Текст книги "Очерки круизной океанологии"

В Барселоне у нас потерялась едва ли не самая дисциплинированная туристка – пожилая учительница из Мончегорска, которая упорнее всех ходила за гидами с блокнотом и больше всех задавала глупые вопросы. На счастье, вскоре она встретилась на улице с кем-то из дирекции круиза, этот товарищ привел ее к музею Пикассо и приказал ждать группу у входа. Когда мы ее там увидели, она чуть ли не упала на колени перед Корешковым, рассыпалась в извинениях и больше всего переживала из-за того, что ее, быть может, искали, теряя драгоценное экскурсионное время. Я чуть не проговорился: «Да нет, ничего, никто даже и не заметил».

В музее Пикассо после вступительного объяснения нас предоставили самим себе и отвели на весь осмотр сорок минут. Послышались голоса, что хватило бы и получаса. Справедливости ради, можно пояснить, что всё это было в небольшом зале, где собраны ученические работы Пикассо, и никто еще не знал, сколько всего тут залов и что можно увидеть.

Хотя Пикассо подолгу жил в Барселоне лишь в молодости, позже – наездами, а при Франко и вовсе здесь не был, в музее есть его работы всех времен: вслед за реализмом – кубизм и прочее разложение, а в последних залах с отдельным входом на верхнем этаже – еще и графика. Судя по тому, что в автобусе эту графику не обсуждали, мало кто успел до нее добраться.

Среди ранних произведений почему-то особым почетом пользуется его юношеская картина, очень традиционная, под названием «Наука и милосердие» – врач и монахиня у постели больной или даже умирающей женщины. Мало того что она экспонируется в отдельном зале и репродуцирована в фотоальбоме о Барселоне, она даже воспроизведена на входных билетах в музей. Билеты такого типа, начиная с Акрополя, стали очень популярными сувенирами. Были даже недоразумения из-за того, что кто-то прихватывал при раздаче лишние, и кому-то последнему не хватало, а подсчет был строгий, валютный.

Грустно было ходить по музею, не чувствуя никаких восторгов и сознавая, что есть много моих соотечественников, для которых такие сорок минут стали бы воспоминанием на всю жизнь, но они сюда никогда не попадут, и даже хороший альбом репродукций им добыть очень непросто. Конечно, это был Пикассо не настоящий – круизный, пункт обязательной программы наравне с турецким базаром или фабрикой искусственного жемчуга. Интересно, кстати, много ли было случаев за всю историю круизов, когда кто-нибудь возвращался сюда после экскурсии, в свое свободное время и за свой счет?

Еще утром Корешков обратился ко мне с неожиданным предложением.

– У нас многие хотят сходить в музей восковых фигур, ваши женщины тоже, но они говорят, что вы не очень соглашаетесь. Как вы смотрите, Сергей Львович, если я пойду с ними в музей, а вы в это время могли бы погулять с моими? Или, если, хотите, один, – добавил он нерешительно.

– Ничего, я не против, можно, – разрешил я ему, еще не очень веря в такое счастье. – Я здесь уже ориентируюсь, думаю, что не потеряюсь.

На первый раз это было совсем немного – час с четвертью предобеденного времени. Его хватило только на то, чтобы снова пробежаться по Рамблас, пересечь площадь Каталонии, пройти несколько кварталов по Пасео де Грасиа и вернуться обратно. Грасиа – главная улица Барселоны, пониже и поуже ультрасовременной Диагонали, но здесь буржуазная монументальность прошлого века достигает своей высшей точки. Приложился к ней и архитектор Гауди, сделав из двух жилых домов что-то очень декадентское.

