Текст книги "Очерки круизной океанологии"

– А у меня как раз всё остальное, кроме искусства. Нельзя ли узнать, откуда вы?

– Из Ленинграда. Были когда-нибудь в Ленинграде?

– Больше того, учился там в институте. И сейчас причастен к Ленинграду. У нас в Мурманске филиал вашего института Арктики и Антарктики. А звать вас как?

– Лариса. А вас?

– Если полностью, то Сергей Львович, – сказал я не очень уверенно. Тогда мне показалось, что Ларисе не больше двадцати лет, и назваться только по имени было бы с моей стороны неуместным кокетством человека среднего возраста. Разумеется, она спросила:

– Так вас называть полностью?

На это я затруднился ответить. У нее были большие серые глаза и голос, которому я не берусь найти точное определение, но если человеческие голоса поставить в соответствие птичьим, то больше всего это было бы похоже на синицу-гаичку.

– Наверное, как получится. Похоже, что пора идти, наши уже собираются у автобуса. Сейчас придет староста и скажет: «Почему не все на месте, если я уже здесь?»

Мы подошли к автобусу. Вернулась и подруга Ларисы.

– Знакомься, Нина, это Сергей Львович из Мурманска. Он застал меня, когда я покупала сигареты.

Без капюшона Нина оказалась примерно одного возраста с Ларисой, но выглядела иначе. Была она худой, сутуловатой, свои не очень густые волосы неизменно заплетала в косу. Мне она показалась довольно неглупой и немного злой. Впоследствии то и другое подтвердилось.

– Мы на Украине первый раз, – продолжала Лариса. – Винницу еще даже и не видели. Вчера хотели посмотреть старый город, так погода была плохая. Может быть, по Одессе погуляем больше.

– Одесса – не украинский город, – тут я уже был на твердой почве географических знаний, – а Винница, наоборот, какой-то слишком украинский. Но только в старом городе смотреть нечего, это совсем не то, что где-нибудь в Прибалтике. Здесь они так называют самые неинтересные улицы просто потому, что они были застроены раньше других. В Виннице нет никакой старой архитектуры сверх того, что показано на схеме. Там все памятники пронумерованы – первый, второй и третий.

[Не хотелось прерывать беседу, но теперь хочу обратить внимание на то, как советская власть заботилась о просвещении народа. Казалось бы, где Гренландия и где Тульчин, и кто для жителей этого города Кнут Расмуссен? Но ведь кто-то позаботился о том, чтобы копеечная брошюра Гидрометеоиздата распространилась по всей стране, включая райцентры Винницкой области. Это при том, что были еще и темпланы издательств, и газета «Книжное обозрение», и система «Книга – почтой», так что и в таком городке можно было достать любые умные книги, не пользующиеся массовым спросом.]

Подошли опоздавшие, автобус двинулся в сторону Винницы мимо Суворова и дворца Чарторыйских (а может быть, Сапегов или Понятовских). Можно было подумать о разном, дорога этому способствует, только не всегда так получается, без помех. Группа решила, что сейчас самое время спеть хором. Не все, конечно, но и четырех-пяти голосов хватило, чтобы сбить с настроения, скомкать Брацлав, Немиров и весь окружающий подольский край, над которым в этот теплый день уже начали собираться кучевые облака. «Ой, мороз, мороз…», «Живет моя отрада…», «Эх, мамочка…» – наверное, читатель сам прекрасно знает, какие песни можно услышать в компании туристов смешанного возраста. Особенно старался Толя, чем сильно испортил мое первое благоприятное от него впечатление.

