Текст книги "Очерки круизной океанологии"

Старый порт с его крепостными сооружениями дополнился для меня еще одной подробностью. Шофер о ней умолчал, но я успел ухватить на ходу и показать Георгию надпись над воротами крепости: «Иностранный легион».

Отошли от Марселя при отличной солнечной погоде. Почти все триста человек столпились на корме, снимая сначала удаляющуюся панораму города, а затем замок Иф, мимо которого судно прошло довольно близко. Во время обеда и после него по левому борту еще долго тянулись живописные скалистые островки, смотреть бы на них и смотреть, но не вышло: Корешков на это время назначил собрание.

До сих пор мне казалось, что наша круизная жизнь проходит очень благополучно и не дает поводов для нареканий. Но Корешков так не думал и сообщил мне кое-что из своих наблюдений.

– Представляете себе, в Авиньоне пытались взять в соборе религиозную литературу. «А нам сказали, что можно». Спрашиваю: «Кто сказал?» Молчат. («Спасибо, Лена», – подумал я.) Конечно, это на иностранном языке, все равно ничего не поймут, но откуда они знают – вдруг это не просто проспекты, а подложили какую-нибудь антисоветчину? Говорили же на инструктаже, как это у них делается: впереди – роман Чехова, сзади – роман Чехова, а посередине – Солженицын!

(Не сомневаюсь, что Корешков знает русскую литературу в объеме школьной программы, но трудно отказать себе в удовольствии процитировать его дословно.)

– Или еще другое: как мне стало известно, некоторые наши товарищи посещали секс-клубы. Понимаю, кому-то это, может быть, и необходимо (я почему-то решил, что он имеет в виду какого-нибудь беднягу наподобие барселонского гида, и слегка удивился такой широте взглядов, но оказалось, что имеется в виду другое). Если человек ведет идеологическую работу, ему это в самом деле полезно, а то он будет выступать перед аудиторией, и его вдруг спросят: «Что же вы осуждаете эти вещи, если сами не видели?» (Мне представился торжествующий ответ такого лектора: «А вот и видел!»)

Но на предстоящем собрании Корешков намеревался не поминать старое, а подготовиться к новым испытаниям. Сам я до этого не задумывался, что поездка в Рим на два с небольшим дня внесет кое-что новое в наш образ жизни: и то, что группы будут жить в разных гостиницах города, и то, что у туристов появится возможность гулять во всякое время, чуть ли не ночью, а уследить за группой, рассредоточенной по номерам, будет нелегко. Еще Корешков почему-то боялся, что все понесут на берег водку и сигареты, чтобы вступать с итальянцами в спекулятивные сделки, благо почти у каждого будет дорожная сумка со сменной одеждой и другими вещами для трехдневной экскурсии.

На этот случай руководителям групп рекомендовали организовать так называемую общественную таможню. Для начала Корешков посоветовался со мной. Я отнесся к этому спокойно: «Если дирекция требует, значит, надо», помня, что на «Профессоре Визе» такое тоже было, но там общественники следили лишь за тем, чтобы каждый пронес на судно не более двух ковров размером 3 × 4 метра. Но потом Корешков сказал, что посоветовался еще с Аллой, Наташей и Мариной, те были категорически против, и потому он решил только сказать группе для острастки, что такая проверка может быть, но в действительности ее не устраивать. Корешкова вообще легко было склонить к той или иной точке зрения, и не обязательно в худшую сторону.

На послемарсельское собрание были приглашены только мужчины группы. Никаких чисто мужских секретов там не было, просто Корешков сделал упор на то, что Италия грозит разными опасностями, особенно женщинам, поэтому их следует всячески опекать и прежде всего не выпускать одних вечерами. По правде говоря, мало кому из женщин группы стоило чего-то опасаться, и как раз эти немногие в любом случае без сопровождения не оставались.

Дальше Корешков предупредил о всевозможных бытовых неудобствах, с которыми мы можем столкнуться в третьеразрядной итальянской гостинице, вплоть до того, что наши электробритвы не подойдут к итальянским розеткам, и призвал всех опять-таки уделить максимум внимания женщинам и уступить им лучшие номера, если такие будут (против этого никто не возражал). Но и это еще не всё. Наши разговоры в номерах могут подслушиваться, а бывали и такие случаи, когда зеркала или унитазы разваливались от неосторожного прикосновения советского туриста, после чего хозяин, конечно, предъявлял счет в местной валюте. Под конец его речь навела на мысль, что нас везут в какой-то концлагерь, где для начала мужчинам придется выкопать отхожее место во дворе – разумеется, сначала для женщин, а потом уже для себя.