На Грасиа я снова встрял в демонстрацию, по-видимому, продолжение той, что прошла в старом городе. Теперь это была толпа молодежи на самом оживленном перекрестке, и тактика у них, если я правильно понял, была такая: зажигается зеленый свет, все дружно выбегают на проезжую часть, там полминуты шумят, свистят, скандируют, пританцовывают, а по красному сигналу очень не спеша расходятся на тротуары. Тем временем со всех сторон возникают пробки, водители злятся и сигналят, усугубляя шумовой фон. Полиция наблюдает за этим сравнительно спокойно и только пытается ускорить реакцию толпы на красный свет.

– И вот что печально, – сказал я потом Георгию и Лене, когда мы обменивались барселонскими впечатлениями, – ведь это им вроде не мешает жить обеспеченной и цивилизованной жизнью. Чего доброго, даже помогает.

После обеда выяснилось, что мне еще раз дарована свобода. Корешков сообщил, что теперь они решили пройтись по нескольким магазинам, и я, если хочу, могу к ним не присоединяться.

– Нет, вы не подумайте, они о вас хорошо отзываются, но говорят, что с Сергеем Львовичем трудно что-то купить, он ходит и смотрит только на открытки, а магазинами не интересуется.

Дело было не только во мне. Девицы из сувенирной комиссии, которых Корешков записал в свою тройку, вскоре нашли себе другую компанию, помоложе и поинтереснее (а в интеллектуальном отношении им трудно было даже с Корешковым). В других подгруппах тоже были кое-какие изменения, но Корешков до поры до времени не обращал на них внимания.

Я и в самом деле пока ничем не интересовался, кроме открыток и альбомов. Если кое-где и удавалось преодолеть свою неприязнь к промтоварной торговле, то легко было убедиться, что карманных денег не хватит ни на одну серьезную покупку в приличном европейском магазине. О базарах я всерьез не думал, а о том, чтобы сделать ставку на стамбульский рынок в последний день круиза, – тем более.

Кроме того, до приезда в Рим я, так или иначе, не собирался тратить основную часть своих долларов. В таком путешествии представлялась возможность немного пополнить свою домашнюю библиотеку, и я не хотел ее упустить (речь идет только о легальной русской и дозволенной англо-американской литературе, о чем-либо ином я на этот раз не помышлял). [«На этот раз» – имелось в виду, что тремя годами раньше на заходах «Профессора Визе» в Амстердам и Дублин я сделал несколько рискованных книжных покупок. Но таможенный режим в Ленинградском порту оказался намного безопаснее, чем на одесском морвокзале.] Скорее всего, на это можно было рассчитывать в Риме и, наверное, в Афинах, но в Риме у нас предполагалось сравнительно много свободного времени, а в Афинах его не было вовсе. Барселона, Марсель и Неаполь обнадеживали меньше, но посмотреть на местную книжную торговлю было бы в любом случае интересно.

О Барселоне Марина Дмитриевна ничего в этом отношении сказать не могла. Мой вопрос ее вроде заинтересовал, она пообещала навести справки, но не сделала этого, и я не стал ей напоминать – решил действовать наудачу, хотя и представлял себе, что в капиталистическом мире вряд ли уместно спрашивать у продавцов, какой магазин в городе самый большой и самый лучший. Скорее следовало рассчитывать на интуицию, которая подсказывала, что такой магазин должен быть в центре и вероятнее всего – недалеко от университета.

Располагая примерно тремя часами, я наметил маршрут прогулки немного в стороне от районов, увиденных до сих пор. В Барселоне нам выдали отличные планы города, так что это было нетрудно. Начал я с набережной, у которой стояли немногочисленные в это зимнее время яхты, а их обитатели занимались кухней или стиркой, не обращая внимания на прохожих. Одна из яхт, под французским флагом, называлась, если я правильно перевел, «Каналья». Дальше завернул на вокзал, большой, но не очень оживленный и явно не международный.