Перед ужином часть группы, склонная к активному отдыху (в основном те, кого я перечислил несколькими страницами выше), собралась у Николая, который в это время жил в номере один, выпила по полстакана водки и закусила колбасным фаршем. Моих новых знакомых там не было, но это только потому, что никто не знал, где они живут, а сами они не знали, где назначен сбор. Зато после ужина, уже все вместе, собрав остатки водки и провизии, пошли в парк культуры и отдыха имени Горького. Это недалеко от гостиницы, и за три дня, проведенные в Виннице, я его не раз обошел. Не очень интересный оказался парк, особенно этой запоздалой серой весной, на ровном месте и правильной планировки. Как раз такой подходит Виннице, которая, как я уже отмечал, может служить эталоном среднего областного города.

В этом парке центром притяжения был городок чехословацких аттракционов. Тогда я подумал, что одной только Виннице посчастливилось принять зарубежных гастролеров, но позже увидел такие же «Луна-парки» в Одессе, во Львове и даже в Измаиле. Пришлось составить компанию Ларисе и прокатиться на карусели, чего со мной не случалось уже лет двадцать пять.

Опробовав карусели и автомобильчики, разорившись на лотерее, в которой для выигрыша надо было попасть теннисным мячом в стеклянную банку (так мне запомнилось, хотя, возможно, было иначе), группа отправилась на поиски места, где можно было бы без помех закончить вечеринку. Такое место нашлось на трибунах маленького стадиона по соседству с «Луна-парком». Наступали сумерки, собирался дождь, не замеченный нами поначалу, и посторонних вокруг не было. Никто не догадался захватить посуду, поэтому в дело пошла половинка яблока, из которой вырезали сердцевину. Последнему разрешили закусить яблоком. А потом всем пришлось бежать под проливным дождем в гостиницу, и на этом очередной день познавательного туризма закончился.

Надо сказать, что смена впечатлений и обстановки обеспечена всем туристам, путешествуют ли они в другом полушарии или по своей области, ночуют ли в стандартной гостинице или на горном перевале. Туристам без рюкзака в этом отношении даже лучше. В течение дня они успевают приобщиться к искусству древних мастеров, выслушать десяток анекдотов, вздохнуть у памятника павшим героям, обежать два десятка магазинов, увидеть пригородный лес и побывать на вечере отдыха. Примерно так и сложился наш следующий день.

Утром поредевшая группа пошла в краеведческий музей. По скромным винницким масштабам он заменяет собой исторический музей, природоведческий и картинную галерею. Он меньше мурманского музея, хотя у Мурманска история намного короче. Лариса с Ниной выдержали природоведение и часть истории примерно до раннего капитализма, после чего решили, что у них в городе найдутся и другие дела. Свободного времени оставалось не так много, потому что во второй половине дня нам предстояла еще обзорная экскурсия по Виннице с посещением музея Коцюбинского и ставки Гитлера (на Гитлера группа собрала по тридцать одной копейке с человека).

Но эта программа была нарушена. Когда сотрудница экскурсионного бюро узнала, что позавчера мы не попали в музей Пирогова, она тут же предложила поехать туда, а Коцюбинского отменить: «Там смотреть особенно нечего, музей бедный, а пироговский намного богаче и интереснее». Поклонников Коцюбинского в группе не оказалось, и автобус покатил к музею-усадьбе знакомой дорогой по улице Пирогова, в начале которой стоит большой памятник Пирогову, мимо Пироговского жилмассива и мединститута имени Пирогова, перед которым в сквере есть еще один памятник, поменьше.

Перед музеем тоже есть бюст Пирогова, который очень мрачно смотрит на экскурсантов, но всё же группа возле него сфотографировалась. В музей я пошел неохотно: совсем не хотелось смотреть на образцы человеческих внутренних органов, которые Пирогов первым в мире стал препарировать каким-то особенным образом. Да еще у входа заставили обуться в бахилы.

Здесь оказались еще не все действующие лица очерка, поэтому полное знакомство с ними лучше отложить до Одессы. Пожилая супружеская пара, стоящая справа, в очерке не упоминается. Здесь они сфотографировались единственный раз, хотя экскурсионную программу не пропускали.