Убедившись, что это мероприятие прошло успешно, Корешков решил, что надо бы провести еще одно собрание, отдельно для женщин. Видимо, почувствовав, что эта затея начинает напоминать какое-то половое воспитание, он для уверенности захватил с собой меня и объяснил женщинам:

– Я пригласил на наше собрание Сергея Львовича, поскольку он – наш староста, можно сказать, моя правая рука.

«Правая рука» криво улыбнулась левой стороной рта, обращенной к руководителю.

Женщинам было сказано примерно то же самое: об ожидаемых бытовых неудобствах, об «общественной таможне» и о том, чтобы во время прогулок они крепче держали в руках сумочки (еще лучше – носили бы их, зажав подмышкой). Потом слово получила Марина Дмитриевна и немного рассказала, как будет выглядеть наша римская жизнь по опыту ее прошлых таких поездок. Надо сказать, что на этот раз она мне понравилась: в отличие от общекультурных вопросов, здесь она показала и осведомленность, и практичность, и понимание. Когда она перешла к итальянским магазинам и ценам, женщины плотно ее обступили и не расходились еще очень долго. Я даже подумал, что из нее получился бы неплохой руководитель группы, а мне как раз подошла бы должность гида-переводчика. Труднее было бы пристроить Корешкова, но у него, в конце концов, есть основная работа.

Поздно вечером, когда наше судно было где-то неподалеку от Корсики (которая так и осталась для меня не более чем условной отметкой на маршруте круиза), я предложил Корешкову решить еще один вопрос.

– У нас некоторые группы перераспределились, это естественно, и мне кажется, что наш список хорошо бы пересмотреть. Большинство, конечно, останется, как есть, а вот, например, у нас с вами можно узаконить то, что сложилось. Вы были бы с моей теперешней тройкой, а я мог бы присоединиться к Нине Михайловне. По-моему, с Толей и Надей ей не очень интересно. (Толя и Надя – это еще одна пара, очень подружившаяся в круизе, но, в отличие от некоторых других, с большой пользой для общего дела. Они, можно сказать, выручили Корешкова с концертом самодеятельности, были и организаторами, и сценаристами, и ведущими исполнителями).

– А почему именно с Ниной Михайловной?

– Да так, мне показалось, что у нее неплохая эрудиция, она всем интересуется, всегда есть о чем поговорить, – осторожно ответил я.

– Это верно, эрудиция у нее есть, – признал Корешков. – И я, конечно, не буду возражать против того, чтобы вы с ней ходили. Но должен вас предупредить, это между нами, что она человек довольно непростой. Конечно, она – член партии, идеология у нее наша, но я бы сказал, что это коварная женщина. Помните, у меня с ней был разговор еще до круиза, в поликлинике?

Я на всякий случай сказал, что не помню. В тот раз я еще не знал, что разговор идет серьезный, и не придал значения тому, что Корешков завел речь о будущей стенгазете, а Нина Михайловна ответила, что едет не ради стенгазеты, а ради впечатлений от Рима и Карфагена, в свободное же время собирается страдать от морской болезни.

– Да, тогда она прямо отказалась участвовать. Мне пришлось воздействовать на нее по партийной линии. Она потом признала, что была неправа, но даже сейчас занимается не очень охотно.

На следующий день Корешков сказал мне, что переговорил со всеми заинтересованными лицами, и выяснилось, что с Ниной Михайловной очень хотел бы гулять Николай Симонов. Узнав об этом, я взял назад свое предложение и не стал выдвигать новых в надежде, что в Риме всё как-нибудь утрясется. Так оно и получилось.

А стенгазета у нас все-таки не вышла, хотя Нина Михайловна кое-что пыталась сделать. В конечном счете мы ограничились, по примеру других групп, композицией из наборов открыток «Мурманск» и «Лапландский заповедник». Еще я, следуя указаниям Корешкова, изобразил на этом же листе контур Кольского полуострова, куда мы потом вкололи значки с гербами городов Мурманской области.

– И хорошо бы заодно здесь обозначить Северный полярный круг – нашу шестьдесят девятую параллель, – предложил Корешков.

Я долго ходил под впечатлением от этой географической новости.