На этом маршруте меня интересовал парк Сьюдадела, который нам не показывали. За четверть часа я посмотрел все его достопримечательности, которые потом увидел на открытке, посвященной этому парку: здание каталонского парламента, декоративного слона, какой-то невразумительный монумент и небольшое озеро перед ним. Пропустил только главное – статую «дамы с зонтиком», которая выглядит довольно оригинально и считается символом города. Более того, ее миниатюрная копия представляет собой приз «Шахматный Оскар», который снова у нас популярен, с тех пор как его перестал получать Виктор Корчной. Тогда я решил, что и так знаю эту статую по изображениям, специально искать ее не стоит – времени мало, – но теперь об этом жалею. Остался пробел в барселонских впечатлениях, и не очень утешает, что другие увидели еще меньше.

Пройдя дальше по нескольким периферийным и малоинтересным улицам, свернул на Гран Виа у стадиона для корриды, немного не дойдя до площади Пабло Неруды, где стоит вышеупомянутое творение Хоана Миро. Гран Виа – довольно заурядная улица из числа составляющих барселонскую сетку, и знаменита только своей длиной: 14 километров, из которых на мою долю досталось около трех, до Университетской площади.

В районе университета действительно нашелся книжный магазин, многозальный, трехэтажный, возможно, самый большой в Барселоне. Но иностранный отдел в нем был невелик и беден, русских книг не было и в помине. На французской полке я обратил внимание на сочинение диссидента Амальрика «Выживет ли Советский Союз к 1984 году?» К слову, и здесь, и в Марселе, и в Риме наглядно можно было убедиться, что наступил своего рода год Джорджа Оруэлла: его роман «1984» был выставлен повсеместно.

Отсюда было уже совсем близко до бульваров Рамблас, которые я в конечном счете прошел пять раз во всю их длину, да еще дважды мы их проехали в автобусе. Здесь я встретил Корешкова с бывшей моей тройкой, превратился из европейца в Европе в нормального советского туриста, и мы благополучно вернулись на «Армению». Под Барселоной можно было подвести черту – без сомнения, надолго, но не исключено, что и навсегда.

Король умер, да здравствует король!

Штормовой ветер над Барселоной не утих и на второй день. Вскоре после выхода в море «Армению» стало заметно покачивать, хотя ветер дул от берега. Дальше – больше, впервые в этом круизе разладились танцы в музыкальном салоне, народ разошелся по каютам и стал постигать морское путешествие еще с одной его стороны. Около полуночи по трансляции объявили, что судно меняет курс, качка усилится, и все должны соблюдать осторожность. Действительно, сразу после этого несколько раз качнуло очень сильно, по-штормовому, затем стало спокойнее, я уснул, и ничем тревожным эта ночь не запомнилась. Даже праздничный ужин в честь воронежской и горьковской групп неожиданно хорошо улегся в желудке, хотя его меню не уступало украинскому.

Утром, как обычно, девушка-информатор начала читать по трансляции программу дня: завтрак, приход в порт Марсель, экскурсионное обслуживание, обед на борту и так далее. Вдруг она замолчала, после чего слово взял пассажирский помощник и сообщил, что всё это, за исключением разве что завтрака, отменяется. Ввиду 12-балльного шторма в Лионском заливе судно сейчас находится под прикрытием испанского берега в ожидании улучшения погоды. Время прибытия в порт Марсель будет объявлено дополнительно. Выход на открытые палубы временно запрещен.

Я все-таки вышел на палубу и убедился, что берег действительно близко, а шторм и в самом деле сильный, несмотря на веселую солнечную погоду. Очевидно было, что стоит выйти из-за мыса, и ничего хорошего ждать не приходится. Понятно было и то, что, потеряв сегодняшний день, спешить в Марсель уже не было смысла, все равно программа сдвигается на сутки, остается выяснить, за счет чего.

Если три года назад на «Профессоре Визе» такой же шторм был великолепным событием, запомнившимся на всю жизнь, то теперь незапланированное созерцание испанского берега вызывало разве что досаду, хотя там было немало интересного: цепочка современных городков, образующих курортный район Коста-Брава, снежные пики Пиренеев в разрывах между прибрежными холмами, а сверх того еще и сильнейший лесной пожар, дым от которого застилал полнеба.