У читателя может вызвать недоумение олимпийский Мишка. Дело в том, что Винница была немного причастна к Олимпиаде-80, оказавшись на маршруте олимпийского огня. Я даже случайно видел репетицию пробега по городу, в которой несли муляж факела

Впечатления от Винницы можно дополнить еще одним групповым фото. Интересно, что в то время подобные монстры не вызывали неприятия ни у фотографов с турбаз, ни у самих туристов, хотя даже в Виннице легко найти более привлекательные места. Здесь тоже справа оказалась одна из туристок, которым быстро разонравилось фотографироваться, но остальные следовали этому обычаю и дальше

Экскурсоводша знала, что группа до этого уже прослушала рассказ о жизни Пирогова, но текст у них один, и она могла танцевать только от печки. Те же факты были пересказаны в тех же выражениях, так что биография Пирогова нам запомнилась как нельзя лучше. Повторила она оба позавчерашних исторических анекдота: 1) Как Пирогов приехал инкогнито к известному французскому хирургу, а тот ему сказал: «Чему мы можем вас научить, если в России есть такой великий медик, как Пирогов»; 2) Как в осажденном Севастополе солдаты несли тело с оторванной головой: «Пирогов пришьет». Когда мы перешли в зал, где на стенде были представлены в натуре хирургические инструменты того времени, я не выдержал и сказал Нине:

– Однако это пострашнее замороженных внутренностей…

Экскурсоводша тут же откликнулась:

– Молодые люди, если вам неинтересно, не мешайте слушать другим, – и продолжила свой рассказ: – На семидесятилетний юбилей Пирогова съехались все виднейшие русские врачи. Но торжество было омрачено болезнью Пирогова. На месте выпавшего зуба образовалась незаживающая язва. Когда врачи провели консилиум, они содрогнулись: за креслом юбиляра незримо стояла смерть…

Позавчера она тоже там стояла. Я снова задумался о своем собственном выпавшем зубе и уже не так внимательно слушал рассказ о кончине Пирогова и об увековечивании его памяти. Наконец, можно было снять бахилы и выйти на свежий воздух.

– Ну что, влетело вам? – обрадовалась Лариса. Она успела сбежать по ходу экскурсии и ждала нас у выхода.

День был на редкость погожий, солнечный и в меру прохладный. Порхали птицы, относительно которых мне пришлось объяснить Нине, что это не вороны, а сороки.

– Смотри, сегодня все в пальто или плащах, только мы налегке, – сказала Лариса Нине.

– Не только мы, вот и Сергей Львович тоже без плаща.

– Сергей Львович не в счет, это наш товарищ. Я имела в виду остальных, – уточнила Лариса.

Группа запаслась в местном киоске путеводителями и открытками на пироговские темы и вернулась в автобус. Мы поехали в сторону церкви.

– Так нас опять в склеп повезут, к Пирогову? Не хотим в склеп, – забеспокоилась Нина.

– Должно быть, при солнечном освещении он выглядит лучше, – неосторожно предположил я. Обе пришли в такой восторг, что впереди сидящие стали оглядываться.

Но к покойному Пирогову нас больше не повезли. Дорога свернула через долину Вишенки в сторону города, и нам показали очередную достопримечательность Винницы – кварталы новых домов, одни из которых насчитывали по пять этажей, а другие – по девять. Затем на отрезке кольцевой дороги, пересекающей пригородный лес, мы выслушали короткий рассказ о винницких партизанах. Дальше был мост через Южный Буг (существенная деталь, потому что в годы оккупации река разделяла румынский и немецкий берега), еще несколько километров по киевскому шоссе, и мы оказались на обширном пустыре, где среди молодых сосновых посадок лежало несколько больших бетонных блоков. Это и была ставка Гитлера, остальное зависело от рассказа экскурсовода и собственного воображения. От других групп мы уже слышали, что ничего интересного здесь не предвидится, но вряд ли кто-нибудь остался недоволен. Фотограф не отстал от нас и здесь, группа живописно расположилась на бетонных глыбах, но Лариса с Ниной к ней не присоединились, и я тоже решил уклониться.