Римские каникулы

До сих пор мы здесь обходились без календаря, а дни недели для нас в круизе как бы и вовсе не существовали. Но этот день заслуживает быть особо отмеченным. Прийти в такую суеверную страну, как Италия, в понедельник, да еще 13-го числа, да еще во время всенародного траура – согласитесь, что совпадение не из частых. Но, как ни странно, пребывание в Италии прошло во всех отношениях благополучно, разве что я чего-то не заметил.

Вслед за Корсикой так же пропал для нас в ночной тьме остров Эльба. Я даже не могу с уверенностью сказать, с востока или с запада мы его обошли. Скорее, второе, поскольку утром итальянский берег был еще очень далеко, а то, что виднелось по левому борту, я отождествил с островом Джильо.

Перед концом круиза Корешков стал готовиться к отчету и посоветовался со мной, какие туда можно вставить претензии к организаторам круиза или пожелания на будущее. Я подсказал несколько пунктов и заодно хотел было внести предложение, чтобы впредь на судне наладили информацию для любознательных о пройденном пути и текущих координатах, но в последний момент спохватился, что Корешков может и не знать, что такое координаты. Да и вряд ли эта сторона путешествия беспокоила еще кого-нибудь из пассажиров «Армении», кроме меня.

На подходе к Чивитавеккье нас встретил самый заурядный индустриальный пейзаж – электростанция, склады, портовые сооружения и, для средиземноморского колорита, одна-две пальмы. Набережная, застроенная стандартными современными жилыми домами, не шла ни в какое сравнение с курортным блеском Пальмы-де-Мальорки. Сверх этого мы ничего в Чивитавеккье не увидели. Как и неделю назад в Бизерте, нас усадили на причале в автобусы и отправили в место назначения. Наверное, полчаса на Чивитавеккью были бы не потерянным временем, здесь определенно есть какие-то памятные места – взять хотя бы Стендаля, который провел в этом городе много лет в качестве французского консула. Но справедливо и другое – по сравнению с тем, что мы еще могли бы увидеть и не увидели в Риме, Чивитавеккью вряд ли можно считать большой потерей.

Дорога до Рима, час езды, ничем выдающимся не запомнилась. Апеннины от нее далеко, море – тоже, и в поле зрения была только безлесная холмистая местность, напоминающая Тернопольскую область. Погода тоже была невыразительная – пасмурно и прохладно, как в апреле на Западной Украине.

Из всех принимавших нас туристских фирм итальянская оказалась самой щедрой и подарила каждому по дорожной сумке, испещренной надписями «Italturist» (к сожалению, такими мелкими и трудночитаемыми, что импортного вида у этих сумок не получилось), и по карте Рима в придачу. Корешков прошел по всему автобусу и каждому показал на карте местоположение нашей гостиницы. Задержавшись около меня, он шепнул:

– Вы будете жить в одноместном номере.

Это немного противоречило принципу «Всё лучшее – женщинам», но потом я догадался, в чем дело. Когда мы с ним накануне наметили, как расселить наших людей, считая, что номера, скорее всего, будут на двоих, пришлось что-то решить и в отношении нашей каюты. Корешков записал в свой номер Георгия Борисовича, а мне оставил нашего молчаливого четвертого соседа. Как настоящий руководитель, он не мог поступить иначе, поскольку считал необходимым держать Георгия под строгим контролем. В серьезных проступках против идеологии и нравственности Георгий замечен не был, но мелких прегрешений у него накопилось много. Особенно досаждала нашему руководителю некая игрушка, вывезенная Георгием из Барселоны. Местный зоопарк славится тем, что там живет уникальная белая горилла, ставшая своего рода символом города, как и «дама с зонтиком». Судя по игрушке, это самец.

– Представляете, – делился своей обидой Корешков, – я стою у трапа, собираю полицейские карточки, а он подходит, сует мне под нос гориллу, и из нее выскакивает эта штука. Я спрашиваю, что это такое, а он отвечает, да еще так громко, что слышно на всю палубу: «…!». Я прямо не знал, куда деваться, рядом директор круиза, другие руководители… Вот ведь дурак какой! – закончил он немного не по адресу. – А потом я заметил, что он и в ресторане показывал эту гориллу женщинам. Вот будет позор, если ее найдут и отберут на таможне. Когда будем в Черном море, обязательно заставлю, чтобы он выбросил ее за борт, прямо на моих глазах. Пожилой мужик, уже весь седой, а хуже малого ребенка. И как это Лена с ним связалась? Я, конечно, не в плохом смысле это говорю, – поспешил он добавить.

