказал другой вп.

– По нашему, товарищ верховный главнокомандующий? – не понял МаркБорисыч.

– Здесь есть чужие вертолеты, генерал? – Приводя в замешательство свое окружение, вп умело манипулировал смысловыми конструкциями.

Вертолет сбили первым выстрелом из установки, похожей на виолончель, ставшей недавно в глазах народонаселения символом сундука Алладина. Вертолет помедлил, а потом, будто камень, рухнул на землю и взорвался.

Я первой пришла в себя, и решила воспользоваться паузой. Подошла к артефакту-роботу:

– Listen man! Take me along.

– No way, honey. You haven't fulfilled your mission yet. And then… what will you do over there with the horses?[140]140
  Слушай чувак! Забери меня с собой.
  Тебе нельзя. Ты еще не выполнила свою миссию. И потом, что ты собираешься делать там с лошадями?


[Закрыть]

– С какими лошадями…? Хорошо! Тогда забери с собой вп, а мы попробуем изменить свою жизнь.

– Зачем его забирать? – удивилась картофелина. – Он идеально соответствует системе и психологическому настрою народонаселения. Заберу, а вы начнете страдать от его отсутствия, но потом привыкнете.

– Не делай мне смешно.

– Шучу. Только придет другой. Он будет казаться еще хуже… Вас так много в стране, а справиться с одним человеком не можете.