На экскурсии по «гитлеровским местам» нам показали только это

Вечером настало время готовиться к отъезду. Собрав вещи, я спустился вниз и увидел, что багаж группы сложен в вестибюле, но при нем только несколько человек из числа самых пожилых и мирных. В гостинице снова был танцевальный вечер, и группа оказалась там. Это были совсем не те танцы, что в первый день: зал был полон, играл настоящий, живой вокально-инструментальный ансамбль, очень шумный. У входа в гостиницу дежурили три вахтерши и толпились винницкие жители, которых сюда не пускали. Тут же откуда-то появилась Лариса: «Идем танцевать, Сережа». Одним словом, вечер получился на славу.

В приподнятом настроении группа села в автобус и поздним вечером прибыла на вокзал. Дальше было уже не так весело: ожидание опаздывающего поезда, беспокойство из-за того, что он стоит всего три минуты, суматошная посадка в темный и грязноватый плацкартный вагон, в котором нашей тройке достались худшие места – два боковых и верхнее у дальней двери. Дверь, как водится, плохо закрывалась, Нина делала бесполезные замечания всем проходящим. Только часа через полтора, после Жмеринки, вагон успокоился, заснули и мы. Теперь уже ненадолго, потому что от Винницы до Одессы самый медленный поезд идет не дольше восьми часов.

Одесса

Последние полсотни километров перед Одессой на редкость малоинтересны. Поезд идет по ровному месту, степные просторы не видны из-за лесополосы, нет на этом отрезке ни городов, ни больших станций, ни рек, ни оврагов. Но настроение у группы было хорошее, ленинградцы впервые в этом году увидели свежую зелень, ярко светило солнце, и впереди было Черное море. Потянулись невзрачные одесские окраины, мелькнули за окном Одесса-Застава, Одесса-Поездная, Одесса-Малая, и дальше была уже собственно Одесса, Одесса-Главная.

Наша турбаза, тоже под названием «Одесса», располагалась в отличном месте, в Аркадии, но поначалу группа этого не осознала. Автобус повез нас явно не в сторону центра, а потом и вовсе свернул в какие-то глухие переулки. Когда нас высадили на территории турбазы, более опытные путешественники забеспокоились: кругом были деревянные домики, от которых не приходилось ожидать никаких удобств. Но всё оказалось в порядке. Домики, объяснили нам, предназначены для летнего отдыха, когда население турбазы становится втрое больше. Наш маршрут считается зимним, и нам положены комнаты в комфортабельных зданиях. Море отсюда в пяти минутах ходьбы, рядом – кольцо трамвая и троллейбуса, до Дерибасовской можно доехать за полчаса. Группа выслушала это с недоверием, но вскоре убедилась, что всё так и есть.

На одесской турбазе каждую прибывающую группу подстерегают распространители билетов из оперного театра и театра музкомедии. Перед оперным не устоял никто, а музкомедия предлагала какую-то советскую оперетту, и на нее согласились только несколько человек. Затем сотрудница турбазы объявила нам программу на следующие четыре дня и предложила сдать паспорта для оформления пропусков в Измаил.

– Замечательно, – обрадовался я, услышав, что в Измаил мы поедем дневным поездом. – Значит, обойдется без другой такой ночевки в вагоне.

– Ничего замечательного, – вздохнула Лариса, – меня не пустят в Измаил. У меня паспорт просрочен с 1976 года, – и показала мне паспорт, чтобы я сам в этом убедился.

Понятно, что я при этом постарался рассмотреть и другие паспортные данные. Год рождения – пятьдесят пятый, если это отнять от восьмидесяти… Нет, конечно, само по себе это немного, и куда лучше в двадцать пять лет выглядеть на двадцать, чем наоборот, но всё же пришлось принять к сведению, что они с Ниной живут в более взрослом мире, чем мне это представлялось (Нина, как я потом узнал, была на год старше Ларисы). А с Измаилом должно быть всё в порядке, ответил я, ведь эта женщина сказала, что паспорт может быть просроченный, лишь бы не раньше того самого 1976 года, когда начался обмен паспортов.