У Лены есть такое свойство – внушать всем доверие, и кто ее знает, всегда ли заслуженно.

Стало быть, на подходе к Чивитавеккье Корешков сообщил Георгию, что им предстоит жить в одном номере, чем не очень его обрадовал. Но после прихода выяснилось, что из выделенных нам номеров два или три будут одноместных. Один из них, естественно, предназначался руководителю, и Корешков, как партийный работник, не мог отказаться от этой привилегии, даже если бы и хотел. Ясно было и то, что предоставить другой одноместный номер Георгию он никак не мог. В результате я оказался слегка вознагражден за свои труды на посту старосты группы, а двое наших соседей немного удивились, что Корешков изменил свое решение, но переспрашивать не стали.

Отведенная нам гостиница была не в районе вокзала Термини, как предполагала Марина Дмитриевна по прежнему опыту, а в северо-западной части города, немного дальше от центра, зато по соседству с Ватиканом. Въезд в город со стороны Чивитавеккьи тоже недалеко отсюда, так что до гостиницы мы ехали по городским улицам недолго и успели увидеть очень немного. Это обычный жилой район, среднего или чуть выше среднего класса, опрятный, зеленый, застроенный современными многоквартирными домами (не высотными, в пять-семь этажей). Но сразу можно сказать, что во всех районах Рима, которые мы смогли увидеть, улицы выглядят примерно так же, разве что ближе к центру зелени становится меньше, и двадцатый век постепенно сменяется девятнадцатым. Конечно, я пока не говорю о церквях, руинах, фонтанах и прочих достопримечательностях, которых в Риме бесчисленное множество. Самая современная часть города, сокращенно называемая ЭУР, с отелями, выставками, дворцами конгрессов и зданиями международных организаций, начала формироваться при Муссолини и расположена к югу от центра. Экскурсии туда у нас не было, а свободного времени мне на этот район тоже не хватило.

Гостиница под названием «Пасифик» оказалась вполне современной, со всеми европейскими удобствами, в том числе и с розетками, в которые электробритва включалась без затруднений. Мне достался номер одноместный, но двуспальный, с таким множеством полотенец и подушек, что я даже забеспокоился, не вышло ли ошибки, но потом, зайдя к Корешкову, убедился, что у него то же самое. Не сказать, чтобы этот комфорт для меня много значил, все равно в гостинице времени хватало только на то, чтобы наскоро записать перед сном все дневные впечатления, но важнее было сознание, что я приехал в Рим, остановился в одноместном номере, и об этом всегда при случае можно будет вспомнить. При этом не обязательно раскрывать все сопутствующие обстоятельства, лучше представить себя кем-то вроде Маяковского в Париже:

«Я стукаюсь о стол, о шкафа острия – / Четыре метра ежедневно мерь. / Мне тесно здесь, в отеле «Истрия» / На коротышке Рю Кампань Премьер».

У Маяковского, правда, было еще кое-что: «В бульвары тоску рассыпай. Направо от нас – бульвар Монпарнас, налево – бульвар Распай». У нас же была всего лишь скромная периферийная виале Медагли д’Оро, что, очевидно, переводится как улица Золотой медали и объясняется близостью ее к Олимпийскому стадиону. Но все наши экскурсии и прогулки были в другую сторону – к Ватикану и центру.

После шторма у берегов Каталонии мы всё еще не укладывались в график, поэтому расселение и обед прошли в спешке, и после обеда надо было, не теряя времени, идти на автобус, чтобы успеть в Колизей до его закрытия. Этот обед, как и два следующих, был сугубо итальянским: много вина, очень много макарон и очень мало всего остального.

До сих пор я старался (и читатель, надеюсь, это заметил), чтобы мой очерк не превращался в пересказ путеводителей своими словами. По возможности буду избегать этого и в Риме, но за успех не ручаюсь. Было бы не менее глупо исписать столько бумаги и умолчать о том же Колизее или только упомянуть его при перечислении всего увиденного.

Снаружи Колизей настолько очевиден, что сказать о нем решительно нечего. Зато внутри он оказывается неожиданно грандиозным и настолько мрачным, что можно ничего не знать о гладиаторах и первых христианах, но все-таки не избежать угнетающего впечатления. Это усугубляется его полуразрушенностью и вскрытым лабиринтом помещений посередине арены, ниже уровня не существующей ныне сцены. По Колизею, конечно, бродит много туристских групп и одиночек, но здесь, в отличие от других римских памятников, они не мешают друг другу и не ослабляют впечатления.