Убедившись, что ничего больше нам сегодня не покажут, я спустился к себе и занялся стиркой. Вскоре в каюту забежал Георгий и сообщил:

– Андропов умер. Сейчас смотрели телевизор в музсалолне, испанцы показали его портрет в черной рамке.

Это было еще более некстати, чем простой из-за шторма. Можно было надеяться, что познавательная программа на ближайшие дни останется в силе, но развлекательная определенно отпадала. Обидно было и то, что мы оказались далеко от потока информации, сопутствующего похоронам, приезду иностранных руководителей и назначению андроповского преемника. Такие события хороши тем, что вносят разнообразие в рабочие будни, а когда жить и так интересно, толку от них мало.

Корешков уже не мог делать вид, что ничего не случилось, но старался замять эти разговоры до оглашения официального сообщения из Москвы. Но когда Георгий заподозрил, что наша задержка связана с Андроповым, а не с каким-то там штормом, Корешков эту версию категорически отверг. Я бы не взялся судить, кто из них прав. Шторм был налицо, но пассажирское судно для того и предназначено, чтобы в любую погоду доставить триста человек по расписанию в порт назначения, неважно, живых или дохлых. А капитан, который на днях так удачно разошелся с циклоном в районе Сардинии, мог бы и здесь не пересекать Лионский залив по прямой, а прижаться к французскому берегу.

Приход в Марсель был отложен ровно на сутки, и пребывание в нем с двух дней сократили до полутора. Больше всего я опасался, что не состоится экскурсия в Авиньон, рассчитанная на полный день. Не то чтобы Авиньон казался интереснее Марселя, но привлекало само это средневековое название, и еще, конечно, не хотелось упустить возможность сказать когда-нибудь в будущем: «Помню, как мы путешествовали по дорогам Прованса…».

Начали как раз с поездки в Авиньон, еще не успев по-настоящему рассмотреть Марсель. По первому впечатлению можно было только убедиться, что у Марселя нет высокогорного окружения, но по сравнению с Барселоной он очень красиво вписан в природу. Берега обрывистые, изрезанные, на подходе множество островков, в том числе и самый популярный, с невзрачным замком Иф. Оставив в стороне глубоко вдающуюся бухту Старого порта, мы попали в современную портовую акваторию с ее обычным индустриальным пейзажем.

В сторону Авиньона ведет новейшая многорядная автострада, окруженная самым типичным сухим Средиземноморьем: белыми известняковыми холмами, эффектными обрывами и зарослями кустарника (он же маки). Все населенные пункты остались в стороне, пересечений и светофоров, разумеется, не было, и вся дорога заняла немногим больше часа.

В Авиньоне вдоль старых городских стен проехали к набережной Роны. Единственная на нашем маршруте, не считая Тибра, знаменитая европейская река оказалась бурной, мутной и на удивление неширокой. Зато у въезда в средневековую часть города на уровне окон автобуса мелькнули черточки с цифрами 1937, 1951 и тому подобными, что трудно было истолковать иначе, нежели отметки катастрофических наводнений. Миновали красивый, но не исторический мост, а потом увидели тот самый, о котором сложена известная французская песенка. При всем уважении к его страшной древности (чуть ли не две тысячи лет) в нем нелегко было усмотреть что-то выдающееся: мост как мост, разве что с какой-то нелепой башенкой, и доходящий только до середины реки, дальше он разрушен. А песенка, которую, к немалому удивлению группы и очень непрофессионально, исполнила француженка-гид, оказалась очень коротенькой и совсем неинтересной.