Вообще, начиная со вчерашнего плацкартного вагона, мы попали в полосу мелких неприятностей. Когда распределяли комнаты в гостинице, мои спутницы оказались в конце списка, и им не дали поселиться вместе. Правда, Нина получила одноместный номер. Билеты в оперный театр нам достались на галерку. А когда рассаживались в столовой, компании тут же составились таким образом, что нам не досталось трех мест за одним столиком.

Мы с Николаем попали в двухместную комнату, которая раньше, видимо, была рассчитана на одного человека. При двух кроватях в ней не оставалось свободного места – только узкие проходы, где разойтись было невозможно, а когда один из нас присаживался к столу, то начисто отнимал у другого жизненное пространство.

Время до обеда было свободным, и я смог тут же возобновить знакомство с городом, где был последний раз тринадцать лет тому назад. От Аркадии к вокзалу ведет Пролетарский бульвар, очень знакомое мне место. Здесь я побывал еще в детстве, когда родители приезжали сюда отдыхать и останавливались по знакомству в домике на территории ботанического сада. А недавно, на Пролетарском бульваре, 89, разместилось Одесское отделение Государственного океанографического института, куда я мог бы попасть по распределению, если бы был понастойчивее. Но с первой попытки я его не нашел.

Пролетарский бульвар, хотя он и назывался когда-то Французским [и ведь будет еще], а короткие переулки ведут от него прямо к морю, не показался мне чем-то выдающимся. Вид у него совсем не городской, редкие особняки и здания санаториев скрываются далеко за оградами. Только на открытом пространстве привокзальной площади впечатление сразу меняется, слегка даже перехватывает дыхание, становятся понятны масштабы Одессы и ее столичные претензии. Центр Одессы, единственная ее часть, где я согласился бы поселиться, если бы меня пригласили на жительство, очень точно ограничен прямоугольной сеткой улиц, в одном месте переходящей в треугольную, между вокзалом и Приморским бульваром, улицей Пастера и парком Шевченко. Это очень пестрый район, местами совсем некрасивый и невысокий, не хватает ему ровной многоэтажности и архитектурных излишеств львовских улиц, но только здесь можно почувствовать себя причастным к Одессе и пожалеть, что это ненадолго.

[Упомянутая выше привокзальная площадь Октябрьской революции в ходе возвращения исторических названий неожиданно стала Куликовым полем. Когда я в последние годы хорошо познакомился с Ростовом и по разным поводам сравнивал его с Одессой, то отметил, что пространство перед ростовским вокзалом куда больше соответствует такому названию, чем одесская площадь.]

Если верить Александру Верту [тогда этот английский журналист был у нас известен, теперь уже надо пояснять: А. Верт. «Россия в войне 1941–1945), в СССР издана в сокращенном виде в 1967 году], город-герой Одесса во время оккупации не бедствовал. Антонеску рассчитывал превратить его во второй Бухарест, даже ярче и веселее первого. Ставились оперные спектакли, продолжались занятия в университете, в городе было полно беззаботной молодежи, которую не призывали в румынскую армию и не привлекали к трудовой повинности. Совсем о другом нам говорили на экскурсии по местам партизанской славы – о подвигах защитников города, о том, как жители Одессы оставались без воды, и, конечно, об одесских катакомбах. Теперь здесь устроен музей, в котором мы побывали. Находится это в селе Нерубайском, километрах в десяти от города, среди ровной и сухой одесской степи, где весна как будто кончилась, так и не начавшись по-настоящему. Группа, еще не отдохнувшая от ночного переезда, дремала в автобусе под рассказ экскурсовода и не очень бодро собралась у входа в подземелье. («Зачем я вообще сюда приехала, сидела бы лучше в Ленинграде», – жаловалась Лариса.) Нам выдали свечи, предупредили, что пятна, поставленные по неосторожности, ни в коем случае нельзя отстирывать, а надо прогладить утюгом, и провели подземными коридорами. Не знаю, кто как прочувствовал партизанский быт, но думаю, что всем после этого наружный воздух показался свежее, а окружающий мир – привлекательнее. Когда в августе 1942 года, сказали нам, уцелевшим партизанам, ввиду безнадежности их положения, пришлось выйти на дневную поверхность, их почти всех сразу схватили: слишком сильно они отличались от загорелых одесситов.