От Колизея рукой подать до Форума, но сначала мы свернули в сторону и посетили церковь Сан Пьетро ин Винколи – Святого Петра в цепях. Эти цепи там хранятся в натуре, но не помню, чтобы нам их показывали. Главный здешний экскурсионный объект – «Моисей» Микеланджело, которого, правда, удобнее рассматривать не в церковном полумраке, а на хороших фотографиях. Как раз около этой церкви шла особенно оживленная торговля путеводителями по Риму и Ватикану, отлично иллюстрированными и удивительно дешевыми – всего за два доллара, что было вдвое ниже обозначенной на них цены в лирах. Я так и не понял, то ли доллары в Италии в такой цене, то ли дело в каких-нибудь дефектах этой партии альбомов, неуловимых взгляду советского покупателя. Интересно, что торговец, заметив у меня пятидолларовую бумажку, уговорил разменять ее по доллару, на что я легкомысленно согласился, после чего душу закралось беспокойство – не получил ли я фальшивые деньги и не буду ли арестован при попытке их сбыть.

Кстати, на следующее утро почти вся группа организованно поменяла, как я и предсказал в своем стихотворении, доллары на лиры. Это было сделано в небольшом отделении банка по соседству с гостиницей. Персонал справился с нами довольно быстро, за стойку сели сразу шесть клерков, хотя в обычное время их вряд ли бывает столько. Если представить себе нашествие сорока иностранцев на рядовую советскую сберкассу, то сравнение скорее будет в пользу итальянцев. Я обменял сравнительно много, две трети исходного капитала, оставив только одну пятидолларовую бумажку, которая потом появится в моем рассказе еще дважды. Благодаря этому мне удалось получить незаурядную купюру в 50 000 лир, что произвело на окружающих впечатление в духе марктвеновского билета в миллион фунтов стерлингов. На другом полюсе моих финансов оказались две монетки по 20 лир, и я до сих пор не знаю, на что можно было бы их истратить, кроме разве что подаяния уличному художнику.

От «Моисея» мы вернулись к развалинам римского Форума или форумов, поскольку их несколько, но поименно их все равно никто не запоминает. Для поклонника античности это был бы еще один прекраснейший момент в его жизни, а для рядового туриста вроде меня – еще несколько кадров, оказавшихся потом не очень удачными. Одиноко торчащие полуразрушенные колонны я уже снимал в Пловдиве, там они более фотогеничны.

– А сейчас мы поднимаемся на Капитолийский холм, – сказал я Лене, немного упредив нашу переводчицу, поскольку до этого успел кое-что прочесть о римских памятниках.

Небольшая площадь Капитолия выглядела очень симпатично даже теперь, когда от конной статуи Марка Аврелия, отправленной на реставрацию, остался только постамент. Но в глазах рядового туриста она немногого стоит по сравнению с грандиозной колоннадой памятника Виктору Эммануилу, расположенной рядом. В тесном центре Рима, где прочие достопримечательности невелики и легко обозримы, это сооружение единственное в своем роде.

Пока спускались с Капитолия, начало быстро темнеть, и последний объект этой экскурсии, знаменитый фонтан Треви, пришлось смотреть уже при искусственном освещении. В Риме полно фонтанов, этот выделяется своей оригинальностью, причудливостью и, разумеется, тем, что туда положено бросать мелкие монеты. Я не стал этого делать. Даже в суеверной Италии трудно поверить, что желания исполняются так дешево, да еще в организованном порядке.

В этой части города мы больше передвигались пешком, чем в автобусе, и по дороге из всех газетных киосков на нас смотрело суровое лицо в очках, окаймленное черной рамкой. В центре Рима, естественно, на каждом шагу продаются англоязычные газеты и журналы, и на этот раз я твердо решил купить хоть что-нибудь из этого, когда обзаведусь местными деньгами и буду не на виду у Корешкова.