Автобусы остановились у городской стены, дальше в историческую часть города пускают только пешком, и тут мы ощутили на себе тот самый мистраль, которым славится долина Роны. Ни в узких переулках, ни даже во внутреннем дворе папского дворца от него было не укрыться. Несмотря на ясное небо, ветер был очень холодным, пронизывающим до костей, и те, кто оделся, как и прежде, по-средиземноморски, очень об этом пожалели.

Дворец, в котором в XIV веке жили последовательно сменявшие друг друга девять римских пап, вполне соответствовал ожиданиям. Здание огромное, несуразное, с глухими стенами и до крайности неуютными помещениями. Даже самое интимное из них, опочивальня, не имеет ничего общего с комфортом в его современном понимании. Посетили и двор, в котором даются знаменитые театральные представления Жана Вилара, но в обычное время никак не заподозрить, что в нем такое возможно.

Затем осмотрели собор при папском дворце, довольно заурядный по сравнению с мальтийскими и барселонским. Мне там понравилось только обращение к посетителям примерно такого содержания: «Вы входите, верующие и неверующие, в этот храм, освященный присутствием Христа. Просим не шуметь, вести себя достойно, и храм примет вас под свое покровительство». Идейно расслабившись под действием этой надписи, я подошел к столику, где были разложены разные брошюрки и проспекты с фотографиями собора, заметил еще одно объявление, что их можно брать свободно, и сказал об этом Лене, не подумав, что тем самым способствую распространению религиозной литературы.

Перед отъездом на эту экскурсию Корешков напомнил группе, что ввиду объявленного в стране траура нам надлежит проявлять сдержанность, не шуметь и не смеяться. Разрешается восхищаться памятниками архитектуры и другими объектами показа, но опять-таки сдержанно. В этом смысле папский дворец был то, что надо, веселью не способствовал, кроме, может быть, одного случая, когда одна молодая, но необыкновенно полная женщина из нашей группы (получившая прозвище Мисс Круиз) поставила сумочку на канат ограждения, и вся эта конструкция с металлическими стойками стала рушиться, угрожая произвести шум на весь Авиньон. Мне удалось это предотвратить, что было замечено немногими, но оценено по достоинству.

В этот день обед у нас был тоже в Авиньоне. Впервые за время круиза группы с «Армении» рассредоточились по разным обеденным залам. Наша попала в небольшое кафе на центральной площади, где для начала всем не хватило мест, а когда с этим кое-как устроились, обед тоже оказался ниже всяких ожиданий. Как и во всех других странах, на столах было сухое вино, но на этот раз неважное, и только по небольшой бутылке на четверых. На закуску подали зелень на общих блюдах, в результате каждому досталось по два-три листа салата и по кусочку помидора. Супа не было, а на второе подали рыбу под каким-то неинтересным соусом. Обслуживала группу одна официантка, это у нее получалось довольно медленно, и когда все уже подумали, что меню исчерпано, она торжественно раздала каждому по творожному сырку в красивой обертке, весом граммов 20, а то и все 30. Закончилось компотом из консервированных персиков, что, конечно, было хорошо, но вряд ли достаточно для оправдания фразы из проспекта по Авиньону: «Это выдающийся центр туризма и гастрономии».

Осталось сказать несколько слов об Авиньоне как таковом. Это чуть ли не единственный на нашем маршруте город привычного для меня среднеевропейского типа, похожий на Львов, а еще больше – на Черновцы: узкие улицы с непрерывным серым фронтом домов в три-четыре этажа, похожих, но не одинаковых; живописный парк на холме, примыкающем к папскому дворцу. И только трехцветные флаги на зданиях мэрии и префектуры напоминали, что это больше, чем Европа, – это прекрасная Франция, с которой мы расстанемся буквально через несколько часов.

По возвращении домой я прочел в одном журнале, что «Авиньонские девицы» Пикассо происходят вовсе не из Авиньона, а из некоего заведения на Авиньонской улице в Барселоне. Теперь можно будет при случае блеснуть эрудицией в разговоре о живописи, с тем, чтобы тут же перевести разговор на оба эти города.