Война прошла для каждого по-своему, и я не сомневаюсь, что правда музея партизанской славы может сосуществовать с правдой Александра Верта. Понятно и то, что историю Отечественной войны пишут живые и пристрастные люди, но все-таки хотелось бы, чтобы в этой истории нашлось место для всех фактов, нравятся они кому-то или нет. Иначе доверие читателя к историку может сильно пострадать, а это едва ли пойдет на пользу памяти об одесских катакомбах.

На следующий день автобус повез нас по тем же улицам, только теперь уже ради них самих: это была обзорная экскурсия по городу. Сначала нам показали «Одесские Черемушки». От винницких они отличались тем, что девятиэтажных домов здесь было несколько больше, а пятиэтажных – соответственно меньше. Захватывающее зрелище, согласились мы, для жителей Купчина, Муринского ручья и тому подобных мест.

Сделав круг по новым микрорайонам, автобус проехал мимо закладного камня, на месте которого будет воздвигнут памятник основателю Одессы – великому русскому полководцу А. В. Суворову. Затем мы выехали на Пироговскую улицу.

– Улица названа в честь Пирогова, великого русского хирурга. Николай Иванович Пирогов родился…

– Эта пара, похоже, будет гоняться за нами всю дорогу, Пирогов и Суворов, – сказал я своим спутницам, но оказался прав только наполовину. Пирогов в Одессе от нас отстал, а Суворов возникал еще много раз, даже там, где его трудно было ожидать. Кто бы мог подумать, что город Тирасполь основан тоже им, и там на главной площади мы опять увидим его на лихом коне?

Экскурсия по городу, если не считать ее начала, продумана у одесситов неплохо. Группу высаживают у Дворца пионеров в конце Приморского бульвара, откуда открывается во всем великолепии панорама моря, порта, промышленной Пересыпи и каких-то злосчастных новостроек еще дальше, за Пересыпью. Затем группу не спеша ведут по бульвару мимо памятника Ришелье, Потемкинской лестницы, памятника Пушкину, Археологического музея, во всех этих местах фотографируют, и заканчивается прогулка у оперного театра. На таком маршруте даже посредственному гиду нетрудно подать и историю, и архитектуру, и море, и мысли великих людей о великом городе. Лариса с Ниной всё это слушали, но больше обращали внимание на разные детали: необыкновенно лохматую собачку, странных птиц, которые вроде бы голуби, но и не совсем голуби (я снова оказался на высоте и пояснил, что это кольчатые горлицы). У оперного театра Лариса вспомнила, что интересуется искусством, и спросила Нину, какой это ордер, по ее мнению, дорический или коринфский. А разве это важно, вмешался я не очень кстати, для древних греков эти ордера действительно имели какой-то очень глубокий смысл, а одесский архитектор просто выбрал то, что ему больше понравилось.

Погода с каждым днем становилась лучше. После обеда новых мероприятий не намечалось, и я спросил Ларису, что она будет делать.

– Наши собирались на море, я тоже пойду с ними.

– А меня с собой возьмете?