После ужина, единственный раз за весь круиз, у нас был вечер, свободный от всяких мероприятий и развлечений. Я решил, что отбиваться от компании еще не время, гулять в одиночку по темным римским улицам было вряд ли опасно, но и вряд ли интересно. Видимо, Марина Дмитриевна рассудила так же, потому что в вестибюле я застал ее вместе с Корешковым, Мариной-второй и Наташей. Еще с ними была Сильвия – молодая итальянка, в меру симпатичная, хотя и слегка угреватая, сопровождавшая нашу группу все три дня. Она могла работать и гидом, и переводчиком, хотя на каждой экскурсии у нас по-прежнему были специализированные гиды, и переводчица тоже была на месте. Если присчитать к ним Корешкова и шофера, то управленческий аппарат у нас получался несколько раздутым. Когда мы вернулись в Чивитавеккью, Сильвия сказала группе на прощание разные теплые слова, в том числе и такое, что ей казалось, будто с нами она не работает, а отдыхает. Это едва ли было преувеличением.

Сильвию мы проводили до ближайшего перекрестка и усадили в автобус, а сами пошли дальше наудачу. Прогулка была задумана для того, чтобы в ближайшие два дня наилучшим образом распорядиться свободным временем. Для этого надо было найти в окрестностях гостиницы улицу, где больше всего витрин, и получше их изучить. Марина Дмитриевна уже несколько раз бывала в Риме, но эту часть города не знала.

Ни я, ни Марина Дмитриевна не взяли с собой карту Рима, а остальные, возможно, и не догадывались, что этот предмет может послужить не только сувениром. Поначалу мы и не собирались уйти далеко, но попали в однообразный малолюдный жилой район, задержаться было негде, и мы прошли, квартал за кварталом, километра три. Я начал запоминать таблички на угловых домах, но вскоре увидел, что у итальянцев есть скверный обычай давать разные названия одной и той же улице. Например, начали мы с улицы Андреа Дориа, что было легко запомнить не столько по этому средневековому феодалу, сколько по одноименному лайнеру, затонувшему в Атлантике после столкновения со шведским «Стокгольмом» в 1956 году. Вскоре она превратилась в улицу делла Милицие. А когда мы свернули в один из боковых переулков, он начал менять названия на каждом перекрестке.

– Смотрите, а это интересно, – сказал я Корешкову, когда мы миновали большое мрачное здание с национальным флагом снаружи и множеством полицейских в хорошо освещенном вестибюле. – Улица бригадного генерала дела Кьеза, и год смерти – 1982. Это полицейский чин, префект Палермо, которого убили террористы.

Корешков не проявил к этому интереса. Я даже подумал, что он признает только официальную информацию, поступающую через гида и переводчика.

С витринами по-прежнему было слабо. Но вдруг облик местности изменился, и перед нами открылись – ни много, ни мало, мост через Тибр со статуями вдоль перил и замок Святого Ангела в ночной подсветке. А пройдя еще немного вперед, мы оказались на улице Кончилиационе, которая ведет прямо к площади Святого Петра. Хотя большой заслуги Марины Дмитриевны в этом не было, должен признать, что без нее мы сюда не попали бы. Впрочем, я так или иначе планировал прогуляться к Святому Петру на следующее утро, определив по карте, что это недалеко, и достаточно встать за час до завтрака. Теперь появилась уважительная причина этого не делать.

От гостиницы мы сюда пришли не кратчайшим путем, и, посмотрев на малоинтересную пустынную площадь, обратно отправились другими улицами. В генеральное направление я верил, Марина Дмитриевна – тоже, остальные трое очень сомневались, но вынуждены были идти за нами. Планировка этого района правильная, но сетка улиц сильно скошена. Один характерный перекресток и я, и Георгий с Леной, независимо друг от друга, назвали для себя «Пять углов» и выбрали главным ориентиром. Когда вышли на улицу Джулио Чезаре (Марина Дмитриевна почему-то не догадалась, что это всего лишь Юлий Цезарь), все сомнения отпали. Вскоре даже Корешков поверил, что мы идем верной дорогой.

[Тогда этот намек внимательный читатель должен был заметить сам, а теперь он, наверное, требует расшифровки. В последние советские годы был очень распространен плакат с изображением улыбающегося Ленина в кепке и подписью: «Верной дорогой идете, товарищи!». Идти по этой дороге оставалось еще лет пять, но некоторые считают, что всего два – до апреля 1986 года.]

То, что я проспал утреннюю прогулку, не стало большой потерей, поскольку экскурсия второго дня у нас была именно в Вати канский музей и собор Святого Петра. Весь Ватикан за пределами собора обнесен мощной крепостной стеной, и в музей попадают через вход с ее восточной стороны. Я так и не решил для себя, можно ли экскурсию по музею приравнять к посещению государства Ватикан. Формально мы были на его территории, площадь Святого Петра тоже относится к ней, но настоящая, охраняемая граница рядовым туристам, конечно, недоступна.