Впрочем, то, что мы увидели, был не весь туристский Авиньон и, может быть, даже не лучший. В программках, которые гостеприимная французская фирма «Транстур» выдала нам вместе с проспектами и со значками (почему-то изображавшими далекую от нашего маршрута Эйфелеву башню), было перечислено еще немало достопримечательностей, но до них мы не добрались из-за сокращения экскурсии. Благодаря этому организаторы выкроили час с небольшим для прогулки по Марселю, оставив на завтра только обязательную программу.

Той же автострадой (а как хорошо было бы свернуть с нее на другую дорогу, чтобы хоть из окна автобуса увидеть ван-гоговский Арль и славный город Тараскон) вернулись в Марсель и были выпущены на свободу в самой центральной его точке, где улица Каннебьер выходит к Старому порту.

Таким образом, исполнение мечты номер два тоже не вызвало затруднений. Эту улицу нетрудно пройти во всю ее длину за четверть часа. В меру красивая и оживленная, сама по себе она никак не наводит на мысль, что «если бы в Париже была своя Каннебьер, он стал бы маленьким Марселем». Понятно, что репутация Каннебьер – это что-то нематериальное, вроде Арбата или Дерибасовской. Не сумев проникнуться марсельским духом, я ограничился тем, что зашел в большой книжный магазин «Фламмарион». Здесь господствующий язык был для меня уже не чужим, и можно было вдоволь погрустить, рассматривая бесчисленные обложки и названия, обещающие поведать обо всем на свете, но больше всего о любви в разных ее формах.

Русской литературы здесь не оказалось, зато в Марселе в первый и пока единственный раз в жизни я увидел в киоске эмигрантскую газетку «Русская мысль». Обидно было отказаться от такого приобретения, особенно в этот день, когда вся мировая печать уже успела вынести советские дела на первые полосы, но о том, чтобы принести такое издание на судно, не стоило и думать.

Дойдя до конца Каннебьер, где на маленькой площади стоит памятник героям французских колониальных войн, я нагнал Нину Михайловну и Колю Симонова, после чего уже не стал от них отрываться. Коля показал мне свое приобретение – кубик Рубика 4 × 4, именуемый также «кубик Мастер».

– Наверное, он после этого заперся в каюте и до конца рейса не показывался? – поинтересовались у меня на работе, когда я потом рассказал об этом кубике.

– Нет, на свою беду, еще одни раз показался, когда ездили в Помпею, – ответил я. Но это уже из другой части моего рассказа.

На этой прогулке, как и за все полтора дня пребывания во Франции, я не разменял и не потратил ни цента. В этой цивилизованной и гордой стране американскую валюту принимают с трудом, а обменные пункты почему-то открыты только в первой половине дня. Быть во Франции без франков и сантимов вообще затруднительно во многих отношениях. Снова забыв, что веселиться нам запрещено, я рассказал Георгию и Лене об одном из таких затруднений, пока мы ждали автобус на набережной Старого порта. Рассказ получился немного фривольным, но не более того, к чему все привыкли в круизном общении.

– После обеда вижу, что женщины выстроились в очередь в оба отделения. Становиться вслед неловко, пережидать долго, а если уйти гулять и потом вернуться, то, чего доброго, в кафе и не пустят, скажут – мало ли вас таких с улицы. Вспомнил, что в парке видел указатель, пошел туда, но не очень надеялся. Нам ведь внушили, что на Западе ничего бесплатно не бывает. А сувенира, как советовала Марина Дмитриевна, на эти случаи у меня нет, да и глупо было бы вместо денег совать сувенир. Иду и сочиняю оправдательную речь по-французски: дескать, нужда есть, а денег нет, одни только доллары. Может быть, служительница сжалится и пропустит, в крайнем случае, возьмет американский четвертак. Нашел в парке туалет, а там никаких служительниц, кабинки на одного, внутри очень комфортабельно, опрятно. Только потом подумал: а вдруг там автоматическая задвижка – не бросишь монету, обратно не выпустит… Была бы трагическая история авиньонского узника, а Корешков так и не догадался бы, где меня искать.