– Возьмем, конечно, кого же нам еще брать. Только ты меня не жди, я еще хочу заглянуть в один киоск на набережной и приду позже. Получилось так, что Лариса отстала от своих, но и я тоже замешкался, так что к морю мы пошли вдвоем. Пляж в Аркадии хорошо просматривается с приморской дороги, людей там в этот прохладный и ветреный день было еще немного, но никого из своих мы внизу не заметили. В это время со стороны причала послышалось объявление: «Через час состоится экскурсия в ильичевский порт на теплоходе “Иокогама”. Желающие могут приобрести билеты».

На снимке присутствуют все действующие лица. В первом ряду слева направо: Жанна, автор, Зина, Николай, Толя, староста. Во втором ряду: (?), Клава, Валя, (?), жена старосты, Жанна, Галя, Ира, Нина Наумова, Лариса Зернышкова (пусть хотя бы на этот раз они будут с фамилиями). Неназванные женщины постоянно держались вместе, то ли по дружбе, то ли по родству, с ядром группы были в хороших отношениях, но в ее вечерней жизни не участвовали.

Не надо думать, что в те годы гигантский портрет Ленина был постоянным элементом оформления одесской оперы. Действие происходит в конце апреля 1980 года, сразу после 110-летия Ленина и перед первомайскими торжествами

– Это должно быть интересно. Давай прокатимся на теплоходе?

– Вот только как со временем… – начал я, зная, что ильичевский порт не так близко, а ужин начинается рано.

– Тогда оставайся, я одна поеду.

Взяв билеты, мы пошли обратно на турбазу, чтобы одеться потеплее для морской прогулки. От причала надо было подняться вверх по высокой каменной лестнице.

– Вот так и в Ленинграде мне приходится ходить на работу. Не люблю я эту лестницу, всегда стараюсь пробегать быстрее, через две ступени.

Убрав рамку с видами Одессы, такую же, как на предыдущем снимке, удалось немного укрупнить изображение. Памятник не требует пояснений (его неудачный ракурс, наверное, связан с выбором освещения)

Лариса имела в виду пешеходный мост через пути Финляндской железной дороги от метро «Лесная». К этому времени я уже знал, что она после института работает в Оптико-механическом объединении («ЛИТМО, ЛОМО – всё так просто») и на работу ездит через весь город из Московского района. Такова ленинградская жизнь, хотя ленинградцы к ней давно притерпелись и не очень жалуются. На меня метро всегда наводит тоску, особенно отрезок от «Технологического института» до «Московской». Правда, несколько лет назад я мысленно переименовал одну из его станций в «Мурманские ворота» и теперь каждый раз жду ее как свою.

В небольшом парке на верхней террасе, среди редких акаций, мы неожиданно увидели своих. Они залегли на прогретом, защищенном от ветра травянистом бугорке и пытались загорать. Были там Зина с Клавой, Жанна с Нонной, жена старосты без старосты и Нина. Я про себя порадовался, что теперь мы уже не сможем к ним присоединиться. Не знаю, что подумала на этот счет Нина – к нам она не оборачивалась.

Таких теплоходов, как «Иокогама», тут ходило несколько, и все они назывались в честь городов-побратимов Одессы: «Марсель», «Генуя», «Ливерпуль», «Варна», «Ванкувер». Лариса к слову сказала, что последнее время интересуется японским искусством и вообще всем, что связано с Японией. Мы заняли места заблаговременно, и это оказалось правильно, потому что к моменту отправления теплоход основательно заполнился. Невидимый экскурсовод довольно толково рассказал по судовой трансляции о том, что можно увидеть на участке берега между Аркадией и Сухим лиманом, а затем – в ковше Ильичевского порта. При других обстоятельствах я бы, наверное, что-нибудь из этого запомнил и пересказал сейчас читателю.

[Другого случая написать об Ильичевске у меня не предвидится, поэтому отвлекусь на него сейчас. Несколькими годами позже я оказался в командировке в Одессе и решил съездить в Ильичевск по суше, просто для того, чтобы пополнить список посещенных городов. Читатель легко представит, что ничего интересного там не оказалось, но, надеюсь, оценит увиденный мной большой плакат на обочине: «Ильичевец! Остановись и подумай – что лично ты сделал для перестройки?»]