Вход в музей был еще ближе к нашей гостинице, чем площадь Святого Петра, при желании можно было бы дойти за четверть часа. Автобусом это получилось примерно вдвое дольше. Уличное движение в Риме сверхнапряженное, да еще при строгом соблюдении правила, по которому пропускают пешехода, вышедшего на «зебру». Позже, гуляя по городу, я быстро освоил римский навык переходить улицу в гуще автомобильной пробки. Риск здесь минимальный – если машины и движутся, то очень медленно.

Италия, в отличие от других стран, не балует сувенирным разнообразием музейных билетов. Во всех музеях нам выдавались одинаковые билеты, похожие на мелкие банкноты. Интересны они были разве что надпечаткой новых цен, подскочивших сразу в несколько раз. Ватиканские билеты, напротив, стоили стабильно дорого, 5000 лир, и были, тем не менее, мелкими и невзрачными, по виду совершенно трамвайными. На контроле их разрывали по живому, оставляя нам по половинке, но и эту половинку я, конечно, теперь берегу.

Как и многое другое в нашем круизе, Ватиканский музей заранее внушал Корешкову страшное беспокойство. На инструктаже его настроили на что-то, подобное огромному вокзалу, где бродят десятки тысяч людей, ничего не стоит потеряться, и поэтому лучше не глазеть на картины и статуи, а постоянно держать в поле зрения своего гида и товарищей по группе. В действительности здесь оказалось не хуже, чем в других музеях: последовательность залов простая и наглядная, гиды для порядка размахивают над головой тросточками с чем-то ярким на конце, цветком или эмблемой, но за ними легко уследить и без этого. Всё же обстановка здесь типичная для музейного взрыва, беспокойная и многолюдная. Когда Лена что-то сказала по этому поводу, я утешил ее тем, что к наступлению всеобщего коммунизма на Земле будет жить десять миллиардов человек, из них каждый захочет хоть раз в жизни посмотреть этот музей, и здесь станет еще теснее. Впрочем, теперь мы знаем, что эта перспектива очень далекая, вроде четвертого ледникового периода, и Ватикан пока может не беспокоиться [понятно, что тогда я имел в виду коммунизм, а потенциальных посетителей музея с тех пор прибавилось не меньше двух миллиардов].

Ватиканский музей совершенно подавляет обилием всевозможного искусства, причем неупорядоченного, составленного из коллекций многих римских пап. Вершиной ватиканского собрания считается Сикстинская капелла, на созерцание которой нам отвели двадцать минут свободного времени. Я с трудом отыскал на потолке «Сотворение Адама», о существовании которого случайно знал до этого, а в общем от капеллы осталось впечатление чего-то тусклого и несколько облупившегося.

Собор Святого Петра выглядит так, как это и должно быть при его столичном положении в католическом мире. «Пьета» Микеланджело мне почему-то не запомнилась, хотя нет сомнений, что нам ее показали. От огромного купола, трона Святого Петра с позолоченным балдахином и прочей роскоши что-то в памяти осталось, но интереснее были кабинки-исповедальни с надписями, на каких языках в каждой из них могут принять исповедь, и статуя какого-то святого (я прозевал, то ли опять-таки Петра, то ли кого-то еще). Прикосновение к ее ступне обеспечивает исполнение желаний (очевидно, добропорядочных), и за несколько сотен лет ступня сильно стерлась. Прошла мимо нее и наша группа. Я сначала хотел уклониться, но потом представил себе, сколько рук в самом деле дотронулось до этого места, и кого только из великих людей среди них не было – уже ради одного этого стоило приобщиться к такому ритуалу.

Когда группу подвели к очередному предмету церковного искусства, Нина Михайловна шепнула мне: «Давайте прогуляемся в сторону», и мы направились к алтарю, где шла какая-то заурядная служба при нескольких десятках прихожан. Тут я заметил, что если мы придвинемся еще ближе, то почти автоматически попадем в хвост очереди, насколько я понял, под причастие. Группа вроде бы сосредоточилась на экскурсоводе, но я был уверен, что на нас поглядывают. Пришлось сказать Нине Михайловне, что пора бы вернуться обратно. «Правда, коварная женщина», – подумал я потом с облегчением.