После голодного города Авиньона приятно было вернуться на «Армению» в предвкушении полноценного ужина, пусть даже и не праздничного, из каких-нибудь четырех блюд. Но оказалось, что этот ужин надо еще заработать. По приезде мы увидели музыкальный салон в траурном убранстве, с большим портретом Андропова, и узнали, что сейчас здесь пройдет общесудовой митинг. Тут же к нам в каюту заглянула Марина Дмитриевна.

– Владимир Николаевич, от нас срочно просят дать одно выступление от рабочих. Сначала хотели найти из крымской группы, так их руководитель сказал, что у него рабочих нет, одни тунеядцы.

Корешков не стал отказываться. Я знал, что у нас в группе есть несколько человек, которые по анкетным данным имели полное право публично присоединиться к всенародной скорби. Один из них, слесарь из Полярных Зорь, парень толковый и уверенный в себе, на мой взгляд, справился бы неплохо. Но Корешков позвал другого, немолодого шофера из Кировска. Ему представлялось, что человек, который силен в анекдотах и шуточках насчет выпивки и турецких гаремов, способен на многое – и вытянуть концерт художественной самодеятельности, и сказать траурное слово на митинге.

– Ну, Женя, дело серьезное, мы все на тебя надеемся. Попробуй сначала сказать, как бы ты сам выразил свои чувства.

Женя не противился, но сразу же оказалось, что вслед за «Дорогие товарищи!» он не в состоянии связать и двух слов.

Корешков выдернул листок из блокнота и усадил Женю записывать. Коль скоро я не сбежал до этого из каюты, пришлось им помогать. Оказалось, что Женя пишет медленно, коряво, со страшными ошибками и, хуже того, в этих ошибках упорствует и на исправления не очень соглашается.

Времени оставалось очень мало. Кое-как мы сочинили четыре фразы. Корешков заставил Женю прочитать их вслух, что далось тому не без труда, и мы поспешили на митинг. Первым выступил руководитель воронежской группы – тот самый, который привез в багаже профессиональный сценарий концерта и народные костюмы для него. В его речи мне запомнилась мысль о том, что данное событие застало нас в трудных условиях зарубежной поездки, и поэтому все мы должны проявить надлежащую выдержку и бдительность.

Затем к трибуне был приглашен Женя и благополучно промямлил свое короткое рабочее слово, не отрываясь от блокнотного листка.

– Молодец, спасибо, – от души поблагодарил его потом Корешков. – Всё было очень здорово.

– А что, если надо, мы всегда можем, – с достоинством ответил Женя. Похоже, что оба говорили вполне серьезно. Конечно, я и раньше представлял себе, как появляются на свет депутаты и другие общественные деятели из рабочей среды, но теперь увидел это воочию.

На следующее утро нам оставалась только короткая, меньше трех часов, экскурсия по Марселю. Всё, как обычно – автобусы с номерами групп, организованная посадка, и не было только гида. Марина Дмитриевна сказала, что его и не будет.

– Для всех групп гидов не хватило. Эта экскурсия планировалась на вчерашний день, а сегодня воскресенье, да еще сейчас у них школьные каникулы. Большинство гидов – женщины, они в это время отказываются работать. Так что нашему шоферу сказано держаться за предыдущим автобусом, а я по дороге, что смогу, расскажу.