– Сережа, а ты институт с отличием кончил? – неожиданно поинтересовалась Лариса.

– Да, с отличием. Больше того, я еще кончил аспирантуру в Ленинграде, только диссертацию защитил не сразу, а уже потом, в Мурманске (о своих достижениях говорить было необязательно, но накануне я уже по какому-то поводу сообщил о них Николаю и теперь решил, что утаивать нет смысла).

– Вот как, – слегка удивилась Лариса и, помолчав немного, задала следующий вопрос: – И что же, Сергей Львович, не думаете ли теперь о докторской?

В эти дни она то и дело чередовала пустое «Вы» и сердечное «ты», так что такой переход мог быть случайным. Пришлось объяснить ей, что я теперь не занимаюсь наукой, а слежу, как ею занимаются другие. Такая работа мне нравится больше.

[В статье «Мурманский филиал ААНИИ» я уже писал о том, что у нас по ряду причин не было стремления кандидатов к докторским степеням. Я и вовсе об этом не думал, защитившись всего три года назад и почти не нарастив после этого научный багаж. Но хорошо помню, что положение ученого секретаря в крошечном научном учреждении не нравилось мне и тогда. Так что сказанное выше можно считать попыткой пошутить.]

Мне здесь, конечно, трудно, да и незачем, припоминать трехчасовой разговор обо всем и ни о чем. Иногда Лариса вдруг говорила о вещах, слишком серьезных для первого знакомства («Тогда мама была еще жива, мы ходили к ней в больницу».), и я думал, понимать ли это как знак доверия или никак не понимать. Один отрывок из этого разговора все-таки можно привести:

– Вам, наверное… сейчас я попробую угадать… лет тридцать семь?

Я опешил. До сих пор в подобных случаях обычно ошибались в меньшую сторону.

– Ой, нет, я сказала, кажется, слишком много. Тридцать шесть?

Это уже совсем никуда не годилось. Пришлось признаться, что всего лишь тридцать три.

– Что же, хороший возраст, возраст Христа и Александра Македонского. – Лариса иногда была склонна к банальностям. – Ты не обиделся? Это со мной бывает. Одному нашему знакомому тридцать восемь, а я решила, что пятьдесят, так он со мной потом даже не здоровался. Правда, он совсем облысел, оттого и кажется старше.

– Наверное, поэтому – охотно согласился я. – Между прочим, я недавно обратил внимание, что поэты часто пишут «Побелела моя голова», «На висках у меня седина» и тому подобное. И никто не жалуется, что лысеет или совсем облысел, хотя такие среди них есть, я уверен.

[Тогда я слабо знал Городницкого, а может быть, это и вообще было написано позже: «Пусть годы с головы дерут за прядью прядь, пусть грустно от того, что без толку влюбляться…»]

Может быть, за этот ответ я и заработал несколько очков, но когда теплоход благополучно причалил к аркадийской пристани, и мы без опоздания вернулись к ужину на турбазу, у меня не было ощущения, что за этот день мои позиции стали сильнее, чем вчера.

После ужина Лариса сказала, что «будет где-нибудь с девчонками. Я решил, что неплохо бы обдумать впечатления последних нескольких дней и прошел десятка полтора километров по окрестным улицам и приморской дороге. Замечательно живописна эта дорога, за каждым поворотом открывается новый вид на море, пляжи и прибрежные обрывы. Небольшой ее отрезок, примыкающий к аркадийскому пляжу, и аллею к трамвайному кольцу я назвал для себя «променадом» – здесь сосредоточена основная масса гуляющих. Зато дальше, особенно в сторону Большого Фонтана, дорога становится строже, здесь только море и степные склоны, людей в этот апрельский вечер было совсем немного.