Это не очень увязывалось с нашими представлениями о трудящихся Запада, особенно гуманитарных профессий, которые больше всего на свете боятся лишиться работы и безропотно подчиняются любым требованиям. Но потеря оказалась невелика. Шофер, что вовсе не удивительно, хорошо знал свой город, наша переводчица немного понимала по-французски, и без информации мы не остались. Другое дело, что в отрыве от стандартного текста Марина Дмитриевна в полной мере обнаружила свой уровень знаний. Для начала она по собственной инициативе рассказала о французе, который за одну ночь написал «Марсельезу» но потом спохватилась, что не помнит его фамилию. «Да, Эжен Потье», – обрадовалась она чьей-то подсказке (уж не Корешков ли это был?), и никто не вступился за автора партийного гимна. Большой кафедральный собор у порта она упорно называла «собор Мажор», хотя, казалось бы, могла почувствовать, что это звучит немного странно. Когда проезжали мимо морского вокзала, она истолковала пояснения шофера таким образом, что отсюда, мол, начинаются шоссейные дороги в Алжир, Тунис и Марокко. Но группа, похоже, приняла это как должное, не говоря уже о более мелких промахах – например, когда мы миновали обелиск, поставленный в честь французско-русского согласия, и она сообщила, что здесь помещены барельефы президента Французской республики и Александра Первого.

[Не стал ничего вычеркивать, но в одном случае здесь я сам оказался не на высоте. Собор действительно называется Мажор, хотя это звучит как-то странно. Так что Марина Дмитриевна здесь могла бы взять реванш.]

На этой экскурсии остановок не было, кроме одной продолжительной, у собора Нотр-Дам де ла Гард. Он стоит на высоком холме почти в самом центре Марселя, и оттуда открывается захватывающий вид на город и море с его островками, легко выдерживающий сравнение с любым другим из увиденных до сих пор. На смотровой площадке установлена зрительная труба, которой можно пользоваться, только опустив в прорезь монетку (конечно, наши представления о западной меркантильности в чем-то справедливы). Рядом, правда, есть круговой указатель, где изображен силуэт всей окружающей местности, и все главные ориентиры обозначены стрелками. Рассматривать его можно бесплатно.

Нотр-Дам де ла Гард служит как бы мемориалом для всего Марселя. Здесь и надписи в честь каких-то событий или пожертвований, и таблички с фамилиями великих уроженцев города (драматург Ростан, художник Домье, политик Тьер, против которого кто-то приписал: «фашист, наци»), и фотомонтаж о пребывании здешней церковной миссии на Мадагаскаре, и памятная доска, указывающая на следы от снарядов, оставшиеся от августа 1944 года. Освободителем города считается генерал Монсабер. Не удивлюсь, если во французских учебниках говорится, что Париж освободили войска генерала Леклерка, а всю Францию – генерала де Голля.

Но больше всего в этом соборе мне понравилась еще одна табличка, особенно если учесть, что ей исполнилось ровно сто лет: «В благодарность Нотр-Дам де ла Гард, избавившей нас и наши семьи от холеры. Дамы-телеграфистки. 1884 г.»

После этой поездки, при всей ее скоротечности, составилось какое-то общее впечатление от Марселя. Старые европейские города можно разделить на два типа, условно назвав их московским и ленинградским. К первому принадлежат те из них, которые обновляются повсеместно и постоянно, оставляя старину только в виде изолированных памятников и кварталов. Второй тип – города, которые настолько сложились в прошлом столетии, что теперь обновляются и растут в основном по окраинам, а в центр современность проникает только в виде исключения. Барселона близка к московскому типу, а Марсель, как и Рим, который у нас теперь на очереди, безусловно, относится к ленинградскому [в отношении Рима я теперь не уверен, но тоже оставил, как было написано в свое время].

Зная Париж хотя бы по фотографиям и кинокадрам, легко себе представить типичные марсельские улицы. Зато чего определенно нет в Париже, так это замечательно красивой прибрежной магистрали, унизанной бухтами, пляжами, виллами и ресторанами (впрочем, на Лазурном берегу всего этого должно быть куда больше). Новостройки Марселя тоже выглядят очень достойно, и по сравнению с ними знаменитый «Солнечный дом» Корбюзье уже не производит большого впечатления.